Сингония миров. Относительность предопределенности

– Да-а… – протянул Рэй. – Я смотрел скан той самой заметки… Действительно… Если журналист просто развлек читающую публику очередной выдумкой, то зачем убивать? М-м… Продолжайте.

– К сожалению, сэр, поднялся ветер, – Уортли виновато развел руками, – и услышать довелось немногое. Но Валькенштейн сознался-таки, что реально поднял со дна корпус «Атлантиса»! Более того, еще и астронавта, что робинзонил на острове – Рона Карлайла – он тоже спас! Не буду пересказывать мои нудные рассуждения о том, что я вынес из подслушанного разговора. Всё сводилось к тому, что шаттл с экипажем залетел из соседнего пространства – по словам Багрова, его называют «Альфа», а наше – «Гамма». И как раз тамошний, «альфовский» Карлайл отвечал за секретное оборудование в грузовом отсеке «Атлантиса» – за так называемый ретранслятор, необходимый для транспозиции… э-э… транс-пози-тации. Для перемещения из одного мира в другой! И Валькенштейна это чертовски увлекло, ему самому захотелось попасть в «Альфу»! Для этого Давид и перетащил останки шаттла на свое ранчо «Виборита». Вот только транс-пози-тироваться в «Альфу» ему не пришлось – Карлайл сбежал туда сам! Все эти транспозитаторы тогда сгорели, взорвались… А Багров предложил своему визави собрать головастых научников и самим построить альфа-ретранслятор. Дескать, он лично видел пришельцев из «Альфы», которые хотят вернуть СССР, а ему такое не по нутру… Что сказать, сэр, – вздохнул Дэн. – Всё это было очень интересно, даже захватывающе, но ведь, ни одного вещдока, слова одни! Багров с Валькенштейном махнули куда-то в Европу, меня прикрепили к нашему посольству в Москве – я хорошо владею русским – и вся эта полуфантастическая история забылась. Как вдруг этой зимой Валькенштейн опять нарисовался, заинтересовав наше ведомство – снюхался с некоей Дези Фуэнтес из ЦРУ! Возможно, сэр, я бы и отмахнулся, но… Понимаете, тут так совпало… Специальный агент Арнольд Мэйси… он вышел на пенсию в прошлом году, и скучал на своем Таити, а мы были дружны… Ну, я и упросил его сходить к Рароиа – у старого Арни есть катер. А он даже обрадовался! Снова, говорит, в деле! Арни приволок битый сферобаллон от шаттла, заношенные дырявые шорты, перешитые из мягкого оранжевого скафандра со споротыми нашивками – и образцы ДНК. К весне мне удалось раздобыть волосы или зубные щетки… э-э… «настоящих» Леса Николса, Майкла Дорси, Джона ван Хорна и Рона Карлайла, то есть, всего экипажа «Атлантиса». Анализ показал абсолютное сходство наших, «гаммовских» астронавтов с их двойниками из «Альфы»… – он запнулся на краткую паузу. – Признаться, сэр, я надеялся на отрицательный результат, чтобы плюнуть на всю эту невероятную историю, и забыть о ней! Но… – Дэн покачал головой. – Всё оказалось правдой. Я получил неопровержимые доказательства того, что пришельцы из «Альфы» побывали в нашей «Гамме». Ну, не могли наши астронавты, у которых тут семьи, дома, пропадать где-то на необитаемом острове долгие годы! А кто тогда? Их альфа-версии, больше некому! В те дни, помню, я почти физически ощутил прямую и явную угрозу. Ведь чужие могут заявиться снова. И не на шаттле, а на авианосце! Или просто выкатят через этот чертов транспозитатор атомную бомбу, куда-нибудь на Таймс-сквер! Или во дворик перед Белым домом… И кто их остановит? И как?

– М-да… – задумчиво вымолвил Рэй и остро глянул на Дэниела. – Скажите… А какое место в нарисованной вами инфернальной картине занимает Валькенштейн?

Уортли глубоко вздохнул, а сердце забилось чаще.

– Сэр… Оба, Данила Багров и Давид Валькенштейн, пропали без вести где-то в Германии. Данила так и не отыскался, а вот Давид объявился, жив-здоров. И не сидит безвылазно на своем ранчо, а весьма активно мотается по Штатам, встречается с кем-то, заводит странные знакомства… Я не указывал этого в своем письме, сэр, но чутье мне подсказывает – здесь что-то нечисто. Я даже допускаю, что Валькенштейн может быть как-то связан с «Альфой»! Никаких фактов, никаких козырей на руках у меня нет, сэр, но…

– Интуиции тоже стоит верить, – усмехнулся директор ФБР, беря подбородок в горсть. – Вот что… – его голос обрел властную жесткость. – Установите наружное наблюдение за Давидом Валькенштейном – соответствующее распоряжение я подпишу, а формальности утрясу. Установите прослушку. Нужно выяснить, что связывает Валькенштейна и Дези Фуэнтес – только интим или же он получает от нее информацию? В общем… – Кристофер Рэй расплылся в доброй улыбке Санта-Клауса. – Действуйте… старший агент Уортли!

