Имена Фелисы

Фелиса уходила из дома, не спрашивая разрешения и ни перед кем не отчитываясь. Забредала в салоны Школы искусств – обветшалой академии, которую художник Алехандро Обрегон[39] (у Фелисы его светящиеся полотна в стиле кубизма вызывали глубокое восхищение) превратил в открытое для творчества пространство, куда любой мог прийти со своими материалами и получить мольберт и место для работы. Она покупала первый номер какого-нибудь нового журнала, который издавался едва ли пару месяцев, а потом отправлялся в небытие, и садилась листать его в каком-нибудь кафе; зачастую ей приходилось спасаться бегством, потому что мужчины постоянно нарушали ее уединение предложениями выпить или составить компанию; ей нравилось убивать время в книжной лавке одного австрийского еврея по фамилии Унгар – он рекомендовал ей книги Цвейга или Германа Броха, а она в свою очередь советовала ему почитать Сэлинджера или Рэя Брэдбери. В этом же здании, почти с зеркальной точностью воспроизводя обстановку книжной лавки, располагалась галерея «Эль Кальехон»; ее хозяин, еврей с утонченными манерами, всегда выглядел элегантно, даже не прилагая никаких усилий; едва услышав имя Фелисы, он тут же пригласил ее на все нынешние и будущие выставки в своей галерее. Звали его Казимир Эйгер, происходил он, как и Бурштыны, из сонма раскиданных по миру поляков: он изучал историю искусств в Париже, когда к власти пришли нацисты; мать и брат погибли, ему же удалось сбежать в Марокко, и его побег длился и длился, пока спустя много месяцев какой-то корабль не высадил его в лагере для беженцев в Кюрасао. Получив отказ и от аргентинцев, и от бразильцев, и даже от гайанцев, в итоге он раздобыл себе визу в Колумбию.

– И вот я здесь, сеньора Флейшер, – говорил он, целуя Фелисе руку, – к вашим услугам.

Фелиса зачастила в эту галерею – то на открытие очередной выставки, то на прием с коктейлями, где толпы мужчин в темных галстуках, с сигаретой в пальцах, с важным видом обсуждали последние тенденции в искусстве: они только что открыли для себя и Ротко, и Джексона Поллока, и Джорджию О’Кифф. С недоверием, не лишенным сарказма, они говорили о некоей аргентинке, которая собиралась основать новый музей современного искусства; по их мнению, она замахнулась на проект, не подобающий ей ни как женщине, ни как иностранке. Через какое-то время, в конце концов, Фелисе удалось с ней познакомиться: она специально задержалась допоздна на выставке в Национальной библиотеке и уже утомилась в сотый раз рассматривать одни и те же полотна – только ради того, чтобы на выходе успеть подольше пообщаться с эпатажной аргентинкой. Вернувшись домой, она подумала, что эта беседа – самое интересное, что с ней случилось за последние годы.

Марта Траба[40] была старше Фелисы на десять лет – как и Ларри; однако, в отличие от Ларри, она обладала неутомимой любознательностью. Казалось, она взглядом, как руками, ощупывает все, что ей представляется интересным. Фелисе нравилась ямочка на подбородке Марты, мелодичный акцент уроженки Буэнос-Айреса, смягченный годами брака с колумбийцем, и ее кочевая жизнь – сначала Генуя, потом Париж, и дальше Сантьяго-де-Чили. Темы для беседы с ней никогда не иссякали, и все, что она говорила, всегда наводило на новые мысли, порой весьма провокационного свойства. Фелисе никогда не доводилось слышать подобные суждения из уст женщины, тем более такой – с курносым носиком и цыплячьими косточками. Если судить только по фотографиям, она производила совершенно безобидное впечатление. Возможно, людей вводила в заблуждение эта легкость, а может, коротко подстриженные и продуманно растрепанные по иноземной молодежной моде волосы, а может, этот ее тонкий, почти бестелесный голос; в любом случае, казалось, будто Мария Траба только-только вышла из подросткового возраста, а потом она открывала рот и сражала всех убийственно точными аргументами об искусстве как о способе протеста, о марксизме в Латинской Америке или войне в Алжире, и тогда половина мужчин подпадала под ее обаяние, а вторая половина пылала возмущением, словно их вываляли в грязи. Однажды Ларри захотел узнать, где Фелиса пробыла весь день.

