скачать книгу бесплатно
февраль 1989 г.
Из дневника Саши Полищука
Август 1989.
Выдались две свободные недели – что-то вроде отпуска в связи с ремонтом котельной. Уезжаем на Псковщину – ближе к земле, воде и солнцу. Деревня производит прямо-таки удручающее впечатление – здесь мало что изменилось со времён царя Гороха. Пыльные покосившиеся избы – под стать обитателям. Загорелые от бесконечной работы «в поле», задубевшие от самогона, отрывисто и глухо говорящие на смеси русского с местным диалектом и колоритным блатным и матерным. Здесь нет телефонной связи, газа и водопровода. Магазин (на полках – шаром кати), почта и сельсовет – в соседней деревне. Кино раз в две недели. После сеанса – танцы, на которые съезжаются в основном такие же, как мы, отдыхающие. Местной молодёжи мало – кто пошустрей, давно перебрались в города. Развлечения – ежевечернее пьянство (до одури и бреда), с непременными драками, иногда с поножовщиной. Владелец чёрно-белого телевизора считается человеком зажиточным.
Едем на велосипедах в Латвию – до несколько условной границы с братской республикой всего тридцать километров. Как дети радуемся надписям на незнакомом языке. Живописные, но словно игрушечные, хутора. Аккуратно подстриженные газоны и клумбы с цветами. На образцово-показательных лужках (здесь всё кажется ненастоящим, декоративным, заграничным) – коровы. Как на подбор – тёмно-рыжей масти. Местная порода, что ли?
Заходим в магазин. Пиво, сигареты, даже какое-то мясо. Такое изобилие после российского сельпо – ошеломляет. Блондинистая красавица за прилавком, заслышав русскую речь, перестаёт улыбаться, изображая непонимание (русских – тем более не местных – здесь не любят и боятся). Как можно более приветливо и вежливо просим отпустить продукты. Девица безмолвно, не глядя в глаза, взвешивает, заворачивает и сердито звенит мелочью в кассе. Уходим как оплёванные.
Октябрь 1989.
«Вражьи голоса» («Свободу» и «Свободную Европу» прекратили глушить год назад, прочие станции – ещё раньше: теперь и в советском эфире иногда – такое!) вечерами доносят прелюбопытнейшие вести: ЕЭС на полном серьёзе рассматривает план отмены внутренних границ государств Европы (не социалистических, разумеется). С 1 января 1992 года. Звучит, конечно, круто – но в этом видится что-то почти фантастическое. Тем более на фоне того, что происходит вокруг. Во всех союзных республиках (кроме Украины и Белоруссии, само собой) возникают национальные движения. Их лидеры и активисты спят и видят свои земли независимыми и свободными от «ненавистной Москвы». Слабо верится, что евро-романтикам удастся прошибить бюрократические барьеры не то что через пять, но и через пятьдесят лет. Впрочем, поживём – увидим. Девяностые уже не кажутся такими далёкими.
Хотя времена меняются. Меняются стремительно. Ощущение – теперь можно всё. Ну, или почти всё. Костя Кинчев нарывается-таки на серьёзные неприятности. Весь прошлый год его таскали по судам. Выступления «Алисы» в Ленинграде сопровождаются едва ли не массовыми беспорядками. Их концерт в «Юбилейном» проходит особенно нервно. Милиция не пропускает в зал Аню, супругу Константина. Беременную женщину толкают в снег. Костя ударом кулака отправляет охранника правопорядка чуть ли не в нокаут. Концерт, естественно, начинается с немалым опозданием.
Кинчев выходит на сцену сам не свой, взвинченный, обращается к зрителям с тирадой, закончившейся словами: «Все чушь, что говорят про гласность и перестройку! Режим давит, серые люди давят нас!» Через пару дней одна из городских газет публикует статью, в которой вокалист «Алисы» обвиняется в пропаганде фашизма (!). Музыканты, в свою очередь, подают встречный иск, обвиняя издание в клевете. Власти, естественно, противятся такому развитию событий. Кинчева арестовывают в квартире у знакомых за якобы имевший место пьяный дебош. Через семь суток выпускают – взяв подписку о невыезде. В конце концов «Алиса» выигрывает дело и добивается публичных извинений, но скандальная слава преследует коллектив.
Декабрь 1989.
