Читать книгу Фаворит 4. Крым наш! (Валерий Гуров) онлайн бесплатно на Bookz (2-ая страница книги)
bannerbanner
Фаворит 4. Крым наш!
Фаворит 4. Крым наш!
Оценить:

5

Полная версия:

Фаворит 4. Крым наш!

Так что в одном из трактиров Москвы почти всем офицерским составом моей роты, кроме только что двух офицеров, что были отправлены с обозом, мы сидели, ели мясо, пивом запивали. Сперва было венгерское вино, но его оказалось столь мало в питейном заведении, что те семь бутылок, что нашлись здесь, мы выпили и не заметили. Ну, а потом – не уходить же, не искать другое место, когда уже и мясо на столе, и каша, и оладьи, и даже новомодный напиток – какао, стынут.

Уже второй час идёт наш своеобразный корпоратив, и всё бы ничего, и даже хорошо, но этот пристальный взгляд подпоручика Фролова…

Мы разминулись с ним. И когда он уже прибыл в Уфу, мы были на подходе к Самаре. Когда он добрался до Самары – мы в Казани. И только уже здесь, в Москве, потому как рота находилась уже пятый день в Первопрестольной, и получилось добраться новоиспечённому офицеру до пункта дислокации моей роты.

При этом имел место быть казус. Фурьер Фрол Иванович Фролов, отправляясь из Петербурга в Уфу, и не догадывался, что он уже подпоручик. А вот я был удивлен, когда в Московском батальоне Измайловского полка была запись, что Фролов – подпоручик по личной воле ея Величества.

Так что я, конечно, заметил эту нервозность и постоянные взгляды в мою сторону, эту неловкость в поведении Фролова, но быстро нашёл им причины и объяснения – в этих самых новостях про получение офицерского чина. Из курьеров в подпоручики прыгнуть – это может быть сравнимо только с моим карьерным ростом. В этой жизни, в этом веке так почти что и не бывает. Если только нет очень влиятельных покровителей. И об этом мне так же стоило бы подумать. Кто и почему продвинул Фролова.

– Очи чёрные, очи страстные, очи жгучие и прекрасные… – пел я известный романс.

Известный – это только мне одному. В этом времени не только не сочиняют ещё стихи подобным образом, но и музыка абсолютно отличается и от романсов, и от вальсов, которых попросту нет. И вовсе я не слышал ни об одном современном русском композиторе.

Все собравшиеся офицеры смотрели на меня с выпученными глазами. А я заливался соловьём. И дело не только в том, что я поддался неким эмоциям либо захотел себя возвысить. Хотя, стоит признаться, что не без этого и я так же порочен, нравится мне быть в центре внимания.

Ещё в своей первой жизни я чётко понял: пока о тебе говорят – ты живой. Каждая медийная личность, или даже просто известная, может рассчитывать на карьерный рост или просто удержаться у власти только при условии, что об этой личности хоть кто-то и что-то говорит. Иногда разговоры могут быть и в негативном ключе, в итоге играя на человека, не попадающегося в забвение.

Сила слова, мощь пропаганды – это то, что не появилось внезапно в будущем. Эти явления всегда были частью человеческой цивилизации. Только почему-то сейчас подобные ресурсы используются мало – словно бы ещё не осознаются как инструмент. Хотя и это тоже не совсем верно, на самом деле уже используются, ведь появились же «Петербургские ведомости» – первая русская полноценная газета.

– Гори, гори, моя звезда… – под всеобщее «просим, просим!» завёл я очередной романс.

Я бы не сказал, что у меня голос словно у Фёдора Шаляпина, но то, что голос этот более насыщенный и музыкальный, чем у меня же в прошлой жизни – это уж точно.

Во время первых своих ста лет жизни у меня с музыкой не ладилось. Если б меня спросили, я бы сказал – да, хочу быть ближе к музыке, и даже освоил гармонь на примитивном уровне, выучил с пяток аккордов на гитаре, когда заслушивался песнями Высоцкого и Окуджавы. Но… всё как-то не то и не так.

А вот когда пошло второе столетие моего существования, захотелось вдруг закрыть гештальты моего прошлого. Тем более, что простор для деятельности в этом направлении просто колоссальный! Я могу использовать те песни, которые знал в будущем, мотивы мелодий, которые когда-то слышал и которые в иной реальности полюбились широкой аудитории.

