Если бы…

– Я за тобой заеду. Поедем к Сергею.

– Я приеду прямо туда. Не нужно заезжать.– Сказала Вера. У нее не было сил ехать с Филимоном в машине. Пришлось бы смотреть друг на друга. Разговаривать. Она не могла ни с кем сейчас разговаривать. По крайней мере, ни с кем из друзей, из тех, кто тоже переживал, испытывал боль. Она не могла вынести еще и их боль и переживания, ей хватало своих. Она и их едва выдерживала.

Филимон вышел из машины напротив дверей СИЗО. Он закурил и стал ждать Веру.

Наконец она появилась. Она шла навстречу ему, и Филимон смотрел во все глаза на жену своего друга и чувствовал, как становится нечем дышать. Еще никогда она не была такой красивой как сегодня. Даже в молодости. Она была так хороша в этот миг, стройная фигура, почти не тронутое возрастом лицо, приобретшее с годами некую утонченность. И на этом прекрасном лице, совершенно мертвые глаза. В них не было больше того света, который замечал каждый, света который раньше буквально вырывался наружу. В них не было больше счастья, которым они были наполнены до краев. В них не было больше ничего. Они были абсолютно пусты. Как будто она взяла и продала душу дьяволу в обмен на эту небывалую красоту.

Зачем он позвал ее сюда. Филимону захотелось схватить ее в охапку, и хоть насильно запихнув в машину, увезти подальше от этого страшного места. Чтобы не дать ей пройти через еще одно страдание. Чтобы она не вошла в эту дверь, за которой нет места надежде, нет места радости и счастью. Там за ней только боль и обломки человеческих судеб, безысходность и тоска. Над этой дверью вполне можно было бы поместить надпись, встречавшую узников Освенцима «Оставь надежду всяк сюда входящий». Входящему сюда нужно было оставить не только надежду, нужно было оставить всю свою прошлую жизнь.

Много лет назад, когда Филимон еще учился в Высшей школе милиции он проходил практику. Ездил с патрульной машиной по улицам города, набирался опыта работы и знакомился с нравами служителей закона. Однажды в жаркий летний день их машина, не спеша объезжала улицы вверенного им участка. Было очень жарко. Никаких кондиционеров тогда в помине еще не было. В машине, не смотря на открытые окна, было как в печке. Неожиданно, Филимон увидел впереди идущих по тротуару парня и девушку, державшихся за руки. Девушка смеялась так звонко, что ее смех доносился даже до сидящих в машине милиционеров.

«Да это же Серега!»– узнал друга Филимон. Он попросил остановить, друга, мол, увидел. Патрульные сказали, что через час заберут его здесь же. И Филимон побежал догонять идущую впереди парочку.

– Здорово, братан!– с силой хлопнув друга по плечу, радостно заорал Филимон.

Друзья поздоровались и тут Филимон, наконец, бросил взгляд на девчонку, наверное, ту самую Веру. Он посмотрел на нее и застыл. Невеста Сергея улыбалась ему, и от нее исходил такой свет, что Филимону хотелось зажмуриться. И хотелось развернуться и бежать вслед за патрульной машиной. Что бы она увезла его как можно дальше от этой счастливой улыбки, от сияющих глаз. Он отвернулся и больше не смотрел на нее. Кое-как пообщался с Сергеем, стараясь ничем не выдать своего состояния, и когда подъехали его старшие коллеги, он буквально бросился в спасительное раскаленное нутро милицейского автомобиля.

Когда его пригласили на свадьбу, Филимон долго пытался придумать отговорку, не обидевшую-бы друга. Ничего не придумал, к брату нельзя не прийти на свадьбу из за больного зуба или другой встречи, назначенной раньше, чем он получил приглашение. Этот день стал пыткой для Филимона. Куда он не поворачивал голову, везде была она, сияющая фигурка в белом платье. За столом он сидел, глядя, в основном, в свою тарелку. Когда гости наелись, напились, начали расходиться из-за стола, и разделятся по интересам, кто танцует, кто разговаривает, Филимон забился в угол и просидел там до самого ухода домой. Он видел, как Серегин друг Вован непринужденно болтает с невестой. Как она хохочет над его шутками. Филимон завидовал этому Вовану лютой завистью. Не из-за того, что он без конца с ней говорит и не из-за того, что может так запросто ее рассмешить. Нет. Он завидовал тому, что Вован не видит этого ее сияния. Что она не трогает его, не переворачивает его душу, не заставляет задыхаться при взгляде на нее.

