Когда ошибается киллер

Валерия Василевская, Галина Соловьева

Когда ошибается киллер

Глава 1. Начало июня 2003 г.

Эта история началась с объявления в старой газете. Я ходила одна по квартире, ждала звонок из Китая, смотрела грустно во двор и решила: вымою окна. По старинке, сначала тряпкой, щедро смоченной в теплой воде, на протирку пойдут СМИ, а блеск наведу сухим вафельным полотенцем.

Так и сделала. Средства и спреи постоят в углу, подождут, когда родится Сережа, когда откормлю младенца своим, грудным молоком. Мне доктор строго велела: берегите себя и сына! Меньше химии – меньше проблем, меньше детских опасных болезней.

Вот тогда и попалась газета с заманчивым объявлением. Среди призывов знахарок подлечить, приманить, выслать порчу, по центру в кудрявой рамке:

«Вы мечтали играть в кино, а работаете бухгалтером?

Вы верите в свой талант, но стесняетесь заявить о нем?

На сцене народного театра «Самородки»

обретете веру в себя

и встретите единомышленников!»

И ниже контактный номер. Я эти цифры старательно в свой телефон забила и весь вечер переживала: звонить или не звонить? Сразу вспомнила юные годы, когда пять лет кряду отчаянно ломилась в дверь Евстигнеевки, училища в Нижнем Новгороде, но получила кукиш, обидный и выразительный. Театр я люблю до сих пор (а кто же его не любит?), к сожалению, чаще заочно. Одеваться, краситься, двигаться ради зрелищ, чью аналогию мы смотрим по телевизору, согласитесь, способен не каждый.

– О работе даже и не думай, ребеночка береги! – увещал меня Саша, укладывая тяжелые чемоданы. – Мне с этой командировки хороший куш полагается, хватит надолго.

И уехал в Китай надолго. Июнь, июль, август, сентябрь, октябрь, быть может, даже ноябрь.

А редактор велела новую книгу писать, в эти же сроки. Фантазии ни на грош, замыслов никаких, а все-таки согласилась. Гуляю теперь по столице, прохожим в лица заглядываю, героями новых сюжетов их представляю. А сюжеты мои туманные, в единый комплект не складываются. Мечтаю, жду вдохновения, когда слетит-осенит.

«Если вы родились без крыльев – не мешайте им прорастать», – говорила Коко Шанель непробивным-стеснительным.

Толку от меня на сцене никакого. В массовке потолкаюсь, чашечку кофе барыне подам, а новые впечатления гарантированы. По сусекам поскребу, по амбарам помету, театральных баек наслушаюсь, коварными закулисными интригами проникнусь, красным словцом разбавлю, преступление вставлю – вот на детектив и наберется. Маститые и заслуженные с блокнотом в народ ходили, и мне не грех.

С утра позвонила, решилась.

– Конечно же, приходите, – ответил мужской голосок, счастливый и дребезжащий, как будто его обладатель уже принял на грудь горячительного. – Вечером мы даем спектакль в доме культуры «Победитель», по окончании попросите вас провести к режиссеру Смолькову Иннокентию Романовичу.

– Обязательно попрошу и спектакль посмотрю.

Чуть было не ляпнула: «Оценю уровень постановки, как бы в халтуру не влипнуть». Скромнее надо держаться, какое им дело до моих оценок? Эти люди ориентируются на стеснительных-сомневающихся, а не на болтливых-самоуверенных.

– Могу я узнать, о чем постановка?

– Сериал «Далеко и надолго» по КХТ1 смотрите?

– Вся страна смотрит.

– Будем считать, что этот спектакль – его предварительная версия.

– Артисты из сериала?

– Ну, это вы размечтались, артисты у нас доморощенные. А вот один из сценаристов совпадает.

– Я считаю, сценарий сериала очень сильный и трогательный. На чем его популярность и держится. – Ну вот, не сдержалась, сумничала, высказала «профессиональное» мнение.

– Спасибо на добром слове. Надеюсь на встречу вечером.

Как-то уж очень искренне поблагодарил, растроганно, можно сказать. Быть может, я в точку попала, вот этот подвыпивший мужичек и есть «один из сценаристов»? А так вообще бывает? Где КХТ, а где ДК «Победитель»? Хотя… Это Москва. Известные всей стране деятели живут по соседству, на больших экранах творят, на малых площадках халтурят.

Обзвонила подружек, позвала провести культурно досуг. Ну как же-с!