И пусть своим присутствием в этом времени я уже явно заложил другую, альтернативную реальность, но люди-то те же, а многих, по крайней мере, на первых порах, мной вносимые изменения и вовсе не затронут. Тогда полюбили стихи и песни, полюбятся они и сейчас. Может только несколько раньше.

– Ваше высокоблагородие, позволите ли вы… это… поговорить, значится, с вами, – промямлил подпоручик Фролов.

– Фрол Иванович, не след обращаться ко мне благородиями. Нынче вы офицер, и можно обратиться ко мне проще: «господин секунд-майор». Ну, а если наедине будем, да вне службы, то позволяю и по имени-отчеству величать, – сказал я, приобнял Фролова за плечи в две руки и троекратно, по-православному, расцеловал его.

В моем понимании то, что сделал Фрол Иванович – самый настоящий подвиг. Мало того, что он смог пробраться через расставленные в регионе кордоны, получив при этом ранение, так ещё, тратя последние силы и буквально рискуя их навсегда лишиться, донёс важную мысль до тех, кто принимает решение. Я знаю, что Фролова спрашивали, и он нашёл, что ответить. И такие люди мне нужны.

Так что теперь я смотрел на него и с гордостью, поскольку сам воспитал такого воина, и с благодарностью. Но сам Фрол снова глянул на меня странно и заговорил не сразу, с усилием.

И то, что он сказал, повергло меня, скажем помягче, в крайнее изумление.

– Ваше высокоблагородие, дозволяет ли мне мой чин вызвать вас на дуэль? Не будет ли сие для вас унижением? – так же медленно и тихо, но уже с большей уверенностью продолжал Фрол.

– Фрол, итить тебя в дышло! Что ты городишь? Или офицерство тебе розум помутило?! Так тренировками быстро вправлю! – возмущенно отвечал я.

– Убейте меня на дуэли! Я полюбил её! – вдруг с надрывом выкрикнул Фролов.

– Кого? – спокойно спросил я.

Хотя уже и сам догадывался. Вряд ли можно говорить о том, чтобы Фролов влюбился в Елизавету или в Анну Леопольдовну. Да если бы он в них и влюбился, хотя для этого, как минимум, нужно было хотя бы увидеть этих женщин, так и ладно. Мало ли кто влюбляется в принцесс. Но и дуэлировать за их руку со мной пока что никак не вышло б.

Оставался один вариант – Марта. Поэтому я не стал мучить Фрола ожиданием.

– И ответила ли на твою любовь Марта? – тут же задал я новый вопрос, тем закрывая прежний.

Фрол опустил было голову, но тут же поднял на меня иной, горящий взгляд.

– Не гневайтесь, ваше высокоблагородие, на неё, на Марту. Примите мой вызов на дуэль и заколите меня шпагой! Ибо ведаю я, что поступил бесчестно, – всё так же с надрывом, чуть ли не плача, говорил Фролов.

Я рассмеялся. Нет, не потому стало смешно, что, по сути, лишился прекрасной дамы. Хотя, если сильно ёкнет сердце по прибытию в Петербург, то мы бы ещё посмотрели с Фроловым, с кем осталась бы огненная бестия. А стало мне смешно другое, что близкие мне офицеры – почти сплошь с какими-то психологическими проблемами. Они честно выполняют свой долг, делают это намного профессиональнее, чем другие. Ну, а я среди них – словно мамка. Не хватает нам психологов!

Тот же Данилов… Ведь я не уверен, что окончательно переубедил его, и что при первом же дежурстве во дворце императрицы он не прострелит голову Бирону. Теперь вот ещё и Фролов с его понятиями о чести и бесчестии голову готов сложить.

– Не думаю я, что ты силой взял Марту. Ну а коли случилось именно так, и снасильничал, то не дуэль тебя ждёт, а заострённый кол в ближайшем лесу. Ежели же всё по согласию да по любви… – я с изрядной силой похлопал по плечу Фролова, отчего у него даже подкосились ноги, но не стал договаривать очевидного, вернулся в офицерское собрание.

Внутри меня бушевали странные эмоции. Какого-то чувства собственничества не было, горечи от потери Марты – тоже нет. Я даже как-то переживал теперь относительно того, а умею ли я по-настоящему чувствовать.

Да нет, вопрос ведь был не в этом. А вот свободен ли я для чувств?

Нина… неужели любовь к этой женщине меня будет сопровождать и во второй жизни? Неужели не позволит испытать радость взаимной любви к живому человеку, а не к образу, рождённому моим воспалённым воображением?

