Шкура лисицы

Василий Погоня

Шкура лисицы

Если бы Вы перенеслись в столицу Бритунийского королевства на семь лет после падения Небесной Скалы, в трактир "Одинокая дама", и её хозяин Зубин оставил Вас в ней на несколько дней, Вас сильнейшим образом поразили бы отличия в деталях повседневной жизни, царящие в обществе того времени. Кроме того, что Вы попали в другую, феодальную, по сути, и мистическую, по духу, цивилизацию, Вас бы ошеломило ощущение чудовищной пропасти между привычным Вам уютом и её бытом – вечернем освещением дома, отоплением, средствами транспорта, пищей, заболеваниями, способами их лечения… Открывая эту книгу, нужно раз и навсегда отринуть окружающую Вас реальность, чтобы подобающим образом проделать это путешествие вспять, в глубину веков, чтобы обрести те правила, которые удерживают эту параллельную реальность в довольно трудно объяснимой стабильности. Этот мир в застигнутый Вами момент находится на пороге фантастических перемен, которые вот-вот должны последовать. Господство нечеловеческих цивилизаций прекратила война с ересью Чёрной Тени, но нависает уже новая опасность. Этот мир уже постигло денежное обращение без натурального обмена, уже распространилась здесь нищета и рост роскоши, белый хлеб богачей и серый хлеб бедняков, однако, кроме мелких фактов повседневности, несущественных, для целой цивилизации, событий, едва заметных во времени и в пространстве, самым вопиющим для Вас отличием станет малое влияние финансовой состоятельности на политический процесс. Да, в этом мире количество денег ещё вчера ничего не значило. Совсем недавно ведущими здесь были понятия чести, доблести, славы и доброго имени. Но сила денег уже показала себя, и первое подобное, уникальное событие повторилось и, повторяясь, приобретает уже всеобщий характер, становится структурой. На смену мифическим чудовищам приходят алчные монстры. Аристократы, вышедшие из дружины конунга, теряют свои позиции, уступая место нарождающейся элите, всё достоинство которой сводится к наличию золотых монет в кошеле, деньги становятся мерилом счастья и главным источником преступности.

Именно в этот переломный момент не повезло дочери барона Эрроганц, леди Айн, стать похищенной ради выкупа. И единственная надежда её – на смекалку вчерашнего наёмника и героизм его приятеля-констебля, нетронутые алчностью нарождающейся эры господства презренного металла. Так ли далёк этот мир от Вашего, и насколько отличается человек этой ревльности от Вас?

Решать Вам.

Солома для кирпича

Началось всё солнечным утром. Несмотря на недавний восход, солнце палило отчаянно, и день обещал стать невыносимо жарким. На углу Старого Моряка и улицы Тира, в её конце, затаилась таверна «Одинокая Дама». Это заведение принадлежало к тем подозрительным злачным местам Сарыни,1 где всегда можно скрыться от чрезмерного любопытства констеблей и круглые сутки получить выпивку, горох в сале и ветчину. Когда-то в этом доме располагалась винокурня, но теперь его фасад украшала висящая на цепях вывеска цвета жёлтой серы в виде силуэта женской фигуры, в зале расположились столы и лавки, а у стены напротив входа – прилавок, за которым хозяйничал Зубин – огромный, с лохматой, соломенного оттенка, шевелюрой, мрачным взглядом исподлобья и заточенным тесаком под рукой. Его помощницей, тянувшей, впрочем, основной груз ответственности за закупку продуктов и приготовление блюд, стала Эльдра, около десятка лет тому назад обнаруженная трактирщиком на улице у дверей. Поскольку девочка ничего о своей семье не рассказывала, Зубин посчитал её сиротой, каких всегда немало в военные годы. Он приютил маленькое несчастное создание, чахнущее от недоедания, грязное, с большим наростом на щеке. Заведению Зубина требовалась кухарка, и Эльдра с радостью занялась поварским делом. Она вызвала жалость у трактирщика, но это не помешало ему нещадно эксплуатировать её – как, впрочем, и всех, кто попадал под его власть. Он требовал от неё нечеловеческих усилий в работе. С течением лет Эльдра похорошела, проведённая одним из дорогущих лекарей операция избавила её от уродства на лице, что послужило только на пользу заведению Зубина, куда посетители заявлялись теперь не только за выпивкой и закуской, но и чтобы поглазеть на чудо современной медицины.

