Я есмь дверь…

Варвара не плакала, а ревела навзрыд, и, схватив кастрюлю, побежала на кухню греть воду. Оттуда вернулась с деревянной лавкой и застелила ее клеенкой в голубую клеточку. Девочку раздели донага и уложили на скамейку. Варвара принялась отмывать ее теплой водой. А та лежала с открытыми глазами и что-то шептала, как будто разговаривала с ангелами небесными. А Варвара мыла ее и мыла. А когда начала расплетать ее косы, оказалось, что там столько паразитов, сколько еще и слез было не выплакано. Варвара ее мыла и мыла, чем-то мазала и опять мыла. Чесала, мазала и опять чесала. Варя была в каком-то ступоре, она ничего не говорила, только плакала.

Изможденное до крайности тельце было для нее и, наверное, для Василия чем-то вроде послания-укора, предзнаменования и избавления одновременно. Василий понес грязное рубище на помойку, чтобы сжечь, и тут из тряпья выпало что-то, завернутое в газету «Правда». Это была какая-то бумажка: справка об окончании семи классов, в которой было написано, что девочку зовут Маша, и ей на настоящий момент нет и 16-ти лет. Тот тяжеленный шкаф так и стоял выдвинутый с того времени, когда у них появился Ванечка волоколамский. За ним они устроили топчан, который вытащили от соседей, без вести пропавших, а проход был уже заделан, так как там сейчас проживал какой-то член чего-то. Этот член любил для форса напялить на себя генеральское галифе с подтяжками и при этом быть в застиранной пузырящейся майке. Он в брезентовых тапочках каждый вечер торчал на общей кухне, агитируя за коммунистическую мораль. Но за стеной ночами было слышно, как он поносил свою жену совсем не теми словами, что были записаны в скрижалях коммунизма.

На этой кушетке Ванечка уже давно не спал, так как проживал в общежитии ФЗУ. Варя сварила-таки шурпы, и они вместе через соску пытались кормить девочку, но ничего не получалось, у нее был жар.

Ночью Варя придвинулась к Василию и прошептала, что если девочка не выживет, то она тоже хочет умереть. При этом она все время плакала. Утром Василий увидел, как сосед в лживых галифе долго осматривал на улице тачку и все время повторял, что такой инструмент до Москвы мог добраться только воздухом, и это точно не местное производство, а скорее всего колымское. Похоже, этот тип понимал такие тонкости. Видимо, где-то там был заведующим такими тачками или чем-то подобным.

Варя торчала у Машиного изголовья и все прислушивалась к ее дыханию. Она бегала вокруг нее с тарелкой с супом, в который накрошила хлебный мякиш. Маша приоткрыла глаза и чуть-чуть отхлебнула из ложки похлебки на говяжьих костях. Варя подрабатывала тем, что шила на дому всякую одежку. А сейчас она села за машинку с расчетом сшить простенький халатик для Маши, с лица которой она не сводила взгляда. Она была уверена, что ее собственная жизнь зависит от жизни этой маленькой девочки. В ней она, похоже, видела саму себя.

* * *

Брат Варвары, Иван, вернулся с перелета на край земли в большом почете. Даже в московской «Правде» была его фотография, под которой красовалась надпись: «Так молодые раздвигают горизонты». Сейчас он, полностью оправившись после ранения, был в своем бомбардировочном полку где-то на севере Ленинградской области. Он готовился совершать новые подвиги, но теперь уже, конечно, военные. Империалисты провоцировали финских реакционеров на войну против СССР. В силу этих причин советское руководство вело с финской стороной переговоры, но на выдвинутые СССР условия сохранения мира финны не согласились. И авиация готовилась по необходимости выполнить поставленную перед ней задачу. Военно-воздушные силы, в том числе воздушная авиация, переформировывались.

Иван, раньше летавший на тяжелых бомбардировщиках ТБ-3, переучивался на скоростной бомбардировщик СБ. Теперь его полк именовался скоростным бомбардировочным авиационным полком Ленинградского военного округа. Этот новый бомбардировщик начал разрабатываться в ЦАГИ в 1934-м году и назывался АНТ-40. В 1936-м году таких самолетов было построено около 7000. Он мог нести бомбовый заряд в 600 кг на расстояние более 2000 км со скоростью под 400 км/ч.

