скачать книгу бесплатно
– Их вообще не было, я за всё свои деньги платил, – встревает Витя.
Валерка потиранием пальцев даёт мне понять, что это не совсем так, и продолжает:
– Уже полгода мы ведём переговоры с рядом спонсоров, как зарубежных, так и наших, так сказать советских.
– Про зарубежных пока опусти, давай сразу к нашим, – направляет Витя.
Валерка трогает дужки очков, из чего сразу понимаю, что про зарубежных тоже есть что сказать.
– Самым перспективным в этом отношении нам виделся нефтеперерабатывающий комплекс, а конкретно, Тобольский нефтехимкомбинат, ТНХК. Его генеральный, Владимир Васильевич Юдин, – мужик современный, хоть и не молодой. Замы его, Филатов и Коханов, весьма передовые, да к тому же нашего возраста. Так что взаимопонимание достигнуто, мы имеем конкретные обещания по финансированию нашего проекта, причём в ближайшие годы. – Валерка делает паузу, ожидая реакции.
И тут я понимаю, что он не всё знает, что остальные догадываются об этом, и что сейчас последует самое главное, совершенно другое по масштабу значимости. И ещё я понимаю, что Витя подставил Валерку, он намерен показать всем, кто в этой избе хозяин.
– Не в ближайшие годы, а в ближайший год, – поправляет Витя, и эта незначительная поправка действует на Каштана, как удар хлыстом, лицо его дёргается и застывает в улыбке, а Витя продолжает:
– Только вчера были подписаны документы, из которых следует, что ТНХК даёт под проект «Звёздного инкубатора» один миллион инвалютных рублей.
Последняя фраза производит неслыханный эффект, все начинают говорить разом, что-то спрашивать, протягивать Вите руки для рукопожатия, просто хлопать по столу и приплясывать. Только у Валеры, улыбающегося всеми своими искусственными зубами, пот льётся со лба, стекает по носу и капает на важные бумаги. Вижу, что уязвлён, ведь именно он вёл переговоры, без конца мотался в Сибирь, именно он нашёл этот комбинат, а теперь его недвусмысленно поставили на одну доску со всеми нами. Я пятернёй зачёсываю волосы назад, это знак ему – ничего, прорвёмся. Вижу, понял и посмеивается, утирая пот.
Выдержав паузу, Витя продолжает:
– Есть одно небольшое, но важное условие: этот миллион мы обязаны освоить в течение года. Со вчерашнего дня время пошло.
Похоже, собравшиеся не придают этому никакого значения, были бы деньги, а уж мы их не упустим. Только Каштан сразу напрягается и вытягивает губы трубочкой, что явно означает: «Вот это засада». Он тут же пересаживается к Вите поближе, начинает внимательно читать документы, делает пометки, что-то тихо говорит ему на ухо. Конфликта как не бывало, есть задача – её надо решать.
Вечером пристаю к Валерке: в чём проблема, неужели года мало для того, чтобы купить то, что нам надо.
– Понимаешь, ведь мы имеем дело с условными деньгами. Что такое инвалютный рубль? Таких денег нет, это не доллары, не марки, не фунты-стерлинги, это чёрт знает что. Мало толку в его объявленном курсе – за него якобы должны дать один и шесть десятых доллара. Но никто ничего не даст, ни один банк. По большому счёту, это всего лишь обязательства банка. Насколько западные банкиры поверят нашим, а клиенты западных банков убедятся, что подвоха нет, а наши банки смогут соблюсти условия сделки… В принципе, всё возможно, но не в такие сжатые сроки. Если начать немедленно, вокруг этого дела создать шумиху, чтобы потом труднее было всё замять, да ещё чтобы из наших никто не рыпнулся, не принялся доказывать, что он умнее, честнее, надёжнее… В общем, в любой момент всё может рухнуть. Но работать надо, другого выхода нет. Думаю, даже если ничего не выйдет, за год мы на этом деле завоюем такой политический капитал, что сможем получить следующие инвестиции на очень хороших условиях.
