скачать книгу бесплатно
– Детки мои, детки, – всхлипнул волонтер. – Троих оставил. Троих!
– Детки?.. Да. Наливай. Наливай, Белиберда, за деток. Ты зачем сюда ехал? Какая твоя идея?
– Чего?
– Доложи.
– Я, это… Турку бить!
– Молодец! – Полковник чокнулся глиняной кружкой и лихо отправил ее содержимое в неаккуратно заросший рот. – Я православный, милостивый государь, да-с. И горжусь! Когда российский человек жизни своей не щадит, извольте в ножки ему за это. В ножки! А мне – роту. Роту! А серб воевать не хочет. Ты заметил? Не хочет, подлец этакий!
– Не хочет, Зиновий Лукич. Ох-хо-хо! – громко вздохнул солдат и пригорюнился. – А у нас на семь сел один вол, да и тот без рог.
– Не сметь! – строгим шепотом сказал полковник. – Не сметь отчизну порочить. Не сметь!
– Да нешто я… – растерялся солдат.
– Не сметь! – Полковник строго погрозил пальцем, хлебнул из кружки и сказал уже более спокойно: – Мне говорят: снимайте мундир, потому сербы косятся. А зачем? Зачем мне снимать мундир? Я – русский полковник с мундиром и пенсионом в отставке. Я – кавалер российских орденов! Я служил беспорочно тридцать лет! Я по Белграду в мундире ходил, я у Черняева в мундире ходил, я и здесь в мундире хожу. Пусть видят, кто их от турок спасает, пусть! Нате, смотрите! Я – русский полковник. Русский! И не сметь здесь отчизну порочить. Не сметь!
– Виноват, ваше высокоблагородие.
– То-то. Наливай, Белиберда. Белиберда ты и есть.
Отставной полковник кричал, стучал по столу, призывал свидетелей, но в переполненной кафане никто не обращал на него внимания. То ли потому, что в нем видели завсегдатая, к которому привыкли, то ли потому, что здесь вообще было принято ничему не удивляться и ни к чему не прислушиваться, то ли потому, что Устинов был скандально обидчив и никто не хотел связываться с ним. Как бы там ни было, а кафана жила своей жизнью: у окна волонтеры вслух читали письмо из дома, обсуждая каждую новость; в углу негромко пел под гитару молодой офицер; из-за дальнего стола доносился хохот: там рассказывали что-то веселое и, судя по отдельным словам, весьма соленое. И возможно, именно поэтому полковник и повышал голос до крика.
– Удивительно, Совримович: чем благороднее идея, тем она беззащитнее. Возле нее вдруг оказывается такое количество спекулятивной гнуси, что диву даешься, как ты сам до сей поры еще не изверился в ней. Причем, заметьте, за границей это как-то особенно бросается в глаза.
– Либо мы уведем его, Олексин, либо уйдем сами, – сказал Совримович. – Меня тошнит от его патриотизма.
– Попробую, – вздохнул Гавриил.
Он нехотя поднялся, оглядел зал, прикидывая, на кого можно тут рассчитывать, если разразится скандал, не встретил ни одного взгляда и, помедлив, подошел к Устинову.
– Честь имею представиться, господин полковник: поручик Олексин. Назначен командиром роты, которую вам надлежит немедля сдать мне.
– Немедля? – Полковник, тупо моргая, смотрел на него снизу вверх, пытаясь осознать, что услышал, и хотя бы частично разогнать хмель. – Вторая отставка. А известно ли вам, милостивый государь…
– Мне известно, что мы на войне, где промедление недопустимо.
– Совершенно верно. – Полковник тряхнул остатками седых волос. – Садитесь, поручик. Начнем.
– Я не обсуждаю служебных дел в присутствии денщиков, господин полковник.
– Совершенно правильно. – Полковник опять тряхнул головой. – Я его Белибердой зову. Как твоя фамилия, Белиберда?
– Валибеда! – гаркнул солдат.