Вернувшись со свадьбы, Филимон напился вдрабадан. Пил пока не изгладился из сознания сияющий образ, теперь уже Серегиной жены.

В последующие годы Филимон немного успокоился, научился брать себя в руки. Но старался как можно реже встречаться с Сергеем в присутствии Веры. И уж если встречался с ней, то вечером обязательно пил, пока ее лицо, не переставало стоять перед ним. Он не мог сказать, что любил ее. Он мог даже не вспоминать о ней долгое время, пока не позвонит Серега или пока не увидит ее. Она была для него несбыточной мечтой. Такой, о которой и думать не стоит. Не сбылось и уже не сбудется, чего зря душу травить. Но время от времени при очередной встрече опять становилось нечем дышать. И сияние слепило глаза, и хотелось плакать, и бежать прочь.

Только однажды позволил себе Филимон помечтать. Сергей уехал в командировку, а Сеня должен был улетать с футбольной командой на какой-то матч. Как раз накануне отъезда Сергея они встретились и зашли пропустить пивка. Сергей случайно упомянул, что сын улетает, и Филимон, неожиданно для самого себя, предложил отвезти их с Верой в аэропорт.

Всю дорогу, он украдкой, поглядывал на сидящую рядом Веру. Мальчишки, Сеня с Алешей сидели сзади. И Филимон представлял, что едет со своей женой и детьми, везет своего сына в аэропорт. Сейчас они выйдут из машины, и она улыбнется ему, так как улыбается его другу. А потом они поедут домой. Дальше он себе думать не позволял, он и так чувствовал себя предателем. И эта украденная фантазия, эта придуманная им история была самым интимным его переживанием по отношению к Вере. Ни до, ни после он себе ничего такого не позволял.

Вера чувствовала, какое-то напряжение в отношении к ней со стороны друга мужа, но истолковывала его по-своему. Однажды она завела об этом разговор с Сергеем.

Как-то в пятницу вечером, перед сном Сергей сказал:

– Завтра Филимон приедет. Еле уговорил, его вообще не дозовешься. Сходим с ребятами на рыбалку, а потом посидим.

– Я тогда по магазинам пройдусь. Не буду вам мешать,– ответила Вера.

– Да брось, чего ты? Ты нам не мешаешь. Все вместе посидим.

– Мне все время кажется, что Филимон меня недолюбливает. Он всегда очень напряженно со мной общается. Может он не одобряет твой выбор? Может это ревность? У друзей такое бывает, ревнуют к женам, даже к детям.

Сергей засмеялся.

– Чего ты выдумываешь. Просто Филимон такой человек. Он сам по себе такой, хмурый и необщительный. Сам в себе. С самого детства таким был.

–Ну, может быть,– пожала плечами Вера.– Только ты ему ничего не говори. А то я тебя знаю. Ты мой рыцарь. Сразу кинешься выяснять как это так, кому-то не нравится твоя жена.

Сергей многозначительно посмотрел на нее.

– Договорились. Только ведь ты знаешь, в наше время ничего просто так не делается. Я не скажу Филимону, а ты мне, что?– он обнял ее и заглянул в глаза.

– А я тебе двух сыновей родила. Не веришь, иди, посмотри, сопят там в своих кроватях. И суп тебе пятнадцать лет варю. Тебе не кажется, что сделка и так не равноценная?– засмеялась Вера.

– Ну, может, мы как-то договоримся, в счет моих будущих заслуг?– улыбнулся отец двоих сыновей и поедатель супа.

Вера подошла к Филимону. Вместо того, чтобы затолкать ее в машину, что есть силы надавить на газ и умчаться прочь, он сказал:

– Пойдем.

И повел ее к дверям в мир печали и безнадежности. Сердце безжалостного и беспощадного полковника ФСБ разрывалось на куски. Если бы ему сейчас сказали: «Умри Филимон. Отдай свою жизнь. И твой друг Серега выйдет сейчас из этих дверей, возьмет свою жену за руку и они вместе уйдут отсюда навсегда, уйдут к своей прежней счастливой жизни, к своим детям». Он бы, не задумываясь ни на миг, сам вырвал из груди свое сердце. Но ему никто ничего не говорил. И никому не нужна была его жизнь.