– Нигде, – ответила она. А потом, заметив выражение лица мужа, добавила: – С подругой.

– С подругой, – повторил Ларри.

– Ну, мы только становимся подругами, – исправилась Фелиса. – Но уже почти стали. Как-нибудь я вас познакомлю.

В следующий понедельник, ближе к вечеру, Фелиса посмотрела на часы, взяла Ларри за руку – настолько ласково, насколько это удалось, – и отвела к своим родителям: те купили телевизор, как только обосновались в Колумбии. Он выглядел как темный деревянный комод без ящиков, но с экраном, напоминавшим аквариум, в центре которого плавало зыбкое и нечеткое изображение, будто кто-то все время взбалтывал воду. Хая и Яков смотрели программу «История искусства», и именно ее Фелиса хотела показать мужу. На экране показалась Марта Траба; сидя на подлокотнике кресла, она держала в руках книгу с иллюстрациями и рассказывала о Леонардо да Винчи. Казалось, Ларри ее слушает, но прошло несколько минут (а Марта говорила «chiaroscuro» и «sfumato»[41], а потом достала другой альбом и стала рассказывать о Рафаэле – Фелиса не могла отвести глаз), и резкое движение нарушило тишину в комнате: Ларри вскочил и ушел, бросив на прощание вместо каких-либо объяснений: «Меня бесит ее голос».

Фелиса же от Марты совсем не уставала. Она старалась не пропускать ее выступления на радио – они транслировались на совершенно непредсказуемых частотах; действительно, ее пронзительный голос был не самым приятным, но, напротив, ее образ на экране, когда она бледными пальцами показывала черно-белые фотографии какой-нибудь картины, заставлял забыть обо всем на свете. Потом они где-либо встречались: в кондитерской «Белалькасар», в кафе «Эксцельсиор», в книжном магазине австрийца, в какой-то галерее с выставкой пейзажей, над которыми Марта издевалась со свойственной ей беспощадной иронией.

– Видела мою программу? – спрашивала она у Фелисы. – Неплохо получилось, правда?

А потом рассказывала о людях, с которыми познакомилась на этой неделе, о встречах и расставаниях; ее речь пестрела громкими именами поэтов, художников, телевизионщиков, работающих над телепостановками. А потом они шли в «Эль Аутоматико»[42], где поэт Леон де Грейфф[43] в берете и круглых очках декламировал свои стихи пьяным восторженным почитателям. Время текло у Фелисы сквозь пальцы, и зачастую ей приходилось прерывать беседу на полуслове и бежать к детям. Но дома, в те моменты, когда она учила Дженни рисовать темперой или кормила маленькую Мишель, все остальное для нее переставало существовать, включая этот новый мир кафе, картин и поэзии.

Марта прожила в Боготе меньше двух лет, но уже хорошо знала город или, по крайней мере, делала вид, что знает, словно там родилась. Фелиса расспрашивала о ее жизни, и та рассказывала почти авантюрные истории о плавании на корабле, пребывании в итальянских монастырях, о своей первой зиме, когда она оказалась без теплой одежды и денег на пропитание: все эти лишения (а иногда и страдания) Марта претерпевала во имя одной-единственной цели: приехать в Париж.

– Побывать в Париже необходимо, – твердила она. – Кто не знает Париж, не знает жизни.

У нее имелись основания, чтобы это утверждать, потому что именно в Париже она познакомилась с Альберто, своим будущим мужем и отцом ее детей.

– Нет ничего лучше, Фелиса. Говорю тебе, нет ничего лучше, чем влюбиться в Париже, даже если ради этого придется жрать дерьмо.