– А я его – Белибердой. Белиберда и есть. Садитесь, поручик. Вы не имеете права пренебрегать. Я старше чином и… и возрастом, да-с! И на мне, изволите видеть, русский мундир.
– Так не позорьте его, господин полковник, – тихо сказал Гавриил.
– Я? Позорю? Я?..
Качнувшись, Устинов встал. Он был невелик ростом, и Олексин по-прежнему созерцал его розовую лысину, опушенную седыми, вразнобой торчащими космами. Лысина эта стала апоплексически наливаться кровью, а полковник, наоборот, бледнел, точно кровь его, минуя щеки, вся без остатка ринулась в голову.
– Я позорю? Я?.. Нет-с, милостивый государь, вы позорите. Вы! Мундирчик-то скинули? Скинули? На волонтерское тряпье заменили? А я – нет-с! Вместе с кожей, только вместе с кожей! С сербами заигрываете? С немчурой? С полячишками? Со всеми заигрываете, о демократии рассуждать позволяете, о свободе! Книжечки, в отечестве запрещенные, почитываете, разговорчики разговариваете – тем и Россию позорите. Да-с! Не сметь! Позорите! Тем позорите, что под сомнение ставите. Все – под сомнение, даже власти предержащие. Наслышан, многому наслышан и от студентиков, и от жидовствующих, и от демократов, и от господ офицеров, как сие ни прискорбно. Вот что Россию позорит: сомнения. Сомнения ее позорят, сударь, а во мне нет сомнений. Ни грана нет, и я не позорю, а утверждаю. Наш российский дух утверждаю, нашу веру во власти верховные, нашу силу через мундир сей утверждаю. И не сметь мне, не сметь!
– Через пьянство утверждаете, полковник? – шепотом сказал Гавриил. – Через пренебрежение ко всем и вся? Через постыдный маскарад? Вы компрометируете нас. Даже не нас, нет: вы Россию компрометируете, ее порыв, ее искренность. Вы…
– Молчать! – Полковник затрясся. – Да я вас… На дуэль! К барьеру! Через платок, через платок-с!
– Я не стреляюсь с пьяными стариками.
Кажется, в кафане стало тихо. Или это только показалось Гавриилу: ему тоже бросилась в голову кровь, и он не видел и не слышал никого, кроме этого трясущегося красного полковника.
– Заставлю! – со смешком, нараспев проговорил Устинов. – Заставлю…
Он замахнулся. Олексин непроизвольно дернул головой, но поднятую руку полковника уже перехватила молодая и крепкая рука.
– Спокойно, Устинов, – негромко сказал невысокий плотный офицер. – Вас уже трижды выбрасывали отсюда, а сейчас выбросят в четвертый раз, если вы не образумитесь.
– Ах, господин капитан Брянов! – Устинов пытался раскланяться, но это ему плохо удалось, так как Брянов по-прежнему крепко держал его руку. – А как с нигилистами-то, отчизны лишенными, беседки вели – знаю. Знаю, Брянов, знаю! В Сибирь пойдете, сударь, в Сибирь!
Но капитан не обращал на него внимания. Он в упор смотрел на краснорожего Валибеду, и под этим взглядом собутыльник полковника спрятал бессмысленную улыбку и заметно сник.
– Встать! – негромко скомандовал Брянов. – Забирай своего барина и марш отсюда.
Валибеда привычно встал, но, посмотрев на Устинова, опять глупо заулыбался:
– А может, не хотят они? Не желают уходить?
– Выполняй. Ослушаешься – завтра же, пьянь тыловая, в строй переведу. В такое пекло суну – мать с отцом забудешь.
Валибеда глубоко вздохнул, точно собираясь с силами. Достал из кармана потрепанный кошелек, долго копался в нем, выудил несколько монет и положил на стол.
– Три хранка, – сказал он. – Тут за прошлое, значит.
