Когда ошибается киллер

– Недавно в Москве? Где работаешь?

О попытке писать детективы лучше помалкивать, одна сцена не выдержит две творческие личности.

– Нигде не работаю. Муж трудится в две смены.

– Что очень даже заметно.

Вероятно, то была шутка. Как будто бы примирительная. Нарочито нахмурив брови, я спрятала паспорт в сумку.

Режиссер подхватил старичка и куда-то его поволок.

– Юля введет в курс дела, позже поговорим, – и рукой махнул в мою сторону.

Давным-давно, учительница пения вот так же маханула рукой в ту часть хора, куда собрала ребят с полнейшим отсутствием слуха. Преподаватели математики, физики, литературы, биологии смотрели на меня с уважением, и каждый пророчил будущее, связанное с его предметом. В певцы годится не каждый – печальный закон природы. Все равно до сих пор обидно.

Подумаешь, этот тоже бездарность во мне разглядел. Жаров петь не умел, за него рулады озвучивали. А Ричард Гир до сих пор танцует, как слон в курятнике, вокруг него сцену крутят. И ничего, с игровыми моментами оба неплохо справились. И я попробую

– А ты, в самом деле, Акулину не знаешь? Или дурочкой притворяешься? – обступили меня артистки.

«Акулина большой ложкой любит кашу загребать», – мелькнула в мозгах частушка из пионерского детства. И эти туда же.

– Я немного знакома с Юлей. Этого не достаточно?

– Смотря для чего, – пробасила бывшая «старшая». Упертый взгляд этой женщины оставался сердитым, как на сцене. Но труппа уже расходилась. Похоже, я многих разочаровала.

– Пойдем, объясню. Вот здесь мы переодеваемся. – Юля открыла дверь в маленькую гримерку. Слева кронштейн с одеждой, собственной и сценической, справа потертый диванчик. Впереди длинное зеркало, вытянутое над узким столом. – А вот здесь гримируемся, у каждой свое место. Мое, Анны Михайловны, ты ее видела…

– Которая тебе парик испортила?

– Угу. Вообще-то, она ничего, человек сносный, но невестку Иринку не любит, позорит на каждом шагу. Иринка играла карманницу, вот ее столик.

– Эффектная девушка. Но она не играет – красуется. Ходит словно по подиуму.

– Когда Акулина в зале, у многих крышу сносит. Твое место будет вот здесь.

Я уселась на старый, разболтанный в ножках стул. В зеркале появилась чуть отекшая от беременности дамочка с короткой светлой стрижкой. Юля тоже присела, открыла баночку с кремом.

– За лицом надо тщательно следить, – пояснила она. – Грим разъедает кожу. – И спокойно собой занялась, будто этим все сказано.

– Юль, ты мне объясни, что же за женщина Акулина? По какому поводу страсти?

– А, – девушка махнула рукой и от досады скривилась. – Заходит сюда частенько, новых артистов в сериал высматривает. «Далеко и надолго» смотришь?

– Еще бы.

– Тогда обрати внимание, в титрах: А. Потоцкая – кастинг-директор.

– Это она со мной сидела?

– И вы дружно шептались, глядя в мою сторону. Иннокентий взбесился: не успела свое отыграть, опять уводят. А кому я нужна с таким носом? У них там вся колония – красотки варьете.

– Не скажи. Много простых лиц, полных фигур. Достоверные образы подбирают.

– Но уродки никому не нужны. – Юлия отвернулась, спрятала подступившую к глазам влагу.

Хотелось утешить девушку, доказать, что с мелким недостатком она выглядит интересной, незаурядной личность. К тому же, играет замечательно. Имеются у Юлии шансы засветиться на большом экране, очень даже имеются. А вдруг типаж подойдет? Но я не сумела.

– Понимаю… Артистки надеются, что их переведут в другое стойло?

Юлия повела в мою сторону одним глазом, второй принялась подкрашивать.

– Коровы. Мычать не вредно.

– Какие условия отбора?

