Ловкач. Том 1

Савва семенил рядом, всё ещё озираясь. Я усмехнулся и хлопнул его по плечу:

– Вот видишь, малой, мы её и одолели. А ты молодец – сам додумался, как действовать, команды ждать не стал. Умение думать самому – это половина дела. Остальное – руки да глаза.

Сапожок тотчас словно бы раздулся от гордости.

– Я ж думал, дядько, что если её отвлечь, то и… может, поверит.

– Она и поверила, – кивнул я. – А понял, отчего она в воде… сгорела?

Савва помотал головой.

– Не, дядя Ловкач. Прости. А в самом деле, отчего?

– Сила там течёт, – сказал я твёрдо, без тени сомнения. – А исток у силы этой, Сапожок, явно в тех местах, куда мы и направляемся…

Пареньку этого хватило.

Мы прошли ещё немного по пустынному берегу. Лишь кое-где тускло светили редкие фонари.

– А, малой, прежде ты с таким не сталкивался ли часом? – спросил я, будто между делом.

Мальчишка почесал затылок, задумался.

– Не сам я… Но слышал.

– Ну-ка?

– Да всё тот же Митяйка, – Савва ухмыльнулся, – в чайной у Марфы плёл. Мол, есть в Петербурге лошадь, вся из тумана. Словно призрак. Ходит по ночам, ищет хозяина, что её когда-то на живодёрне бросил. Жестокий был, избивал её, мучил. Так вот, теперь, дескать, она по городу бродит, его ищет, чтобы отомстить, значит.

Он помолчал, деловито оглядываясь, а потом добавил уже серьёзно:

– Байки, конечно. Только вот теперь я её сам видел… и уже не знаю, байки ли.

Я хмыкнул, глядя на бледную гладь Невы.

– Сказка – ложь, да в ней намёк. Только не всегда он виден, приятель.

Савва кивнул, прижимаясь ближе.

Мы шагали дальше, на северо-восток, туда, где ждала Охта. И с каждым шагом Узел отзывался всё отчётливее – глухим биением под землёй, словно гигантское сердце, зарытое в глубине.

Охта встретила нас белой ночной тишиной. Дома тут были ниже, стояли теснее, многие и вовсе перекошенные, вросшие в землю, словно прятались от чужого взгляда. За заборами темнели огороды – жалкие полузатопленные грядки. Ни звука. Ни собачьего лая, ни кошачьего мява. Словно сама жизнь стороной обходила этот угол.

Я замедлил шаг. Тревога росла с каждым мигом. Каждый вдох болезненно отдавался в висках и в груди. Узел был где-то здесь, совсем близко.

Савва втянул носом воздух, нахмурился.

– Дядько… пахнет. Странно пахнет.

– Чем это? – спросил я, хотя и сам чувствовал разлитое в воздухе тянущее, вязкое, липкое нечто.

Липкое, но при этом и пустое.

Мальчишка замялся, подбирая слова.

– Пахнет так… будто дом стоял-стоял, а люди из него вдруг ушли. И всё там осталось: вещи, хлеб на столе, лампа горела…, а потом – бац! – и никого. И запах тот есть, а пахнуть-то и нечему.

Я молча кивнул. Он описал ровно то, что и я ощущал – пустоту, застывшую в тени за каждым предметом.

Я остановился, втянул воздух. Глухие удары под землёй отзывались в рёбрах – Узел был близко. И невозможно поверить, чтобы при таком изобилии астралоходцев с менталистами в городе Узел никто бы не обнаружил, а, обнаружив, оставил без присмотра. Нет уж, таких подарков судьба не делает. Здесь просто обязано быть кольцо дозоров. И прорываться силой – всё равно что самому себе петлю на шею набросить.

Нет, чтобы пройти часовых, требовалось иное: отвести глаза, перехитрить, проскользнуть мимо.

– Дядька, – зашептал Савва, – а как же ты лошадь туманную мне доверил? А если б…

Но не договорил, видел, что не ко времени допытываться. Я же осматривался и думал – да и нечего было мне мальцу ответить, если б и хотел.