Документ 1

КГБ СССР

Четвертое главное управление

Служба Безопасности Сопределья

Начальнику УСБС по «Альфе»

Марине Теодоровне Исаевой

лично, служебное

ОТЧЕТ

Дата: 22 декабря 2018 года

Автор: Юлия Алёхина, инспектор

Псевдоним постоянный: «Юлиус»

Статус: исполнитель

Тема 0015: «Мир Эбена»

Содержание: ответ на ваш запрос от 20.12.18

Тов. Исаева!

Полная информация о дельта-пространстве пока отсутствует, но и те отрывочные сведения, которые были нами собраны за последние семь лет, позволяют составить достоверную и непротиворечивую картину этого странного мира.

К сожалению, жизнь на Земле в «Дельте» крайне осложнена из-за отсутствия Луны, хотя естественный спутник там существовал, как и везде в Сопределье, еще в мезозое. Общая эволюция шла синхронно во всех четырех мирах вплоть до колоссального импакта, произошедшего 70-80 миллионов лет назад, когда с Луною столкнулся плутониево-урановый планетоид.

Вот только в «Альфе», «Бете» и «Гамме» он ударил по лунной поверхности вскользь, да еще по догоняющей траектории, оставив по себе Море Дождей. При этом лишь малая его часть подверглась имплозии в зоне контакта. Цепная реакция началась – и тут же затухла. А вот в «Дельте» удар планетоида вышел центральным, в упор.

Чудовищный ядерный взрыв буквально разнес Луну на куски – обломки и пыль растянулись вокруг тамошней Земли Кольцом, постепенно выпадая на ее поверхность.

Однако не постоянные метеоритные атаки затруднили жизнь «Дельты», а именно отсутствие Луны, которая стабилизирует наклон оси вращения нашей планеты. Сейчас осевой наклон у дельта-Земли нулевой, поэтому смена времен года там прекратилась. В приполярных районах – вечная ночь и минус восемьдесят, а в широкой зоне по экватору – выжженные солнцем пустыни и плюс шестьдесят в тени. Правда, на севере Африки в «Дельте» – там, где у нас Сахара – раскинулись саванны, обильные жизнью. А вот умеренных поясов нет вовсе. Скажем, южнее ледника, покрывающего большую часть дельта-Канады или Скандинавии, узкой, прерывистой полосой тянется лесостепь (широта нашего Петрозаводска или Хельсинки), а дальше к югу, по линии Таллин – Ленинград, начинаются субтропики, где частят не березки, а кипарисы.

Более того, без Луны изменилась география. Из-за резкого уменьшения приливной силы снизилась тектоническая активность Земли, в том числе интенсивность дрейфа континентальных плит. К примеру, Атлантический океан в «Дельте» значительно уже нашего – тамошняя Северная Америка гораздо медленнее расходилась с Европой, а Южная Америка – с Африкой (возможно, в этом причина того, что Гольфстрим там очень слаб – рассеивается, не доходя до Бермуд). Другой пример – Индия. В «Дельте» она до сих пор – остров, отделенный морем от Азии, и горные цепи Гималаев там не образовались.

Если бы Луны в «Дельте» не существовало изначально, то биогенез вряд ли был бы возможен вообще. Однако жизнь, возникшая до импакта, сохранилась и приспособилась. Наши специалисты, в том числе И. А. Динавицер, полагают, что вид Homo sapiens sapiens и в «Дельте» мигрировал из Африки, с ее северных равнин, а вот дальше процесс этногенеза двинулся иным путем, отличным от нашего. Умеренный пояс в дельта-пространстве, как я уже упоминала, отсутствует начисто, оттого и предпосылок для формирования европеоидной расы не возникло. Практически все люди в «Дельте» – чернокожие, причем, большинство из них – раскосые.

Имеются сведения о том, что в труднодоступных районах Восточно-Азиатской Народной Республики проживают отдельные племена желтолицых людей. Малочисленные краснокожие на территории нынешних Конфедеративных Штатов Америки были полностью истреблены в пору освоения Дикого Запада.

Интересная аномалия отмечена в Восточной Прибалтике.

Светлокожие и светлоглазые люди рождаются в «Дельте» повсеместно, хотя и редко, и судьба их горька, но вот в тамошних шведских колониях (Ингерманландия, Южная Финляндия, Эстляндия, Ливония) число белых «унтерменшей» исчисляется тысячами, возможно – десятками тысяч.

Новорожденные со светлой кожей или смуглой, как у метисов или мулатов, считаются уродами, умственно отсталыми «нелюдьми» и, соответственно, «негражданами». Ранее, вплоть до XVII века, их убивали во младенчестве. Лет сто назад практиковалась стерилизация, дабы «генетическая порча» не передавалась по наследству, а в последние 40-50 лет для «бледнолицых» созданы особые резервации.

Любопытно, что еще восточнее, в Российском Союзе, Сибирской и Дальневосточной Республиках, образовавшихся после распада в 1991 году (7393-й от Начала) Союза Советских Республик Европы и Азии, отношение к «белым выродкам» куда более терпимое – их не преследовали даже в Средние века, а браки между черными и белыми были обычным делом. Возможно, именно поэтому дельта-европейцы испытывают русофобию – среди русских процент мулатов особенно велик.