Девушка даже руки опустила, повернулась недоуменно:

– И ты туда же?

– Не каждый способен играть на самодеятельной сцене.

– А, это… – Юлия перешла ко второму комплекту ресниц. – Условия у нас самые простецкие. Берут каждого, кто согласен платить Романычу пять тысяч рублей в месяц за обучение.

– Не знала. О таких вещах следует предупреждать заранее.

Юлия усмехнулась:

– А оно ему надо? Считается, что у нас бесплатный кружок, от дома культуры. Зарплата у режиссера копеечная, вот он эту байду и придумал. Обучает всех добросовестно. После школы Смолькова – хоть в театральный поступай, хоть в массовку пробивайся, хоть в рекламу. А там, глядишь, и заметят. Помнишь, стоит мэн два на два, держит девочку на руках. Ниже крупными буквами: «ЗАВТРАК ДЛЯ НАСТОЯЩЕГО МУЖЧИНЫ». Голос за кадром объясняет: имеются ввиду ромштексы.

– Мы с мужем рекламу смотрим без звука и всякий раз смеемся.

– Каннибала изображает Леша Демидов, он у нас в конвое подвизается.

– Не узнала.

– А Веня Аврелин, надзорник, раскручивает зубную лечебницу: «Стоматология, общий наркоз, гарантия три года».

– Достойно Задорнова.

– Венька в сериал пытался пробиться, дальше проб не прошел. Они знаменитость взяли.

– Еще бы. На Дорженко все держится.

– Не скажи. Наши тоже сильно играют.

– Мне Акулина перечисляла троих. Это она их переманила?

– В том то и дело! – Юлия аккуратненько провела заключительный штрих губной помадой и полюбовалась на себя в зеркало. – Граневская здесь до меня звездила, изображала проворовавшуюся чиновницу. Сполохов до Вени баб трахал, а Ритка сама себе роль придумала – цыганки мошенницы.

– Это самая правдоподобная цыганка, какую я видела в нашем кино. Без романтической лажи, без песен и танцев. Трудяга, добытчица, мать восьмерых детей. Наглая до мозга костей.

– Смольков сдернул с нашей ромеро цветастые шали, велел одеться в черное с Черкизовского рынка, дрессировал ее, как щенка. Как видишь, в точку попал. Он сам организовал этот конвейер, обучает недорогих артистов для сериала, а теперь недоволен: мало перепадает.

Ага, сейчас что-то вызнаю. Писательский зуд в печенках отразился блеском глаз в зеркале.

– Это секрет?

– Ну какой секрет тут удержится? Перегородки прослушиваются, перемывание костей не затихает ни на минуту. Кофе хочешь?

– Спасибо, на ночь не пью.

– А я вот не пью с утра. А тянет, иной раз.

Прислонив палец к губам, Юля достала из сумки маленькую кокетливую бутылку, плеснула в кофейную чашку и выпила, не закусывая.

Как тюрьма меняет людей… Пара месяцев за решеткой… Нет больше диснеевской Золушки, обаятельной, очаровательной. Нет, и не будет.

Резко взвизгнул звонок, я вздрогнула.

– Зовут на сцену, разборки ошибок.

– В десятом ночи? У многих семья, дети.

– Обойдутся, пойдем. – И заметив мое смущение, ободряюще объяснила: – Первый урок бесплатно. Иннокентий прикинет, на что ты способна. Ты решишь, возвращаться ли завтра.

Если так… Мы вышли в коридор. С обоих сторон открывались двери, мужчины и женщины, разгримированные и переодетые, уходили в сторону сцены. Мы пристроились в хвостик труппы.

– Подожди, – спохватилась Юлия, – ты сумку оставила. Вернись, положи в карман деньги и паспорт.

– Воруют? – Обычаи закулисья нравилось мне все меньше.

– Были случаи, и незнай, на кого подумать. В гримерках замки символические, шпилькой открываются. При желании, любой пробраться может.