Перевалило за полдень, когда перед таверной остановилась запылённая чёрная повозка. В ней развалился мужчина, который, свесив голову на грудь, спал. Алан, спрыгнув с козел, привязывал вожжи к коновязи. Это был тощий, высокого роста мужчина с измождённым пьянством, грубым лицом под шевелюрой сальных волос, спускавшихся на глаза. Эти водянистые, воспалённые глазки беспокойно бегали над щетинистой скулой, рассечённой молнией белого шрама. Запылённое и грязное рубище его было изношено до дыр, и вместо манжет полотняной рубахи из-под ветхого блио взору представали какие-то невообразимые, висящие бахромой, лохмотья.

Прошлая ночь выдалась на славу – Алан выпил очень много вина, но теперь мучился жаждой. Он метнул короткий презрительный взгляд в сторону спящего приятеля, старого Альдо, поморщился, пожал плечами и направился в распахнутые двери таверны, оставив дружка храпеть на сиденье повозки.

Облокотившись о прилавок округлыми предплечьями, Эльдра скромно улыбнулась ему. Её пышущий здоровьем вид был неприятен Алану, и он не посчитал нужным ответить на её улыбку.

– Эй, господин Алан! – приветствовала его светловолосая девушка радостным возгласом. – Уф! Ну и пекло! Всю ночь из-за жары глаз не сомкнула.

– Кларет! – Сухо скомандовал Алан и, сдвинув на затылок потрёпанный шаперон, вытер лицо внутренней стороной и без того сомнительной чистоты блио.

Девушка поставила на прилавок высокую кружку и глиняный кувшин кларета.

– Ты поступил бы куда лучше, если б выпил старого доброго эля, – посоветовала Эльдра, встряхнув светлыми кудряшками. – А ещё лучше – прохладного мятного напитка на меду. Кларет в такую жару плохо действует на печень.

– Замолкни, – проворчал Алан. Он прихватил кувшин и кружку, отнёс их на столик в противоположном углу и стал усаживаться на лавке лицом к девушке. Она продолжала смотреть на него с интересом. – Нашла бы ты себе какое-нибудь достойное занятие, – угрюмо проговорил пьяница, – и оставила в покое меня и мою печёнку.

– Не воображай себя Аполлоном! – Эльдра презрительно сморщила носик, взяла из-под прилавка тряпку, демонстративно пожала плечами, и принялась за натирание посуды.

Алан залил в утробу кружку вишнёво-красного вина, рыгнув, откинулся спиной к стене и закрыл глаза. Облегчение пришло не сразу, но пришло. На его лбу выступила испарина, лицо порозовело, мысли вошли в привычное русло. В настоящее время у него были осложнения с деньгами, точнее – с их отсутствием: «Хамо срочно нужно что-нибудь скумекать, – подумал он в который раз, – иначе нам снова придётся выходить на большую дорогу с кистенём».

Алан поморщился. Такая будущность мало прельщала его. Времена меняются, в здешних местах расплодились констебли и замышлять разбой стало куда рискованней, чем во времена военного беспорядка ереси Чёрной Тени. Сквозь плотную решётку из ивовых прутьев он глянул в окно. Старый Альдо продолжал дрыхнуть, и Алан с досадой отвернулся. Сейчас Альдо годился лишь на то, чтобы править лошадью. Его мысли были заняты только тем, как бы пожирнее пожрать да подольше подрыхнуть.

