Я есмь дверь…

Отец сказал Ване:

– Сходил бы ты, проверил наше, целое ли оно.

Но Ваня точно знал, что оно целое и не пошел смотреть. А к Фросе пришел милиционер с собакой, только собака на выходе из барака след потеряла и кидалась на всех, кто был рядом. Оставалась загадка – куда мог сунуться преступник в такой буран? Или в сугроб, или на небеса. После разборок стало понятно, что тот лихоимец вроде как свататься приходил, а сам хвать коробку и бежать. Видимо, хотел где-то на спирт поменять, чтобы сватовство было веселей. А так как он до утра не явился, то Фрося заявила на него, как на грабителя. Батяня выпил еще рюмку и совсем размяк. Мама всегда ему пьяному стелила на пол. Вот и на этот раз так же получилось. Быстренько его уложили, мама размотала ему портянки. Ноги были белые, прелые и вонючие.

* * *

Час прошел, и пришла команда запускать двигатели соответственно в порядке очередности. Человек во френче сообщил драконам о боевой готовности вылета. Теперь те знали до минуты, когда «Железный кулак» начнет движение по траектории, ими очерченной.

Все прошло по протоколу. Огромный самолет чуть дрожал и вибрировал, готовясь прыгнуть в стратосферу матери-Земли. Так и случилось. 3М плавно, как это умеют делать только большие самолеты, оторвался от бетонного покрытия и, дымя всеми четырьмя двигателями, стал набирать высоту. Его никто не сопровождал, видимо опять же из соблюдения тайны миссии. После того как набрали максимальный потолок в 14 тысяч метров, до заданной точки оставалось лететь около двух часов. Экипажу уже стало понятно, что полет проходит не на Новую Землю и не на Семипалатинский полигон, а что летят они в сторону Европы, где сейчас война, а это ни для кого тайной не было.

Иван огласил экипажу самим же им придуманное полетное задание. Надо было приготовить все парашютное оборудование с учетом кислородного обеспечения для эвакуации с высоты четырех тысяч метров. Это тоже никого не удивило, все быстро и умело все исполнили и даже опробовали эвакуационный люк.

Сейчас полет проходил точно по утвержденному плану, и вносить какие-то коррективы было еще рано. Через час Иван стал менять эшелон полета, приводя его к четырем тысячам метров. Это не входило в план задания, но увидеть этот маневр с земли никто не мог. Иван подал команду экипажу покинуть самолет, по его расчету они должны были коснуться земли где-то между Минском и Брестом, в районе Столбцов. Отсюда он летал бомбить Берлин в мае 1944-го года. Экипаж так и молчал, и только майор, самый старший по званию и возрасту, взял командира за руку и негромко сказал:

– Что бы ты ни решил сделать, генерал, помни, что мы с тобой.

Три фигурки быстро превратились в точки. Прыжок был затяжной, Иван не видел, как раскрылись парашюты, да и видеть не мог. Он уже сидел в кресле командира и изучал планшеты с картами. Все получалось, экипаж был десантирован на территорию своей страны. Теперь он остался один на один со всем миром и самим собой. Он доложил по связи, что все идет согласно плану, а к заданному району он подойдет с небольшим опозданием по времени. После чего он отключил рацию и стал опять забираться на свой рабочий «потолок» – 14 тысяч м. Машина была очень послушная, и было впечатление, что она с ним заодно.

* * *

Его барачный друг и одноклассник Сашка сидел на своем крыльце в ожидании, и хотя был тоже в рваных валенках, но зато на нем поверх всего была повязана шаль с большим узлом на спине. Сашка всей мимикой и жестами показывал, что он готов к приключениям. Ребятам надо было в штаб Красной Армии, но почему-то тоненькая корочка льда на входе в лабиринт была сломана, и лаз был покрыт серебристой изморозью. Иван полез первым и, не успев проползти даже пары метров, вдруг уперся головой в подошвы кирзовых сапог. Тоннель был обвален, и было ясно, что под обвалом человек. Пацаны кинулись в барак. По причине воскресенья на общей кухне было много народа. Завал быстро разрыли лопатами и нашли того самого жениха-злоумышленника. Окоченевшими руками он прижимал к себе коробку с той самой серебряной дрянью, которую ему кто-то пообещал на спирт поменять. Прибежал участковый с собакой, которая опять пыталась кусать всех подряд. Фроська нарочито плакала, а милиционер все допытывался у нее, зачем этот гражданин полез в эту дыру? Она, похоже, не знала ответа на этот вопрос, а может, знала, но лукавила. Если бы в ночь не задавило этого страждущего, то днем задавило бы пацанов. Фроське тут же вернули ее сокровище, и у нее опять появился шанс послать кого-нибудь обменять тот предмет на бутылку с голубенькой этикеткой, по цене 6,54.

