Фаворит 4. Крым наш!

Денис Старый, Валерий Гуров

Фаворит 4. Крым наш!

Глава 1

Прогресс неизбежен, его приостановление означало бы гибель цивилизации.

А. Сахаров

Москва

15 ноября 1734 года

До Казани получилось подняться даже водой, она еще не стала. Хотя наш обоз шёл землёй. Но самое необходимое мы взяли, ну, а уже кони и телеги с нашим добром должны были подойти прямо к Москве с некоторым опозданием.

Можно было и в обозе отбывать. Тем более, что Румянцев даже предложил одну из вполне добротных карет. Но я спешил. Это для других время нынче такое… сонное что ли. То есть, если бы Румянцев промедлил ещё недели три, то он стал бы не в Самаре, а где-нибудь в Нижнем Новгороде или в лучшем случае в Казани. Никто бы его в этом не обвинил, так как природные стихии и передвижение войсковых соединений – весьма ненормированные мероприятия.

И где месяц на переход, не обвинят, что за два добрался. Причем, так во всем. Обещанного три года ждут? Не с этих ли времен поговорка? И это еще Петр Великий людей растормошил, ускорил жизнь.

Я не хотел терять ни одного дня. Напротив, настолько спешил к Москве, что за неделю пути мог преодолеть расстояние, которое в обозе я прошел бы не меньше, чем за полмесяца. Поэтому, когда я приехал в Москву, я чувствовал себя вполне вольготно и довольным собой. И только размышлял, с чего бы это мне начать изменять этот мир.

К Андрею Константиновичу Нартову я не попал ни в первый день своего пребывания в Москве, ни во второй. И не потому, что он меня не ждал. Напротив, он даже присылал своего человека, когда узнал, что я в городе. Заверял, что есть и темы для разговора и для демонстрации мне припасены некоторые изделия.

Вот только я кое-что узнал… В городе находился ещё и Акинфий Никитич Демидов. И я должен был увидеться с этим человеком, обязан был это сделать. Он в моих планах играл немалую роль. Без таких заводчиков я не могу ничего и думать предпринимать. Кроме того, именно на семействе Демидовых Василий Никитич Татищев в своё время и обломал зубы. Так что можно предполагать, что люди эти основательные и весьма полезные для Российского государства.

Однако, просто так прийти к Демидову и сказать, что я хочу с ним поговорить – это моветон. Не совсем красиво набиваться человеку в общество. Как будто бы лишь только мне что-то нужно от него. В таком случае разговор может либо вообще не сложиться, либо в этом разговоре мне будет крайне сложно демонстрировать из себя деятельного человека, с которым можно иметь дело.

А вот якобы случайно прийти к тому же Нартову, чтобы там увидеть ещё и Демидова – вот это именно то, что мне нужно было. Так что я узнал, как и когда Демидов ходит к токарю Петра Великого, насколько сильно он с ним бражничает, видимо, вспоминая былые времена. Ну, и что-то они там всё-таки создают или о чём-то советуются.

– Александр Лукич… – встречал меня на пороге своего дома Андрей Константинович Нартов. – Я уж было дело подумал о том, что чем-то вам не угодил. А чего же вы только на третий день своего пребывания в Москве решили меня посетить?

Андрей Константинович был немного во хмели, наверное не с самоваром сидят они с Демидовым. Самовар! Оттого и не особо у него получалось сдерживать свои эмоции. Впрочем, подобный вопрос говорил мне о многом, прежде всего, для меня хорошем. Получается, что Андрей Константинович Нартов ожидал меня. А, значит, в наших деловых отношениях я уже точно не ведомый и могу во многом на равных говорить с самим токарем Петра Великого.

– Андрей Константинович… Служба, видите ли… Я должен был доложиться премьер-майору Московского батальона Измайловского полка… – начал я выдумывать различные отговорки.

Проще всего всегда закрываться службой. Вот только в батальоне я не нашёл командира. Две роты московских измайловцев уже отправились в Киев для участия в формировании русской армии. Ну, не говорить же мне Нартову, что я его не посетил только лишь потому, чтобы увеличить вероятность одновременно встретиться у известного инженера и токаря с не менее известным заводчиком.

– Если я сейчас не к мест, то приду позже, – поспешил сказать я, состроив некоторую толику обиды.