«А мы с Хамо должны добывать монеты», – сказал Алан себе, раздумывая, как это сделать. Кларет пробудил аппетит.

– Жареных сосисок с горчицей! – крикнул он девушке. – Да побыстрей!

– А старику тоже состряпать? – неохотно отрываясь от наведения порядка, поинтересовалась Эльдра, указывая в раскрытую дверь на свесившего на грудь голову Альдо.

– Перебьётся! Да пошевеливайся, кому я сказал?!

Между тем на мостовой у входа остановился забрызганный грязью кэб. Из него вывалился тучный лысеющий мужчина в берете и шёлковом пелиссоне.

– Хьюго?! – Удивился Алан. – Этому-то здесь что занадобилось?

Грузный мужчина протиснулся в помещение и, приметив сидящего в углу Алана, прикоснулся к перу на тулье берета.

– О, дружище Алан, приятель! Как твоя грыжа?

– Хуже некуда, – ответил Алан. – Эта грыжа и жара меня прикончат, как жрец ягнёнка.

Хьюго приблизился к столу и, отодвинув его, чтоб разместить свою тушу на лавке, присел. Он был соглядатаем шерифа и проживался за счёт тех, кто промышлял вымогательством. Толстяк дни напролёт всё мотался взад-вперёд по Сарыни и окрестностям Графства, вынюхивая подробности, которые приличные люди обычно хотели бы утаить, и неплохо иногда на этом зарабатывал.

– Кому ты это рассказываешь? – возразил Хьюго, жадно втягивая ноздрями запах жарившихся сосисок. – Прошлой ночью я посетил одну гулянку, так думал, подохну от пожара в моём слабеньком теле от разносолов и вин, а так же – от природного жара. Представляешь попойку в это время?!.. Заявляю со всей научной ответственностью – после падения Небесной Скалы природа просто сошла с ума! То ливни, туманы и грозы, то жара, как в пекле… – Заметив, что Алан не слушает его, дородный господин переменил тему. – Стало быть, дела твои – никуда не годятся? Да, вид у тебя не слишком-то цветущий.

– Ни рыбьего рыла за последние седмицы! – Алан ударил кулаком по столу. – А тут ещё эти проклятые шулеры и проигрыши в несчастную …

Эльдра принесла шкворчащие на деревянной тарелке сосиски. Пока девушка ставила яства на стол, Хьюго давился слюнями.

– Мне три раза по столько, краса, – потребовал он, попытавшись приобнять её за бёдра, скрытые юбками. – И эля, промочить глотку.

Она шлепком отбила его поползновения и с улыбкой вернулась к прилавку.

– Вот какой товар мне по душе! – заявил Хьюго, провожая девушку плотоядным взглядом. – По крайней мере, тут и мясо, и жир, и огонь, и прохлада – платишь за одно, а получаешь вчетверо!

– Мне нужно хоть немного монет, Хьюго, – проговорил Алан, вытирая рукавом стекающее по подбородку из надкушенной сосиски жидкое сало. – У тебя нет соображений для такого случая?

– Нимало. В данное время у меня для тебя ничего нет на примете. Но, как только услышу о чем-то подходящем, дам тебе знать тут же! Сегодняшний вечер у меня серьёзно занят – вечернее застолье у барона Эрроганца. Я должен там быть, и как следует нагрузиться содержимым его подвалов. Дело того стоит – бесплатное возлияние и обильное кушанье, сколько влезет в мой бездонный бурдюк!

– Эрроганц? Кто это? – с набитым пищей ртом поинтересовался Алан.

– О, да ты из лесов Сиберии, что ли, только что вышел? – удивился толстяк. – Барон Эрроганц – один из сказочных богачей в Бритунии. Считают, что в его закромах сотни полновесных, круглых и золотых портретов королей!

Алан осторожно подцепил пальцами скользкую от жира сосиску и до половины окунул её в горчицу.