У пацанов обломилось со штабом, но они из опыта знали, что корка опять скоро нарастет, а то, что там можно задохнуться в случае обвала, их не пугало. Это была территория по их габаритам и возрасту. И сейчас они просто кувыркались в снегу под ярким солнцем. Даже в снежки было не поиграть: снег был пушистым, рыхлым и совсем не лип к рукам. Вороны это чувствовали и расхаживали по барачной помойке без всякой опаски и стеснения. Пацаны быстро вымотались и разошлись по домам сушиться. Завтра с утра в школу надо было готовиться.

* * *

У драконов шкура пошла буграми, когда пришло сообщение, что трое из четырех членов экипажа «Железного кулака» задержаны Минской комендатурой. Они не дают никаких пояснений, ссылаясь на секретность задания. Дальше еще хуже: борт не выходит на связь и, по расчетам наземных служб, он уже находится за пределами СССР. Картина становилась страшной. Если тот рулевой сошел с ума, то в ближайшее время можно ждать чего угодно. События стали развиваться по каким-то своим траекториям, не зависящим от воли и прихоти драконов.

А рулевой в полном спокойствии сидел в кресле командира корабля, со скоростью 900 км в час на высоте 14 тыс. м двигался к границе страны социалистического содружества и вез им двух нежданных гостей весом по 6 тонн каждая. Ему вдруг вспомнилось начало войны, июль 1941-го года, когда он в должности командира бомбардировочного полка сам воевал на СБ, который считался передовой моделью в 30-х годах, но уже к 1941-му году сильно устарел. «Мессершмитты» их легко сбивали. Из-за недостатка своих истребителей приходилось вылетать на бомбежку без прикрытия, чтобы хоть как-то замедлить продвижение врага.

Над переправами через Западную Двину его самолет был атакован, он загорелся и стал терять высоту. Ценой огромных усилий ему удалось посадить горящий самолет. Сам он был ранен, а штурман и радист убиты. Так Иван оказался на уже захваченной территории и был вынужден уходить от погони. Летчиков бомбардировочной авиации фашисты ненавидели, равно как и снайперов, и за каждого плененного летчика получали награды и отпуска. Только на третий день ему удалось встретить в лесу окруженцев и выйти вместе с ними к своим.

Оказалось, что они в этот вылет очень хорошо отбомбились по немецким переправам, и его снова наградили серебряной звездой. Это была четвертая по счету, а пятая будет позже – за Кубань. Но сейчас уже стало понятно, что шестой не будет никогда, а будет травля, да еще и с собаками, как тогда, в лесах Белоруссии в лето 1941-го года.

* * *

Мамы дома не было, похоже, отец денег получил, и мама пошла по уже пробитой тропе в магазин. Всегда было правило – с получки или аванса покупать что-то вкусное. Вчерашняя бутылка «Московской» была допита досуха, но, вопреки традициям, стояла пустая на столе. Возможно, ее вид как-то ублажал горящие внутренности отца. Глядя на нее похмельным взглядом, он, вероятно, думал, где найти собутыльника, ведь наверняка из полученных командировочных припрятал заначку. Как отец любил говорить:

– Воскресенье – не тот день, в который должно сидеть дома.

Но мама как-то быстро обернулась и принесла ему бутылку красного не то вермута, не то портвейна. Того самого, что дешевое, но торкучее. Отец сразу оживился и стал резать колбасу местного производства, которая в нашем доме тоже была только с получки. А Ване мама принесла абрикосов в жестяной, примятой, слегка тронутой ржавчиной банке и кулек ирисок «Золотой ключик». Ваня снова вспомнил свой утерянный сребреник и совсем было собрался исповедаться. Но вот только мама из своего сиротского кошелька достала две блестящие монетки достоинством в 20 копеек и положила на стол.