Получив символический ключик, плоский, с одной зазубриной, я вернулась за «ценностями», тоже весьма символическими.

– Если Юлию перепродашь без моего ведома, я тебя задушу, своими руками. Запомни это, Василий! – раздалось вдруг за правой дверью. Решительный, злобный голос. Не похоже, что полчаса передышки кого-нибудь вразумили.

Дверь резко дернулась, упитанный корпус Смолькова возник в полумраке коридора.

– А ты что тут делаешь?

– Деньги хочу забрать.

– Свои?

Так, хватит. Этот тип мне не командир, и манящая звездочка актрисулькина на моем горизонте не светится.

– Я по-прежнему под подозрением? Забираю сумку и ухожу.

– На сцену! – рявкнул маэстро. Развернулся и ринулся в желтый прямоугольник света. Старичок поспешил за боссом, успев мне по-шутовски подмигнуть.

Глава 3. Вперед, на штурм несбывшегося!

Быть может, тут и следовало уйти. Не люблю я грубых людей. Необходимость противостоять хамскому напору отнимает тонны нервной энергии. Казалось бы, рыкнешь по сути и обоснованно, одержишь победу в споре. А удовольствия никакого. И противно потом становится: не сдержалась, до уровня гоблина опустилась. Аргументировать следует тихим и ровным голосом, с доброжелательной улыбкой, провоцируя оппонента на ответные доброжелательные действия. К сожаленью, сама провоцируюсь, втягиваюсь в разборки. Мигом, на автомате.

Положила деньги в карман, пожалела брошенный на стол золотистый парик, что эффектно на сцене портили, вздохнула и выдохнула три раза, решилась. Нельзя такое приключение упускать, когда еще будет возможность в театре себя попробовать? Все детство тихонько завидовала детишкам из «Ералаша», во сне снималась в кино. Несбывшиеся мечты вредны для здоровья. Сама не заметишь, как превратишься в заржавелую кочерыжку, скрипящую по поводу чужих безумных дерзаний. Вперед, на пик несбывшегося!

Между кулисами рослый парень сунул мне в руки скатанный тонкий матрас и целлофановый пакет с тряпками.

– Неси!

– Зачем?

– Будешь новенькой, Штуцер велел.

Значит, новенькие у них тяжести передвигают, а этот обормот медвежьей наружности порожняком простаивает. Я схватила объемный сверток, закрывающий видимость, и ринулась к сцене.

– Ступенька! – послышалось сзади.

Поздно. Ноги уже подкосились, я летела вперед и вниз, уповая на мягкость подстилки, предусмотрительно переданной мне загадочным Штуцером.

– Осторожно! – Тонкие руки обхватили тюфяк с другой стороны и с заметным усилием вернули мою фигуру в вертикальное положение

– Фиксируем! – раздался командный голос из зала. Как ни странно, он принадлежал утконосому старичку.

Я поставила сверток на пол, благодарно кивнула карманнице Ирине:

– Куда положить?

– Повтори! – потребовал Смольков.

Он еще и глухой?

– Куда положить, я спрашиваю?

По сцене пронесся смешок. Режиссер откинулся в кресле, рассматривая меня, как неведомое насекомое.

– Повторим эпизод, – пояснил гномик. Больше он не паясничал. Лоб нахмуренный, вдумчивый взгляд, в руках большущий блокнот с прикрепленной на пружинке ручкой.

– Вы хотите, чтоб я еще раз упала?

– Вас еще раз поддержат. Ну-ну, Евгения, смелее. Мы хотим, чтоб вы научились падать по собственному желанию. Чтоб падение у вас получалось естественно. – А этот как будто повежливей, имя мое запомнил, обращение на «вы» усвоил. – Постарайтесь, чтобы матрас не закрывал выступающий животик. Зритель должен сочувствовать будущей маме с первой секунды ее появления на сцене.