Элеонора Кислицкая, наш молодой дизайнер, получила первый солидный заказ – оформить коттедж в Ореховке. С тех пор воюет с рабочим, душой и телом у дачи. Успеет в нужные сроки – получит большо-о-ой гонорар. Не успеет – печальный штраф. Удачи тебе, Элечка!

Белоклоковы Катя и Дима рады совпавшему выходному, хотят провести его вместе, в тесной влюбленной компании.

Есть еще один друг семьи, частный сыщик и адвокат Арсений Беркутов. Но его приглашать не стала. Вот он-то как раз откликнется, отложит дела и примчится развлекать скучающую супругу командированного товарища. Дал слово за мной «присматривать» и держит, продуманно и педантично. То звонит, то вдруг объявится, творог везет с базара, врачей добросовестных рекомендует. Арсений – парень хороший, но я не привыкла к опеке, она мне немножко в тягость. И соседи вдруг сделают выводы, и Саше потом их выскажут. Одна бдительная сорока в десяток гнезд мимолетом напакостит.

Я купила билет в пятый ряд и заранее села в кресло, наблюдая нашествие публики. Места заполнялись плотно, самодеятельный театр пользовался популярностью.

– Вы уже смотрели этот вариант? – повернулась ко мне женщина в вязаной кофточке, устраиваясь рядом. Приятное лицо с гусиными лапками первых морщин, и взгляд располагающий. Но вопрос, согласитесь, странный.

– Вы хотите сказать – спектакль? Не смотрела, я здесь впервые.

– Вот и видно, что вы впервые, – улыбнулась соседка. – Я имею в виду вариант основного спектакля, сюжетные линии всякий раз обновляются.

– Как серии в сериале?

– Не совсем! Нам здесь такое покажут, что по телевизору пойдет месяца через четыре.

– Предварительная версия? – вспомнила я слова моего загадочного собеседника.

– Можно и так сказать. Режиссер своих главных героинь частенько меняет. У каждой своя судьба на гражданке, у каждой на зоне особенная история. А самые удачные находки вплетаются в сюжет сериала.

Интересно…

– Не самодеятельные артисты копируют наработки известных, а как бы наоборот?

– Верно! Танечка Граневская, Сергей Сполохов, Маргарита Римза – знаете таких?

– А как же.

– Вот здесь их и вынянчили. И смотри – поднялись, прославились. Я два года сюда хожу, а все не надоедает.

Вот оно что… Из стеснительных выбирают самых талантливых, ярких и перспективных. А я размечталась, примчалась…

Ровно в шесть распахнулся занавес. Сюжет спектакля в подробностях я объяснять не стану, название говорит само за себя: «Убивицы». Пятнадцать женщин, осужденных за особо жестокие преступления, отбывают срок в одной камере. У каждой своя судьба, своя трагедия, как правильно заметила соседка.

В сериале эти трагедии раскрываются в полном объеме, постепенно, одна за другой. Пятнадцать маленьких девочек – пятнадцать путей за решетку, пятнадцать щемящих душу социальных исследований, которые не поленился, взвалил на плечи замечательный режиссер и сценарист Юлиан Жирков.

У театра не те возможности. Главная героиня одна, и играть ей приходится «здесь» и «сейчас», вспоминая о прошлом в монологах, озлобленных, трогательных, безнадежных. И бороться за выживание – тоже здесь, вдалеке от цивилизации, отбивая удары недругов, опираясь на руки подруг.

– В роли Киры Алина Ланская, – шепнула на ухо женщина, – она в составе недавно. И сразу – главная роль.

Еще бы, играет сильно, все взгляды к себе притягивает. На первых минутах действа на сцену вышла пошатываясь, лицо забинтованное, в крови.

– Упала, – сказала товаркам бесцветным болезненным голосом.

Добралась до кровати, легла, как ребенок свернулась калачиком. Ни стонов, ни объяснений, только редкая нервная дрожь.

Кто-то бросился утешать, кто насмешничать. Во фразах взволнованных зэчек угадывалась предыстория: надзорник (надзиратель, по-нашему) выбрал себе очередную подстилку. Старшая по камере, женщина нрава сурового и пугающего телосложения, не спорит с красавцем-любовником. Она портит жизнь его жертвам и даже находит в травле садистское удовольствие.

По сути – жуть. Зал смотрел, затаив дыхание. Я смотрела – и верила. И лишь сейчас осознала, из какой страшной ямы меня выволок недавно Арсений2. Целой жизни не хватит, чтобы благодарить.