– А в моих закромах – дыра с лошадиную голову, – поморщился Алан. – Вот треклятая доля! А с чего это он собирает такую попойку?

– В честь дочери. Видал ли ты когда-нибудь статую Лютецкой Девы? Так она ей ноги мыть не годится! Руку бы отдал, чтоб отведать такого лакомства!

Алана же это интересовало мало.

– Эти девицы, с рождения фаршированные золотом, даже не знают ему цену.

– Готов поставить на кон все свои потроха – ты прав, – тяжко вздохнул Хьюго. – Эрроганц устраивает грандиозный пир в честь вступления дочери в брачный возраст и дарит ей в приданое фамильную золотую цепь в руку длиной, – он выкатил загоревшиеся глаза. – Пустяшное приданое – золотая цепь… всего лишь маркой весом!

Эльдра принесла Хьюго завтрак, норовя, однако, оставаться вне предела досягаемости его жирных рук. Как только она ушла, рдея под его взглядом, толстяк наклонился над тарелкой и с жадностью накинулся на еду. Алан, уже наевшись, развалившись на лавке, ковырял грязным ногтем в зубах. «Пятьдесят золотых! – впилось ему в мысли. – Неплохо было бы наложить лапы на этот золотой куш! А что? У Хамо должно хватить ума, чтобы обделать это дельце».

– А ты, Хью, случайным образом, не прознал, куда направится эта золотая девица после гулянки? – спросил он неожиданно.

Хьюго застыл, не донеся сосиску до своих пухлых губ.

– О чём это ты? – спросил он удивлённо.

– А ты и не смекаешь?!..

Хьюго на некоторое время заколебался.

– Я случайно прослышал от одного из слуг Маурина… – начал было он, однако, Алан беззастенчиво прервал его вступление:

– Маурин?.. Это ещё что за хвощ болотный?

– Маурин? Неужели ты и о Маурине ничего не слышал? – Хьюго выглядел совершенно ошарашенным. – Ты и вправду из дикого леса! Это же один из местных богачей-повес… людская молва давно помолвила его с малышкой Эрроганц. Так слуга его проболтался невзначай, что после попойки Маурин и леди Эрроганц едут в Старый город, к внутреннему порту, чтобы отправиться кататься на кораблике вдоль острова.

– Цепь будет при ней? – спросил Алан будто бы небрежно.

– О, я готов поклясться, что, как только золото окажется у неё на шее, она с ним не расстанется. Да что это тебе в голову взбрело?

– Только то, что ты туда вложил… – Алан равнодушно взглянул на Хьюго.

Хьюго резко отодвинул тарелку. – Послушай, Алан, дружок, забудь о моих словах. Ты впрягаешься в воз, который вам не свезти. Ты и Хамо на подобное дельце неспособны. Не спеши на виселицу – твои намерения её достойны.

Алан оскалился в недоброй ухмылке.

– Не переживай, приятель, я уж сам разберусь, как мне взобраться на неё. – Он поднялся из-за стола. – Пора. Не поминай лихом!

– Что-то ты вдруг заспешил, – нахмурил брови Хьюго.

– Деньги и голод никого не ждут. Хочу убраться, пока не проснулся этот ханыга. Я зарёкся оплачивать еду Альдо, у него не брюхо, а бездонная яма. Прощай пока, братец Хью!

Он расплатился с Эльдрой и направился к повозке. Жара на выходе снова пахнула на него, точно из драконьей пасти. После выпитого кларета голова его слегка кружилась. Взобравшись на козлы, он прибрал вожжи и задумался. Затея с золотой цепью могла бы обеспечить ему безбедное существование на всю жизнь. Но хватит ли ума у Хамо?

Он пинком разбудил сообщника.

– Очнись, трухлявая колода, – грубо произнёс Алан. – Выспишься ли ты уже когда-нибудь?!