– Да нет же! Я весьма рад нашей встрече, – словно опомнившись, говорил Нартов. – Токмо, с вашего позволения, мне нужно было бы и спросить ещё одного человека, который нынче у меня в гостях.

Я доброжелательно улыбнулся и показал жестом, что Андрей Константинович может вернуться в свой кабинет и спросить. А кого именно спросить, я уже знал.

Уже через минуту я знакомился с Акинфием Никитичем. Это был мужчина основательный, русский, я даже сказал бы, что былинный мужик. Только бы мужиком его не назвать…

Высокий, с необычайно широкими плечами, с большой овальной головой, на которой парик держался словно на коне второе седло – несуразно. Да и платье по европейскому образцу выглядело на Акинфии Никитиче как-то неправильно, неестественно. Ему бы кафтан допетровский, а не узкий камзол.

А ещё руки… Это были натруженные руки, мозолистые, огромные лапищи. Думаю, что, если практически кто угодно из тех людей, что я видел в этом времени, попал бы под удар этой – не руки, а кувалды, – то смертельный исход бедолаге обеспечен.

– Рад познакомиться, господин Норов. Андрей Константинович, словно та муха жужжащая, о вас немало говорил, – пробасил Демидов. – Что же вы так… Уже который день, а не ко мне на знаемство, ни к Нартову?

Да, манеры у легендарного заводчика ещё те! Впрочем, а чего ещё ожидать от ремесленника, который уже в сознательном возрасте как уехал на Урал со своим отцом строить заводы, так наверняка и редко оттуда показывался? А с кем там, на Урале, ещё разговаривать и манерничать? Тем более, когда Демидов в тех краях – истинный хозяин. И даже Татищев уже не влезает в дела Среднего Урала, всё больше интригуя на юге.

Хотя, помнится мне, когда Александр Данилович посещал Демидова… Да и с царём, с первым русским императором Петром Алексеевичем, Акинфий Никитич должен был общаться. Но что один – Меньшиков, что другой – не смотри, что император, также особо манерами не страдали.

Отсюда, через десять лет после смерти Петра Великого, отчётливо видно, что, несмотря на то, что в России начали внедряться европейские порядки, общество всё ещё оставалось во многом грубым. Это только новое поколение, взращённое на ниве петровских преобразований… Вот эта молодёжь уже манерничает и задаёт тон в поведении.

– Не смел напрашиваться в гости к вам, господин Демидов, – ответил я.

Акинфий Никитич посмотрел на Нартова.

– Ты ж говорил, что свой он. А тут манеры ентие, как хфранцуз какой, – опять грубил Демидов.

– Да свой он, Акинфий Никитич, свой. Воно ты какой медведь. Кого хош спужаешь! – рассмеялся Нартов.

– Да и сами вы, Александр Лукич, как я посмотрю, не изнеженный. Силен! – прокомментировал мой внешний вид Демидов.

– Ну так не лаптем щи хлебаем! – вставил и я свои «три копейки».

– Вот, господа, други мои, – задорно, и наверняка не только от того, что слегка захмелел, но и от радости присутствия гостей, говорил Андрей Константинович Нартов. – Сладил я то, что просили вы, Андрей Лукич. Сладил, да стряпухе своей дал попользовать… Я уже приказал…

Потом Андрей Константинович Нартов погладил свой живот, будто бы в предвкушении какого-то величайшего яства. А я понял, что он имеет в виду. Мясорубка. Самая примитивная, как казалось в будущем, конструкция воплотилась в жизнь и в этом времени.

– Можно ли мясорубку производить великим числом? – поинтересовался я у Нартова.

Токарь Петра Великого в отрицании покачал головой.

– Вещица сия не столь сложна, но каждую деталь к ней выточить потребно, подогнать. И токарь тут нужен ладный, с руками, – явно с большим сожалением говорил Нартов.

Вот так, казалось, и рушатся мечты! Я-то хотел, чтобы мясорубки вошли прочно в обиход русских поваров. Чтобы котлетки по-русски стали своего рода брендом. Ведь сколько ни руби мясо, но прокрученное оно всегда нежнее. Да и в целом наличие фарша, прокрученного через мясорубку, создаёт условия для принципиального скачка в развитии кулинарии.