Из разговора родителей стало понятно, что эти монеты, как выразился отец, с серебром и рядом не валялись, а все, что говорилось – было болтовней и провокацией, запущенной врагами нашей родной советской власти. На отца, бывало, нападало, что он и пьяный начинал вспоминать о своем членстве в рядах, и тогда его уже остановить было невозможно, и он мог пить по три дня, а то и неделю. Отцу, похоже, опять спать на полу, а ему всего 35 лет, а маме и того меньше – 30. А Ване уже восьмой год, и только-только наступил 1962-ой, и советской власти исполнялось 45 лет.

Мама всех накормила, в том числе и курочек. Они сегодня увидят солнце в своем окошке с треснутым стеклом. А папа, немножко еще посидев, забрал оставшиеся полбутылки, плотно запечатал пробкой, свернутой из газеты. Он не мог без собутыльника и собеседника. Будучи пьяным, он очень страшился одиночества. А Ваня начал собирать портфель: завтра на учебу. Тут же он поймал двух полусонных мух на раме для своего макропода. Мухи были толстые и блестящие.

* * *

Драконы чуть поуспокоились, когда на советской базе в Венгрии на РЛС обнаружили 3М на высоте его предельного потолка в 15 км. Он заходил на большой круг над Будапештом. Это соответствовало их плану, что успокаивало. Но такое состояние продолжалось всего 20 минут, пока не пришло сообщение, что борт не пошел на полный круг, а лег на обратный курс в сторону государственных границ СССР. Там запрашивали о своих действиях в отношении этого самолета. В теории его мог достать как новый МиГ-17, так и МиГ-15, но ответ Москвы был категоричным «Не приближаться»! А тех, кто будет иметь такие намерения, независимо от государственной принадлежности – уничтожать всеми доступными средствами.

Ситуация явно выходила из-под контроля. Срочно доставили из Минска трех десантированных членов экипажа, но они, похоже, ничего не знали о планах мятежного генерала, а лишь подтвердили, что тот в одиночку сможет управлять самолетом.

Драконов трясло и подкидывало. Если получится, что курс самолета будет даже в сторону Москвы, его придется в срочном порядке ликвидировать, а что может за этим последовать, никто не знал. Ученые хмыкали и пожимали плечами в знак того, что при такой игре РДС-37 могли повести себя непредсказуемо, что обещало ужасные последствия. Придуманный ими «железный кулак» по определению одного из драконов вдруг превратился в обезьяну с бомбой. Затребовали полный доклад по этой самой «обезьяне», но там было все как надо: без рода и племени, детдомовский, всем обязанный партии, да и имя у него – Иван Иванович. На что главный дракон высказался категорично: мол, это те самые русские Иваны, которые родства не помнят. Это единственное новое, что можно было добавить к психологическому портрету генерала. Резолюция была такая: «как бы ни сложилась ситуация, везде-везде вычеркнуть этого самого Ивана и вымарать из живых». Его не должно быть ни в историях болезни, ни в историях награждений и выдачи званий. Ничто не должно было напоминать о том, что этот человек вообще существовал. А если случится так, что его пленят живым, то без всяких сантиментов повесить.

Вот такую встречу готовила ему родина, и Иван это понимал. Как и вилки с ложками, термоядерные бомбы были статусом, и у них была своя карма. Но Иван не собирался бомбить драконье логово, он прокладывал курс на пять с половиной тысяч км от венгерской границы на восток. В то место, которое ему было знакомо по службе – Усолье-Сибирское, авиабаза «Белая». Там когда-то он служил, в расквартированной 31-й тяжелой бомбардировочной дивизии 30-й воздушной армии. Совершив оттуда большое количество вылетов, он знал все подходы и выходы.

* * *

Ванечка накормил свое хозяйство. Гуппешка плавала раздутая – наверное, опять родит. Но детенышей ее он никогда не видел, их, похоже, съедали. Отец заявился уже очень поздно и сильно подраненный. Ночью, когда Ваня встал, ему пришлось перешагивать через отца, спавшего на полу; он был только наполовину разутый. А утром мама его, как положено, пилила, одновременно собирая ему котомку на работу. Она встала рано и что-то успела приготовить. Вид у отца был очень удрученный, он старался как можно быстрее уйти из дома. Вероятно, будет снова искать как здоровье поправить, но лишь бы до работы добрался. Он ушел.