Веру проводили в комнату свиданий. Мрачные окрашенные неопределимым цветом краски стены. Решетка на единственном маленьком окошке и огромные круглые часы на стене, с крупными цифрами, пронзительно громко тикающие в полном отсутствии каких-либо других звуков. Что бы находящиеся здесь ни на секунду не забылись, где они находятся. Что бы, не дай бог, не почувствовали хоть на чуть-чуть подобие уюта и тепла. Что бы ощущали себя раздавленными, потерявшими надежду, потерявшими свою жизнь. Отбросы общества, недостойные даже стен окрашенных в любой из нормальных цветов, которые не подтолкнут лишний раз к мысли наложить на себя руки.

Дверь открылась, и двое охранников ввели в комнату Сергея.

– У вас час.– Даже с некоторой ноткой человечности сказал охранник. Жена заключенного пришла не просто с улицы, ее ввел под локоток полковник ФСБ. Как же тут без человечности. Фээсбешники они народ чувствительный, на плохое обращение плохо реагируют, расстраиваются.

Дверь заперли снаружи. Вера подошла к Сергею. Погладила осунувшуюся щеку и прижалась к нему, вбирая всем телом знакомое до боли родное тепло. Он нежно обнял ее и они немного просто постояли, ничего не говоря, ни о чем, не спрашивая, просто наслаждаясь тем, что они вместе.

– Прости меня.– Прошептал Сергей.

Вера немного отодвинулась, что бы видеть его лицо.

– За что, Сережа?

Он молча смотрел на нее, не зная как объяснить, что просит прощения за все сразу. За то, что так получилось. За поломанную жизнь. За то, что обещал всегда быть рядом, а теперь не выполнит обещание.

Но ей и не нужен был его ответ.

– За что, ты просишь прощения?– она почти со злостью посмотрела на него, из за того, что он ничего не понимает.– За то, что ты был самым лучшим мужем все эти годы? За то, что обещал носить меня на руках и носил все двадцать лет? За то, что я каждый день просыпалась и засыпала счастливой? За то, что ты лучший в мире отец? За это ты просишь прощения?– На ее глазах дрожали слезы, голос звенел от негодования и боли.

Он прижал ее к себе, успокаивая.

– Милая, родная моя девочка.– Шептал он, гладя ее по голове.

Вера посмотрела на него и увидела сбегавшие по его щекам слезы.

– Это ты меня прости, Сереж. Я давала себе слово не расстраивать тебя, не устраивать тут истерики. Я только сейчас подумала, что за все двадцать лет, было сказано столько всего, но я ни разу не говорила, что люблю тебя.

– Я это знаю.

Время шло. Большая стрелка на часах на стене неумолимо продвигалась вперед, медленно, но верно стремясь к цифре двенадцать, после чего откроется дверь и все будет кончено.

– Я приеду к тебе. Как только у тебя там все определится, я сразу приеду.– Пообещала Вера.

Ему хотелось крикнуть: «Нет. Не приезжай. Пожалуйста, не приезжай туда». За время, проведенное в камере, он наслушался столько рассказов, про зону, как будто сам уже отсидел. В том числе и про те процедуры досмотра и обращение, которым подвергаются, приехавшие на свидания. Пусть лучше она вообще не приезжает к нему. Пусть он не будет ее видеть. Только бы ей не приходилось проходить черезо все это. Там не будет всесильного Филимона, который отправит сержанта готовить чай или кофе для Веры Николаевны. Там она будет никто, как и все остальные. Но он не мог этого ей сказать. Он решит этот вопрос потом. Не сейчас.

Стрелка, наконец, доползла до конечного пункта назначения. Дверь открылась, как будто те кто привел Сергея простояли за ней с секундомером все это время, что бы, не дай бог, не дать ни одной лишней минутки людям, прощающимся на долгий-долгий срок.

Вера шагнула к Сергею и в последний раз обняла.

– Сережа, помни, что я всегда с тобой.– Прошептала она. Он приложил руку к груди давая понять, что она всегда там.

Дверь была открыта. Она могла идти. Но Вера продолжала стоять глядя на большие часы только, что отсчитавшие последние их шестьдесят минут вдвоем.

Прости. Сколько раз эти стены слышали это слово? Наверное, оно звучало здесь чаще всех других слов. Сын говорил старушке матери: «Прости!», муж жене, молодой парень подруге. Наверняка, здесь звучали и мольбы, и угрозы, и проклятия, и клятвы. Но, все-таки «прости» говорил, наверное, каждый из побывавших здесь. Под этими часами можно повесить такой же большой и такой же уродливый плакат. С одним единственным словом. Потому, что это не комната свиданий, это комната прощаний и прощения.