Ивану вдруг присвоили внеочередное звание капитана ВВС СССР и назначили командиром экипажа СБ. Командиром самолета, у которого была одна функция и предназначение – нести смерть. Но в то время Ивана не посещали такие мысли. Для него главным было выполнить поставленную задачу и отдать долг Родине.

* * *

Варвара как-то умудрилась, не отходя от Маши, найти врача, да еще и на каких-то бесплатных началах. Та осмотрела девочку и сказала, что в таком состоянии уже и в больницу не принимают. Прописала лекарство, но было видно, что чего-то хорошего она не ждала. Доктор была тоже чувствительной и проронила скупую слезу. А главным из лекарств был рыбий жир, который в то время в Москве был малодоступен. Василий переступил через себя и, пойдя на продуктовый склад ФЗУ, вроде как выменял на мешок всякого рваного, но чистого тряпья бутылку этого снадобья.

Начали по ложечке в день вливать Маше рыбий жир, да и сами тоже попробовали. Какое-то изменение в ее облике произошло, когда она стала открывать глаза, и при этом вдруг протянула руку, как будто вновь просила милосердия. Глаза у Вари не просыхали, это давно уже была не маркитантка, а заново родившийся человек, да и Баскаков стал совсем другим. И это он делал сам над собой, без чьего-либо участия.

Через неделю Машенька подняла голову, а через две уже села. А собачка тоже стала лакать воду и кушать, и даже однажды показалась из-под кушетки. Варвара из старых, но чистых тряпок смастерила платьице, и как только Машенька стала садиться, надела его на девочку. На третью неделю она стала разговаривать, но все как бы сама с собой. А по ночам кричала:

– Не бейте меня! Смилуйтесь.

И опять Варвара плакала в подушку, да и Василий тоже мокроглазничал. Все это происходило на исходе лета года 1938-го от рождества Христова.

* * *

Ваня, теперь уже Панфилов, учился в ФЗУ с желанием.

Он был примерным и упорным в обучении, и при своей начитанности имел авторитет и уважение. Он теперь крайне редко навещал своих названных родителей, но Василий частенько встречался с ним в ФЗУ, и всегда у Вани были свежие новости. Учеба была исключительно добровольным делом, и в ФЗУ жили интересной, общественно-культурной жизнью. Их тут обеспечивали питанием, общежитием и даже стипендией. Будучи еще фэзэушником, Ваня подменял бригадира на заводе. Его везде ставили в пример, только вот в общественной жизни он был безынициативным и неэффективным. Да вот еще, вроде как, и засомневались в его пролетарском происхождении: кто-то увидел, что у него на шее серебряный крестик на веревочке. Этот крестик он сам изготовил из маленького кусочка серебра. Его пытались уличить, что он это сделал в рабочее время, но далеко это не зашло, и ничего не изменилось. В этом году несколько рядовых «клеветников и доносчиков» были показательно осуждены, и информация о таких судах была размещена в центральной прессе. Тезис «о клеветниках и карьеристах» попытаются сделать основой для официального объяснения террора 1937-го года.

* * *

А та, которая была приговорена умереть публично, выкарабкивалась к жизни. Маша стала самостоятельно садиться и даже пыталась вставать, но пока безуспешно. Ее тело стало приобретать формы и силуэты живого человека. Она стала понемногу привыкать к окружающей среде и осмысленно разговаривать. Вши сами по себе куда-то исчезли, а врач назвала все происходящее чудом.

Василий рано поутру выносил собачку без имени выгулять на улицу. Так вот она этого гражданина в галифе явно ненавидела. А если собачка начинала рычать под кушеткой, то значит, тот ухо прижимает к стенке, пытаясь услышать что-либо крамольное. Наконец, Машеньку увидел Ванечка, когда забежал на пару минут в выходной. Он, конечно, был уже наслышан про Машу и вернулся с двумя петушками на палочке. Прямо было видно, как она засмущалась, но взяла петушок своей крохотной ручкой. В этой семье любовь была главным мотивом отношений. Она сама пришла в этот дом. Ее внесли на руках, вопреки правилам, которые окружали.

К концу мая Маша уже умело вставала и ходила по комнате; в тюрьме она немного подучилась портняжному делу и стала для Варвары подстрачивать несложные швы. А та, когда видела ее за своей машинкой, снова плакала, но уже от счастья. Собачка не отходила от нее ни на минуту, и все время жалась к тоненьким ножкам девочки. А Василий занимался тем, что хлопотал об ее устройстве в ФЗУ. Варя была яро против, но, с другой стороны, было понятно, что девочке нужно возвращаться в жизнь. А их комната в коммуналке – это совсем не то, что нужно человеку, которого пытались принести в жертву режиму. И она потихоньку сдавалась напору Василия, да и Ванечки, который к этому присоединился.