Где сидят сторожа, я мог догадаться. Заброшенные дома по соседству, пустые и тёмные. Нигде ни огонька. Оно и понятно, к самому Узлу местные стражу едва ли поставят. Да они ближе и не рвутся – правильно, побаиваются. Не ведают толком, что стерегут, но глаз не спускают.

– Дядька Ловкач, – Савва снова тронул меня за рукав. – Может, я… впереди пройду? Гляну.

Я хотел его отшить, мол, мал ещё. Но он уже приосанился, ножичек за голенищем проверил. Горячо зашептал:

– Я пролезу, клянусь! Вон там, через ту дыру, глядите, я кошкой шмыгну, а вы тут подождёте. Коли что, мигом вернусь.

– Стоять, – вырвалось у меня, но поздно. Мальчишка только мелькнул в темноте – и скрылся, юркнув в прореху в заборе, где, казалось, взрослому и кулак не просунуть. Я чертыхнулся про себя. Хотел было рвануть за ним, но понял – и сам не пролезу, и себя выдам. Оставалось ждать.

Я стоял, прижавшись к стене полуразвалившейся избы. Снаружи тихо. Только капает вода где-то. Только Узел бьёт в такт моему сердцу. Жду. И чувствую – вот оно, новое для меня. Беспокойство за мальца. Я прежний, воин Лигуора, разве стал бы голову себе морочить? Использовал бы его как отмычку или щуп – сломался если, значит, выбросим и дальше пойдём. А сейчас… ждёшь и молишься, чтобы вернулся. Вот ведь дьявольщина.

Минуты тянулись мучительно. В тишине скрипнула дверь, донеслось покашливание стражника. Оно и понятно, это люди, просто люди, а, судя по запустению вокруг, сюда никто и не пытается соваться – ни свои, ни чужие. Вот и скучают стражи, и ушки на макушке уже не удержишь.

На всякий случай я пригнулся. Ну где этот Сапожок, чтоб он Лигуору достался!..

Ага! Шорох, быстро мелькнувшая тень. Савва, весь перепачканный, как из подземной трубы, вылез ко мне, одни глаза горят. Подбежал, шепчет:

– Дядько! Трое там, во-он в той избе. Сидят, будто за картами, а сами всё в окошко таращатся. Ежели отвлечь – то и пройти можно. А дальше-то… ещё два поста, но я и тропинку там сыскал, знаю, как сквозь дворы пробраться. Только… прикрыться чем-нить.

– Прикрыться? – тихо переспросил я, хотя уже понял, что он имеет в виду.

– Ну да, батько, прикрыться, так сделать, чтоб они в другую сторону пялились. Я… я немножко умею, а уж ты, дядя Ловкач, уж верно умеешь, я знаю!

Хм. Может, реципиент мой и впрямь что-то умел, пусть и очень немногое.

Савва ухмыльнулся, гордый – и сходил, и вернулся, и примет принёс. А я потрепал его по макушке пятерней и только тогда позволил себе выдохнуть.

– Молодец, Сапожок, – сказал я. – Ладно, теперь моя очередь глаза отводить. Твоя задача – смотреть, чтоб нас в спину не прихватили. Понял?

Он кивнул, как взрослый.

Мы пошли.

Вёл Савва уверенно, как всю жизнь здесь ходил: то пригнётся, то рукой махнёт – жди, мол, сторож у окна, – то шмыгнёт вдоль глухой стены, к чему-то прислушиваясь. И вот уже мы пробираемся меж полуразвалившихся бань да каких-то сараев с провалившимися крышами, а дальше – амбары, чёрные, вросшие в землю, будто и сами устали стоять.

Я шёл и недоумевал. Петербург совсем рядом – люди кишат, грохочет всё кругом, улицы многолюдные, площадь за площадью, высокие дома, дворцы, парки, ограды – а тут, в двух шагах от всей этой суеты, будто мир закончился. Ни полиции, ни жандармов, ни даже простых бродяг. Никто, ни единая душа сюда не заходит. Хотя иной дом – подлатай крышу, вставь окна – да и живи, нищему сойдёт. Ан нет. Нет никому дела. Или никто не дерзает.

Или же… кто-то нарочно держит это место таким. Чтобы пусто было, мертво. Чтобы любого, кто к Узлу полезет, за версту видно было. А если так – выходит, кто-то приказывает и полиции, и прочим властям лапы убрать да куда не велено их не тянуть. Значит, ниточки тянутся высоко, может, и вовсе до самого верха.