Что ни сделаешь для хорошего человека. Я вздохнула, подняла матрас, пристроила с левого бока. Левой рукой держать неудобно, но теперь ступенька видна, с чего бы терять равновесие? А живот как раз беззащитен, как бы Ира не подвела. Осторожно шагнула вперед, аккуратненько наклонилась в сторону «нежданной спасительницы».

– Нет, так не пойдет, – забраковал мои компромиссы Смольков. – В образ вникай: ты новенькая, первая ходка. Караульный ведет тебя в камеру, а там, как гадюки в колоде, уживаются сорок преступниц. Ты их очень боишься, понятно? Ничего не видишь под ногами, смотришь только вперед. Хочешь показать себя храброй, хочешь смелостью, словно щитом, защитить своего ребенка. Неожиданно падаешь. Никто не шелохнулся, лишь одна молоденькая воровка бросается на помощь. С этого эпизода начинается ваша дружба. Ира, сядь на табуретку, вскочишь и подхватишь.

Еще хлеще. Табурет далеко, а вдруг не успеет? Испуг на моем лице проявился вполне объяснимый. Раз десять пыталась упасть. Матрас тяжелел, как будто водой наливался. Раз десять девушка вскакивала, успевала.

– Не верю, – констатировал Смольков. «Станиславский» местного разлива.

– И я не верю.

– Что?

Я кинула на пол свертки, потерла затекшую руку.

– Не верю, что мне это нужно. Ни одна женщина в положении не станет рисковать ребенком ради ваших ухищрений. Положите любой подушку под юбку, пускай упражняется.

Зэчки одобрительно загудели. Многие проходили в спектакле немым серым фоном, и многие потихонечку возмущались, почему возможность выделиться предоставлена этой новенькой, грубиянке и неумехе. Смольков недоуменно безмолвствовал. Безумную, для которой родное дитя дороже игры на сцене, он наблюдал впервые.

Старичок потянул Иннокентия за рукав, что-то шепнул на ухо. Тот согласился.

– Усилим страховку. Леша, подойди.

Громила-конвойный (теперь-то разглядела в нем рекламного каннибала) лениво спустился со сцены, с минуту выслушивал инструкции, и с тем же отстраненным выражением на раскормленном ромштексами личике вернулся на место.

– Оденьте тюремную одежду, – попросил меня старичок. – Мы хотим посмотреть, как это будет выглядеть. Вера, принеси халат на два размера больше.

Женщина лет сорока подала мне серое мешковатое одеяние.

– Застегнитесь все пуговицы, обязательно.

Я тщательно закупорилась, не подозревая подвоха. Подхватила левой рукой матрац, правой пакет. И, мысленно посылая устроившийся внизу творческий тандем, шагнула к ступеньке. Вдруг – резкий толчок! Я вскрикнула, выбросила руки вперед, кули разлетелись. Ирина сразу вскочила, уперлась ладонями в плечи, реакция у девушки замечательная. Халат на груди натянулся – конвоир держал его сзади. Неплохо, двойная страховка.

– Фиксируем, – произнес режиссер. Как будто довольным голосом: из зала проделки Лешеньки не просматриваются, а мне иллюзия естественного полета гарантирована. – На этом сегодня закончим, всем завтра к тринадцати часам. Евгения, на тебя рассчитывать?

– Я подумаю.

– Думай-думай, Василий Петрович за ночь твою линию в общих чертах разработает. Если не появишься, роль получит другая.

Ой, напугал. На жадность рассчитывает, что ли?

На улицу выходили через черную лестницу, ведущую из закулисья во двор. Старичок, он же Василий Петрович, он же Штуцер (не прозвище, фамилия такая), он же сценарист, он же хранитель тяжелой связки ключей от дюжины дверей, терпеливо нас выпроводил и выходы запер.

Оказалось, не мы одни полуночничаем. Любимые, отцы и мужья дожидались служительниц Мельпомены, покуривая у автомобилей. Теплый воздух июньской ночи наполнился возгласами приветствий и чмоками поцелуев. Я вздохнула и вынула телефон.

– Муж не подъехал? – поинтересовалась Юлия.