Нет, я точно не любил Марту. Я относился к ней как потребитель. Вот теперь приходят на ум мысли, что было бы неплохо мне найти ещё кого-то, с кем бы я мог решать свои некоторые интимные дела. Или всё же к Елизавете Петровне почаще захаживать?

– Господа! Все ли из вас помнят истинную красавицу Марту? – обратился я к офицерам, когда вернулся в трактир.

Краем зрения я увидел вошедшего Фролова. Он мялся у двери, растерявшись и явно не понимая, что ему делать. А между тем я продолжал говорить:

– Так вот, господа, по приезду в Петербург в сваты пойду! Буду Марту просить выйти за подпоручика Фролова! Предлагаю, господа, всем вместе упрашивать сию девицу, дабы у неё не было шанса отказать!

Я решил ни в коем случае не допустить сценария, при котором мог бы сам стать жертвой всего происходящего. Вот что именно меня во всех этих любовных сплетениях беспокоило – это не допустить разговоров, что Фролов отбил у меня женщину. Причём далеко не факт, что я не вернул бы себе рыжую трактирщицу, будь на то моё желание. Так что лучше инициатива будет исходить от меня, что я словно передаю Марту за какие-то особые заслуги своему бойцу. И вот это и будет моей некоторой местью – и Марте, и Фролову.

Может, некрасиво поступаю, но в данном случае ни мой имидж, ни авторитет пострадать не должны. А я ещё буду так отплясывать на их свадьбе, что молодожёны надолго запомнят такого танцора!

– Мохнатый шмель – на душистый хмель. Цапля серая – в камыши, а немецкая дочь – за любимым Фролом в ночь, по родству… прекрасной души! – пел я известный романс из кинофильма, на ходу несколько переиначив.

И та шутливая манера исполнения, что я демонстрировал, также пришлась по вкусу, что называется – зашла публике. Насколько же публика это неприхотливая и не избалованная различными шоу и множеством музыкальных произведений на любой вкус!

А через день, когда, наконец, подошёл наш остальной обоз, возглавляемый хмурым, не скрывающим свою обиду Смолиным, мы отправились в Петербург.

Смолин обиделся, что без него случилось такое веселье, о котором теперь то и дело судачили офицеры, напевая если не сами песни, то мотивы мелодий. Ну да эта обида была несерьёзной и быстро сошла на нет, когда начались суровые будни и вернулись тренировки.

На протяжении всей дороги от Москвы до Петербурга мы обсуждали с Акинфием Никитичем Демидовым будущее наших проектов.

Может быть, это звучит несколько и преждевременно, даже самонадеянно, так как я в нынешнем своём статусе и с финансовыми возможностями вряд ли могу стать полноценным партнёром для Демидова.

Никто не знает, сколько денег у Акинфия Никитича – по этому поводу в обществе бытуют разночтения. Одни считают, что Демидов уже давно миллионер. Другие уверены, что и сам Демидов не будет знать, сколько у него миллионов, ибо сбился со счёту. Как всегда – истина где-то рядом.

Но то, что мы договорились с ним о золоте – факт. Как только начнётся массовая добыча этого металла, я пошлю своего человека к Демидову. И он обещал – пусть и не золотые рубли, но, допустим, дукаты или другие европейские золотые монеты отчеканить будет возможно.

Что-то мне подсказывает, что у Демидова в распоряжении имеется оборудование никак не хуже, чем на монетных дворах Российской империи.

Правильно ли я сделал, что доверился Демидову? Время покажет. Но главным фактором, который может влиять на мнение и моё, и именитого заводчика, является наличие тайны. Она есть у меня – золото Миасса. Она есть у Демидова – серебро Урала.

Золото… Серебро… Как бы это бумажные деньги начать печатать? Вот где погибель всему и одновременно необычайные возможности к развитию.

Глава 3

Я не могу долго находиться на одном месте. Через некоторое время начинают чесаться пятки.

Из кинофильма «Человек с Земли»

Миасс

26 Ноября 1734 года

Кондратий Лапа смотрел на то, как его общинники борются за свою жизнь. Несмотря ни на что, на суровую погоду, шло строительство. Прибывать практически зимой на новое место жительства – это очень опасно. И пусть инструмента было взято такое количество, что поставить дом даже за три дня не составляло особого труда, пусть также были куплены у башкир сразу четыре больших юрты… Всё равно четыре человека, среди которых один ребенок, умерли, замёрзнув.