На улице было тихо, как вчера днем. Мама гладила Ване пальтишко, а он сидел и с упоением ел гречневую кашу с тушенкой, да еще и с хлебом, который, согласно своей хлебной природе, начал чуть подсыхать. Мама его ловко одела как, наверное, только мама умеет одевать. Он взял свой портфель с привязанным к нему мешочком с сандаликами и тут вспомнил, что чернила закончились. Достав чернильницу, налил немного из бутылки школьных фиолетовых чернил и измазался, конечно. Пока мыл руки, мама с него взяла обещание, что уж в этой четверти он будет стараться. На улице еще не совсем рассвело, но тропинка была со вчерашнего дня протоптана. Снег уже чуть спрессовался, и идти было вполне сносно. Ваня добрался до барака в надежде, что друг выйдет, и они пойдут вместе. Но того не было, и он двинулся один.

На торчащем из сугроба столбе, обмотанном ржавой колючей проволокой, сидел ворон и всем своим видом пытался показать, что он совсем не певчая птичка, а стервятник.

Друган уже был в школе. Теперь он его ждал, чтобы раздеться вместе. Пока они вошкотились в раздевалке, тот рассказал, что подслушал у взрослых в бараке. Оказывается, что замерзший мужик прятался от другого, тоже как бы жениха Фроськи, так вот его в «штабе» и завалило. Оказалось еще, что крысы ему погрызли нос и уши. У тети Фроси вечером опять были то ли поминки, то ли сватовство, но все закончилось дракой, и опять пришел участковый с собакой, а та что-то унюхала в помойном ведре и перевернула его. Вроде как били собаку, и участковому досталось, кто-то приложил его утюгом.

Учительница рассказывала о природе, и тут, заметив, что Ваня болтает, спросила его, какую ночную птицу он знает. Ваня тут же нашелся и ответил:

– Ворон! – и добавил, – потому что он питается и живым, и мертвым.

Учительница не стала комментировать.

* * *

Еще рядом с авиабазой в шаговой доступности есть мини-городок по имени Сосновый, где живет его друг, дружбу с которым уже нечем было проверять. Друг – тоже Иван. Сейчас самой большой проблемой для генерала была метеорология. Отключенный от связи, он не мог знать, что его ждет на неблизком пути в пять тысяч километров. На той высоте, на которой он находился сейчас, в большинстве случаев всегда ясно и прозрачно, но, когда придется опуститься ниже горизонтом, что там навалится на машину, было неизвестно. И больше всего зависела от погоды именно посадка. Какое-то время ему придется медленно снижать высоту, и чем дольше будет время потери высоты, тем легче состоится посадка. Он в 95% своей летной практики сажал уже пустые, без бомбовой нагрузки самолеты.

Сейчас же случай совсем другой. Понятно, что последней точкой его маршрута был, конечно, не Сосновый, где его найдут и арестуют не позднее чем через 48 часов, чтобы пригвоздить к позорному столбу в назидание другим. Он не хотел позора, он мечтал о жизни. А ему определили виселище.

* * *

Корефан ему на ухо нашептал, что сегодня видел Ваниного папу у себя в бараке. Он в коридоре о чем-то шептался со своим другом-инвалидом. Стало понятно, что отец на работу не пошел, а шептались они по понятной причине: где бы взять для стабилизации здоровья и мыслей. Теперь его не будет несколько дней, а потом придут спрашивать с работы, не хворает ли, хотя точно знали, чем хворает, и название хворобы им было известно.

Отец почему-то считал, что имеет полное право при желании удариться в загул. Мол, душе нужен отдых. Только потом он будет валяться на полу с грязными ногами, вонючий, и материться на весь белый свет.

Ваня почувствовал, что стелька опять пытается ускользнуть из валенка, а отец-то обещал, что подошьет их дратвой для вечной носки. Но вечность ладно, доходить бы до весны. Он не знал, что мама, предчувствуя такой исход событий, в промтоварном магазине купит ему новые валенки с тонкой подошвой, которую он быстро протрет на скользких спусках. Но сейчас хотя бы будет запас в один валенок, ведь у этой обуви не было правого и левого, все они были одинаковые. При всех имеющихся условиях взаимозаменяемость была важной вещью. Это серебро и никель вроде бы похожи, а по существу – ничего общего.