И Валерка принялся разворачивать передо мной различные варианты развития событий. А я смотрела на него, слушала вполуха и думала: ты неисправимый мечтатель, видимо, за это я и люблю тебя, поддерживаю при любых раскладах, прощаю враньё. Знаю, увидев красивую комбинацию, ты посмотришь на меня поверх очков, выстроишь в тонкой улыбке свои твёрдые губы и чуть заметно кивнёшь – давай, мол, начинаем.
Это собрание стало водоразделом в жизни «Рекорда», всё наше существование разделилось на «до» и «после». Первое мы спешно завершали, второе стало настоящим смыслом нашей работы. О чём бы ни заходила речь, с кем бы ни вели дел, мы обязательно упоминали наши блестящие перспективы и возможности. И надо сказать, срабатывало всегда. Конечно, врать на эту тему было бы бессмысленно, ведь только наша вера пробуждала в партнёрах желание соответствовать, быть в игре.
Дела стремительно шли в гору. Валерка начал прорабатывать поставщиков и нашёл финскую фирму «MS-Audiotron», которая производила концертное акустическое оборудование, но остальное тоже бралась поставить. Финны хороши были ещё тем, что традиционно вели торговлю с Советским Союзом, и не нужно было завоёвывать режим доверия. Матти Сарапалти, владелец фирмы, приезжал несколько раз, делал всем маленькие подарки, шутил, обсуждал технические детали поставки.
Заметив, что его толстые пальцы всё время соскакивают с кнопок микрокалькулятора, выдавая ошибки, я предложила поменяться на мою «Электронику», самый большой микрокалькулятор в мире. Матти был в восторге – всё работало, цифры складывались, а главное, он вдруг увидел, что не всё у нас так уж плохо, своя техника есть, и это, возможно, повлияло на размер скидки. Он заинтересовался колонками Петра Жеромского и даже договорился с ним о поставках.
Я спросила Матти про эмблему фирмы, на мой взгляд, она какая-то эскизная, незаконченная. Он добродушно улыбнулся и поведал, что нарисовал её сам, будучи сильно навеселе, в каком-то ресторане – прямо на салфетке. Но это же несолидно и непрофессионально, удивилась я, как можно с такой эмблемой вести бизнес. Тут он ещё больше развеселился и заметил, что бизнес никак не зависит от эмблемы, а вот от бизнеса будет зависеть, запомнят её или нет.
Предварительные переговоры подходили к концу, до срока оставалось ещё семь месяцев, и мы вполне укладывались. Матти должен был приехать в Тобольск для окончательного подписания контракта, все процедурные моменты были обсуждены и утверждены руководством ТНХК, приезд наметили на начало июня.
Контракт чётко укладывался в один миллион инвалютных рублей. За эти деньги мы получали студию звукозаписи на шесть мест, видеостудию, укомплектованную японской техникой, концертное оборудование, включая свет, всю звуковую аппаратуру, английские микрофоны, микшерский пульт, а ещё мини-кинотеатр и настольную издательскую систему. Главной покупкой был синтезатор «Synclavier» для Вити, чтобы он мог записывать музыку, не выходя из дома.
А в последних числах мая, в один из четвергов, на Совет директоров пришёл тихий, скромный молодой человек. Витя представил его как своего консультанта по вопросам развития, звали молодого человека Сергей Рогов.
Так и хочется, перескакивая через годы и события, сказать: «Ну, вы же следили за криминальной хроникой 90-х годов, вы же знаете про все эти громкие дела». Но не буду, пусть всё идёт своим чередом.
Он пришёл, скромный и тихий, слегка косноязычный, какой-то весь блёклый, в застиранной джинсе, давно не стриженный, со свисающими на небритые щёки сосульками светлых волос.