Последнее время особенно часто бываем в Сайгоне. Там по-прежнему многолюдно, и кофе по-прежнему крепкий, особенно у Стеллы.
Приезжаю туда между дежурством и репетицией, с огромным гитарным футляром.
Вчера познакомились с Шевчуком, которого в тусовке иначе как Уфимцем не называют. Заросший, в старой кожаной куртке. С ним под руку – смешливая и стеснительная Эля. Удивительно, как они с Лией похожи. Обе стройные, изящные, воздушные, даже имена созвучны. Восточный колорит.
Юра, торопливо прихлёбывая свой маленький двойной, рассказывает, что с Никитой Зайцевым опять беда – у парня проблемы с наркотиками и, судя по всему, серьёзные. Может статься, что его скрипку в «ДДТ» мы больше и не услышим.
КТО МУЗЫКУ ЗАКАЗЫВАЕТ…
К концу Совета директоров Витя вдруг сказал расслабленным голосом:
– Нам поступило предложение организовать культурную программу в Сайгоне. Есть мысли по этому поводу?
Сразу представила себе кафе на углу Невского и Владимирского. Половина завсегдатаев – наркоманы, другие приходят либо показать зрелище, либо его посмотреть. Кое-кто – попить хорошего кофе. Какая им культурная программа может быть нужна, трудно представить.
Тем не менее, предложение – это заказ, значит надо как-то откликаться.
– Можно какое-нибудь действо показать о вреде наркотиков, – говорю неуверенно.
Витя улыбается, опустив глаза, зато Валера, подхрюкивая от удовольствия, комментирует голосом, полным иронии:
– Ну, конечно, Машуня, золотой треугольник примерно в этом районе и находится, но вряд ли нас там поймут, а если и поймут, то не факт, что по достоинству оценят. Или ты планируешь выучить вьетнамский?
Тьфу ты, чёрт, совсем забыла, что Сайгон – не только кафе, но и конкретный город на карте. Все снисходительно смеются, а Витя говорит:
– Я, конечно, могу спеть свои песни, но в это время у меня поездка в Англию, да и как-то неохота ехать к этим вьетнамцам, с них взять нечего, они все нищие. Хотя выступать будем на международной промышленной ярмарке.
– Можно было бы выставку картин свозить, – предлагаю я, – у меня ещё ленвестовская не разобрана.
– Это идея, вот ты и займись. Я тебя с одним человечком познакомлю, Данилов его фамилия, он эту ярмарку от Горисполкома курирует, всё тебе объяснит. Кстати, ведь мои песни может спеть «Марафон». Свяжись с Дрызловым, он продюсер, вместе и организуйте. Только учти, денег нет, – Витя встаёт из-за стола, за ним поднимаются все, доставая из карманов сигареты.
– Как нет денег? А что без денег можно сделать? – недоумеваю я.
Все улыбаются, как от хорошей шутки, а Витя её завершает:
– Если бы деньги были, вопросов бы не было. Так что давайте, занимайтесь, до поездки две недели.
Дрызлов появился на следующий же день. Типичная фарца, разговор сумбурный, но напористый, глаза ни на одном предмете не останавливаются.
– Значит так, с картинами разбирайся сама, к Данилову не суйся и запомни: я – организатор культурной программы, ты мне просто помогаешь. А лучше, чтоб под ногами не вертелась.
Сижу весь вечер и думаю, что можно в такие сроки и без денег сделать. Картины не повезёшь, только разрешение Минкульта на вывоз займёт три недели. А если гравюры, эстампы? Навожу справки – можно вывозить без разрешения на усмотрение таможни. Так, теперь надо решить, как быстро собрать эстампы. Иду в печатные мастерские Графкомбината. Там Лёша Баранов всем заправляет, что-нибудь посоветует. Лёша – просто находка. Мало того, что в его личном пользовании – целая кипа гравюр лучших питерских художников, так он мне за какие-то мелкие деньги сосватал мужичка, делающего и рамки, и стекла, и ящики.
– Только ему надо место, где он всё будет собирать, а мне – бутылку хорошей водочки, – подытожил Лёша.