Мы крались дальше, и всё больше стражи вокруг я чувствовал. Тут засели – и там, в тёмных провалах окон, не меньше десятка, укрывшихся по заброшенным домам. Савва прижался к стене, ждал моего знака.

Здесь уже не проскочить, не пробраться.

– Прикрыться бы, батько, – одними губами вновь шепнул Сапожок. И был он совершенно прав.

Я втянул воздух, сосредоточился, щурясь. Силы во мне – по-прежнему на донышке, но и малое зерно можно в рост пустить. Силу я выцеживал буквально по капле, не залпом, не потоком, а тонкой, вязкой, прочной нитью.

Мир чуть дрогнул. Чужие глаза, что караулили в темноте, заскользили мимо, мы им казались сейчас лишь тенью ветвей, колыхнувшихся от ветра. Прикрылся я от сторожей ровно настолько, чтобы они на миг поверили в пустоту.

– Шевелись, малой, – прошептал я.

Савва юркнул первым, я следом.

Да, мне б сейчас хоть сотую часть прежней силы, я б им тогда глаза отвёл как следует – прошли бы мы с Сапожком, как по Невскому, прямо и в открытую. А так – всё равно таиться приходится, по теням прятаться.

Я ещё раз обвёл взглядом мёртвую округу, все эти покосившиеся бани и сараи – от Узла нас теперь отделяло лишь несколько шагов. Савва уже юркнул в очередную щель, я задержался – и только сейчас заметил, что сорная трава и та здесь будто примученная. Даже крапива, царица пустырей, лежит, как прибитая. Стебли низкие, хилые, слабые. И тут взгляд зацепился за странное: на пожухлых крапивных листьях проступил фиолетовый налёт – будто лиловый мох пробился. Или ворс какой-то.

Я присел, хотел коснуться пальцами – и тут же отдёрнул руку. Холодком отдало, чужим. Вовсе не земляным. «Ворсовое загрязнение», так ведь сказал чинуша?

– Дядько… – шепнул Савва, он-то уже дожидался меня у стены. – Ну, чего застряли?

Я выпрямился, сунул руку в карман, чтоб он не заметил, как подрагивают пальцы.

– Ничего, малой, – буркнул я. – Идём. Тут долго задерживаться нельзя.

И всё же взгляд ещё раз метнулся к лиловому налёту, что вспыхнул во мраке, будто метка, будто знак: «Ты близко».

Мы свернули в очередной двор. Забор перекошен, ворота распахнуты настежь, а за ними – пустая изба с заколоченными окнами и полусгоревший сарай. Я остановился, чувствуя, как сердце уходит вниз.

Там.

Там, под землёй, билось что-то огромное. Сначала это походило на звук приближающегося поезда, перестук колёс, шипение, низкий гул; но миг спустя я понял: это ритм. Здесь словно билось вросшее в саму землю сердце.

Ночь вокруг сделалась серой, бледной. Звуки исказились: шаги наши глухо отдавались вокруг, словно двор не двор, а громадный колокол.

Савва сглотнул, но не отступил.

– Тут оно, батько, – прошептал, утирая пот. – Прямо под ногами.

Я медленно вдохнул, выдохнул.

Вот он, Узел. Мы нашли его.

Ночь нависала над нами, словно тусклый саван. Всё вокруг казалось мёртвым – сарай с провалившейся крышей, покосившийся хлев, проржавевшая цепь, накинутая на калитку.

Я всматривался в тёмное нутро двора, туда, где билось невидимое сердце.

Узел лежал под ногами, и сразу становилось ясно – он иной. Не такой, как знакомые мне прежде. И он вовсе не был «молодым», как показалось мне в первую ночь свободы, когда я шёл по Литейному. Он не был свободнорастущим, не разбрасывал широко щупальца. Словно и вовсе не был предтечей нас, воинов Лигуора. Ибо сперва всегда появлялись именно Узлы. Мы приходили позже.

Этот Узел был очень древним, но вот небывальщина – разрастись он так и смог. Его словно сдерживало что-то, будто всяко сдавливали со всех сторон, сжимали, не давая расползтись – потому-то я и решил, что имею дело с совсем юным зародышем, может, ещё только с астральной проекцией.