Витя сообщил нам, что Сергея командировал химкомбинат, что он теперь – член Совета директоров «Рекорда», и вся дальнейшая работа по контракту пойдёт под его непосредственным руководством.
Рогов принёс с собой какие-то бумаги, которые Витя громко назвал альтернативным предложением. Мы полистали эти бумажки – там не на что было смотреть, какие-то предварительные запросы, причём безответные, фирмам-посредникам, торгующим чем попало.
Когда Рогов ушёл, Валерка прямо спросил, нужно ли ему продолжать заниматься контрактом. На что Витя мягко ответил: конечно, продолжай, чем больше будет предложений, тем лучше, мы с Сарапалти скидку получим. Но ведь контракт на стадии подписания, зачем воду мутить, возразил Каштан. Время есть, ответил Витя, а Рогова нам прислал комбинат, ничего не попишешь…
Не знал Витя, не мог знать, что вовсе не комбинат прислал Рогова, а те, кто решили взять нефтеперерабатывающий гигант в свои руки. А что для этого нужно сделать? Правильно, обездвижить. В тот день и начался этот процесс.
Дальше покатилось всё как по писаному.
Матти приехал и уехал, контракт так и пропал, а на его месте, с подачи Рогова, возник другой, всего на 180 тысяч этих самых условных денег. Какие-то шалабушки всё же появились в «Рекорде»: несколько видеокамер, парочка проекторов с экранами и микрофоны, вроде даже английские. Издательская линейка тоже пришла, но мне в руки не попала. Рогов решил, что сам будет обеспечивать её сохранность, и установил в каком-то подшефном ему вычислительном центре, так что мы, когда нам было очень надо, ездили на другой конец города сканировать и делать распечатки.
А красный будильник и простенький фен для волос – которые подарил мне Матти Сарапалти – до сих пор живы и исправно работают, хотя прошло много лет.
ГОДОВЩИНА «ЛЕНВЕСТА»
«Рекорд» стал известен как организатор культурных программ. То мы Рудика Фурманова с его «народными» собираем на гастроли за рубеж и экипируем рекламой. То выставку плаката «Волга – боль России» устраиваем, печатая футболки, плакаты и разную мелочёвку.
В этих футболках с новой российской символикой мы гордо ходим по Чебоксарам, и местные жители, кто с удивлением, кто с восхищением, кто со злобой читают на наших спинах названия затопленных водохранилищами городков и сёл. Руководство города на открытие выставки не пришло, зато с местными художниками набратались вволю. Странновато это было ощущать: мы, питерские, болеем за погибшие под водой волжские церкви, а они, коренные волжане, молчат и терпят. Да, многое позволено в провинции столичным жителям.
В Тобольске тоже культурные акции проводим: то известных артистов, вроде Ларисы Долиной и Михаила Боярского, на гастроли отправим, то по всей Тюменской области выискиваем лучших художников Сибири, готовим выставку.
В один из обычных рабочих дней прихожу в «Рекорд» и застаю Витю в компании с высоким, представительным мужчиной. Я знаю, что мы поджидаем Николая Ивановича, главного связиста Тобольска, которого все зовут просто Коля-Ваня. Встречаться мне с ним не пришлось, но по телефону пару раз общались весьма тепло и свободно. Улыбаясь как старому знакомому, подхожу поближе и протягиваю руку:
– Ну, наконец-то! Я думала, что вас не дождусь. Всё обещаете, обещаете, а сами забрались в свой медвежий угол, тащи вас оттуда.
Витя тоже улыбается и безмятежным голосом спрашивает:
– Машенька, ты думаешь, кто перед тобой?
– Коля-Ваня из Тобольска, мы его давно ждём, – бойко отвечаю, а сама уже понимаю – ошибочка вышла.
– Маша, познакомься – это Владимир Петрович Городний, вице-президент концерна «Ленвест». А это наш главный художник – Марина Важова, для друзей – Маша.