Но все ждали и верили – придёт светлое и сытное время, растили и лелеяли надежду на будущее. Так что в общине никто не роптал, а все лишь работали не покладая рук. А смерть… К ней отношение было философским, без особого трагизма.

Кондратий Лапа же часто бывал хмур, никак не мог подбодрить своих людей. Ему не удалось выполнить заказ на Татищева, что омрачало настроение. И глава общины был одновременно и рад, но то и дело, проступало огорчение. Глава общины Миасса хотел доказать свою полезность и незаменимость, чтобы Норов не передумал и просто не зачистил бы бывшего бандита.

Сейчас, придя на место и уже определив периметр той земли, которая принадлежит Александру Лукичу Норову, Лапа понял – вот его шанс на хорошую жизнь. Можно сказать, что на почти что и законную.

Ведь стоило только год-два поработать – и Кондратий заимел бы достаточное количество денег, чтобы больше не заниматься грязным ремеслом разбойника. Стоять во главе такой общины, которую сейчас создавал Кондратий – это то, о чём мужчина, как оказывается, мечтал.

А ещё его любимая жена через месяца три должна разродиться. И перспектива – полная семья, крепкий дом и жизнь в согласии со своей совестью – грела и толкала вперёд сильнее и лучше других стремлений мужчины.

Что же касается Татищева… Так просто-напросто не успел Кондратий осуществить акцию. Василия Никитича Татищева внезапно вызвали в Петербург. И вот так сложилась судьба – или Господь Бог хранит Татищева? Но как раз в тот день, когда на вечер было уж приготовлено дело, Василий Никитич и убыл из Тобольска. Узнал об этом Лапа лишь когда первая группа ушла занимать позиции возле дома Татищева, для штурма. Но успел отменить атаку.

В какой-то момент Кондратий думал отправить погоню за Татищевым… Однако, прикрывшись в своих думах волей Господа Бога, который уберег заводчика от возмездия, а на самом деле просто не желая ещё больше оттягивать время от пути к Миассу, Лапа не стал гоняться за Василием Никитичем по степи.

– Голова! – раздался голос одного из ближайших помощников Кондратия, Митрофана Скитника. – Тама до тебя башкирцы пришли.

Кондратий моментально подобрался. Он прекрасно осознавал, что спокойная жизнь в этих местах будет зависеть лишь только от того, насколько ему, как главе общины, удастся договориться с теми, кто жил здесь прежде него – с башкирцами. И без того крайне сложная обстановка в регионе.

Появился еще один фактор – русская община, да в землях башкиров. Если будет между ними вражда – то ничего не получится, ни о каких планах о золотодобычи и думать нечего. Тут бы выжить. А ведь должно получиться! Есть тут золото! Это уже понятно после первого общения с местными.

Кроме того, эти места интересуют и киргизов-кайсаков. Они могут кочевать неподалеку, или забредать своими отрядами даже и до селений яицких казаков [есть примеры, когда кайсаки ходили и до среднего Урала, брали в рабство и казаков и иных и продавали в Хорезме].

И, как это часто бывает на окраинах централизованного государства, все тут враждуют со всеми. Виноватых, или, напротив, невиновных, уже и не сыскать. Корни вражды уходят так глубоко, что и не докопаться до истоков. Степь всегда либо бурлила, либо была под жесткой рукой великих правителей.

И не только Кондратию нужно было сдружиться с местными башкирами, но и им, с появлением новых людей, было очень важно получить дополнительную силу и поддержку. И даже сотня-другая хорошо вооружённых бойцов, тем более по европейскому образцу и с ружьями, может значительно изменить расклады.

Через пару минут, торжественно, даже величественно, в юрту Лапы, после того, как оттуда были временно выгнаны почти два десятка человек, входила делегация башкир. Неизменные подарки, высокопарные слова – все, как и положено на Востоке. И Кондратий понимал такой подход, был во все оружии, даже с подготовленными небольшими подарками.

– Бурхан! Я рад приветствовать тебя! – сказал Кондратий, и толмач тут же перевёл сказанное. – С чем ты пришёл ко мне?

После непременного церемониала приветствия, Лапа перешел к делу. У него не так много времени. А еще, из-за гостей, Кондратию пришлось выпроводить и свою жену, между прочим на холод. Иначе старшина башкир мог и не начать разговор.