Да. Я понимал Лигуор всё лучше. И свою миссию здесь тоже.

Мир с поистине могущественными менталистами, способными удержать в узде растущий Узел.

Внутренним взором я видел тяжёлые, кое-как обтесанные камни с рунными знаками, вросшие глубоко в землю под домом, под сараем, под этим захламлённым двором. Их было много, целая сеть, грубая и громоздкая, как цепи на заключённом. Чары, наложенные давно, века и века назад, по старым канонам – неуклюжие, несовершенные, но прочные. Они не позволяли Узлу расти, не давали ему распространиться по округе.

И всё же сила внутри копилась. Её не могли задушить окончательно. Она собиралась в глубине, как вода под дамбой. И эта энергия не оставалась нетронутой: кто-то умело отводил её незримыми каналами, питая что-то своё.

Я ощутил не ярость Узла – скорее бессильное напряжение, как у зверя в клетке. Всё вокруг – заброшенный дом, гнилой забор, покосившиеся постройки – были не просто разорением. Это была маска, созданная, чтобы прикрыть величественную, страшную конструкцию, скрывающую сердце под землёй.

Узел не просто был несвободен – он заходился в изнеможении рабского труда.

Да, этот мир нельзя оставлять так, как он есть. Я не зря появился здесь, и не зря в сундучке моего реципиента дремлет Завязь, тщательно спелёнутая белой тряпицей.

– Уходим, – глухо сказал я, а сам осторожно потянулся к поверхности Узла, «поскрёб» по ней, пытаясь собрать крохи силы. Лишь капелька, лишь отблеск, но и то пригодится. А больше нельзя, заметят.

Савва тем временем стоял на стрёме, озираясь из стороны в сторону. Он чуть отошёл, ища место получше, и я краем глаза заметил, как он влез прямо в заросли пожухлой крапивы. Той самой, чьи листья были покрыты фиолетовым ворсом. И сердце моё оборвалось.

– Савва, назад! – хотел я крикнуть, но сдержался. Нельзя. Только шёпотом: – Тихо, понял? Давай оттуда! Быстро!..

⁂

Вечером того же дня, пока Ловкач и Савва ещё не покинули своего убежища, там же, в рабочих кварталах у Обводного, девушка в розовом платье осторожно зашла в узкую дверь, над которой красовалась изрядно облупившаяся вывеска – «Присяжный повѣренный Кацъ».

Ножки в старых ботинках помялись немного, а потом ступили на лестницу, глупые оборки колыхнулись. Скрипучие ступени вывели на тесную площадку с единственной дверью. Девушка робко постучала.

– Заходи, – раздалось в ответ.

Скрипнули петли.

Мигель, развалясь, сидел за просторным столом, крытым зелёным сукном. На столе лежали бумаги – но все листы были повернуты вверх пустыми сторонами.

– Садись, Поля.

– Благодарствую, сударь Мигель Себастьяныч, – прошептала она.

Тот не стал даже кивать.

– Слушай внимательно, Полина. Ты девица неглупая, понимаешь, что к чему. Догадалась уже, что нужен мне этот Ловкач, верно? И не мне одному, любезная, – Мигель многозначительно поднял палец вверх. – Большие люди его ищут, очень большие. Ты последняя его видела, во всех подробностях разглядела, так ведь?

– Так, Мигель Себастьяныч…

– А коль разглядела да запомнила – ты ведь запомнила, Поля, верно?

– Запомнила, сударь Мигель, всё как есть запомнила!.. И… когда закричало на улице над конкой что-то, никто не услыхал, а мы с Ловкачом услышали!.. И… ведь знал он, что там кричит, вот истинный вам крест, знал!

– Это почему ж ты так решила?

Лоб его разгладился. Сидел он всё так же, развалясь, но вся вальяжность исчезла, осталась одна лишь поза, положение рук и спины.

– Я-то… Ох, перепугалась до смерти, Мигель Себастьяныч, а он-то как: прищурился лишь эдак, знаете, как охотник, дичь завидев. Знал он, что там кричит и откуда нечисть эта взялась!