Вера вышла в коридор и увидела Филимона, ожидающего ее. Он бы тоже мог сказать ей: «Прости. Прости, что люблю тебя и не могу оградить от всего этого ужаса. Прости, что я даже не имею права тебя любить». Но Филимон ничего не сказал. Он молча подставил ей свою руку, и они покинули приют безнадежности и разбитых судеб, где все человеческие чувства заменяются одним словом «Прости».

По обеим сторонам дороги росли высокие деревья. Их кроны, в зарешеченное, наполовину заклеенное матовой пленкой, окно машины для заключенных, не были видны. Дорога проходила через тайгу, где до того как ее проложили, наверное были нехоженые дикие места.

Сергея перевозили одного. Двое хмурых охранников сидели молча, лишь изредка перебрасываясь парой–тройкой слов. Один из сопровождающих постучал в зарешеченное окошко, отделявшее кузов автозака от кабины водителя.

– Останови,– сказал он.– Заключенному по нужде нужно. Сергей удивленно посмотрел на него.

Машина остановилась. Второй охранник открыл задние дверцы, а тот, который велел остановиться подошел к Сергею и приказал выйти из машины.

Оказавшись на дороге, Сергей с наслаждением вдохнул, чистый лесной воздух, наполненный запахом хвои, трав и лета. Запах жизни. Запах свободы.

Охранник достал пачку сигарет протянул Сергею и своему напарнику, потом достал сигарету себе. Все трое закурили. Курили молча. Сергей задрал голову вверх и смотрел на небо, чистое и безоблачное. На яркое солнце. Наслаждаясь минутой, пусть и такой, но свободы. Слышно было, как шумит лес, поют птицы. Больше не было никаких звуков. Покой и умиротворение окружало стоящих на дороге людей. Сергей выбросил докуренную сигарету. Охранник тоже бросил свою.

– Иди.– Сказал он, кивком головы показывая на деревья.

– Мне не надо,– сказал Сергей.

– Иди.– Повторил охранник. В его голосе прозвучала нотка раздражения.

– Мне не надо.– Упрямо повторил Сергей.

– Я сказал, пошел! Быстро!– заорал конвоир.

– Нет.

– Я сказал ты пойдешь, падла.– Охранник размахнулся и нанес удар прикладом автомата. Сергей согнулся, ловя воздух ртом. Перед глазами заплясали звездочки.

– Пошел!– приклад автомата легонько подтолкнул начавшего приходить в себя Сергея в сторону деревьев. Наконец, немного отдышавшись, он распрямился и встал во весь рост почти насмешливо глядя в глаза человеку с автоматом в руках.

– Пошел!– в очередной раз рявкнул охранник и, видя, что заключенный не собирается выполнять приказ он снова нанес удар. Потом еще и еще.

Дав заключенному время отдышаться и встать на ноги, охранник почти миролюбиво повторил команду. Встретившись глазами с его взглядом, Сергей помотал головой. Посыпался град новых ударов.

– Чего стоишь, помоги. Хочешь чистеньким быть?– заорал охранник своему напарнику. Тот подошел, но только бестолково потоптался рядом. Чего помогать, когда заключенный и так лежит на земле, запачканный кровью и дорожной пылью. Покрутившись рядом и, так и не решившись ударить лежачего, второй снова отошел в сторону. Избивавший Сергея, сплюнул на дорогу.

– Тварь упрямая.– Выругался он.

– А может…– нерешительно начал второй.

– Что может? Что может?– взорвался первый.– Ты чего, в штаны наложил с перепугу?

Лежавший на дороге зашевелился. Медленно, с огромным трудом он поднялся сначала на колени, опираясь о землю руками, потом все–таки встал, покачиваясь, как пьяный. С залитого кровью лица на конвоиров смотрели ошалелые глаза осужденного. Перед Сергеем все плыло. Все тело ныло и болело. Хотелось просто лечь и лежать. Он прекрасно знал, что с этой дороги он уже не уйдет. «Бедная Вера!– подумал он.– Бедная моя бедная».

– Иди.– Почти умоляюще сказал первый охранник. Сергей помотал головой, и на разбитых губах появилось подобие улыбки.

– Вы ж меня все равно здесь и так итак прикончите.– С трудом выговорил он.– Думаешь, я стану тебе жизнь облегчать?

Наплевав на разбитые губы, он расплылся в широкой улыбке.