– Моему роду недостаёт сена и овса. У нас много мяса, но если не найти корма для лошадей, нам придётся их резать. В степи сейчас никто не продаёт… Все ждут, ждут чего – может быть, начала войны, берегут запасы. Хотя и ходят слухи о том, что удалось договориться, а всё равно не торгуют. Продашь ли ты мне хоть сколько сена и овса? – говорил башкирский старейшина.

Не сказать, что в общине было с избытком и овса, и сена, и других припасов. И как раз-таки мяса было не так много. Думали-то купить коз или баранов у местных жителей. Коз разводить, так как шерсть таких коз, как говорил Александр Лукич Норов, он готов скупать всю. Ну а баранов, есть.

Однако Лапа не спешил предлагать обмен. Это же не он пришел просить, к нему пришли.

– За что ты хочешь покупать? – спросил Кондратий.

– Я знаю, зачем вы пришли сюда. Меня просили очень уважаемые батыры, чтобы я не противился и продал часть своих земель. Так что у меня есть за что купить… за то, зачем вы сюда и пришли, – сказав это, Бурхан сделал знак своему помощнику, и тот положил перед Лапой два увесистых мешочка.

Кондратий, не особо стараясь скрывать своего любопытства, сразу же развязал тесёмки на одном из мешков. Так и есть – золото!

Лапа многозначительно посмотрел на старейшину.

– Отчего же вы, имея золото, не живёте хорошо? – изумившись увесистости мешочков, которые собирались степняки выменять на сено и овёс, спрашивал Кондратий.

Сразу стало ясно, почему они не могут в открытую показывать, что имеют немалое количество золота. Но Кондратий уже и так, быстро подумав, понял причины, зачем нужно скрывать наличие в этих местах драгоценного металла.

Ведь важно не только найти золото – важно им правильно распорядиться, защитить те места, где попадается драгоценный металл.

Что если бы в округе узнали, что в Миассе есть золото? Оказий могло быть масса. Явно местные башкиры считали так, что будет либо полное уничтожение их орды, которая здесь проживала, либо порабощение соседями. Башкиры же и сами могли попробовать оказать сопротивление, в том числе и нанимая отряды других воинов за золото, которое они нашли. Но война… Она не нужна была здешним кочевникам.

Тут и маньчжуры могли прискакать и заявить, что эти земли – их. И джунгары-ойраты начали бы новое наступление на запад. Малый или Большой жусы не остались бы в стороне. Да и другие башкирские рода обязательно бы попробовали подчинить себе не самую сильную орду Бурхана. Или Россия пришла бы большими силами.

Вот старейшина Бурхан и посчитал, что любой путь войны – путь в никуда. Он, как догадался Кондратий, старался поменьше показывать свои богатства. Да и активные разработки золотых жил башкиры не вели. Всё это золото, которое сейчас предлагалось для торговли Кондратию – это были самородки, взятые едва ли не с самой поверхности.

– Я продам тебе часть того, что сам имею! – принял решение Лапа. – Это немного. Но больше ты не найдешь ни у кого. И сделаю я это не только за золото, но и ради дружбы нашей и доброго соседства.

– И я ценю это, Кондра-бей, – отвечал Бурхан, называя Лапу на свой лад, но глава общины уже смирился и с этим именем.

В целом, исходя из количества лошадей, которыми обладала община Лапы, сена и овса было привезено практически на год. Вопрос только в том, что Кондратий намеривался приобрести сотню лошадей у башкир. Собирался купить коней в конце зимы, когда стоимость каждой лошади будет снижена. Но золото… Оно манило. Да и отослать что-то Норову – это уже утвердиться на месте. Александр Лукич будет доволен. А довольный работодатель – это менее требовательный начальник. Ну и менее пристально контролирующий. Ведь не обязательно контролировать то, что и так работает. Так думал Лапа.

– Почему ты решил, что мы ищем золото? – когда помощники старейшины и головы общины пошли в угол юрты решать, что сколько стоит, спросил Кондратий.

– Твой человек, Искандер Норай, приходил к моим людям и спрашивал про блестящие камни, желтые камни. Будто бы мы и не знаем, что есть такое – золото. А потом он ходил возле всех ручейков, откуда женщины берут воду для питья, всё высматривал… Мне было нетрудно догадаться, что именно он ищет, – сказал старейшина, не отказываясь от предложенного чая.