Да, ей довелось испытывать трудности, но тем временем Марта изучала искусствоведение в Сорбонне или зарабатывала на жизнь переводами для ЮНЕСКО, а также подвизалась секретаршей некоего мексиканского поэта, который, будучи дипломатом, имел возможность ей платить. И вот Марта, успев перевести протокол встречи, посвященной предупредительным мерам в отношении незаконного вывоза из страны предметов искусства, а также переписав набело кипу бумаг, исчирканных заметками поэта, добиралась до крохотной квартирки, скорее даже комнатушки, где встречалась с Альберто, и они шли в Латинский квартал, чтобы вместе с друзьями пытаться изменить этот мир.

– Конечно, это было давно, – говорила Марта. – И сейчас мы здесь, в городе, где постоянно льет дождь, а все двери заперты на ключ. Но я собираюсь их открыть, даже если придется вышибать ногой.

Фелиса ясно видела, чем занимается Марта. В галереях и на вечеринках старшие подруги рассказывали ей о не столь давней жизни в Боготе: увидеть женщину где-нибудь в кафе на центральных улицах доводилось куда реже, чем встретить иностранца, а те, кто попадался, были официантками, и им приходилось совершать чудеса эквилибристики, чтобы увернуться от лап пьяных завсегдатаев. В нынешние времена официантки по-прежнему совершали чудеса эквилибристики, уворачиваясь от клиентов, и по меньшей мере раз в день отвешивали пощечину особо разгулявшемуся нахалу; однако Фелиса ходила одна в заведения, подобные «Эль Аутоматико», усаживалась в красное кожаное кресло поближе к граммофону, заказывала кофе с молоком и с книгой в руках ждала появления кого-нибудь из знакомых. В такие минуты она думала о Ларри, о своих трех улыбчивых дочурках, о доме, где она вечно отсутствовала, и тогда кофе с молоком приобретал горький привкус меланхолии.

* * *

Первая ссора случилась однажды вечером в июльскую среду, когда Фелиса провела весь день на студии телевидения, куда Марта пригласила ее, чтобы она вживую посмотрела передачу о колумбийском искусстве. Программа называлась «Азбука искусства»; снималась она двумя привезенными с Кубы камерами по незамысловатому сценарию: на фоне кулисы в глубине помещения стояли три мольберта с работами приглашенного художника. Марта беседовала с их создателем, говорила о картинах, двигаясь вдоль кулисы, а камера следовала за ней. На этот раз гостем был живописец по фамилии Оспина[44], а имя Фелиса забыла. Он демонстрировал одну картину маслом времен своего увлечения фигуративной живописью и два абстрактных полотна, пытаясь дать к ним комментарии, тогда как Марта – с элегантным синим фуляром на гибкой шее – задавала ему вопросы. Художнику явно было не по себе, поскольку в своих рассуждениях Марта звучала не просто как человек основательно информированный, но и обладающий бесспорным ораторским даром: не только все слова, но даже и знаки препинания в ее речи находились на своих местах; Фелиса подумала, что если бы кому-то пришло в голову записывать за Мартой, то можно было бы сразу отдавать в печать, без какой-либо правки. Марта говорила, что абстракция не должна ограничиваться формой, сводиться лишь к упражнению руки, и воспринимать ее подобным образом чревато легковесностью и леностью ума; Оспина же отвечал так, будто все сказанное не относится ни к нему, ни к его картинам, и его самого ничуть не пугает. Фелису поразило, насколько маленьким и невзрачным он вдруг показался, и она спросила себя, таким ли его видят телезрители. Однако она перестала об этом размышлять, когда поймала такси и дала шоферу свой адрес.

Добравшись домой, она застала Ларри в весьма раздраженном настроении.

– Где ты болталась весь день? – спросил он, и не один, а целых три раза, словно первый ответ его не устроил; затем он обвинил Фелису в том, что она безответственная мать и плохая жена; он быстренько перечислил все отлучки Фелисы за последнюю неделю, и ей пришлось признать его правоту. Да, она вместе с другими начинающими художниками ходила на выставку в Национальный музей; да, Марта пригласила ее на встречу с некими дамами, готовыми финансировать «Призму», новый журнал об искусстве.