Владимир Петрович сиял своей белозубой улыбкой и рассматривал меня, как ребёнок – запущенную шутиху. А беседу мы продолжили уже на «Ленвесте». Речь шла о празднике в честь первой годовщины основания совместного германо-российского предприятия. Прибудут немецкие партнёры из фирмы «Саламандра», так что ответственность большая.
– Понимаете, Маша, гостям должно всё очень понравиться. Они пробудут всего один день, и этот день они должны провести с максимальным удовольствием. Немцы – традиционные любители искусства, особенно живопись уважают. Надо сделать так, чтобы у них был выбор, и они могли увезти с собой то, что выбрали.
– Владимир Петрович, можете не волноваться, по части выставок Маша – просто спец, всё есть – и художники, и связи. Давайте обсудим лучше остальную программу. Как насчёт концерта?
И чего это Витя за меня всё решил? Я только хотела признаться, что никогда вывозом картин не занималась, пусть помогают. Но беседа уже перешла на другие аспекты, меня не затрагивающие, так что оставалось только думать, с какого конца к неизвестной теме подойти.
Есть у меня знакомый художник, даже близкий друг, Коля Кириллов. Он живописец, что-то из его картин иностранцы (кстати, немцы) покупали, спрошу-ка его, что к чему.
Уже вечером сидели с Колькой в его мастерской на Петроградке, пили вермут и обсуждали всё подряд. Надо ли ремонт в мастерской сделать, – вроде, говорят, на коммерческую основу всю аренду переведут, не потянуть будет. Тут же перешли к вопросу заработков, Колька про последний худсовет рассказал, как все его натюрморты завернули.
– Говорят, тёмные очень, упаднические. А я ещё свой последний триптих с крестами вздумал показать, так просто руками замахали – давай уноси.
Коля никогда не расстраивается, даже про неприятности рассказывает – посмеивается.
Подхожу к теме иностранцев, он сразу оживляется:
– Тут всё по-другому, им эта чернуха нравится, особенно немцам. Жаль, что с посредниками приходится дело иметь, а их – цепочка, так что нормальную цену не назвать. Ну, сами немцы, понятно, платят в разы больше.
– А ты знаешь, как на вывоз всё оформить? – задаю вопрос почти безнадёжно, ведь раз есть посредники, они в курсе.
– Конечно, я сам всегда этим занимаюсь, через Лавку художников при Союзе. – Коля закуривает очередную папироску и уточняет: – Никто другой с моей картиной не сможет это сделать.
Ага, вот что главное: авторы должны быть в деле! Значит, по кругу знакомых идти надо. Рассказываю про ленвестовскую выставку, Колька сразу воодушевляется, начинает доставать из загашников картинки, расставлять по периметру мастерской – уже экспозицию строит.
– Знаешь, что тебе скажу, – надо заранее с немцами связаться, фотографии картин им послать, тогда вернее продажа пойдёт. Мне уже об этом говорили. Тем более времени, говоришь, в обрез будет.
Коля возбуждён предстоящими перспективами, смотрит сияющими глазами, целует меня в ухо.
– Может, останешься? – голову склонил набок, за длинными рыжеватыми кудрями прячется, взгляд мой ловит. Но в прошлое лишний раз лучше не заворачивать, поэтому ответно целую в щёку и быстро-быстро сбегаю по узкой лесенке, торможу такси.
Для выставки первое дело – помещение. Витя с этим долго тянет, всё они никак с заказчиками место выбрать не могут. Тем временем хожу по мастерским, подбираю подходящие работы. Критерий один: картины не прошли бы наш худсовет. Такого добра у многих – завались, приходится задать другие параметры. Что говорил Городний? Должен быть выбор, а значит, разнообразие. Жанров, техник, сюжетов.
В разгар моих поисков Витя знакомит меня с Андреем Сазоновым:
– Вот, Маша, тебе помощник, выставками занимается не один год, искусствовед. Видишь, каких кадров я тебе подгоняю.