Старый Альдо, низкорослый, со сморщенным, плаксивым лицом, старик, возраст которого перевалили за седьмой десяток лет, вскочил, очумело моргая глазами.

– Мы будем есть? – поинтересовался он с надеждой в голосе.

– Да я уж поел, – отрезал Алан, шевеля упряжью, чтобы направить костлявого коня по дороге.

– А Альдо?

– Если у тебя завелись монеты во сне – ступай в трактир! – С издёвкой ответил Алан. – А у меня нет охоты тратить деньги на твою утробу.

Старый Альдо скорбно вздохнул, потуже затянул плетёный пояс и надвинул ветхий шаперон на фиолетовый, с наростами, нос.

– Что случилось с нами, Алан? – Печально вопрошал он. – Отчего нам так не везёт с недавнего времени? Прежде у нас ведь водились денежки, и неплохие, а теперь… Знаешь, о чем подумывает Альдо? Он считает, что Хамо слишком увлекается своей подружкой, и слишком мало интересуется делами…

Алан натянул вожжи и остановил тарантас перед цеховой аптекой.

– Умолкни! – Он с пренебрежением глянул на Альдо и, спрыгнув с козел, отправился к Хамо, обретавшемуся сейчас у Авилы, своей теперешней пассии. Спустившись в полуподвал, он постучал в дверь. Хамо открыл не сразу, заставив и без того напряжённого Алана позлиться. Алан слышал, как Авила распевает в комнате песню. Наконец, за дверью приглушённо раздался хриплый голос Хамо.

– Кого там демоны принесли спозаранку? –

– Это я, Хамо, это Алан! Открой, спаси мою плоть, а то она заживо сварится в этом пекле. То, что я поведаю тебе, довольно толково. –

Дверь приоткрылась, и в проёме появилось мужское лицо, которое можно было бы назвать привлекательным, если бы его не портило косоглазие, придававшее взгляду отталкивающий вид. Осмотрев пришедшего, мужчина открыл дверь, и, не ожидая, пока гость войдёт, удалился в комнату.

Хамо был на вид моложе и выше ростом Алана. Посмотрев свысока на то, как тот неуклюже задвигает тяжёлый засов, Хамо уселся за стол и вопросительно уставился на Алана.

Тот начал было сбивчиво рассказывать Хамо о том, что узнал, но вскоре осёкся:

– Ты хоть смекаешь, о чем я толкую? Успокой Авилу! – Прорычал он.

Хамо нехотя встал и вышел в другую комнату. Послышался его рассерженный рёв, но Авила продолжала свою песню. Алан услышал звук пощёчины и голос Хамо, изрыгающий проклятия. Покачав головой, он присвистнул. Хамо все время ссорился с Авилой. Когда это случалось прилюдно, Хамо буквально выходил из себя. Наконец Хамо вернулся.

– Послушай, Хамо, – Пытался продолжить Алан, но Хамо тоже принялся развивать тему жары. Алан оборвал его:

– Во имя неба, луны и всех звёзд, ты будешь слушать или нет? У нас в кои то веки появилась возможность прихватить вещицу стоимостью пятьдесят золотых. Золотая цепь. Сегодня вечером она будет на дочери Эрроганца. Со своим женишком она отправится на хольк «Солёный волк». Папаша подарит ей эту цепь в честь достижения брачного возраста. Мне разболтал об этом Хью. Какие у тебя на этот счёт мыслишки?

– Сколько-сколько ты говоришь, стоит эта цепь?

– Пятьдесят полновесных золотых, я же сказал! Эрроганц… барон. Тебе это о чём-нибудь говорит?

Хамо окончательно проснулся и его голос оживился.

– Так чего ты мямлишь?! Поторапливайся! – возбуждённо воскликнул он. – Это надо брать!..