Но что-то мешало сосредоточиться, свербело неясным упреком. Алина Ланская… Это мне ни о чем. Быть может, где-то встречались? Походка тяжелая, голос надтреснутый, огрубевший в колонии норов, все в тему, как полагается. А когда-то была… Какой же она была? Сколько тысяч людей прошли мимо, не оставив в памяти ни зацепки… Алина – незабываемая, яркая, грациозная. Откуда я это знаю?

Дождалась – снимают бинты. Лицо посеревшей в камере женщины лет тридцати пяти явно мне не знакомо… Перебитый, вдавленный в сторону нос с расплющенными ноздрями…

Публика ахнула. Алина не шелохнулась. Она сурово смотрела поверх голов, призывая нас успокоиться, воспринимать суровую жизнь, какая она есть.

Сразу вспомнился «Призрак оперы». Угрюмый отшельник-убийца зашелся в истерике, когда любопытная девичья ручка сдернула маску с его лица. Насколько сильнее играла самодеятельная актриса!

– Жалобу писать поздно, – рыкнула медсестра, сунув зеркало в руки зэчке. – Сразу надо было, пока не зажило.

Алина перевела взгляд на свое отражение:

– Буду привыкать.

Жестко сказала, сдержанно, как о чужом лице. И только дрогнувший голос выдал боль кокетливой женщины по навеки утраченной красоте. И каждый из нас вдруг понял: в этот миг она не играла. Однажды, Алине Ланской вот так же подали зеркало…

Зрители (в основном, женщины), хлопали, утирали уголки глаз платочками и… смеялись. Да, смеялись, как это ни странно. Помня о склонности нашей сестры к беспричинной веселости, автор наделил одну из заключенных остреньким язычком.

– А шутки у нее всегда разные, – прокомментировала соседка. – Анекдоты политические шпарит, и хоть бы что!

– Кого теперь это волнует? Мели Емеля, твоя неделя.

– Алина сейчас споет. Каждый вечер – новый романс, исполняет искусно, с душой.

Главная героиня сняла со стены гитару, уселась на стульчик, взяла несколько первых аккордов. Загрубелые лица подруг обратились в ее сторону, публика стихла в предвосхищении.

Гори, гори, моя звезда,

Звезда любви, приветная,

Ты у меня одна заветная,

Другой не будет никогда.

Ты у меня одна заветная,

Другой не будет никогда, –

полетел в пространство свободный, хорошо поставленный голос в нарочито низких тонах. Могучий романс, волнующий, о вере человека в себя, в изначальный свой внутренний стержень, неизменный и несгибаемый. Чтоб ни случилось.

Звезда любви благословенная

Звезда моих прошедших дней.

Ты будешь вечно неизменная

В душе измученной моей.

Ты будешь вечно неизменная

В душе измученной моей.

Твоих лучей волшебной силою

Вся жизнь моя озарена.

Умру ли я, ты над могилою

Гори, сияй, моя звезда!

Умру ли я, ты над могилою

Гори, сияй, моя звезда!3

Последние ноты таяли. На минуту, зал затаился, не смея развеять очарование, и вдруг разразился аплодисментами.

– Еще! Спой нам еще, Алина! – полетело с разных сторон. Сердечные у них отношения. Вместо «браво» и «бис» – по имени.

И зэчки тоже просили. Актриса задумчиво перебирала струны, не смея нарушать ход спектакля.

– Ну что кобенишься, пой, коль велят, – прикрикнула на девушку старшая. Должно быть, опытная актриса подавала знак молодой: действуй, не бойся экспромта.

Голова в серой тюремной косынке склонилась над гитарой, и глубокий чарующий голос пролился щемящей печалью:

Зима, метель, и в крупных хлопьях

При сильном ветре снег валит.

У входа в храм, одна, в отрепьях,

Старушка нищая стоит…

И милостыни ожидая,

Она все тут, с клюкой своей,

И летом, и зимой, слепая…

Подайте ж милостыню ей!

Сказать ли вам, старушка эта,

Как двадцать лет тому жила?

Она была мечтой поэта

И слава ей венок плела.

Париж в восторге был от ней,

Она соперниц не имела…

Подайте ж милостыню ей!

Она пела… как о себе. Вдруг все осознали это. За серым театральном гримом скрывалась женщина, чья взбалмошная судьба одним беспощадным жестом разрушила все: любовь, красоту, достаток…

Святая воля провиденья…

Артистка сделалась больна,

Лишилась голоса и зренья

И бродит по миру одна.