Что ж, не знаю, кто кому помощник. Андрей явно профессионал, с большим опытом, связями, убедительной речью. К тому же симпатичный, высокий, обаятельный и интеллигентный. Умеет слушать и внимательно смотреть прямо в глаза, отчего создаётся ощущение, что знаешь его всю жизнь. Мы с ним начинаем работать в паре, и дело двигается быстрее.
– Экспозицию нам сделает мой друг из Эрмитажа, он все выставки там оформляет. Каталог будет на двух языках, переводчицу я тебе пришлю, она и на мероприятии поработает, тоже Мариной зовут, хорошая женщина. По поводу Лавки художников – путь правильный, но вот как это согласовать, ведь вся выставка будет идти не больше двух часов.
– Какие два часа? – удивляюсь я, ведь речь шла о целом дне.
– Так у немцев ещё масса развлечений, а нам даны два часа – будем укладываться.
Голова кругом! А тут ещё с помещением – сплошная неизвестность. В конце концов, Витя сообщил, что выбрали конференц-зал гостиницы «Пулковская», дал телефон администратора. Всё, время пошло.
Приезжаю смотреть зал – полный отпад: все стены в зеркалах. Толя, экспозиционер из Эрмитажа, хмурится и пожимает плечами – что здесь можно сделать? Андрей более оптимистичен: задрапируем все стены, ткани, правда, много пойдёт, придётся смету пересматривать. Картин не больше полусотни можно повесить, а предполагали в два раза больше…
Сижу дома, грызу ногти, а сама всё про эти проклятые зеркала думаю. Вообще зал очень хороший, именно за счёт зеркал он смотрится ещё интереснее и больше. Правда, зеркальная поверхность не сплошняком, в промежутках есть места, обитые тёмно-зелёной материей, на них картины будут отлично выглядеть. Но вот как на зеркала вешать? А зачем на них вешать, если они другую роль прекрасно выполняют: отражать, множить, разбивать пространство? А что, если…
Звоню Толе на работу. Отвечает сдержанно, ведь наша выставка для него нелегальная. Да, стенды можно взять в аренду, размер подберём. Холстом обтянутые? Посмотрим, вроде видел такие, да и сделать не сложно. Свет есть, это не проблема, а в чем идея-то?
Пока с Сазоновым не поговорю, лучше помолчу. Андрею рассказываю сбивчиво, то про мою главную мысль о разнообразии стилей и сюжетов, то о конструкции, которую я придумала.
– Всё очень просто. В зале – шестнадцать участков стены без зеркал. Их ширина – около полутора метров. Примерно такая же ширина зеркала. Нужно посредине зеркал перпендикулярно поставить стенды размером два на три. Ходить не помешают, я уже проверила. Зато мы получаем сразу шестнадцать отдельных комнат, в каждой сможем поместить картины одного художника, это будет его персональная выставка. Легко читается, легко вешается, легко рассказ строить, когда немцев экскурсией поведём. Сто картин легко помещается.
– Всё-то у тебя легко, – Андрей ироничен, но сам, видно, проникается: то на мой эскиз посмотрит, то по залу пробежит. Наконец спрашивает: – Так зеркала, говоришь, оставить? И комнат наделать? Маша, ты – гений!
Дальше всё пошло самокатом. С Мариной-переводчицей договорились так: в каталоге – самые общие сведения о художнике, но для затравки – что-то особенное из его творческой биографии, чисто наше, советское, чтобы немцев заинтересовать. Остальное будем рассказывать во время экскурсии. Придумали красные кружочки на липучках – знак, что картина продана.
Наконец, стенды расставлены, обиты холстом. Свет установлен. Зал приобрёл вид корабля с переборками. Смотрится таинственно, даже без картин. Вся живопись собрана, можно приступать к расстановке.