И не стоит недооценивать это изобретение. Все изобретения, связанные с едой, могут по своей значимости поспорить разве что с военными. Ведь если убрать всевозможную шелуху жизни, то человеку нужны, по сути, только три вещи: одежда, жильё и еда. И без всего этого человек уже не может обходиться. Вопрос только заключается в качестве всех этих трёх важных компонентов жизни любого человека.

– О чём, господа, слово держите? – громоподобно спросил Демидов.

Андрей Константинович Нартов принялся с упоением рассказывать про мясорубку. А потом… с упоением же рассказал и про прядильный станок. То ли у этого человека нет понятия государственной тайны или даже коммерческой тайны, то ли в этом мире и вовсе не принято скрывать что-то важное, что не касается Императорского двора.

Я пробовал показать жестом или мимикой, чтобы Нартов прекратил и рассказывать, и показывать устройство прядильного станка. Ведь у нас были раньше договорённости, что он будет молчать…

– Да будет вам, Александр Лукич. Не вините Андрея Константиновича в том, что он столь увлечён, что рассказывает мне о вашем совместном с ним изобретении. Вероятно, он делает это ещё и для того, чтобы я понял, что вы не лишний человек в нашем обществе, – Нартов не заметил моих расстройств, а вот Акинфий Никитич Демидов увидел. Мужик-мужиком, но уж точно не лапотный. Хитрый, слушает, замечает каждый жест, как и поведение Нартова анализирует.

Бывает такое в жизни: начинаешь с человеком общаться, а потом понимаешь, что он скотина. Ну, раздражает во всём, бесит. И можно и дальше общаться с этим человеком, тем более, когда он принят в обществе, и большинство его ценят, находят его интересным.

А бывает и по-другому. Посмотрю я на Акинфия Никитича и понимаю, что он – один из немногих людей, которые действительно работают, которые куют будущее Российской империи.

Ведь резкий подъём России после Петра – это, на мой скромный взгляд, не столько из-за великой мудрости правителей или даже самоотверженной работы чиновников. Это благодаря экономической мощи Российской империи, которая ковалась, прежде всего, на Урале.

Конечно, сельское хозяйство играло большую роль, но без промышленности, без производства в огромном количестве пушек и ядер, не смогли бы мы удачно воевать с турками, побеждать в Семилетней войне.

А ещё я знал одну тайну Акинфия Никитича Демидова. И в моей голове созрел ещё один план сотрудничества с этим человеком.

Дело в том, что Демидов чеканит собственную монету и занимается добычей серебра, что, как я уже неоднократно говорил, карается очень строго в Российской империи. Перед собой сейчас я видел человека, который при всей своей неоспоримой значимости для Российской империи был бы казнён без сомнения, если бы императрица узнала, что у себя там, на Урале, делает Демидов.

Сейчас это ещё не столь очевидно, хотя я уже замечал некоторую разницу в монетах. Есть монеты, которые качеством реально намного лучше других. И эти качественные монеты меньше распространены. Возможно, так и есть, и они сделаны где-то в подвале одного из заводов Акинфия Демидова. Да и историки будущего доказали, что всё-таки заводчик занимался и добычей серебра, и чеканкой собственной монеты.

– Вот, господа! – воскликнул Андрей Константинович Нартов, когда на большом подносе нам принесли котлеты.

Я усмехнулся… Что-то мне подсказывает, что как минимум один покупатель на мясорубку у меня уже есть.

Всего же изделий пока было сделано двадцать. И говорить о том, что промышленное производство мясорубок вообще возможно, не приходится. Значит, нужно делать так, чтобы мясорубка стала неким эксклюзивным товаром. А лучшей рекламы подобного приспособления для кулинарии, чем угощать гостей тающими во рту котлетами, и не придумаешь.

– Господа, когда будете в Петербурге, то не забудьте, пожалуйста, посетить одно чудесное заведение, совладельцем которого я являюсь, – я приподнял на вилке котлету, посмотрел на неё. – У вас удивительная стряпуха, Андрей Константинович, но в моём ресторане я хотел бы вам показать, какие невероятные кушанья может сделать мясорубка.

Мы поели, потом выпили венгерского вина. Отказываться выпивать я не стал. Учитывая то, что я сейчас в компании с настоящими русскими мужиками, в том понятии, которое я вкладываю в это слово, отказ от совместного распития мог бы быть воспринят не совсем позитивно.