Подошел к полковнику, с привычной ловкостью подхватил так, что ноги Устинова уже не касались пола, и вежливо повлек к выходу.
– Куда? – кричал полковник, стуча сухоньким кулачком по гулкой спине денщика. – Не желаю!
– Бай-бай, – сурово пояснил волонтер.
Кафана весело смеялась. Брянов с улыбкой глянул на Олексина:
– Не стоит из-за этого расстраиваться, поручик.
– Благодарю вас от всего сердца, – с чувством сказал Гавриил. – Я рисковал получить пощечину, на которую не мог бы ответить.
– Я ваш командир батальона капитан Брянов. И очень рад, что от меня наконец-то убрали эту старую лохань. Надеюсь, будем друзьями, поручик?
– Будем, капитан, – улыбнулся Олексин: его подкупила эта прямолинейность.
– С вами, кажется, друг? Забирайте его, и прошу за наш столик.
– Прощения просим, – робко, с покашливанием сказали за их спинами.
Офицеры оглянулись: перед ними стоял Валибеда.
– Прощения просим, – повторил он, снова покашляв. – Ваше благородие, возьмите меня в строй. Явите милость божескую: не затем же я деток своих бросил, чтоб в Сербии ракию ихнюю пить. Спасите вы меня от господина Устинова, ваше благородие!
3
Прием роты оказался чистейшей формальностью: хозяйства не было никакого, а все снабжение лежало на плечах пеших носильщиков – комоджиев, обязанных доставлять продовольствие и патроны на передовую. Правда, за ротой числилась пара лошадей и повозка для транспортировки раненых, но полковник Устинов так мучительно путался, объясняя, где она находится, что Олексин махнул рукой:
– Не страдайте, господин полковник. Потом разберемся.
Ему было стыдно за вчерашнюю сцену. Правда, Устинов был безобразно пьян, но оставался офицером, старшим по званию, при мундире и орденах, и Гавриил ругательски ругал себя, что не сдержался в переполненной кафане.
Поименного списка роты тоже не оказалось, и Устинов напрасно перекладывал с места на место потрепанные листочки в своем шалаше. Ни списков людей, ни учета оружия, ни даже фамилий взводных командиров не смог выяснить поручик у тихого и вялого старика. Поняв, что ничего не добьется, подписал рапорт о вступлении в должность и отпустил полковника с миром.
– Будем начинать сначала. Стройте людей, Совримович.
Выстроилось чуть больше сотни вместе с болгарами. Олексин медленно шел вдоль фронта, останавливаясь перед каждым войником. Тот делал шаг вперед, называя имя и фамилию, которые Совримович заносил в список.
– Серб, – помечал он при этом. – Черногорец, серб, румын, опять серб. Грек, чех, венгр… Похоже, тут вся Европа.
– Добавьте французов – и будет вся, – сказал Гавриил.
На левом фланге впритык к болгарам стояли его давешние спутники по речному плаванию. Миллье добродушно улыбался, Лео весело подмигивал, и даже итальянец чуть приподнял руку в знак приветствия.
– Попросите этих господ пройти ко мне, – сказал Олексин.
Он сразу же прошел в шалаш, ставший уже его шалашом, но еще хранивший в себе стойкий запах ракийного перегара. Прошелся перед колченогим столиком, еще не решив, что сейчас скажет, но твердо зная, что этим людям не служить под его началом. Их поступок был для него омерзителен: он не мог забыть клетчатого трупа в придорожной корчме.
Французы вошли один за другим. Миллье с добродушной улыбкой шагнул к поручику и протянул руку:
– Вот нам и пришлось встретиться, командир.
Олексин не принял протянутой руки. Французы переглянулись, а Лео криво усмехнулся:
– Кажется, от папаши ждут другого обращения.
– Что случилось, месье Олексин? – спросил Этьен.
Гавриил со стуком положил на стол складной нож.
– Смотри-ка, он нашел нож, что ты утерял, – удивился Лео, подтолкнув итальянца.