– Знал, значит… – пробормотал Мигель, глядя в потолок. – Знал и ничего не сделал… Так, Поля. Хватит тебе по улицам шататься. Будет тебе настоящее дело, – он подался вперёд и так взглянул девушке в глаза, что та вздрогнула. – С сегодняшнего дня давай-ка, отправляйся по трактирам да кабакам, что возле Обводного. Молчи! Никого там не цепляй, компанию разделить не предлагай. Оденься скромно. Там чаю выпей, здесь калачу съешь. И гляди, гляди в оба – ищи Ловкача. Он нынче с пацаненком ходить может, пара приметная. С содержателями поговори, только осторожно, а то ещё за филёршу примут. Ну, чего глазами лупаешь, чего сказать хочешь?

– Так Мигель Себастьяныч… я ж не заработаю ничего… а у меня мама да сестрёнка меньшая…

– Не ной, – поморщился Мигель, словно от кислого. – На вот тебе, я сегодня добрый.

На стол легли две пятирублёвых купюры. Глаза у Поли так и вспыхнули.

– Хватит вам с родительницей да с сестрою. Но смотри же, в оба гляди!.. И себя скромно держи, чтобы никто не подкатился бы. Уяснила? Платье у тебя есть, не вот такое вот, а чтобы за приличную сойти?

Поля вздрогнула, закусила губу от обиды, дёрнулись глупые рюши.

– Само собой, имеется, сударь Мигель Себастьяныч. Платье горничной, есть у меня один клиент на Морской, старичок, домой к нему хожу, так он всегда велит мне как горничная одеться, чтобы, значит, не заподозрили…

– Горничная? Отлично. Корзинку ещё возьми, полотенцем прикрой – мол, по делам бегу, устала, зашла перекусить. Перекусывать за свой счёт станешь. Я тебе достаточно выдал. И гляди, в оба гляди!

Черные глаза его будто бы прошивали девушку насквозь.

– Буду глядеть, Мигель Себастьяныч! А вот только… коль и впрямь Ловкача этого увижу, что тогда?

Тот постучал пальцем по столу, глухо, без стука, будто молча призывая и девушку, и всё-всё в этом кабинете к порядку.

– Если он один – подойди, разговор заведи, как ни в чём ни бывало. Мол, что ж было – от страха того никак отойти не могу. Держись скромно, к себе не зазывай, к нему не навязывайся. Я за тобой никого пускать не стану, Ловкач – бестия хитрая, спугнуть можем. Так ты давай сама. Лучше всего, Поля, чтобы он тобой заинтересовался. Нет, совсем хорошо, если б ты его к себе и впрямь зазвала, но я в такую удачу не верю. Но без ужимок, ясно ли? Сведи знакомство честное, разговори его. К себе расположить постарайся. Следить за ним не пытайся, но куда направится – наблюдай. И мне сразу же знать дай. Коли и впрямь найдёшь мне Ловкача – не придётся тебе больше клиента на улицах да в пивных ловить. Пристрою тебя в дом хороший, в дом богатый, к князьям Куракиным, в горничные. А там уж не теряйся – молодой князь Михаил там шибко до вашей сестры охоч. Ну как, нравится?

– Ох. Мигель Себастьяныч, ох как нравится! – Поля умоляюще прижала руки к груди. – Ох, спасибочки вам сердечные!.. Ох, да как же мне вас поблагодарить?.. Может…

– Э, нет. Я при деле. Давай, ступай, Поля.

За девушкой закрылась дверь. Мигель поднялся, заложил руки за спину, осторожно глянул в щель меж шторами. День угасал, рабочий люд торопился по домам; Мигель, то ли цыган, то ли испанец, постоял, постоял, потом перевернул один из документов, пробежал глазами, поморщился.

– Я не я буду, если он там не появится. И, быть может, уже сегодня.

Он вернулся к столу, взял перо; на бумаге выстраивались неожиданно аккуратно выведенные строчки. Закончив одно письмо, Мигель взялся за другое; тщательно запечатал в два разных конверта, вышел из конторы, столь же тщательно заперев дверь.

…На одном конверте значилось – «Его светлости князю Ивану Михайловичу Шуйскому», на другом – «Их светлостям князьям Куракиным».

Мигель начал действовать.