– Как же так происходит, Александр Лукич, что когда с вами, но не смотрю на вас, так представляю перед собой мудрого и седого старика, но как только открываю глаза или устремляю на вас очи свои…, но вы же молод! – не унимался Демидов, в очередной раз говорил о том, что я не соответствую своему внешнему виду и тем, какие мысли озвучиваю.

А ведь я подумал… подумал… потом ещё немного поразмышлял и пришёл к выводу, что одно военное изобретение было бы неплохо дать Демидову на рассмотрение. И не только Демидову. Акинфий Никитич может поставить ведь производство предлагаемого мной оружия на поток, а вот пробные образцы – три-четыре единицы – мог бы подготовить мне в ближайшее время Нартов.

– Господа, есть одно изобретение, которое могло бы изменить ход любого сражения и ещё больше прославить армию Российской империи, – сделал я такой пафосный заход перед объяснением сути моего изобретения.

Конечно же, не моего. Однако та пушка, которую я хотел бы создать на двадцать лет раньше, чем в иной реальности, носила имя известного мне человека. Речь идёт о «шуваловском единороге».

– Эх, Василий Дмитриевич Корчмин почил… Вот то, что вы нынче рассказываете про конусную камеру в стволе пушки, – слово в слово говорил друг мой и соратник Василий Дмитриевич Корчмин, – сказал Андрей Константинович Нартов, и мы все перекрестились, я, правда, с некоторым опозданием.

Вот тебе бабушка и Юрьев день! Я тут искренне думаю, что до создания единорога – гаубицы, которая своё веское слово скажет даже во времена Наполеоновских войн, – ещё есть время. Уверен был, что никто до этого ещё не додумался. А тут выходит, что был некий Корчмин… Почему «некий»? Это был великий человек. Это изобретатель, и ревизор-фискал, и, видимо, предприниматель, один из ближайших соратников Петра Великого. Вот только я не знал, что именно он первым изобрёл и доказал эффективность конусообразной каморы заряжания ствола.

Тогда у меня возникает резонный вопрос, а что же тогда изобрели инженеры Шувалова? Или они просто соединили воедино некоторые изобретения, что были сделаны их предшественниками?

В голове была фраза: отец – не тот, кто родил, а тот, кто воспитал! Вот и я того же мнения. Корчмин, сейчас я в этом уже не сомневаюсь, изобрёл конусообразную камору. И условно он – биологический отец этого изобретения. Но вот настоящим родителем будет тот, кто доведёт орудие до серийного производства.

– Такие пушки нам нужны будут в большом количестве! – практически чеканя каждое слово, говорил я, уже не обращая внимания на некоторые подозрения из-за того, что я презентовал чужое изобретение.

– Были ли вы знакомы с господином Корчминым? – Нартов всё равно пробовал допытаться у меня, не украл ли я идею.

– Прошу вас, Андрей Константинович, не обвинять меня. Сия приспособа, нынче я говорю о конусной каморе, очевидна и могла прийти в голову кому угодно. Завтра же я принесу вам мои чертежи, вы спокойно удостоверитесь в моей правоте, – сказал я, а Нартов стал открещиваться, уверять меня, что он ничего такого плохого не имел в виду.

– Всё, будет бражничать! Вельми важные разговоры почалися! – после некоторых раздумий пробасил Акинфий Никитич Демидов. – Поутру завтра прошу вас, господа, в мой дом прийти. А ещё…

Демидов усмехнулся, встал из-за стола, за которым мы сидели и где я небрежно, сломав уже два пера, чертил конусообразные каморы. Он приоткрыл дверь.

– Егорка, тышшу! – выкрикнул Демидов, повернулся к нам и вновь усмехнулся.

И всё-таки Акинфий Никитич не идеальный человек. Вот этим заходом, когда его человек принёс мешочки с серебряными рублями, а Демидов их небрежно кидал на стол, уральский заводчик несколько подпортил моё впечатление о себе.

– Три мясорубки покупаю! А ещё два станка прядильных. Тыщи хватит? – объяснил свои действия Демидов.