Бывало, бедный не боится

Прийти за милостыней к ней.

Она ж у вас просить боится…

Подайте ж милостыню ей!4

Зал подался вперед, пытаясь понять, стараясь заметить большее. И, будто повинуясь его приказу, Алина вдруг дернула за косынку! Золотые роскошные волосы рассыпались по плечам, васильковые искры сверкнули в окружении высоких ресниц… И образ диснеевской Золушки мелькнул у меня пред глазами.

– Юлия?!

Должно быть, мой возглас, нечаянный и неуправляемый, расслышали многие. В том числе – и на сцене. Артистка повернулась на звук и секунду смотрела в слепой полумрак зала.

– Дрянь! – завистливо гаркнула башнеподобная старшая.

Схватила портняжные ножницы – и единым сильным движением откромсала светлые локоны! Публика ахнула, зэчки онемели. В сгустившейся тишине, Алина медленно поднималась со стула. Движение – и струна оторвана у гитары.

– Твой хахаль насилует меня каждый день… Ты уродуешь меня каждый день… – прохрипел ее гневный шепот. – Меня изобьют до смерти, но ты сдохнешь тоже!

Металлическая удавка натянулась в сильных руках, целила в жирное горло. Большая женщина пятилась, маленькая наступала.

– Охрана! Сюда! Охрана! – раздались истошные крики.

Вбежали солдаты, повалили бунтарку на пол. Занавес, антракт.

– Ну как? – обернулась соседка. – Вам нравится?

И что ей ответить? Как собрать в единое мнение кучу растрепанных чувств?

– Некоторые моменты прекрасны, а другие, мне кажется, излишне грубы и реалистичны.

– Уверяю, вы ошибаетесь, до реализма тут далеко. В камеру женской колонии заселяют от сорока до ста человек, белье сохнет тут же, унитазы открыты, их видят в дверное окошко охранники-мужчины. Чистого воздуха не бывает – гнилая влажная вонь с туберкулезными палочками. И все эти женщины – вовсе не ангелы, ошибочно осужденные. Озлобленные рецидивистки, убийцы, воровки, мошенницы, каннибалы. Драки, ссоры, разборки с применением ногтей, зубов, разбитого стекла вспыхивают постоянно. Администрация не борется с насилием, она его культивирует. Старшую по камере назначает тюремное начальство. Выбирают не самую справедливую и толковую, а самую сильную и жестокую.

– Вы много читали об этом?

Соседка загадочно улыбнулась, тонко, интеллигентно:

– Я многое видала на веку.

Прозрачный намек, шокирующий, как будто тоже сидела. Я скромно опустила глаза и чуток подвинулась в сторону. Одно дело – смотреть сериал, лежа на мягком диване в своей надежно запертой квартире. Или писать детективы о приключениях современной Соньки Золотой Ручки. (Бог знает, зачем я это делаю? Почему тема разнузданного, разухабистого криминала стала одной из самых читаемых в современной литературе?) И совсем другое – принять в круг общения бывшую осужденную. Короткое знакомство – и то неприятно, хочется сумочку проверить. Вот тебе и похожу, на людей погляжу, нравами проникнусь, реальность отображу. Кишка-то тонка, оказывается.

– Евгения Кузнецова? – Напротив через ряды стояла билетерша, в руке – листок, сложенный вчетверо.

– Да.

– Вам записка.

– Мне? А в чем дело?

– Меня попросили передать, а там сами разбирайтесь.

Листочек я приняла и тут же развернула. «Евгении Кузнецовой. Прошу вас, задержитесь после спектакля в зале минут на десять. Мне необходимо с вами поговорить. Ю. Сланцева». Краем глаза я видела: соседка не удержалась, полюбопытствовала через плечо. Вряд ли что поняла, но уточнять не стала, поняла неуместность дальнейшей беседы. Я прикрыла глаза, отстраняясь от внешнего мира.