Место нашлось во Дворце молодёжи. У Дрызлова там оказался знакомый администратор, и нас пустили собирать экспозицию в большую комнату за сценой. Через неделю 10 ящиков, набитых стружками, чтобы не разбилось стекло, заколоченных гвоздями и опечатанных таможней, стояли наготове. Я радостно отрапортовала об этом Вите.
Он внимательно посмотрел на меня своим задумчивым взглядом и промолвил:
– Хочу тебя познакомить с моей группой, всё-таки вам вместе придётся действовать и помогать друг другу.
Последние слова он произнёс со значением. Как по команде, вошёл Дрызлов, а за ним ещё четверо ребят с инструментами. Один из них показался мне знакомым. А когда взял гитару в руки и запел, я уже точно знала, что встречалась с ним прежде. Но где, когда? Пока шла репетиция, Дрызлов с Витей что-то горячо обсуждали, но за грохотом ударных разобрать голоса было невозможно. Меня всё мучила мысль, где я могла видеть их солиста, Гену Богданова.
Под конец мне уже стало казаться, что я его не только видела, но и рисовала. Шиза какая-то. А тут ещё вдруг Дрызлов стал вокруг меня вертеться, то с одной стороны зайдёт, то с другой. Наконец, изобразив подобие улыбки, загадочно произнёс:
– Ну что, пойдёшь на Исаакиевскую?
– Пойду, если надо, – не растерялась я.
– Вот и договорились. Завтра, в 18 часов, у главного входа.
У какого главного входа, что там на Исаакиевской?
Так, погоди, дай сообразить. Что-то такое Витя говорил про куратора выставки Данилова. Что он – от горисполкома, а это как раз на Исаакиевской площади и находится. Меня туда зовёт Дрызлов, который до сих пор знаться не хотел. А теперь зачем-то понадобилась… До отъезда – неделя. Синие служебные паспорта и визы уже сделаны. В чём же может быть загвоздка?
На другой день, без пяти шесть стою у главного входа горисполкома. Голова Дрызлова кивает мне из дверей, и мы подымаемся по лестнице на второй этаж. Входим в большой кабинет, там человек двадцать, в основном немолодых и представительных.
– Ну, вот и культура пожаловала, – говорит сидящий на председательском месте, вероятно, сам Данилов. Оглядываю остальных: лица красные, уставшие, смотрят без интереса. Наверно, давно заседают. Всё промышленность наша и торговля. В руках у председателя какие-то бумаги. Он смотрит в них и хмурится:
– Нет, это совершенно невозможно. Говорили про шесть человек, теперь уже двенадцать. Была тонна груза, сейчас две с половиной, плюс страховка.
Дрызлов порывается что-то объяснять, но Данилов его осаживает:
– Ладно, решение такое: вьетнамская сторона берёт на себя приём, то есть еду и проживание, а билеты туда-обратно на людей и груз со страховкой – всё за ваш счёт.
Дрызлов улыбается и согласно кивает, гостиница и питание – это уже много. «Так вот зачем он меня позвал, Витя же говорил, что денег нет, а тут хоть что-то. Но как же мы поедем? Туда самолётом лететь полсуток, да груз, да обратно, никак не меньше тыщи с носа. Погодите, но кто музыку заказывает…» – судорожно размышляю я, и вдруг слышу свой голос:
– Погодите, товарищи! Тут какая-то неувязка получается: мы обеспечиваем культурную программу – выставку, музыку. Во все времена было так: кто музыку заказывает, тот и платит.
Похоже, я всех развеселила. В глазах проснулся интерес, улыбаются, а Данилов говорит:
– Какая шустрая девица. С аргументацией. Ну, вот что, «музыка», так и быть, аппаратуру и картины свезём, но билеты уж купите себе сами. Не обеднеете, если каждый за себя заплатит. Когда у вас ещё будет возможность в капстрану съездить?
Смотрю на Дрызлова – тот аж светится от счастья. Вот дурак, весь расклад мне портит. И тут я, набравшись нахальства, говорю:
– Дело не в том, кто кого может свозить, а в том, кто должен. Это вопрос принципа, а не возможностей. Мы представляем Тобольский нефтехимкомбинат, у которого хватит средств прокатить всех присутствующих туда и обратно.
Шум поднимается страшный, Дрызлов жестами показывает, чтоб я замолчала, Данилов пытается всех успокоить и, с неприязнью глядя на меня, спрашивает:
– Так вы что, отказываетесь ехать?