Но при таком раскладе не так всё плохо. Ещё бы менее вызывающе со Среднего Урала совершал свои покупки. Это как, наверное, в магазине будущего прийти покупать большой телевизор и кинуть деньги в лицо менеджеру-продавцу. По факту, не сказать, что так уж сильно пострадает продавец, скорее, он даже приобретёт, если получит премию от продажи дорогого товара. Но осадочек останется.

Однако, как ни хотелось указать на не совсем правильное поведение Акинфию Демидову, это тот случай, когда стоит сдержаться, чтобы хоть что-то вышло из задумки.

Если всё-таки удастся убедить Акинфия Никитича в том, что в армии в обязательном порядке начнут покупать пушки, которые также в это время могут называться «единорогами», то Россия уже через год, может быть, через два, начнёт получать новейшие образцы вооружения, которые могут сыграть важнейшую роль на поле боя. И стать для противника крупной неожиданностью.

Ну, а тот, кто ошеломил противника, – уже наполовину его победил!

Глава 2

Самое большое несчастье, которое постигло человека – это изобретение печатного станка.

Бенджамин Дизраэли

Москва

17 ноября 1734 года

Нужно ли упрашивать кота съесть рыбку? Я про нормального кошака, а не этого городского, избалованного различными кормами. Порядочный кот всегда спросит: эту давай, а где ещё можно раздобыть такой рыбы?

Вот именно такие ассоциации у меня вызывал разговор с Акинфием Никитичем Демидовым. Я ему про пушку-единорог рассказываю, а он уже отмахивается, мол, чертежи есть, ничего нового он сейчас не услышит, нужно исполнять задумку в металле. И сам смотрит такими глазами… жадными, фанатичными… Мол, дай еще изобретений, которые могли бы принести прибыль!

Я уже заявил, что единорог – это не единственное, что может быть востребовано в русской армии и на флоте, и что я могу нового привнести в артиллерию. Понимая, что у меня не будет постоянной возможности ходить и консультироваться, ежемесячно что-то предлагать Демидову, конечно же, я собирался сразу и по максимуму отработать с этим, без сомнения великим, человеком.

В стороне, в углу огромной комнаты, словно ребёнок, насупившись и обидевшись, сидел Андрей Константинович Нартов. Изобретатели – они такие, словно дети. И если результат их дел и фантазии не принимается обществом, да ещё немедленно, прямо сейчас не приходит слава, то наступает серьёзный психологический стресс.

А Демидов жестко, без даже намека на сглаживание углов, раскритиковал картечницу Нартова. Нет, Акинфий Никитич не был военным, чтобы дать квалифицированную оценку эффективности оружия. Но вот в деле производства понимал может быть и лучше любого человека в России. Картечница Нартова очень сложна в производстве.

Хотя… я ещё разок пристально посмотрел бы на это изобретение вживую и провёл бы испытания. По сути, то, что сделал Нартов – своего рода пулемёт. Шестнадцать, а может быть, и тридцать два заряжённых ствола располагались кругом. И солдату достаточно было вращать этот круг и выжимать спусковой крючок при помощи немудренного механизма. В каждом стволе могло быть до десяти картечин. Итого залп конструкции достигал и полутысячи стальных шариков, и даже больше.

Вот, как об этом вспоминаю и рассказываю, так кажется, что просто уникальное изобретение сделал Андрей Константинович Нартов. Стал родоначальником целого направления в оружии. Однако, согласно присказке, гладко было на бумаге, да забыли про овраги.

Это орудие – также и весьма габаритное. А при наличии множества кремниевых замков оно будет подвергаться постоянным поломкам и потребует столь тщательного ухода и обережения, какие ещё не приняты в этом времени. Возникал ещё один вполне резонный вопрос: зачем нужна эта картечница, если картечь можно зарядить в простую пушку, более дешёвую в изготовлении и понятную в использовании?

И мне очень не хотелось задвигать весьма прогрессивную идею Нартова, но она пока, к сожалению, не особо жизнеспособна. Но будет же и картечница Гатлинга, и многие-многие другие предтечи к современным для моего будущего пулемётам.

– Какие красивые рубли вчера вы дали нам, Акинфий Никитич, – когда основные споры по поводу оружия закончились, и когда у меня получилось оказаться наедине с Демидовым, я попробовал прозондировать почву и для другого своего вопроса.