И тут началось. Во-первых, художников не шестнадцать, а двадцать, сделать с этим ничего нельзя и так провели тяжёлый отбор с обидами и упрёками. Значит, идея персональных комнат рушится. Пробуем всё же основную часть развесить, как хотели, – скука смертная получается, хотя всё вроде гармонично. Только не живёт в остроте этого перебитого пространства.
Стою, опустив руки. Молодец, хороший эксперимент провела, а дело к вечеру и завтра выставка. Андрей с Толей переговариваются вполголоса, потом подходят ко мне. Вижу по лицам, что-то затеяли. Андрей обнимает меня за плечи и не спеша подводит к расставленным по «комнаткам» картинам:
– Ты видишь, у нас коммуналка получилась. Это здорово, у них коммуналок нет, им должно понравиться. Нам нужно поселить в каждой комнате пару, желательно на контрасте, чтобы дополняли друг друга, подчёркивали лучшее. Ну, это как в семье, одинаковые редко уживаются.
Андрей смотрит на меня пристально, и я вдруг замечаю, что стальной цвет его глаз перебивают мелкие ржавые конопушки, придавая глазам прямо детскую искристость. Это длится мгновение, он опускает взгляд и деловым тоном продолжает:
– У нас ровно пять часов. Мы должны успеть.
Мы успели, прихватив полночи.
Хорошо, что я договорилась с Лавкой художников, чтобы они поработали в этот день на выезде. Их таксу – десять процентов от продажи – добавила к стоимости картины, чтобы художников не обижать. Вот уже три часа, все на местах, девочки из Лавки сидят в глубине зала наготове. Мы с Андреем и Мариной обсуждаем заграничные поездки. Вернее, они обсуждают, а я слушаю, так как за границей ни разу не была. Слушаю невнимательно, от волнения начинает колотить мандраж. Андрей берёт меня за руку, идём напоследок взглянуть, всё ли в порядке, все ли бирки на местах, не торчат ли верёвки.
Наконец слышен шум толпы, немецкая речь (только по военным фильмам и знакомая). Заходят сразу толпой и по-деловому к картинам. Президент «Саламандры» побывал в Колькиной мастерской и несколько работ уже отобрал. На них мы заранее красные кружочки наклеили, продано, мол. Видимо, про него уже пошла молва, остальные Колькины картины тоже украсились кружками. И всё. Больше ни одной красной метки. Подождали пятнадцать минут – тишина. Смотреть – смотрят, но ничего не покупают. Тогда Марина что-то сказала по-немецки. Сразу все к нам подтянулись, точно как экскурсанты в музее. Марина продолжила, ага, моё имя произнесла, все на меня уставились, ждут. От волнения разом забыла слова. Что там про каждого художника нужно сказать – всё в голове перепуталось.
Смотрю, у всех каталоги в руках, читают. Тишина повисла, слышу, как мои наручные часы тикают. Андрей смотрит спокойно, но выжидательно, бровями знак даёт: не тяни, мол, хватит.
Бросаю взгляд на президента, он вполне доволен, покупки почти упакованы, было время выбрать и обдумать, цену согласовать. Остальным хуже – кто его знает, что за товар, нужно ли в него вкладываться.
Понятно всё с вами, на риски вы не готовы, вам гарантии нужны, а вот так – понравилось и купил – это не по-вашему.
– Вы были у Николая в мастерской, видели, как он работает, в каких условиях, – обращаюсь я к президенту «Саламандры».
Марина синхронно переводит, так что мне не приходится делать пауз.
– Коля – счастливчик, у него есть мастерская, а большинство художников, чьи работы вы видите, мастерской не имеют и создают свои полотна прямо дома, на стульях, среди посуды и ворчливых жён.
Немцы улыбаются и начинают приглядываться к картинам более внимательно. Мы заходим в комнатки, где каждое полотно, отражаясь в зеркалах, повторяется дважды, а то и трижды и превращается в совершенно другое произведение. Ощущение, что перед нами не восемь картин, а вдвое больше, подчёркивается отражением чёрной толпы с белыми росчерками воротничков и манжет.