– Но ведь это мой мир, – оправдывалась она. – Я просто встречаюсь со своими единомышленниками.

Ларри сказал, что нечего смешить народ, что все ее единомышленники находятся здесь, в этих четырех стенах, а он не для того переехал в Колумбию, – оставив свою страну, свой язык и обычаи, все способы достойно зарабатывать на жизнь, – чтобы по вечерам сидеть в одиночестве, пока жена встречается с другими мужчинами. Но тут же исправился:

– С другими людьми. – И добавил: – А как же наши девочки? Они должны быть с тобой, им нужна мать, которая все время дома. Я женился не на художнице! – процедил Ларри, и это слово в его устах прозвучало злобным сарказмом. – Я не против того, чтобы ты развлекалась, вовсе нет. Развлекайся на здоровье. Рисуй свои безделушки. Но здесь, дома, в моем доме, чтобы ты была рядом, когда нужна мне, когда нужна семье.

Ум Фелисы словно оцепенел при слове «развлекаться», замер, как птичка на проводе высокого напряжения, но внезапно перескочил на другую мысль: ей показалось почти чудом, как внезапно Ларри превратился в художника Оспину. Как такое возможно? Ее муж, мужчина немалого роста, с мощными ручищами и широкими ладонями, вдруг обернулся фигурой с телеэкрана, грязноватым черно-белым изображением, уменьшенным камерой и размытым помехами. Фелиса взглянула на люстру на потолке – ей непонятно отчего показалось, будто кто-то приглушил яркость света, затем посмотрела на мужа, постаравшись сохранить спокойствие, насколько это было возможно при накатившей горечи разочарования.

– Мне жаль, мне очень жаль, – сказала она. – Но я должна строить свою жизнь.

С тех пор претензии предъявлялись почти постоянно. Всякий раз, когда Фелиса ходила на выставку или на встречу с друзьями в кафе, Ларри попрекал ее: дескать, люди уже начали шептаться, она, похоже, превращается в уличную женщину, и неужели для нее хобби важнее семьи; потом поднимались крики, а потом эти крики сопровождались звонкими шлепками по столу в гостиной, отчего дом лишался покоя. Девочки тихонько хныкали. Вступалась Хая, старалась наладить мир между ними, но ничего не помогало. Наступили праздники, один год закончился, другой начался; Беттина и Дженни уже бродили по дому, осваивая новые движения, а Мишель, когда хотела есть, тонко попискивала, как несмазанная дверная петля. Фелиса свела к минимуму свои вылазки «в другой мир», но не перестала трудиться над серией акварелей – отчасти чтобы не потерять контакт с умолкнувшей частью своей души, отчасти чтобы создавать произведения сложные и вместе с тем удобные в работе. Иногда она выбиралась на выставки или в галереи на экскурсии, которые организовывала Марта; продолжала смотреть по родительскому телевизору ее программы; она открыла для себя телетеатр, где ставили спектакли по Кафке или по незнакомым ей пьесам Бертольта Брехта. Ей понравился «Процесс», понравился и мальчик, сыгравший главную роль в «Шпионе», – с пугающе серьезным личиком и маленькой свастикой на руке. Жизнь сосредоточилась в стенах дома в Теусакильо; глядя, как старшие девочки с широко открытыми глазами задают вопросы, как ласково ее муж говорит с ними по-английски в те дни, когда не вспыхивали шумные ссоры, Фелиса думала, что подобная перемена, возможно, не так уж плоха, поскольку другая жизнь, жизнь внешняя, рушилась с невообразимой скоростью.