Нартов отправился на кухню требовать вновь мягких котлет из фарша. А я уличил момент и решил серьезно поговорить с Демидовым.

– А что в рублях тех не так? – попытался состроить удивление Демидов. – Разве же они не из серебра?

Да всё в них было не так! Прежде всего, что они были не те, не похожи на собратьев, выпускаемых на монетном дворе в Петербурге, в Петропавловской крепости. И на вид эти кругляши более аккуратные. И, конечно, без экспертизы сложно говорить, но будто бы в рублях, которыми так лихо разбрасывается Демидов, может быть и больше серебра.

– Позволите ли вы, Акинфий Никитич, высказать мои некоторые соображения на тему добычи серебра и золота в России? – спросил я и тут же ощутил на себе цепкий взгляд Демидова.

Может быть, он университетов и не заканчивал, но от природы обладал ярким умом и догадливостью. Тут я рассматриваю его монетки, здесь же говорю о добыче драгоценных металлов в России. Сложить два плюс два не так и сложно.

– Ты что, майор, нешто сказать мне желаешь? – прошипел Демидов, нависая всей своей огромной массой надо мной.

И я выпрямился, показывая, что, пусть Демидов и немного крупнее меня, особенно в ширину, но уж явно не настолько превосходит меня в статях, чтобы давить физическим превосходством. Ну, а по поводу психологического превосходства… так и его у Демидова надо мной нет.

– Не будем забываться, господин Демидов. Стоит ли грубить нам? Я не враг вам, Акинфий Никитич, да и тайны умею беречь. И своей поделиться тайной могу, коли и вам довериться позволите! – пристально и серьёзно глядя прямо в глаза Демидову, говорил я.

Мы оба немного помолчали, буравя взглядами друг друга.

– Чтобы вы понимали, Александр Лукич, давеча, совсем недавно, у одного из моих заводов были найдены серебряные жилы. Вот еду – как бы об этом радостном событии доложить её величеству! – с явным разочарованием сказал Демидов.

А я вот уверен, что он уже не один год, может быть, и года три, чеканит собственную монету. И только сейчас, возможно, даже лишь в ходе нашего разговора, решил доложить Анне Иоанновне о найденных серебряных залежах. А тут даже я, который явно не должен ничего о серебре Демидова знать, недвусмысленно намекаю ему. Да чего там, почти в открытую говорю!

– Если бы я, Акинфий Никитич, нашёл богатые золотые жилы… да было бы желание употребить всё это не только для своего обогащения, но и для величия России? – сделал я очередной заход, практически уже прямо озвучивая своё предложение.

В комнату, где мы оставались одни с Демидовым, вернулся Нартов. Разговор сразу же прекратился. Что уже говорило о том, что я попал прямо в точку. И теперь нужно лишь время, возможно, день или два, чтобы Демидов всё это обдумал, проанализировал моё поведение, понял, что я – не какой-то засланный казачок, должный его спровоцировать. Ну и согласился на моё предложение.

Это было бы идеально. Община Кондратия Лапы добывает золото, может быть, даже и Демидов кого-нибудь пришлёт к нему на усиление. Это золото переплавляется в монеты… и всё. Вполне официально можно после этого использовать золотые кругляши. Сложно представить, что найдётся эксперт, который докажет, откуда именно это золото, из которого сделаны монеты.

* * *

Москва

19 ноября 1734 года

– Господа, пусть мы и недолго служим, но вы все становитесь мне словно семья! – провозглашал я тост на наших офицерских посиделках.

На втором часу офицерского собрания роты можно уже и такие речи произносить, чтобы все пропитались корпоративным духом.

В целом я стараюсь, чтобы в моей роте была дисциплина, порядок, трезвость. Но если людям не давать хотя бы раз в месяц расслабиться, переключиться, то так недолго и до нервного срыва, или, возможно, мыслей о бунте. Пусть знают, что есть служба, но я нормальный человек, не узурпатор, не тиран. Могу и отдыхать, но, конечно, чаще работать.

Кроме того, мы же русские люди, потому для нас лучший «клей» в коллективе – совместное празднование чего-либо. Ну или хмельное застолье по какому-нибудь поводу, пусть даже и без оного. Важно только нащупать ту линию, красную черту, где панибратство начинает одолевать субординацию.