– Сука!– заорал охранник и бросился на него, нанося все новые и новые удары.

– Все, что ли?– почти прошептал второй.

– А я знаю?– первый толкнул безжизненно лежащее тело дулом автомата. Сергей застонал.– Живучий, сволочь.

– Что будем делать?– спросил второй. Руки у него дрожали. Первый многозначительно посмотрел на него.

– Ехать надо. И так задержались. Он поднял автомат и хотел выстрелить, но, в этот момент, лежавший на дороге человек, каким-то чудом перевернулся на спину. Первый охранник рассмеялся.

– Вот, б….ь! Да он издевается,– ухмыляясь, он повернулся к напарнику.– Он меня достал.

Он уже хотел сам перевернуть, тело, снова ставшее неподвижным, но осужденный зашевелился и снова стал делать попытки встать.

Первый отошел на пару шагов, наблюдая, чем эти попытки закончатся. В конце концов, осужденному все же удалось подняться.

– Во дает!– почти восхищенно сказал охранник.– Если ты такой прямо мужик, может, все-таки отойдешь,– он снова мотнул головой к краю дороги, за которым сразу начинался лес.

Осужденный, едва заметно, отрицательно помотал головой. Он уже почти не соображал. Просто остатки сознания подсказали ему, что хочет от него человек в форме. Охранник подошел и снова ударил. Хватило одного раза. Заключенный упал, но как только дуло автомата нацелилось ему в спину он, словно почувствовав, снова начал подниматься. Охранник мог выстрелить, потому, что человек на дороге двигался очень медленно. Но его разобрало какое-то любопытство, сколько тот еще выдержит. Второй охранник, не принимавший участия в жестокой расправе, дрожа всем телом, подошел поближе к окровавленному, еле передвигающему руки и ноги осужденному.

– Парень, не вставай. Не вставай.– Взмолился он. Нервы у него были на пределе, он больше не мог наблюдать за этой затянувшейся казнью. Все должно было быть совсем не так. Осужденный попытался бежать, его застрелили. Как и положено при попытке к бегству. Все должно было пройти быстро. Один выстрел и все.

Сергей снова встал. Первый направился к нему, поднимая автомат, для следующего удара. Он вошел во вкус, ему уже хотелось продлить мучения человека стоящего напротив него. Второй охранник, увидев автомат напарника направленный прикладом вперед, не выдержал. Он вскинул свое оружие и выстрелил.

– Ты чего, м..к?– заорал первый.– Ему в спину нужно было стрелять!

– Он на меня бросился.– сказал второй, опуская вниз автомат, руки у него ходили ходуном. И все тело сильно дрожало как при лихорадке.

Увидев, затуманенным взглядом, направленное на него оружие, почти ничего не соображающий Сергей, успел подумать, что это Зима опять зачем-то хочет в него выстрелить. Только почему-то у Зимы было совсем другое лицо. «Не стреляй, Зима.– хотел сказать Сергей.– Ты же не такой». Но слова не вылетали из его груди. А потом прозвучал выстрел, и тело обожгло горячим пламенем.

Все также шумел ветер в кронах деревьев, и пели птицы. И солнце продолжало освещать землю, равнодушное к человеческим делам.

Звонила секретарша.

– Дмитрий Степанович.– Вам звонок и Ленской колонии особого режима.

– Соедините.

В трубке щелкнуло, и послышался голос замначальника Ленской колонии.

– Товарищ полковник.

– Слушаю капитан.

– Тут такое дело, товарищ полковник…– замямлил замначальника.

Филимон напрягся. Зачем этому человеку звонить ему? Может, нужна ответная услуга?

– Да капитан, говорите, слушаю.

– Товарищ полковник, я по поводу заключенного, о котором мы с Вами говорили. Кречетова… – капитан снова замялся. Чувствовалось, что он вообще предпочел бы избежать этого разговора.

– Говорите, что там. – Рыкнул Филимон.

– Ну, в общем, не довезли его к нам.

Рехнулся он там , что ли? Что значит, не довезли. Везли-везли и не довезли.

– Да говорите уже, что у вас там. Что значит, не довезли?– взорвался Филимон.

– Ну, в общем, попытка побега…– собеседник Филимона снова впал в ступор. Филимон вытаращил глаза.

– Какого побега!– заорал он.– Белены, что ли Вы там объелись?

Этот крик подействовал, запустив мыслительные процессы в голове замначальника колонии, и он четко, без пауз и лишних слов закончил свою мысль.