– Вот и я об этом, – коротко сказал Алан и взял со стола кружку с вином. Он поднёс её ко рту и заметил, что его рука дрожит от возбуждения. Хамо даже не думал проявлять нерешительность, чего он опасался, а это значило, что они обтяпают эту авантюру, и им будет обеспечена куча монет.

Скотный двор

Алан старался быть незаметным, хотя, на пиру в городском особняке барона это было и без того нетрудно. Хотя Авила выстирала его рубаху и, насколько могла, почистила красное блио и шоссы, вид у него все равно был непрезентабельный, и Алан побаивался, что его не пустят и на порог роскошного дома Эрроганца даже под видом слуги Хьюго. Однако, церемонимейстер у входа отнёсся одинаково надменно как к «хозяину», так и к «слуге», едва кивнув плюмажем, милостиво разрешая пройти. Едва войдя в обеденную залу, Алан устроился у лестницы, ведущей на возвышение с расставленными в виде прямоугольника столами. Это место отводилось для прислуги гостей, и здесь царил спасительный полумрак. Внимание присутствующих приковывало происходящее за центральным столом, где восседал сам барон с дочерью и приближённой свитой.

Прислуга хозяина особняка была слишком занята, чтобы по достоинству оценить его неказистый вид и выкинуть бродягу вон – вся баронская челядь носилась как сумасшедшая, любителей попировать на дармовщину было полно, стоял непрерывный гвалт множества голосов, возвещавших здравицы барону и его неотразимому чаду.

Алана же из-за волнения ни еда, ни выпивка не интересовали, хоть с утра у него не было ни крошки во рту. Он забился в самый тёмный угол, под балкон с музыкантами, старавшимися громом инструментов перекрыть гомон возбуждённой публики. Здесь с Аланом даже никто не думал заговаривать – настолько оглушительной была музыка.

Время тянулось очень медленно. Алан не спускал глаз с центрального стола, где находилась дочь Эрроганца. Её лица было не разобрать с такого дальнего расстояния, и он боялся пропустить её уход. Алан с раздражением думал, что, обычным образом, самую нечистую работу приходится выполнять ему. Хамо корчил из себя вожака и сидел в повозке за углом, вместе с никчёмным Альдо. Что ж, достаточно на них горбатиться, когда они поделят добычу, он покинет эту шайку. От Хамо с Авилой его уже тошнило. С золотом дочери барона он обзаведётся собственной фермой где-нибудь на севере. Он был родом из крестьян, и, если б не та история, из-за которой ему пришлось несколько лет провести в рудниковых шахтах, он бы нипочём не связался с бандой Хамо.

Неожиданно, оборвав плавное течение мыслей Алана, повисла тишина. На мгновение он даже испугался, решив, что нергалов оркестр всё-таки оглушил его своей музыкой. Но музыканты заиграли возвышенный танцевальный ритм, и Алан понял, в чём дело – барон приказал своей дочери исполнить перед гостями танец. Айн вышла в центр, между столами и заскользила умеренным, скользящим шагом, с поклонами и салютами всем присутствующим.

«Вот и ты, моя добыча!» – подумал Алан, поднимаясь по лестнице, чтобы посмотреть на неё поближе. Однако, вся прислуга также засуетилась, стараясь выбрать наблюдательную позицию получше и, к моменту, когда Алан поднялся к столам на возвышении, ему было уже не протиснуться туда, и пришлось наблюдать поверх голов.

Леди Эрроганц танцевала величаво, однако, Алану её горделивая осанка не показалась надменной. Алан уставился на неё, и у него дух захватило от её изящества. Он в жизни такой красавицы не видел. Она не была похожа не только ни на одну из женщин, с которыми сводила его судьба. Айн Эрроганц затмевала и тех аристократок, что он видел во время продолжительного пребывания в этом городе. Вроде все в ней было тем же, что и у прочих дам, но у неё это выглядело во много крат превосходным.