К октябрю она вроде как окончательно поправилась, но массы тела достаточной не набрала, так и осталась Дюймовочкой. Справили ей кое-какую одежку, и Василий отвез ее в ФЗУ на казенном грузовике. Ее приняли на специальность текстильщицы, дали общежитие и стипендию. Ванечка по возможности от нее не отходил и во всем опекал. А разница в возрасте у них была всего год. Собачка после ее ухода два дня вообще не вставала, а потом вдруг исчезла. В тот день Варя видела, как у нее на подоконнике сидел сизый голубь, который, увидев ее, вспорхнул и улетел в московское небо. Этот голубь потом поселится напротив Машенькиного окна, в липах, и однажды весной прилетит на карниз Варвары вместе с серенькой юной голубкой. А Машенька с Ванечкой все свободное время проводили вместе и прибегали проведать Василия и Варвару при любой возможности. А та при любой возможности плакала, переполненная чувствами. Они, даже случалось, по воскресеньям гуляли вместе по Мясницкой (Кирова) и Чистопрудному бульвару, ели сахарную вату и на лодке плавали на Чистом пруду.

Машенька превратилась в статную и красивую девушку. Она была похожа на балерину, которую еще не переодели перед выходом на сцену, а косы ее были теперь, как два ручейка живой воды. Жизнь проточила камень, и она зацвела на асфальте фиалкой.

* * *

В ноябре 1939-го года началась Зимняя война, советско-финский вооруженный конфликт. В ноябре 1940-го года группа бомбардировщиков, в которой была и Ванина машина, поднялись с аэродрома Кречевицы. Их задача заключалась в нанесении удара по железнодорожному узлу и промышленным предприятиям. В воздухе их как будто ждали три финских истребителя. Наши бомбардировщики шли на высоте три тысячи метров, на север. Истребители атаковали, ответным огнем один истребитель был поврежден, но при этом он успел пулеметной очередью попасть в мотор одного из бомбардировщиков, тот загорелся, вошел в пике и упал. Бомбардировщики ушли в облака, сумели-таки достичь своей цели и, освободившись от бомбовой нагрузки, повернули назад. Облака стали развеиваться, и откуда-то на группу накинулось звено финских истребителей. Тут-то их точно ждали.

С первой атаки они сбили сразу три советских самолета, которые упали в болото, потом рухнул четвертый, а пятый, загоревшись, снижаясь по пологой траектории, воткнулся в землю. Погибли пять советских бомбардировщиков и двадцать два молодых летчика, для большинства из которых это был первый боевой вылет, и бой им этот навязали после пяти часов на сорокаградусном морозе. Все сражение наблюдалось визуально с обеих сторон, и тут нечего было ни прибавить, ни убавить. Самолет Ивана загорелся в хвосте, но двигатели оставались в рабочем состоянии. Ему удалось имитировать падение с трех тысяч метров до трехсот, сбить пламя и одному вернуться на базу. Это было волшебство, когда на скорости падения с трех тысяч метров Иван смог вывести машину в горизонтальный режим. Разбирательства были долгими, но действия экипажа были признаны героическими, и экипаж наградили, а Ивана – опять звездой, и опять серебряной. А главным уроком, столь болезненным для советских летчиков, стало отсутствие опыта у молодых. Иван получил недельный отпуск с дальнейшим назначением в летную школу инструктором бомбардировочной авиации.

* * *

Вот так ранней весной 1940-го года они все и встретились: Василий, Варвара, два Ивана и Машенька. Это были люди, каждый со своей историей, но они были намертво спаяны любовью. Но как жизнь покажет, все их испытания оказались лишь прологом больших бед. Сейчас Варвара смотрела на всех сидящих за столом и по привычке плакала. А за окном на карнизе сидели два голубка и заглядывали через стекло, которое только-только начало оттаивать после зимних холодов. Все это напоминало сказку с волшебными героями, но бытовым сюжетом. Сказка не претендовала на историчность повествования, но в ней каждый мог найти больше правды, чем вымысла. Только до конца этой сказки было еще далеко, и какой будет конец, никто не знает. А мораль в ней каждый должен найти для себя сам.