– Угу. Из Китая не успевает.

– Из Китай-города? – Девушка щелкнула пультом, и красный спортивный «Феррари» подмигнул ей раскосым глазом.

– Из города Шэньян, он у меня в командировке. Такси вызову.

– Да ладно. – Юля решительно нажала разъединение. – Пойдем, отвезу.

– Мне далеко, до Маршала Рыбалко.

– В самом деле… А знаешь, дома никто не ждет?

– Одна осталась в трехкомнатной. Не по себе с непривычки.

– А давай, ночуй у меня.

Неожиданное предложение. И даже не очень приятное, я так быстро с людьми не сближаюсь. А, впрочем, не обо мне речь. Юлии надо выговориться, выплакаться, подруг она здесь не нашла, это видно. Заодно о порядках в театре расскажет, поможет принять решение.

Девушка гостеприимно распахнула салон «Феррари», приятно пахнущий кожей и французской косметикой. Я устроилась рядом с водителем в неестественно мягком кресле.

Машина дернулась резко.

– Юлия, не гони, троих везешь.

– Проникаюсь мерой ответственности.

Мотор замурлыкал ровно, мы вывернули на Фрунзенскую набережную. Цветные дорожки рекламы плескались в темной воде.

– Жень, ты что сомневаешься? – перешла сразу к делу подруга. – Штуцера ты сразу вдохновила – редкая удача. Быть может, у тебя бабла не хватает?

– Средств мне хватает, любимый муж обеспечил. Но на будущее загадывать не приходится. Врач говорит, беременность протекает нормально, без токсикозов, без осложнений. Но первый ребенок на четвертом десятке, все может случиться. А вдруг придется в больницу лечь? Дорогие лекарства, платные обследования. Рисковать не привыкла.

Юли не прониклась пониманием ситуации.

– Фи, какая ты скучная! Будешь так рассуждать, всю жизнь проживешь по средствам.

Неожиданный выпад, грубый. Каждый занимает в этой жизни свою комфортную нишу, и никому не нравится, когда его выбор критикуют.

– А мне не по средствам не надо.

Маленький ротик насмешливо искривился:

– Меня когда-то Монтегю обхаживал. Колоритный такой старикашка, не жадный.

– Тот самый, который…

– Угу. Наследство в полмиллиарда Юрочке отписал, а мог бы оставить мне, будь я пошустрей и побеспринципней. Тоже так рассуждала: не мое, мне не надо. Видишь, как подло все обернулось?

– Не у каждой свой Монтегю в кармане.

– Но кое-кто не умеет пользоваться счастливым случаем. Если Смольков и Штуцер примутся за тебя всерьез, пробы в сериал обеспечены. Они на этом имеют, не забывай.

– Юль, мне ваши пробы в бока не уперлись. Мой любимый мужчина, мой ребенок – самое лучшее, самое дорогое, что у меня есть.

И сразу же пожалела о нечаянной откровенности. На изуродованном лице мелькнула досада. А может быть, зависть?

– Я твоего ненаглядного помню. Красавчик черноглазый, темненький такой. И любит тебя, сразу видно.

Она разглядывала мужчин, занимая скамью подсудимых?

– Черненький адвокат Беркутов, мы часто сидели рядом.

– Беркутова знаю, он меня вытащил. А Молодцев – темно русый, с легкими залысинами. Подтянутый, гибкий, в меру накаченный. Мне нравится такой тип.

Дразнит, пытается пробудить во мне ревность? Не удивительно, что подруги от примадонны бегут.

– Познакомишь с супругом?

– Нет.

Девушка радостно рассмеялась:

– Вот это и клево, хоть кто-то меня боится. Девчонки от меня парней прятали, знали, что уведу.

– А ты уводила?

– Конечно. Тонизирует, как утренняя пробежка. Понимаешь?

– Где уж мне.

– Ну да, извини.

Тфу ты, дрянь. И что я с ней валандаюсь?