Свет сотни свечей огромной люстры над центральным столом будто зажёг её локоны золотистым огнём и заиграл отсветами на белой коже. Алан видел, как каждый её поклон отзывался в толпе шквалом приветственных криков. Привстав на носки, он не сводил с неё взгляда, и только когда она вернулась за стол к Маурину, и шум в зале притих, Алан очнулся. Сияние, исходящее от девушки, ошеломило его до такой степени, что он позабыл о золотой цепи. Но едва он чуть пробудился от чар леди Эрроганц, как тотчас же оценил сокровище и закусил губу, чтоб не вскрикнуть. Блеск золота ошарашил его и вырвал у него из груди тяжёлый стон. Разглядывая сверкающие звенья, он неожиданно осмыслил ту заваруху, что начнётся после пропажи. Все баронские слуги, констебли города и сам шериф будут заниматься поисками украденной цепи. Деньжищи и влияние Эрроганца запросто сделают так, что земля будет гореть под ногами их шайки. Может статься, напрасным было вовлекать в это дело Хамо. Как только драгоценность будет у них в руках, начнётся самое сложное. От этих размышлений на лбу Алана выступил холодный пот. Переведя взгляд на жениха леди Эрроганц, он заметил, что Маурин тоже малый привлекательный. Он уже успел как следует залиться винцом, но пить продолжал не переставая. Когда слуга наполнил по его требованию очередной кубок, леди Эрроганц положила на его предплечье свою руку и что-то сказала. Маурин лишь пьяно ухмыльнулся и, осушив кубок, снова стукнул им по столу, давая знак виночерпию.

«Щенок налакался, – подумал Алан. – Продолжая махать веслом в таком темпе, он вскоре далеко заплывёт».

Веселье разгоралось. Все выглядели пьяными: «Как только у человека заводятся денежки, – подумал Алан с горечью, – он начинает вести себя подобно свинье», – и снова поискал глазами леди Эрроганц. Она внезапно отстранилась от своего кавалера и стала пробираться к своему отцу. Шумно протестуя, Маурин плёлся следом. Пара устроилась возле барона, и Маурин вновь взялся за кубок. За соседним с их столом яростно ссорились белобрысая дама с пышной причёской и жирный купец неопределённого возраста, оба казавшиеся весьма пьяными. Неожиданно раскрасневшаяся блондинка подскочила, схватила со стола большой кубок с вином и подняла его над головой мужчины. Красная жидкость лилась ему на берет, проникала за шиворот отороченного беличьим мехом бордового пелиссона, а он ошалевшим взглядом таращился на свою подругу. Опустошив таким образом кубок, она уселась на место, издевательски улыбаясь. Сидящие вокруг смотрели на это представление с нескрываемым удовольствием и одобрительным хохотом. Лицо толстяка побагровело, а ноздри раздулись, как у бешеного быка. Неожиданно он схватил блеснувшую соусницу и выплеснул содержимое в лицо соседки. Женщина взвизгнула, будто свинка, которой вспороли брюхо. Какой-то, похожий на петуха, паж бросился ей на помощь. Мужчина попытался его ударить, но пошатнулся и свалился под стол, потянув за собой серую скатерть. Зазвенела повалившаяся посуда. Пара женщин, сидевших за тем же столом, вскочила и принялась визгливо, по-гусиному, вопить.

«Как есть – скотный двор!» – покачал головой Алан, и его взгляд вернулся к столу леди Эрроганц. Та поднялась с места и нетерпеливо теребила плечо своего жениха. Наконец, Маурин с трудом поднялся, и пара устремились к выходу.

Изрядно приправленная горячим соусом, женщина не прекращала стенать, поскольку на помощь к ней больше никто не приходил – все вокруг уже вовсю участвовали в кипучей драке, мешавшей помолвленной чете прокладывать путь к выходу. Алан прошмыгнул мимо ротозеев, пробежал через улицу за угол и очутился возле чёрной повозки.