* * *

Иван, думая о своем друге в Сосновом, вспоминал, как он после воздушного вояжа на севере вернулся в Хабаровск, а там ждала телефонограмма, что его пока не намерены использовать в летной программе. Ему предписывалось сойти с поезда в Иркутске, а цели и задачи ему там разъяснят. Так и случилось, хотя Иван был нацелен на то, что его командировка не будет продолжительной. Было не секретом, что приближается финская кампания, и летчики бомбардировочной авиации там будут в первом эшелоне.

На перроне Иркутского вокзала его и встретил тот человек, с которым он подружился и к которому сейчас летел. Все он делал вопреки уставам и правилам, на которых его кормили и воспитывали. Тогда в Иркутске он получил разъяснения, ему предписали инструктировать летчиков в лесоохранной, только что нарождающейся авиации, которую надлежало задействовать в тушении пожаров.

В стране в 1934-м году впервые провели работу по высадке парашютистов к местам лесных пожаров, что позволило создать государственную авиационную службу по охране лесов. Вот в эту службу и был до полного выздоровления прикомандирован Иван. На практике это выглядело так: ему предстояло летать на самолете У-2, на борту которого было 2 летчика, наблюдатель и пожарный парашютист. Командиры посчитали, что для Ивана это будет еще период легкого труда, хотя легкого там ничего не было. Вот такую первую информацию о предстоящей службе он и услышал на перроне Усолье-Сибирского вокзала от курчавого и улыбчивого лейтенанта, которого по воле случая тоже звали Иваном. Он был молодым и, похоже, горячим, как паровой котел. Казалось, что с него свищет пар, когда он втолковывал, насколько важна эта работа, которой они теперь вместе будут заниматься. Лейтенант ему сразу понравился, и мороз, которым его встретила Сибирь, уже не казался таким жгучим и требовательным.

До авиабазы «Белая» ехать было 18 километров по не очень хорошей дороге. Лейтенант сидел за рулем «полуторки» ГАЗ-АА, еще довольно новой и не раскуроченной. Рулить у него получалось.

* * *

3М отзывался на все его просьбы, и даже когда уже за Уралом появились первые признаки непогоды, вроде как сама попросила снизить потолок. Она была на его стороне. Лететь, предположительно, оставалось три часа, но эти часы были самыми сложными: внизу уже зима, ночь и непогода. Иван знал, что ему нельзя растерять свою поклажу: любая авария может принести что-то страшное. Сейчас карта оставалась его единственным ориентиром, а с земли, он надеялся, его давно потеряли, а если не потеряли, то вот-вот потеряют. Драконы топали ногами, они истребовали данные с учетом расхода топлива, где мог сесть 3М. Вариантов было много, была в этих расчетах и авиабаза «Белая», но, с учетом расхода топлива, он мог долететь и до Хабаровска. Драконы склонялись к мнению, что он будет лететь, пока не кончится топливо в баке, а его, по расчетам, хватало на 12 тысяч километров. Две термоядерных бомбы лежали, прижавшись боками и, похоже, никуда не собирались.

«Полуторка» хоть и была новая, но ехали почти час. Время уже было вечернее, и Ванек его сразу же повез к себе, в Сосновое, что было, по сути, за забором авиабазы. Вокруг поселка были сопки, поросшие сосновым лесом, а в соснах – прорехи для взлета и захода на посадку. Когда-то перед самой Испанией Иван в рамках тренировочных полетов летал сюда на больших машинах. Он всегда точно попадал в эти прорехи, что было предметом шуток у экипажа. Жену Ванек отправил к маме, чтобы не мешала мужскому общению. Но, прежде чем уйти, она от души наготовила.

Ванек-то был очень даже местным парнем, потомком то ли просто переселенцев, то ли еще царских каторжан. Он в 1934-м году окончил летную школу в Иркутске, и по требованию властей был отправлен в родной край организовывать авиаборьбу с лесными пожарами, которые, как выразился Ванек, происходили тут чуть ли не каждый год, и были бичом. Под его команду предоставили материальную базу и два У-2, новеньких, как и «полуторка». И он все это время занимался подготовкой парашютистов-пожарников. А вот выталкивать их силой со второго сиденья У-2 с парашютами не очень получалось. Но сейчас зима, и период был не пожароопасный, а вот с весны начнется. Ванек за ужином все это рассказал, горячо переживая за планы, которые ему предстояли. В этом же двухэтажном доме он ангажировал для командировочного комнату, а жена ее привела в жилое состояние. Ванек при каждом удобном случае хвалил свою жену, используя при этом очень своеобразные словосочетания и обороты речи, вроде как «Ярославна», хотя она была Катей.