Мой рассказ о художнике то краток, то подробен, но всегда это что-то личное: я всех знаю, а что из знаний выложить на общее обозрение – подсказывает сама обстановка. После каждого представления хоть одну из картин в «комнате» украшает красная метка. Когда доходим до живописи Славы Пакулина, задумываюсь.
У Славы шизофрения, он часто лежит в клиниках, и там страдает от того, что ему не разрешают писать – масло слишком воняет, другим пациентам неприятно. Если не знать, что Слава болен, ни за что не догадаешься. Я тоже не сразу поняла, когда он прямо из клиники пришёл к нам домой.
Когда-то они с Сашкой учились вместе в СХШ, Слава был абсолютно нормальным, только слишком часто говорил о своих успехах. Потом с ним резко что-то случилось, то ли в институт не поступил, то ли с девушкой не поладил, но с тех пор он очень изменился, просто стал другим человеком.
Он сидел у нас на кухне, был спокоен, доброжелателен, внимательно смотрел в лицо собеседнику, а мне сказал: «Какие у вас красивые глаза, Света». Я хотела его поправить, мол, не Света я, но Сашка сделал мне знак: молчи. Слава попил чаю с бубликом, а потом спросил Сашку, есть ли в квартире чёрный ход. Саша замешкался, смущённо заулыбался, и тогда Слава доверительно сказал: «Они меня пасут, хотят обратно в больницу отправить. Их двое, я видел, когда к вам заходил». Чёрного хода у нас не было, но Сашка стал уверять Славу, что проводит его, никому в обиду не даст. Надевая пальто, Пакулин всё вздыхал, бормоча, что вряд ли Сашке удастся его спасти, но нехотя пошёл за ним, сказав мне на прощанье: «До свиданья, Света».
Ничего этого я немцам, конечно, не рассказала, а сухо и кратко описала условия его жизни и сложности в творчестве. Надо сказать, что живопись Пакулина была очень яркой, светлой, отчасти детской. Один и тот же сюжет он мог повторять без конца, получалось множество вариантов. Можно сказать, что он с упоением клонировал свои произведения, чего обычно художники не очень любят, а если делают, то, как правило, выходит мертвяк. У него же – всегда экспрессия.
Немцы страшно взволновались, стали обсуждать, как помочь Пакулину, предлагали устроить сбор средств для его лечения, на время отвезти в Германию, в хорошую клинику. Марина что-то сказала им, и они тут же бросились клеить на Славкины работы красные кружки. Правильно, такому человеку, как Слава, только слава и признание – настоящее лекарство.
После Пакулина стало труднее вести экскурсию, как будто немцы уже истратили свой лимит эмоциональности и потеряли ко всему интерес. Тем не менее, как минимум четверть работ выставки была продана. Это больше, чем мы рассчитывали. И не только мы. Заметила лёгкую панику у девочек из Лавки, они тоже не надеялись на такой результат и привезли маловато документов с печатями. Одну на такси послали в Лавку за недостающими бланками, а другая пока оформляла то, что могла. Мы уложились во время, немцы ушли довольные, а я села на диванчик в уголке и сидела так, тупо и неподвижно, пока Андрей меня не обнаружил.
– Ну, поздравляю! Я наблюдал, не вмешивался. У тебя отлично всё получилось. Ты очень перспективная, тебе ведь это уже говорили? Подымайся, идём в ресторан. Резников выдал на расходы, так что гуляем. Марину берём? Вот и отлично. Давай просыпайся, всё хорошо.
После Каштан мне говорил, что с концертом жутко облажались. Горячев, пытаясь сэкономить, нанял каких-то потных танцовщиц в сарафанах с пятнами, а хор был полупьяный.
– Так что, если бы не картины, мог получиться скандал, – подытожил Валерка.
Часть 3. Сайгон, это Сайгон