– Конечно, нет, если нам будут оплачены билеты в оба конца и груз со страховкой. Ведь мы ни слова не говорим о гонораре, но и за свой счёт поехать не можем. Если культурная программа не нужна международной ярмарке, мы её проведём здесь, в Ленинграде, – быстро проговариваю я, не давая Дрызлову перебить.
Неподалёку сидит пожилой, седой и грузный дяденька. Он без улыбки и эмоций следит за происходящим. По большому счёту, я всё это говорю именно ему. У меня привычка такая ещё со школы: когда приходится публично выступать, я выбираю кого-то одного, кто слушает меня более внимательно, и обращаюсь только к нему.
– Это заявление не лишено оснований, – неожиданно произносит он, причём таким тоном, что все разом умолкают. – А не сделать ли нам перерывчик минут на десять?
Ясно, он заинтригован. Так и есть, идёт к нам.
– Вы что-то говорили про Тобольский химкомбинат. Что вы имели в виду? Да, кстати, моя фамилия Писковитин, я директор Росхозторга, а ваше имя-отчество?
– Марина Важова. Я представляю студию «Рекорд» композитора Резникова. Тобольский комбинат – наш спонсор: мы везём в Сибирь культуру, комбинат вкладывается в развитие питерской культуры. Такой взаимный обмен.
– А мы не могли бы где-то обсудить возможные интересы, например, у вас? Меня Юрой зовут, моя машина внизу, поехали?
Чёрная «Волга» с водителем, тонированные стекла. Едем в мою коммуналку, больше-то некуда. Дрызлов то бледнеет, то покрывается потом, но не отстаёт. Подходим к обшарпанной двери, звоню. «Только бы Валера был дома, он что-нибудь придумает…».
Валера, к счастью, дома. Другая приятная неожиданность – два первых лица химкомбината, зам и коммерческий, только что были у нас проездом из Финляндии. Причём оставили в подарок две бутылки шотландского виски – неоспоримое доказательство причастности к заграничной жизни. Валере ничего объяснять не надо. Он наливает пахнущую самогонкой влагу в разнокалиберные рюмки, и мы пьём за знакомство. Следующий тост – за успешную поездку.
– Машуня, сходите-ка вы в гастроном, купите пару бутылочек хорошего коньяка и закусить, а мы тут с Юрой пообщаемся, – это Валерка нас спровадить хочет, чтобы мы ему не мешали баки заливать.
Идём с Дрызловым к ближайшему гастроному, там пусто, в следующем – тоже. Наконец, потеряв всякую надежду, натыкаемся на бакалею, в которой почему-то «дают» коньяк. Дрызлов достаёт из кармана пачку трёшек и отсчитывает на две бутылки. Он нервно хихикает, руки его дрожат, бумажки разлетаются. Спустя час мы приходим домой. Писковитина нет, Валера мирно спит на диванчике, подложив под щеку обе ладошки. Сквозь сон бормочет:
– Завтра шестнадцать тысяч прямо на Аэрофлот переведёт. Не, не обманет, хороший мужик, мы с ним договорились после на охоту в тайгу поехать.
Какая тайга, какая охота? Валера – типичный хилятик, далёкий от леса и ружей. Но это их дело, а мы – летим!
МАРАФОН – MARAFUL
Совершенно непонятно, какие брать с собой вещи: на дворе – февраль, зима, но Сайгон много южнее. Звоним в справочное: данные по погоде только до Сахалина. Дальше – никакой информации. На Сахалине – минус 16. Кто-то вычитал в энциклопедии: «Во Вьетнаме изумительно разнообразный климат из-за широкого диапазона широты и долготы. Хотя вся страна расположена в тропиках и субтропиках, погода здесь может варьироваться от морозных зим в далёких северных горах до круглогодичной субэкваториальной теплоты». Так толком ничего не поняв, на всякий случай берём и купальники, и тёплые шерстяные вещи.
Сначала едем поездом до Москвы. Места в разных вагонах, вся группа собирается только в аэропорту Шереметьево. С нами на гастроли едет певица Марина Цхай. Устроители посчитали, что её восточный облик будет импонировать вьетнамцам. Вообще народу набралось немало: кроме самих музыкантов и солиста, едут звукооператор, осветитель и даже два грузчика. Сердце греет мысль, что благодаря моим стараниям ребята могут на халяву посетить экзотическую страну. Но они явно моих чувств не разделяют, вся группа держится особняком, я всё время в одиночестве, и мне слегка не по себе.