– Меня вчера Анжелка с бой-френдом своим оставила на целых полчаса.

– И как?

– Взаимно. И я ему не уперлась, и она ничего не заподозрила. А я проревела весь вечер.

Потеря потерь – чужого жеребца не объездила.

– Это имеет значение?

– Имеет! Я никогда не была доступной, но мне нравилось подавать парням надежду. Сразу многим парням, чтоб рядом крутились, чтоб влюблялись, страдали, цветочки носили.

– Тонизируют, как удары по заднице?

– Что?

– Во время оргазма шлепки ладонью по ягодицам. Не пробовала?

Девушка кинула в мою сторону долгий взгляд, машина вильнула к тротуару.

– Надо попробовать, двигай за мной. Из этого кабака одной уйти невозможно.

Вот тебе и довезу, ужином накормлю, одиночество скрашу, ночевать оставлю. Неподалеку грустил невостребованный таксист. Как раз кстати.

– Пожалуй я обойдусь.

– А Молодцев твой, думаешь, обходится?

Нарочитый удар, болезненный. Приходится отвечать.

– Мой Молодцев, Юля. Только мой. И что бы между нами ни случилось, обсуждению с посторонними не подлежит. За благие намерения спасибо.

Отстегнула ремень, аккуратно прикрыла за собой дверцу. Прохладный ветер с реки покрыл мурашками кожу. Только не плакать. Только не думать, только не признаваться себе, что эта озлобленная девица, рассуждая теоретически, вполне может быть права.

Глава 4. И так бывает: очнешься, а руки в чужой крови

– Алло, Женя! – бодрый голос Арсения пробирался сквозь занавес сна. – Как делишки?

Пришлось принимать вертикальное положение на подушках и срочно составлять недельный отчет. О сценических экспериментах решила пока помалкивать. Доклад «опекуна» не устроил, обещал заскочить вечером. Проверит, чем я питаюсь, четыре пакета витаминов с базара привезет. Парень младше меня на четыре года, а ставит себя заботливым дядюшкой. И как ему удается?

– А знаешь, тобой Сланцева интересуется.

– Да ну?

– Просила твой телефон. Говорит, вчера вы встречались.

Воистину, от домашнего сыщика ни слова, ни дела не утаишь. «А нюх, как у собаки, а глаз, как у орла».

– Было, – призналась я неохотно.

– Уверяет, что некто Штуцер, сценарист театра «Саморезы» очень хочет послать тебе текст, чтобы ты разучила к полудню.

– Артисты – самородки, режиссер – саморез. Всю печень мне пробуравил.

– Ты хочешь об этом поговорить?

– С утра не хочу.

– В таком случае, до вечера.

И не отвертишься. Утомительное воскресенье намечается: днем театр, потом друг семьи. Ужин придется готовить вместо того, чтоб с книжечкой на диване спокойно полеживать. Впрочем, надо взглянуть на текст, что Штуцер там напридумывал?

– Доброе утро, Василий Петрович! Это Молодцева.

– Доброе, доброе, зайчонка моя пухохвостая. Пришли-ка мне свой е-мейл.

Минуты через три на мониторе высветилось:

«1 – КАМЕРА – ДЕНЬ 1 УТРО

ЗИНАИДА ПРЯХИНА, ВОРОВКА ИРИНА, СТАРШАЯ СЕРАФИМА МАТВЕЕВНА, КИРА, БАБА ЛЮБА, ФАЯ, ВСЕ ЗЭЧКИ.

ЗИНАИДА ПРЯХИНА (32) входит с левой стороны сцены, запинается, падает, бросает вещи.

ЗИНАИДА

А!

Подскакивает карманница Ирина, подхватывает Зину.

ИРИНА

Осторожно, здесь ступенька!

ЗИНАИДА

(смущенно)

Спасибо…

ИРИНА

Ты новенькая?

Зинаида смущается сильнее, кивает, собирает разбросанное.

ИРИНА

К старшей пойдем, представлю.