* * *

В 1940-м году большинство школ ФЗУ преобразовались в ремесленные училища. К тому же государство установило платное обучение в старших классах средних школ и в ВУЗах. Народное правительство вдруг поняло, что им не нужно образованное население, оно должно быть патриотически воспитанным. Еще первого сентября 1939-го года был принят закон о «Всеобщей воинской обязанности». В нем подчеркивалось, что правильно поставленная допризывная подготовка сыграет для нашей страны роль, значение которой трудно переоценить. Ванечка в своем ФЗУ записался на военное обучение по специальности «истребитель танков», а Машенька – на курсы военных медсестер.

Весна 1941-го года в Москве была теплая, потепление сопровождалось обильными дождями. «Вечерняя Москва» за номером 99 от 26.04.1941 г. Писала: «выпало 4 мм осадков», «4 тысячи певчих птиц получил сегодня Московский зоокомбинат, среди них щеглы, чижи, зеленушки и другие. Завтра-послезавтра птицы поступят в зоомагазины».

Василий и Варвара уже долго не видели своих деток. Последний раз они у них были на майские праздники, счастливые, пришли под ручку и ушли под ручку. С июня 1941-го года в Москве начали проводить репетиции воздушной тревоги; по радио спокойный, но душевыворачивающе монотонный, голос диктора говорил: «Граждане, воздушная тревога». В ночь на 22 июля была первая бомбардировка Москвы. 200 самолетов сбросили сотню фугасных и зажигательных бомб. Менялся облик городских улиц, на них строили баррикады и устанавливали противотанковые ограждения. Бомбовые удары продолжались несколько месяцев. Москвичи спускались в бомбоубежища и станции метро, а не успевшие прятались в подвалах жилых домов. Только за лето и осень на Москву было сброшено 1,5 тысячи фугасных и 60 тысяч зажигательных бомб.

Василий записался в МПВО, «местная противовоздушная оборона», Варвару туда не взяли по слабости здоровья, а он чуть ли не каждую ночь дежурил на крышах домов и по сигналу воздушной тревоги не бежал вниз, а лез наверх, на крыши. Долго не было вестей от Ванечки и Машеньки, но вот они появились вдвоем, в первую неделю ноября. Ванечка с первого дня войны рвался на фронт, но его не отпускал завод. Но все же в октябре он отбился от брони и вступил в ополчение. Фашисты были на подступах к Москве. Они оба были напряженными, но, как и прежде, держались за руки. Это были совсем уже не те мальчик и девочка, это были взрослые люди. Варя находилась дома одна, дети были молчаливые, но минута настала, и Ванечка сказал главное: что завтра он с ополчением уходит на фронт, а Машенька беременна и работать уже не может. В окно в это время два голубка стучались клювами в раму. В жизни Вари не могло случиться ничего лучше, чем то, что случилось сегодня. Среди всего этого ужаса она вдруг стала счастлива, и счастье полилось слезами по ее лицу. И сказать она смогла два слова:

– Детки мои.

14 ноября Ванечка уже защищал Москву. Его откомандировали в дивизию Панфилова и, как полного тезку легендарного комдива, приписали в 4-ю роту, где обещали жизни научить. 15 ноября у разъезда Дубосеково, в 12 км от родного Волоколамска, он принял свой первый и последний бой. Ваня погиб вместе со всей своей ротой, а тот, кто выжил, сказал, что он встал из окопа, обвязанный гранатами и с криком:

– Мы – победоносцы, отрекаемся от тебя, Сатана, и плюем на тебя! – бросился под наползающий танк. И вроде даже кто-то видел в этот момент над ним двух голубей.

Похоронка уже через неделю пришла в ФЗУ, ее показали Машеньке. Она добралась до Варвары, села на свою кушетку, а встать уже не смогла, у нее отказали ноги, и речь превратилась в несвязный набор звуков.

* * *

16 ноября, в день гибели Ванечки, на аэродром в Андреаполе, что рядом с Тверью, заходил на посадку бомбардировщик. Он садился на заправку и бомбовую загрузку, чтобы лететь на Берлин с особым заданием. До Берлина было расстояние в 1500 км ночного неба, и он рассчитывал в самый-самый ранний час найти фашистское логово, сбросить бомбы и как-то прибыть оттуда живым. Никто не верил, что оттуда можно вернуться, а потому ему отводилась роль смертника. Он полетел, найдя то, что искал, как только небо начало сереть. 26-летний русский парень скинул бомбы на главарей рейха, возомнивших себя богами, и он вернулся, несмотря на все прогнозы, за что и получил свою третью серебряную звезду. Но еще много прольется крови, прежде чем этих самопровозглашенных богов принудят каяться.