По ходу дела выясняется, что летим с пятью посадками: Ташкент, Калькутта, Карраччи, Ханой, Сайгон. Весь перелёт занимает 18 часов. Садимся в Ташкенте, там минус 9, в Калькутте – ноль градусов, в Карраччи – плюс 9, из самолёта нас не выпускают, кругом автоматчики. Через час взлетаем, и вновь посадка. В Ханое – плюс 16, любители позагорать и искупаться повесили нос, остался часовой перелёт – и мы в Сайгоне, там вряд ли будет намного теплее.
Садимся в сайгонском аэропорту, по радио объявляют, что за бортом плюс 36 градусов! Попутно узнаем, что это вовсе не Сайгон, а уже пятнадцать лет как Хошимин, и там вовсе не капитализм, а социализм. И у них через пять дней – Новый год. А жарко благодаря горному хребту на пути холодного северного ветра.
Нас привозят в отель «Маджестик», когда-то построенный французами. Взамен трёхсот рублей выдают по толстой пачке местной валюты – донгов, которые моментально окрашивают наши ладони в синий цвет. После небольшого отдыха нас развезут по разным местам: меня – прямо на ярмарку, монтировать экспозицию, остальных – на какую-то городскую эстраду, репетировать.
Нас с Мариной, как единственных в группе девушек, поселяют в один номер. Марине это явно не нравится, но она демонстрирует радушие. Вообще после перелёта, резкой смены температур и часовых поясов, бьющей через край экзотики, мы все совершенно ошалевшие. Но дело есть дело, и через пару часов к отелю подъезжает шикарный автобус с красными бархатными сиденьями. Две недели он будет в нашем распоряжении.
Дни, похожие друг на друга и не похожие на нашу прошлую жизнь. Утро начинается в 5 часов с открытием ресторана. Там нас ожидает завтрак с неизменным жасминовым чаем, аромат которого встречает на входе. Улицы оживлены и являют собой два встречных потока велосипедистов: народ едет на работу. До 8 утра жары сильной нет, 20—25 градусов, днём 40—42, сплошное пекло, но в отеле прохладно. На стенах, как декоративные украшения, замерли гекконы – небольшие ящерки. Иногда под ногами шмыгают громадные серые тараканы размером с карандаш.
К нам приставлены двое сопровождающих: один – кампучийский повар с труднопроизносимым именем, другой, Вьет – наш местный администратор – хорошо говорит по-русски. Он провёл инструктаж: на улицах ничего съестного не покупать, воду из-под крана не пить ни под каким видом, с проститутками не знакомиться – повально заражены, травку с рук не покупать – туфта, бутылки из-под воды не выбрасывать – большая ценность, на рикшах не кататься – это унижает достоинство человека. Потом рассказал о планах: каждый день даём концерт, один день отдыха – едем купаться на океан. Скоро Новый год – опасайтесь петард, лучше не выходить из отеля.
Наконец, день открытия ярмарки. Моя экспозиция повешена, ни одного стекла в дороге не разбилось, картинки смотрятся неплохо, но как-то инородно. Наши северные пейзажи и академические натюрморты мало кого привлекают. Некоторый интерес вызывает моя серия литографий «Бесконечное шествие», в них есть обнажённые фигуры, к ним и притягиваются взоры, особенно мальчишек. Они оживлённо обсуждают, тычут пальцами, смеются. Да, публика совсем не та…
Вечером первый концерт на площадке под открытым небом. Сцена – развалюха, за ней какой-то чулан, зрительный зал – шаткие разнокалиберные скамейки. Да ещё один из грузчиков исчез, другой еле стоит на ногах – «Золотой треугольник» сказывается. Аппаратуру Дрызлов привёз явно списанную, но по сравнению с местной – это просто писк! Вьетнамская сторона одобрительно кивает и цокает языками: звук очень громкий. Солисты в последний раз обсуждают репертуар, Витя строго-настрого велел петь в основном его песни, немного западных шлягеров и одну-две, не больше, песни самого Гены Богданова. У Марины всего два номера подготовлены, мелодичных, но тускловатых. К тому же это только для нас кореянка и вьетнамка – одно и то же, а для самих вьетнамцев сразу понятно – липа.