Двое мужчин сидели в юрте, еще двое энергично обсуждали стоимость сена и овса. А за пределами жилища бушевал ветер, разгоняя падающий хлопьями снег. И даже в этой непогоде был слышен стук топоров.

Неподалёку устроились сразу два дома. Скорее, времянки, но они смогут помочь общине пережить зиму. Всё-таки трёх юрт для всех жителей не хватает. А жить в землянках, скорее похожих на шалаши, – это означает ещё больше больных и погибших. И Лапа даже подумывал о том, чтобы частью обменять некоторые припасы, даже орудия труда, которых было сильно с избытком. А у башкир любое железо было в цене, тем более орудия труда. Те же косы-литвинки для местных были уникальным инструментом.

– Ты мне, старшина, всегда говори, если кто из моих людей будет обижать твоих людей. Хорошо ли себя вёл этот… ты его назвал Искандером. Но мы его зовём Александром Матвеевичем Норовым. Так как? – Лапа, скорее, на свой лад поддерживал светскую беседу, пока помощники высчитывали сумму сделки, чем говорил на серьёзные темы.

Меняются ли люди? Вопрос этот спорный, но скорее всего – нет. Но могут меняться их мотивы и убеждения, которые накладываются на всё тот же неизменный характер.

Весьма вероятно, что и Александр Матвеевич Норов, пожив здесь и заживив свои раны, поменял и тот взгляд, коим смотрел на жизнь, смягчив свой авантюрный и энергичный характер. Теперь он изо дня в день работает. Порой по два или по три дня, несмотря на непогоду, несмотря на то, что всё ещё до конца не вылечился, ходит по округе, что-то копается, где-то рассматривает, что-то записывает.

С ним неизменно находится отряд в двадцать человек. Частью это бойцы, которые должны прикрывать деятельность геолога. Но Кондратий был достаточно прозорливым человеком, чтобы не воспользоваться случаем и не подучить некоторых неглупых молодых мужчин из общины в том деле, которым занят был Александр Матвеевич – деле поиска золота. Так что сразу семь помощников было у основного геолога общины.

Он хотел от них избавиться. Но Лапа, получив ранее дозволение, был жестким в отношении Норова. Бить пока не бил. Но в яме Норов-геолог несколько дней посидел на воде и даже без хлеба. Или даже, в воде. Мог и умереть. Бежать же некуда, потому Норов работал.

Сам же Александр Матвеевич до конца так и не понял, почему двоюродный брат, Александр Лукич, оставил его в живых. Лапа же знал о том, что майор Норов почитал научное описание растений, местности, обычаев людей, и пришёл в восторг.

Да и сам Александр Матвеевич прочитал письмо, которое ему адресовал его брат. Ведь когда Александр Лукич Норов уезжал, его брат – авантюрист, вор, геолог… как его ни назови, а он болезным был – всё ещё бредил.

В том письме было написано, что если Александр Матвеевич хорошо сработает, будет продолжать делать то, чем уже занимался – описывая нравы, традиции, обычаи башкир, все те растения, которые он встретит, животных… то эти труды будут обязательно опубликованы, и имя Александра Матвеевича Норова будет услышано в Академии наук.

Конечно, Александр Матвеевич мог бы подумать, что его двоюродный брат несколько преувеличивает свои возможности. Всё-таки секунд-майор – это ещё не генерал. Да и повлиять на членов Академии наук сложно, об их снобизме и зазнайстве легенды ходят.

Но все знают, что майор Норов уже дважды имел общение с императрицей. Да и такой быстрый взлёт в чинах многих заставляет задуматься. Некоторые даже шепчутся, что Норов какую-то там услугу сделал государыне. Никто не называет, какую именно, но все после этого замечания ухмыляются, али и вовсе ржут, как кони.

– Я рад, Бурхан, что мы нашли с тобой взаимопонимание. Если у тебя будут девицы, которые захотят стать христианками, то у меня найдутся мужи, которые захотели бы взять их в жёны по всем канонам, но веры нашей православной, – когда все вопросы по предстоящей сделке были решены, на прощание говорил Кондратий Лапа.

– Сказал бы я тебе, Кондра-бей, что мужи из моего рода могли бы взять в жены твоих женщин, но при принятии ими нашей веры… Сложно все это. Но я не хотел бы иметь тебя во врагах. Не будем затрагивать вопрос веры, – говорил старшина Бурхан, когда уже его помощник подошел сообщить результаты коммерческих переговоров.

bannerbanner