* * *

Уже начало этой зимы было ужасно холодным и метельным, метро не работало, трамваи не ходили. Варя где-то бегом, а где-то ползком добралась до больницы, где ее отправили в Центр акушерства и гинекологии, и она опять бежала и ползла. В этот институт Машеньку согласились взять при условии, что Варвара станет посуточно работать младшей санитаркой на самой грязной работе. Варя все время была рядом с Машенькой и, как могла, ухаживала за ней, а беременность ей не стали прерывать из страха, что она сама умрет, срок уже был сильно велик. А рядом с койкой было окошко, на котором бывали два голубка. Они днем сидели на карнизе и все время заглядывали в окошко, а ночью куда-то улетали. Машенька вместе с Варей выносила дитя, и в начале мая 1942-го года родился мальчик. Машенька попросила назвать его Ванечкой и тихо умерла. А голуби перестали прилетать на это окошко. Варя осталась одна, она была и бабушкой, и мамой, и ангелом-хранителем рядом с жизнью, которая только-только начала вдыхать воздух.

Еще в ноябре 1941-го года, когда Василий увез Варвару с Машей в больницу, он через день ушел в ополчение. А в дождливый день начала лета 1945-го года Варвара встречала его на перроне Белорусского вокзала. Это был уставший и постаревший солдат с двумя Орденами Славы и двумя медалями – «За оборону Москвы» и «За взятие Берлина». Они плакали, и даже по щекам маленького Ванечки текли то ли дождинки, то ли слезинки. А во дворе их дома так и стояла та старая лагерная тачка. Она стала предметом дворовых детских игр, так же, как и дырявое колесо от черного «воронка».

* * *

Да и тот серебряный шекель на самом деле никуда не делся. Все эти годы Варвара его хранила. Она была уверена, что этот металл связан с чем-то сокровенным и глубинным, спрятанным внутри нас. И это что-то при определенных условиях может раскрываться, а потом снова прятаться. Ее брат Ваня навоевал уже много звезд, и серебряных, и золотых, и обещал приехать погостить. Голуби опять ворковали под их окошком, а счастье – оно лишь с теми, кто нашел Царствие небесное внутри себя.

* * *

А вот тут уже свое серебро, столовое. В начале 50-х гг. XX века в СССР начался массовый выпуск изделий из столового серебра.

Изготавливали их методом штамповки, но это продолжалось недолго. Государство стало придерживать драгметаллы, и производители оставались без сырья. А то, что уже было изготовлено, быстро раскупалось населением, так как других способов вложения денег для сохранения их покупательской способности просто не было. Серебро стало кладом в каждой советской семье. Такой вот вклад появился и у них, где-то году в 1962-м, в виде набора из ложек и вилок в коробке с красным тряпочным подбоем. Их хранили в шкафчиках со стеклом, которые почему-то звали по-старушечьи «сервантом».

Ваня сам не видел, чтобы этими приборами кто-то пользовался, но держали их на виду, как признак того, что жизнь состоялась. Серебро опять вступало в показную игру с людьми. Теперь уже можно было присматриваться, у кого что есть, можно было хвастаться, можно было завидовать, а можно было доносить. Появился такой надуманный статус, но в их доме статус был так себе: отец слесарил то там, то тут, его хвалили, но долго на работе не держали из-за большого пристрастия к спиртосодержащим продуктам. Увольняли его всегда долго по причине того, что пытались воспитывать, как-никак он все же был членом партии. Трезвый он был добрый и покладистый, все мастерил чего-то на дому, но, когда напивался, а было это часто, становился жутким матерщинником и ревнителем правды, ему, наверное, только понятной.

Мама вахтово кочегарила в котельной и беспрестанно была в поиске того, чем семью накормить, да так, чтобы еще и на завтра осталось. А еще – как постирать, да как заштопать. Еще была ее мама, отцовская теща, его бабушка, это была очень добрая женщина и в разговорах, и в поведении. Был еще и дедушка, он был ненастоящий дедушка, но под стать бабушке настоящий шутник и балагур. Он пил с отцом спирт, но как-то всегда мог на середине остановиться, а у отца конец мог наступить только через два-три дня.