После сибирской рыбы и хорошей порции водки Иван ушел в свою комнату и, улегшись на панцирную кровать с солдатским матрасом, быстро уснул. И ему все время снился стук колес по рельсам, огонь лесного пожара, который был почему-то зеленого цвета, и весенние одуванчики, которые Ярославна жарила в сковородке вместе с рыбой.

* * *

А тут – зима как зима, метельная и морозная, но уже к апрелю ближе, когда снег утрамбуется до плотного наста, мальчишки будут развлекаться своей любимой игрой, которая называлась «в палки». С одной стороны дрын затачивался топором, а с другой скруглялся под хват рукой. Все это сотворялось из любого попавшего под руку деревянного материала; чаще всего это были торчащие из снега доски забора. Смысл был такой: первый втыкал как можно глубже в снежный наст свой снаряд, а второй старался подбить его палку так, чтобы она вылетела и приняла горизонтальное положение. Вот тогда она считалась проигранной. Похоже, такая игра была эндемиком, так-то больше в эту игру никто и нигде не играл.

Папа работал и пил, мама ночами дежурила, а днем старалась как-то украсить нищенский быт. Отец где-то разжился здоровенной стеклянной банкой, в нее входило два ведра воды. Этот сосуд был где-то изъят с промысла, он был из толстого стекла и с узким горлом. Отец долго над ним колдовал, ниже горла клеил какую-то специальную нитку, потом ее поджигал, и как-то вечером случилось так, что нить загорелась, и стекло лопнуло прямо по этой самой нити. Так дома появился новый аквариум, который уже не подтекал. Чему вся подводная живность страшно обрадовалась, а больше всех обрадовался Ваня. Вся барачная детвора прибегала увидеть это чудо-изделие.

Папа по этому поводу, конечно, выпил, но остался в рабочем русле. Бабушка с дедушкой Иваном к ним зимой ходили очень редко, они все время сидели в комнате своего барака, жарили картошку и курили папиросы «Север». Они всегда их курили. И бабушка, и деда Ваня ходили по очереди сторожить гараж, который был рядом с их бараком, на то и жили. Дедушка ему был не родной, родного его дедушку звали Виктором, и он пропал без вести зимой 1941 года под Смоленском. Бабушка Шура ждала его 20 лет, и вот, как сказала мама, «засветилась», но Иван Иваныч Ване нравился. Он был очень необычный и добрый, как сказочный герой, знал много смешных историй и умел их рассказывать.

В апреле сосульки выросли от самой крыши до завалинки. И когда пацаны их ломали, они с сильным грохотом падали, пытаясь за собой утащить утлую крышу, покрытую черным толем, из-за которого крыша первой и оттаивала. По склонам оврагов ребята катались на чем попало. Санки своими узкими полозьями проваливались и потому не работали, особо были в чести ржавые крылья от «Студебеккеров» и «МАЗов», тех, что с деревянными кабинами. В эти крылья они набивались по пять-шесть человек и неслись по твердому насту. Так проходила зима, которая вместе с холодной и длительной осенью занимала две трети года. Так из года в год родители выжимались и дряхлели, а пацаны на участке росли; а сейчас все просыпалось для новой жизни, ведь дата наступления коммунизма уже обозначена была, а что есть счастье, если не коммунизм?

* * *

Самолет в плотной облачности потряхивало, и он упорно терял высоту, чуть клюнув головой. Иван рассчитывал проскочить этот горизонт и визуально осмотреться. По времени, карте и компасу все сходилось: земля уже должна была встретить рассвет, а, следовательно, появится и видимость. И только после четырех тысяч он понял, что все еще в толще снежных облаков. Снег в ноябре здесь явление обычное. Он уже садился тут в такую погоду, но, правда, с поддержкой земли и на других машинах. Неожиданно толща облаков закончилась, и появилась картинка. Хорошо, что снег шел по-осеннему мелко и не закрывал полусферу панорамы. Впереди были Восточные Саяны, а за ними сразу Черемховская равнина, а это и есть Усолье-Сибирское, то есть авиабаза «Белая». Потеряться было невозможно, ведь на горизонте виднелся главный ориентир – великий Байкал и вытекающая из него Ангара. А вот и Иркутск, основанный когда-то как казачье зимовье.