Диктатура Рохаса Пинилья дала женщинам право голоса и допустила в страну телевидение; теперь женщины выходили на улицы с акциями протеста, а в телевизионные студии постоянно заглядывала полиция. Эти люди в униформе молча наблюдали, не произнося ни слова, но все прекрасно знали, почему они там: несколько месяцев назад диктатор прикрыл «Эспектадор» и «Тьемпо», две главных газеты в стране, и в городе уже веяло паранойей. Вскоре после Нового года Фелиса обедала с Мартой в кондитерской «Флорида» и заметила, что подруга чем-то озабочена. Выяснилось, что один из таких людей в форме, с блокнотом в руке, подошел к ней после недавней передачи и спросил об ее отношениях с Секи Сано[45], японским театральным режиссером, которого обвинили в симпатии к коммунистам и тайном прозелитизме и выслали из страны в конце тысяча девятьсот пятьдесят пятого года. Японец пробыл в Колумбию всего три месяца, но за это время успел обучить десяток актеров, а также научил держаться перед камерой целую группу людей не из числа профессионалов. К ним относилась и Марта. Она записалась на курсы Сано, когда начала вести свою программу об искусстве: научилась двигаться, жестикулировать, смотреть в объектив и говорить в парящий над головой микрофон.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Пер. Б. Ковалева. – Здесь и далее примеч. пер.

2

Жозеф Франсуа Робер Влерик, известный как Роберт Влерик (1882–1944) – французский художник и скульптор.

3

Ив Брайе (1907–1990) – французский художник и литограф, один из основателей Парижской школы – интернационального сообщества художников, обосновавшихся в Париже с 1900 до 1960 годов.

4

Жен-Леон Жером (1824–1907) – французский художник и скульптор, представитель академизма и ориентализма.

5

Рене Артозул (1927–2015) – французский художник.

6

Осип Алексеевич Цадкин (1888–1967) – французский скульптор-авангардист; также художник, поэт и мемуарист, уроженец Витебска.

7

«El Espectador» – старейшая национальная газета в Колумбии, основана в 1887 году.

8

Марио Варгас Льоса (1936–2025) – перуанский прозаик и драматург, лауреат Нобелевской премии по литературе, один из столпов современной латиноамериканской прозы.

9

Франсуа Морис Адриен Мари Миттеран (1916–1996) – французский государственный и политический деятель, один из лидеров социалистического движения, 21-й президент Франции с 1981 по 1995 годы.

10

Во Франции отсчет этажей начинается со второго, первый этаж – это нулевой уровень.

11

11 сентября 1873 года в Чили произошел военный переворот, в результате которого было свергнуто правительство Народного единства. Президент Сальвадор Гильермо Альенде Госсенс (1908–1973) покончил с собой в резиденции Ла-Монеда. Мириа «Пайя» Контрерас (1927–2002) – личный секретарь президента.

12

Аугусто Хосе Рамон Пиночет Угарте (1915–2006) – чилийский государственный и военный деятель, генерал-капитан. Пришел к власти в результате военного переворота 1973 года.

13

Режис Жюль Дебре (родился 1940) – французский левый философ, политик.

14

Габо – сокращение от Габриэль, так обычно именовали Габриэля Гарсиа Маркеса его друзья.

15

Мерседес Барча Пардо (1932–2020) – жена Габриэля Гарсиа Маркеса.

16

Чудовищный год (лат.).

17

Hótel particulier (фр.) – городской богатый частный дом, снабженный оградой, внутренним двором и зачастую комплексом вспомогательных построек, то есть особняк или городская усадьба.

18

Мемориал Жертвам депортации был открыт в 1962 году генералом де Голлем. Посвящен 200 000 французов, в том числе и евреям, попавшим в нацистские лагеря. Расположен на острове Ситэ в Париже.

19

«Шекспир и компания» – названия двух независимых друг от друга книжных магазинов на левом берегу Сены в Париже. Первый был открыт Сильвией Бич 19 ноября 1919 года. В двадцатых годах двадцатого века в нем собирались такие писатели, как Эзра Паунд, Эрнест Хемингуэй, Джеймс Джойс и Форд Мэдокс Форд. Магазин закрылся в 1940 году во время немецкой оккупации в Париже. В 1951 году одноименный магазин был открыт в другом месте Джорджем Уитмэном; он существует по сей день.