А Ваня – ученик второго класса начальной школы, тоже не отличник, но, как учителя говорили, – способный, хотя ленивый и невнимательный. Его звали Иваном, так же, как и его дедушку ненастоящего, а бабушку звали Александрой.

К семейному статусу можно было причислить еще и завалившийся по всем законам физики домик, да теперь еще и серебро в серванте. В последнее время Ванек стал прислушиваться, о чем жарко судачили взрослые. Особо жарко они обсуждали вопрос о серебре, которого у всех скоро будет в избытке.

Денежная реформа 1961-го года звучала как «упрощение расчетов в экономике и изменение масштаба цен». Деньги обменивались из расчета 10 старых рублей на 1 новый рубль, и уже в этом году на их дальнюю окраину пришли новые бумажные деньги, похожие на конфетные фантики. А вот про металлические деньги тут ходили разные легенды, одна другой реалистичней.

Общим во всех легендах было то, что все монеты номиналом 10 копеек и выше будут из чистого серебра, пробы не менее 940-й. Это будет сделано для повышения уровня жизни трудящихся. Их можно будет плавить в слитки, а потом сдавать в приемные пункты наподобие Торгсина по ценам мировой биржи серебра. Эти новости всех держали в возбуждении, но вживую их никто не видел и не пробовал на зуб. Но этовот-вот уже должно было случиться.

Ожидание манны небесной настраивало людей на почитание и одобрение смены власти после 1953-го года. И надо же было такому случиться, что школьнику Ване первому из всей семьи довелось лицезреть эти блестящие чудеса, что издревле звались серебром и назывались благородным металлом. Тот посленовогодний январский день был на редкость метельным и снежным. Снега с утра навалило со всех сторон, по самую крышу их низенького дома. Свет с улицы совсем не проникал внутрь, и казалось, что кругом ночь, вопреки стрелкам на часах.

Мама сидела по-уличному одетая, она была в больших рукавицах и отдыхала после первой попытки пробиться из снежного плена на улицу, как-то растолкав снег дверью. Ей было пора уже отправляться на смену, топить котел в кочегарке. Маме все-таки удалось прокопать тонкую траншею и перед тем как уходить, она сунула Ванечке в руку рыжий рубль и как-то тревожно и жалостливо попросила его сходить в магазин за хлебом, если на улице чуть стихнет. А то курочки уже второй день не кормлены, а им, бедняжкам, и так холодно.

Она ушла куда-то, в белую, светящуюся муть, полную страха. А хлеба не было не только для курочек, но и для Вани. Отец уже неделю как был в командировке, ремонтировал за 100 км от дома трубоукладчик. Мальчик был готов идти в магазин, только надо как-то собраться, а в одежде выбора не было. Старое пальтишко на ватине, с цигейковым воротником уже было мало, оно не оправдало маминых надежд прослужить еще одну зиму, да и валенки он уже по льду прокатал. Правда, дырявым был только один, но дырка была приличная. А синие рукавички уже на ладонь не налезали, зато были с резинками, которые служили страховкой от потери. Завязки у шапки тоже были оборваны. Ваня всегда противился ее завязывать: это выглядело как-то по-детски. Он намотал на голые ноги отцовские портянки и втиснул ноги в валенки. Остальное надеть было несложно.

* * *

А Иван-то прилетел в Москву, да еще и сам за штурвалом. Сел на аэродроме Энгельса, он туда пригнал новую машину, ТУ-4. На этом аэродроме и были подписаны последние приемные акты. Новая машина поступала на вооружение воздушного флота страны. Прилетел-то он всего на три дня по причине вызова в Кремль за чином генерала. Теперь он, в свои 34 года, в таком вот звании. Да еще оказалось, что ему выделили квартиру по улице Мясницкой (Кирова), в доме, построенном для ЦАГИ. Сразу после получения погон он туда и поехал, не забыв по дороге в ЦУМе купить полный комплект гражданской одежды, о которой, непонятно почему, мечтал весь последний год. А парадный мундир повесил на гвоздь в стене небольшой уютной квартиры на втором этаже. На мундире, помимо одной золотой звезды Героя и прочего, было без малого пять серебряных звезд. С кучей подарков он щеголем предстал перед сестриным семейством. Вот Василий по поводу его приезда надел свои фронтовые награды, а Ваня на глаза явился в шляпе, да еще и с красной гвоздикой в лацкане пиджака.