Двигаются меж коек. Зинаида здоровается с каждой из зэчек, никто ей не отвечает, недоверчиво рассматривают. Подходят к старшей.

ЗИНАИДА

Здравствуйте, Серафима Матвеевна.

Старшая с презрением и превосходством осматривает новенькую, ее взгляд с явной недоброжелательностью останавливается на животе.

СЕРАФИМА

Ну и ну. По какой статье залетела?

ЗИНАИДА

(тихо)

За убийство.

СЕРАФИМА

Кого приговорила?

ЗИНАИДА

Мужа. Нечаянно вышло.

СЕРАФИМА

Врать надо было следователю, а мне поздно. На зоне таких нечаянных, куда ни плюнь.

Входит Кира с забинтованным лицом, ложится на кровать. Старшая со злобным удовольствием наблюдает мучения соперницы.

СЕРАФИМА

(Зине, сквозь зубы)

Все вы, сучары убогие, своих мужиков не жалели, а здесь на чужих бросаетесь. Замечу с моим – урою!

ЗИНАИДА

Мне не до шашней.

СЕРАФИМА

Туда вон ложись.

Тычет пальцем в пустую крайнюю койку у открытого унитаза.

Далее по сценарию. Зинаида молчаливо участвует во всех массовых сценах: в швейной мастерской, в столовой, в красном уголке. Простая, растерянная, не агрессивная. Очень боится потерять ребенка. Этот страх необходимо донести до зрителя.

В СЦЕНУ НА ПРОГУЛКЕ БУДЕТ ВМОНТИРОВАНО:

СЕРАФИМА

Зинка, ты всем расскажи, как своего угробила?

ЗИНАИДА

Я не помню… Не хочу вспоминать…

СЕРАФИМА

Мыла в ж…е не утаишь! Ты ему череп утюгом раскроила и морду расквасила всмятку, в закрытом гробу хоронили.

ЗИНАИДА

Ревнивый был, дрался очень… Как я забеременела, каждый день с синяками ходила. Все выпытывал, с кем нагуляла…

ИРИНА

(сочувственно)

Бежать от него надо было.

ЗИНАИДА

Куда же я убегу? Говорил, подашь на развод, придушу, в тот же день.

БАБА ЛЮБА

Если бил, то за дело. Учил уму-разуму.

ЗИНАИДА

(плачет)

Я ни с кем… Никогда… Он сам пропадал неделями, домой приводили шалавы, а меня попрекал… Приехал к нам в гости деверь, весь день его ждал – все нету. Я рубашку деверя постирала, самого отправила в ванну, сполоснуться с дороги, стою, глажу. Тут Костя ввалился, злой, пьяный… Как увидел чужую рубашку, взревел, на меня набросился. А в руке вот такущий нож… Я ребенка рукой прикрыла, а другой за утюг схватилась… И не помню потом… Когда деверь из ванны вышел, мы рядом лежали… Костя мертвый, и я без сознания… А руки в крови…

ЗАКЛЮЧЕННАЯ ФАЯ

(насмешливо)

И за что тебя осудили? За самооборону?

ЗИНАИДА

За превышение самообороны.

БАБА ЛЮБА

Ой дурища ты Зинка, дурища. Терпеть надо было. Мой старик тридцать лет меня бил, а я терпела, пятерых детей подняла. Ни копейки в дом не принес. Я вино воровала с завода, продавала, тем и кормились.

ЗАКЛЮЧЕННАЯ ФАЯ

То и пили, за то и сидишь. И старик твой подох от того же.

БАБА ЛЮБА

Прикуси язык, нарковумен, пока зубы не проредила! Ты детям наркоту продавала!

ЗАКЛЮЧЕННАЯ ФАЯ

Я чужих детей погубила, а ты – своих. Все дети твои спились! А малая у печки сгорела!

Баба Люба бросается на Фаю, начинается драка, ввязываются многие. Зина испуганно отбегает в сторону, карманница с ней, Кира брезгливо отходит.