20

Национальный музей Средних веков, или просто музей Клюни – музей в 5-м округе Парижа, в центре Латинского квартала. Расположен в средневековом здании бывшего бенедиктинского монастыря XV века.

21

Луис Кабальеро Ольгин (1943–1995) – колумбийский художник, акварелист, пастелист и литограф. Изображал мужские фигуры, которые часто включали как эротические, так и жестокие образы. Считается одной из самых важных фигур в колумбийском искусстве.

22

Сатурнино Рамирес (1946–2002) – современный колумбийский художник, основная тема его творчества – ночная городская жизнь.

23

Рубен Бладес (родился в 1948) – панамский музыкант, актер и политик, обладатель 9 премий Грэмми.

24

Леопольдо Галтиери (1926–2003) – аргентинский военный и государственный деятель, генерал, президент Аргентины с 22 декабря 1981 по 18 июня 1982 года. В современной Аргентине исключен из списка президентов.

25

Кибуц (киббуц) – сельскохозяйственная коммуна.

26

Леонардо Дельфино (1928–2022) – французский скульптор, рос и учился в Аргентине, в 1959 году переехал в Париж и получил французское гражданство.

27

Горячий шоколад с расплавленным сыром – популярный рецепт национальной кухни Боготы.

28

Хорхе Элиесер Гайтан (1903–1948) – колумбийский политический и государственный деятель либеральных взглядов. Застрелен при странных обстоятельствах, что вызвало вооруженное восстание в столице, а затем и в других регионах страны, получившее название «Боготасо» и ставшее прелюдией к кровавой гражданской войне.

29

Луис Мариано Оспина Перес (1891–1976) – президент Колумбии с 1946 по 1950 год, член Колумбийской консервативной партии.

30

Речь идет о Международном аэропорте имени Джона Кеннеди.

31

«Портрет мадам Икс» (фр. Portrait de Madame X) – портрет парижской светской красавицы Виржини Готро, написанный американским художником Джоном Сарджентом в 1884 году. Картина находится в музее Метрополитен.

32

Лига студентов-художников Нью-Йорка – художественное учебное заведение в Нью-Йорке. Среди педагогов и выпускников школы было много выдающихся художников самых разных течений в мире искусства.

33

«Озябшая, или Аллегория Зимы» – бронзовая скульптура Жана-Антуана Гудона, конец XVIII века.

34

Георг Гросс (1893–1959) – немецкий живописец, график и карикатурист, в 1932 году эмигрировал в Америку. В нацистской Германии его творчество было причислено к «дегенеративному искусству».

35

Джорджия О’Кифф (1887–1986) – американская художница, график, стояла у истоков американского модернизма.

36

Фургоны с едой (англ.)

37

Густаво Рохас Пинилья (1900–1975) – колумбийский генерал и политик, к власти пришел в результате военного переворота в 1953 году. 26-й президент Колумбии (1953–1957), диктатор.

38

Джозеф Рэймонд Маккарти (1908–1957) – американский сенатор-республиканец, придерживавшийся крайне правых реакционных политических взглядов; с его именем связывают период политических настроений в американском обществе, известный как маккартизм.

39

Алехандро Обрегон (1920–1992) – колумбийский художник-модернист, основоположник колумбийского импрессионизма.

40

Марта Траба Тайн (1930–1983) – искусствовед и писатель, известна своим вкладом в латиноамериканское искусство и литературу.

41

Кьяроскуро – совместное использование света и тени с резкими линиями и контурами; сфумато – постепенный тональный переход от светлого к темному «без линий или границ, как дым».

42

«El Automático» – легендарное кафе в Боготе; открылось в 1948 году. Здесь собирались поэты и литераторы, чтобы со сцены прочитать свои произведения.

43

Франсиско де Асис Леон Богислао де Грейфф Ойслер (1895–1976) – колумбийский поэт, журналист, музыковед и дипломат.