Значит, все-таки Юлия, не ошиблась. Стыдно до кончиков пальцев. Этой зимой, пять месяцев назад, я была главным свидетелем по делу Сланцевой. На основании многих, казалось бы, неопровержимых улик, собранных милицией и частным сыщиком Беркутовым, девушку приговорили к двенадцатилетнему заключению. А потом… Все оказалось не так. Я просила Арсения ошибку исправить, Юлию вызволить. Но ни разу не спросила: удалось? Зациклилась на собственных проблемах. Разве это меня оправдывает? Разве не было ей тяжелее? В сто раз страшнее, чем мне. И лицо на зоне изуродовали…

Спектакль шел своим чередом. Через час, в завершении всех злоключений, озлобленную и измотанную главную героиню отправили в колонию строгого режима. И правильно, в прежней компании оставлять ее стало опасно. Сначала муж колошматил, довел бабенку до убийства, потом система «очищения совести» чуть было не спровоцировала на новое. Свершилось «перевоспитание», возрадуемся: затюканная бледная поганка превратилась в агрессивную гадюку.

Зрители дружно хлопали, артисты вышли на поклон. Юля послала со сцены вопросительный взгляд. Я кивнула: останусь. Устроилась в первом ряду, размышляя: что надо ей от меня? Задумала получить материальную компенсацию? Почему со свидетеля? Пусть спрашивает со своего адвоката: слил дело и удалился. Не пора ли и мне двигать к выходу? Отрицательные эмоции вредны для младенца, и не очень-то мне нужна художественная самодеятельность. Вряд ли я приживусь в труппе, где примадонна настроена враждебно.

Глава 2. Обычаи закулисья

Занавес шелохнулся, и на сцену вдруг выпорхнула тонюсенькая девчушка в облегающей желтой футболке и юбочке по колено. Заточенный сорок шестой, копна золотых кудрей, походка взлетающей феи. Помахав приветливо ручкой, красавица спустилась в зал и направилась в мою сторону. Лишь тогда я заметила: нос… Не спрячешь, не зарисуешь. Но уродливый элемент совсем не уродовал Юлию. Придавал ее внешности шарм. Манящий шарм, интригующий, вызывающий интерес у мужчин и у женщин.

– Добрый вечер! – Актриса присела, пружинки ухоженных в салоне волос, рассыпались по плечам, отблескивая, покачиваясь. Хороший маневр, отвлекает взгляд от лица. – Евгения Павловна, я давно вас хотела найти, но все не решалась. Поверьте, мне очень стыдно за свои поступки… Я не знаю, поймете ли вы, пожелаете ли понять… Одним словом, я прошу прощения за все зло, что вам причинила. Быть может, вы сможете отпустить мою вину? Не сразу, со временем? Мне это очень важно.

Казалось, девушка, в самом деле, чувствовала себя неловко. И смотрела вроде бы искренне.

– Но я…

– Я знаю, я в вас стреляла. Такое не забывается и, может быть, не прощается… Я в церковь хожу, грехи замаливаю… И думаю постоянно, про вас, про брата… Вы мне ночами снитесь, меня упрекаете…

И что прикажете делать? Я лишь пишу цветасто, говорить совсем не умею. А надо человека успокоить.

– Нет, Юлия, не упрекаю. Мне все известно, вы стреляли не по собственной воле, а по приказу гипнотизера. Дело пересмотрено, вы признаны невиновной. И я вас давно простила.

– Правда? – девушка подняла ресницы, в уголках глаз стояли настоящие слезы. Я скорее достала платочек, утерла свои.

– Конечно, правда. – «Даниил Говорухин и меня обработал, я тоже стреляла в ребенка», – чуть было не сболтнула в порыве откровения. Но вовремя прикусила язык. – От прошлого надо отречься, исключить из памяти, из разговоров, будто не было никогда.

– А я Говорухину передачки ношу. Батюшка Алексей дал наказ: прости и возлюби врага своего.

– Вы сами себя простите, это самое главное. А к тюрьме я бы близко не подошла, гипноза боюсь.

– Мне вроде легче становится, как в очереди постою. Сколько жен за мужей страдает… Не я одна помню…

Мужа Юрочку помнит, гуляку и балбеса, не оставившего ей ни гроша от многомиллионного наследства? По правде сказать, не верится. Вид у Юлии процветающий, а личико печальное. Наигранное? Актриса и есть актриса. Или мне не дано проникнуться страданиями художественной натуры? Не может наша сестра спокойно смотреть на красивую женщину, в неискренности подозревает, в нездоровом пристрастии к лицемерию.

– Юля! – послышалось из-за кулис. – Смольков собирает!

Вовремя, пора прекращать эту неловкую сцену.

– Простите, Евгения Павловна, мне надо идти.

– Смольков? Иннокентий Романович?

– Это наш режиссер. Вы знакомы?

– Шла сюда – хотела познакомиться. Театр приглашает всех желающих, вы не против?