– Я нашел его в спине вашего соотечественника. – Поручик старался говорить спокойно. – Полагаю, господа, что эта находка освобождает меня от данного когда-то слова чести. Также полагаю, что нам следует незамедлительно расстаться: прошу извинить, но мне как-то не приходилось командовать убийцами.
– Но позвольте, сударь… – растерянно начал Миллье.
– Это все, господа, – решительно перебил Олексин. – Прошу тотчас же покинуть вверенный мне участок.
– Так вот каким образом мы освободились от слежки, – вздохнул Миллье. – Я понимаю вас, господин офицер.
– Прошу немедленно покинуть мою роту.
– Но позвольте нам… – начал было Этьен.
– Никаких «но».
Весь день Гавриил занимался неотложными делами: знакомился с людьми, местностью, линией своих стрелков, расположением секретов, передовых ложементов противника, состоянием оборонительных позиций. Земляные работы были сделаны кое-как, укрепления не доведены до конца, всюду он находил следы небрежности и упущений, всюду приходилось начинать чуть ли не сначала. Он был все время с людьми, все время в работе, но постоянно возвращался к мыслям о французах. Их растерянные лица часто возникали в памяти, а последние слова Миллье звучали до сих пор, и он никак не мог понять, хитрил тогда француз или говорил правду.
Под вечер зашел капитан Брянов. Он только что посетил Тюрберта и остался очень доволен энергией и распорядительностью командира батареи. Обошел с Олексиным его позиции, долго разглядывал турецкие укрепления.
– Прямо скажу, Олексин, мне не нравятся эти ложементы. Я говорил об этом Устинову, но без толку, как вы легко можете догадаться.
– А что вы предлагаете?
– Вылазку. Надо заставить турок попятиться и срыть аванпостные укрепления. В противном случае они сделают то же самое.
– Вылазку силами одной роты?
– Я помогу, Олексин. А может, и артиллеристы поддержат: им ведь тоже пристреляться не грех. Планируйте свою задачу, я спланирую общую – и завтра все покажем Хорватовичу.
– Минуя командира бригады?
Брянов улыбнулся:
– Здесь не та армия, с которой вы привыкли иметь дело, поручик. Командир бригады майор Яковлич нерешителен и неуверен, как старая дева: он будет только благодарен, если мы все возьмем на себя. Пройдем ко мне, я покажу вам общую систему укреплений.
Было уже поздно, когда Гавриил возвращался домой. Домой, ибо теперь у него был свой дом – его рота, своя семья – его рота, своя ответственность – его рота. И он был счастлив и горд, что у него есть эта рота, он мечтал сделать ее лучшей ротой корпуса, мечтал заслужить одобрение Хорватовича, мечтал совершить отчаянно дерзкую вылазку, чтобы о нем и о его роте заговорили по всей Сербии, а может быть, даже в России. Мечтал восторженно и безгрешно, как мечтают только в юности, ища не выгод, а подвигов, не славы, а похвалы.
Впереди показался человек. Он явно ждал его, и Гавриил чуть замедлил шаги и расстегнул клапан кобуры.
– Не беспокойтесь, сударь, – по-французски сказал ожидавший, и поручик узнал Этьена. – Это всего лишь ваш покорный слуга.
– Я приказал покинуть расположение моей роты.
– Мы помним об этом. Но нам кажется, что следует выслушать и нас. Если и после этого вы укажете нам на дверь, мы уйдем.
Под деревом сидели Миллье и Лео, итальянца видно не было. Рядом лежали тощие волонтерские мешки.
– Наши богатства при нас, сударь, и мы ни на что не претендуем, – сказал Миллье. – Но мы уважаем вас, командир, и нам бы не хотелось расстаться так, как мы расстались. Уделите нам пять минут, а потом решайте. Это будет только справедливо.
– Присаживайтесь, – сказал Лео, указывая на толстый обрубок дерева. – Я для вас приволок этот пень.