– Заключенный Кречетов, при попытке побега, во время конвоирования к месту отбывания наказания был застрелен одним из конвойных, после того как Кречетов на него бросился.– Говоривший на всякий случай отодвинул трубку подальше от уха, в ожидании, что его собеседник вновь разразится криками и бранью. Но в трубке была абсолютная тишина.

– Товарищ полковник!

Никакого ответа не последовало, и капитан повесил трубку. Информацию он передал, а дальше пусть полковник уж сам разбирается. А вообще неприятная история вышла.

Филимон стоял, сжимая в руке телефонную трубку, уставясь перед собой невидящим взглядом.

Выйдя из оцепенения, он швырнул телефонный аппарат об стену с такой силой, что тот разлетелся на куски. Зарычав как дикий зверь, Филимон снес со стола все его содержимое.

Услышав шум в кабинете начальника, секретарша испуганно покосилась на дверь кабинета. Ее шеф, конечно человек не сдержанный, но такого, что бы в кабинете грохотало и, что-то билось о стены, еще не было. Через некоторое время дверь распахнулась, и разбушевавшийся полковник пулей пролетел мимо ее стола.

Незадолго до окончания рабочего дня, так как шеф так и не появился, и никто не знал где он, секретарша рискнула заглянуть в кабинет. Ее изумленному взору предстала картина полного разгрома. Вздохнув, она вошла внутрь и начала прибираться. Нечего сор из избы выносить, вызывая уборщицу. Хоть начальник и малость того, но она была преданной сотрудницей.

Филимон спустился в подземный гараж. Ему нужно было место, где никого нет, что бы никто не вызвал санитаров из психлечебницы, забрать сошедшего с ума полковника ФСБ, впавшего в буйство.

Подойдя к кирпичной стене, он ударил кулаком, что есть силы по твердой поверхности. На костяшках пальцев выступила кровь, но Филимон ударил еще и еще раз. Ему нужно было почувствовать боль, что бы выпустить наружу свою, которая была внутри него. Гораздо более сильная, чем та, что он испытал, разбив руку о кирпич. Ему нужно было излить свою ярость, отчаяние, ненависть, иначе он мог не совладать с собой и наворотить много разных дел.

Филимон отдышался, на глаза выступили непроизвольные слезы. Рука горела, боль пульсировала, отдаваясь в ней до самого плеча. Но Филимон был рад. Ему стало чуть легче. Он, наконец, снова смог дышать полной грудью. Пелена ярости, застившая ему глаза в кабинете, рассеялась. Он снова мог трезво мыслить. Теперь, ему предстояло, самое трудное. Ему предстояло найти в себе силы и мужество встретиться с женой друга.

Они сидели в скверике, неподалеку от ее работы. Вера сидела очень прямо. Пустой, отсутствующий взгляд был направлен перед собой. В никуда. Лучше бы она кричала, билась в истерике, орала, кидалась на прохожих, думал Филимон. Только не этот пустой взгляд, не это молчание. Она не плакала. Казалось, что она вообще утратила способность чувствовать. Безжизненная фигурка, сидящая рядом с ним на скамейке. Наконец, спустя наверное целую бесконечность, она медленно повернулась и взглянула на Филимона все тем же пустым взглядом. .

– А может…– охрипший голос сорвался, но она вновь взяла себя в руки и продолжила.– Может быть Сережа решил, что так лучше?

Она не обвиняла, она принимала такое его решение. Она даже понимала его.

Филимон с грустью посмотрел на нее. Он совершенно точно знал, что его друг никогда не поступил бы так с ней. Как бы тяжело ему не было, он бы выдержал. Он бы не причинил ей такую боль, выбрав легкое решение уйти от проблем, от той страшной действительности, что его ждала. Может быть Вере легче думать так. Пускай. Пускай она пока так считает. Ей нужно пережить этот момент. И пусть она думает, что угодно, лишь бы ей было от этого хоть чуточку легче. Но он ни за, что не поверит, что его друг так решил. И он разберется в этом, докопается до правды. Чего бы ему это ни стоило. Он найдет все ответы. Он, наконец, узнает всю правду и вытряхнет ее наружу. И призовет к ответу тех кто стоит за всем этим.

Пока Филимон вез ее домой на машине, Вера, глядя в окно невидящим взглядом вспомнила их размолвку с Сергеем, произошедшую года полтора назад. Это была не совсем ссора. Просто короткое недопонимание.

Ей на работу позвонил Сеня.