– Почему я должна быть против?

– Ну как же…

– Евгения Павловна, вы сами сказали: от прошлого надо отречься. Давайте останемся добрыми друзьями? Не слишком нахальное предложение?

Это самые трогательные слова, какие я слышала в последнее время. Не считая просьбы выйти замуж.

– В таком случае, зовите меня просто Женей, – растаяла я невольно, уступая лучистому обаянию девушки.

– И давайте на «ты», хорошо? У нас здесь все запросто.

– Юля! – послышалось заново, и парень, игравший Веню, любовника-надзирателя, выглянул из-за кулисы. Красавец переоделся. Узкие синие джинсы, пестрая рубашка с расстегнутым воротом, обнажавшим густую поросль, отнюдь молодца портили. Удивленный янтарный взгляд под разлетом цыганских бровей остановился на моей персоне.

– Пойдем, Иннокентий ждет. – Юля тронула меня за плечо.

Парень юркнул назад, в таинственный мир закулисья. С детства мечтала разведать, что творится по ту сторону сцены. Сейчас и посмотрим.

Мы поднялись на сцену, отогнули тяжелый занавес. Темнота, запах пыли. Огромную бархатную тряпицу никто никогда не выбивал.

– Сюда, осторожно, ступенька. – Тонкие нежные пальчики обхватили мое запястье. Я шагнула вперед и качнулась, чуть не потеряв равновесие.

– Какой умник сразу за сценой спуск смастерил? Сколько раз здесь девчонки падали.

Культурная дама, учительницей в школе работала, я мысленно назвала «умника» совсем другим словом. Юлия повернула к гримерным, и мы очутились в узком коридоре.

Электричество экономили. Небольшая группа артистов собралась в его дальнем углу под единственной тусклой лампочкой. В основном, это были женщины, бывшие «зэчки», на разной стадии освобождения от грима и тюремной одежки. Все они возбужденно шептались, но заметив меня и Юлию, замолчали на полуслове. И сразу же в нашу сторону обратили тревожные взоры, с любопытством и даже с надеждой. Эта странная мысль, что артисты принимают меня как вестника, как вершителя тайных надежд, мелькнула и растворилась, не успев удивить.

– Ну что, договорились? – прорычал могучий мужчина, неприязненно нас разглядывая. Губы толстые, нос картошкой, под изогнутыми бровями глазки грозные, выразительные. Значит, так здесь встречают, рыком, неуверенных и стеснительных. Доброжелательным прием не назовешь.

– О чем вы, Иннокентий Романович? – промурлыкала Юля. Подошла и нежно погладила пухлую волосатую руку режиссера. Я бы так не смогла, постеснялась.

– Навострила лыжи, ласкунья? – интонации сразу обмякли, а подозрительность сохранилась. И направлена неприязнь в основном на меня.

– Иннокентий Романович, я вот подругу встретила. Хочет попробовать себя на сцене.

– Подругу, говоришь? – Недоверчивый взгляд окинул меня сверху донизу, задержался на выступающем животике. – А как фамилия подруги, знаешь?

– Евгения Молодцева, – поспешила я вставить слово. – С утра звонила по номеру, указанному в объявлении.

– Со мной она говорила, – раздался знакомый голос, и сморщенный старичок во хмелю и навеселе, с забавным утиным носом, выступил в зону света. Маленький, словно гном, в светлой шапке торчащих волос. – Говорю тебе, Иннокентий, она ни при чем.

Игривый тон и бессмысленные жестикуляции зажатой в руке сигаретой не вызывали доверия. Даже у меня. Вдруг нахлынуло чувство вины, будто сделала что-то неправильное. Что за детские пережитки, поддаваться чужому напору?

– А могу я узнать, в чем меня обвиняют?

– С кем ты сидела в зале?

– Вы имеете ввиду, во время спектакля?

– До спектакля я тебя не видел.

Так, хватит. Режиссеры, я слышала, бывают грубыми. На съемках и репетициях. Когда «бездарности», «скунсы», «кривоногие нимфетки» из шкурок выпрыгивают, пытаясь воплотить очередную «гениальную задумку». Случай вроде не тот.

– И справа, и слева имелись соседи. Визитками не обменялись. Ты кого имеешь ввиду? – Развязно, самой противно.

Глаза за буграми щек уставились с изумлением.

– Паспорт с собой?

А как же. И паспорт, и телефоны родных, и нижнее белье новое на случай, если машина собьет, как в старом печальном анекдоте.