Зрители собираются вяло: «Марафон» никому не известен, да и афиши повесили только вчера. К началу концерта на скамейках всего человек пятьдесят. Билеты очень дешёвые, как у нас в кино. Тянем время, но боясь, что пришедшие могут уйти, всё же начинаем. После первой песни – жидкие хлопки, после второй часть зрителей уходит.
Гена срочно вставляет незапланированные англоязычные хиты. Реакция моментальная: народ начинает прибывать, хотя не отрепетированный репертуар мало на себя похож. В перерыве Гена резко меняет программу – из песен Резникова и своих оставляет только ритмичные, ставку делает на западную попсу. Осветитель в лампочках, с мерцающим сердечком на груди, изображает одновременно подтанцовку и клоунаду. К концу концерта мы добиваемся некоторого подобия оваций. Вечером приходят устроители и сообщают, что завтра мы будем выступать на большой площадке в центре города. Ура!
Дни бегут очень быстро. После концертов мы собираемся на открытой террасе или в самом большом номере, обсуждаем подробности прошедшего выступления, пьём местную водку «гекконовку» – в бутылке и правда находится ящерка.
Между тем я ощущаю нарастающее отчуждение всей группы. При моём приближении разговоры замолкают, со мной никто не заговаривает первым, а на мои попытки общения отвечают вяло. Я осталась одна, Марина Цхай переехала в номер Генки Богданова.
По-прежнему дружелюбны только двое: Вова-осветитель и сам Дрызлов, да ещё звукооператор Юра смотрит как-то жалостливо. Один из грузчиков произносит загадочную фразу: «Ты хоть бы свои картинки в фойе повесила, всё толку больше было бы». При чём тут мои картинки? Мы не имеем отношения ни к доходам, ни к убыткам от культурной программы. А картинки просто украшают стены, так и задумано, какой ещё нужен толк?
На выставке ничего особенного не происходит, но на третий день к моей экспозиции подходит целая делегация во главе с довольно высокой, прекрасно одетой вьетнамкой. Она что-то показывает своей свите, все наперебой галдят, не обращая на меня внимания. Я дерзко улыбаюсь, мне почему-то кажется, что мадам недовольна и ратует за снятие экспозиции. «Ну и пусть, – думаю, – лучше снять, чем здесь без толку торчать, наблюдая за кривляньем босоногой детворы».
Важная вьетнамка подходит ко мне с переводчиком.
– Мадам Фам Тхи Луа хотела бы купить все ваши картины. Назовите цену. Чек или наличные?
Я не могу вымолвить ни слова, потом с трудом лепечу:
– Это не картины, а эстампы.
– Да, мадам Луа разбирается в техниках, она понимает, что это малотиражные гравюры, – он произносит «малотисасные».
Мадам со свитой отходит в сторонку, а переводчик со всей возможной убедительностью в голосе продолжает:
– Вы можете не сомневаться в достойной оплате. Конечно, это не японская гравюра, но хороший уровень, интересные сюжеты, и все с авторскими подписями, а главное – первые экземпляры.
Кажется, он открывает мне глаза, я вспоминаю, что Лёша брал у художников только первые оттиски, и всегда подписанные, это повышало их ценность.
– Но я не могу ничего сейчас продавать – экспозиция должна провисеть всю ярмарку, – стараюсь оттянуть время, ведь на самом деле я ничего не знаю: как продавать, за сколько, и можно ли вообще.
– Достаточно просто подписать договор, – не унимается переводчик, – мадам готова подождать, пока выставка закончится.
– Простите, но мне нужно обсудить всё с моим руководством, – я проявляю непреклонность, пытаясь сообразить, с кем мне посоветоваться. Звонить Вите? Вряд ли он что знает. И как быть с таможней? Что я там скажу, где моя выставка? Ведь я оформила временный вывоз.
Договорившись с переводчиком, что дам ответ завтра, еду на концертную площадку. Там полный аншлаг, билеты проданы на все концерты до конца ярмарки. На вопрос, что мне делать с картинками, Дрызлов походя отвечает:
– Бери деньги, только не донги, а доллары, в крайнем случае, немецкие марки.