Общий цивилизационный уровень «Дельты» чрезвычайно неравномерен и, по разным оценкам, приблизительно соответствует нашему в период 1930-х – 1950-х годов.

СПРАВКА

Используя информационные сети КША и Объединенного Королевства Северо-Восточной Европы, нам удалось выяснить, что Михаил Петрович Гарин, родившийся в «Бете» в 1958 году, и взявший в 1980-м (находясь в «Альфе») фамилию Браилов (Майкл Браилофф), переместился в «Дельту» в апреле 1998 года из Лос-Аламоса.

В том же году (7401-м от Начала), под именем Мигель Браилло, его «завербовали» – попросту выловили и сослали! – на Дальний Север, в зону отчуждения «Петсамо». Немного позже Браилло бежал из ЗО вместе с напарником (Коста Вальдесом), пытаясь прорваться на юг, но попытка к бегству не удалась – снегоход провалился в трещину, и оба «подраба» (подсобных рабочих) замерзли насмерть.

Ю. Алёхина

Конец документа 1

Глава 2

Суббота, 5 января. День

Ленинград, 16-я линия В.О.

Старинный дом Шкляревича еще в «нулевых» откапиталили и перепланировали, а квартира для Леи нашлась на третьем этаже – том самом, который до революции выкупил Максимилиан Ивернев.

Наталья впечатлённо покачала головой. Видимо, дед по-настоящему любил свою невесту, коли устроил «гнездышко» на весь этаж! Грянул Октябрь, и Максимилиану Федоровичу велели «подвинуться» – его громадная квартира стала коммунальной…

Ивернева медленно обошла все три комнаты Леиного пристанища. Да-а, не поскупился Мишенька… Наташа почувствовала, как набухает в душе ласковое тепло, и улыбнулась с нежностью. Заморгала, смахивая горючую слезу.

«Сентиментальной становишься, – укорила она себя. – Возрастное?»

– Ну, вот еще! – фыркнула Наталья, надменно вздергивая голову. С потолка ехидно улыбнулся лепной ангелочек, и женщина показала ему язык.

«У ведьмы нет возраста!»

В прихожей завозились, и донесся мелодичный голос Леи:

– Мамулечка, ты дома?

– Дома, дома! – поспешно отозвалась Ивернева. – Папа с тобой?

– Не-е! Он повез Риту с Инной в Горный институт… Или в Горный музей? Короче, к Бирскому… – с пыхтеньем стащив сапоги, Лея вошла в комнату, зябко потирая руки и шаркая лохматыми тапками. – Что-то новое затеваете? – бодро осведомилась она. – В «Звезде» своей?

– Скорее, длим старое! Надо к той неделе новый выпуск готовить – о космической минералогии. А у ее истоков стоял сам профессор Григорьев, «Великий и Ужасный» Дэ Пэ! Хотя… – Наталья в ужимку повела великолепными плечами. – Нормальный дядька, в общем-то. Своенравный, да, и студентов гонял… Зато сейчас они все хором благодарят его за науку!

– Мамуль, а камни с Цереры покажете? – полюбопытствовала Лея. – Те, «именные»?

– Обязательно! – с чувством ответила мама. – А как же? Загоняем Левицкого, но передадим весь драгоценный блеск! Четыре камня как раз в Горном музее хранятся, одну только «Шарлотту» передали… м-м… вроде бы, Национальному музею естественной истории в Вашингтоне… Царский подарок, между прочим.

– Ну, правильно, – хихикнула дочь, поправляя волосы перед зеркалом. – Надо же было как-то подсластить штатовцам тот горький факт, что «живая» Шарлотта прописалась в Москве!

Хмыкнув, Наталья обняла ее со спины, и Лея замерла, гладя руки матери.

– Не переживай, мам, – тихо сказала она, – всё у меня хорошо…

– Чего б я переживала! – негодующе фыркнула Ивернева, пряча смущение.

– А то я не чую! – девичьи губы изломились в хитренькой лисьей улыбке. – Правда, мам… Всё будет хорошо, и даже лучше! Тебя беспокоит, что я одна… Не спорь, я же знаю!

– Леечка, тебе уже двадцать девять! – жалобно заговорила Наталья.

– Будет, мам, а не «уже»! – улыбнулась Лея зеркалу – и отражению тоскующих маминых глаз, как будто проливавших глубокий синий свет. – «Двадцать девять»! – передразнила она. – А сама-то? Ты когда папульку соблазнила? Помнишь? Тебе тогда, между прочим, тридцать один стукнул!

– Сравнила!

– Ага, ага! Время другое было, да? – съязвила Гарина-младшая.

Поверх материнского волнения мелькнула трезвая, остужающая мысль, и Наталья изящно оставила скользкую тему – обеими руками она приподняла тяжелые дочкины груди.

– У-у, какие… Правильно тебя «Рожковой» назвали! Тебе не тяжело?

– Не-а! – Улыбаясь, Лея замотала головой. – У меня спина сильная!

– И красивая! – с готовностью подхватила мама. – Помнишь «ноябрьские»? Ты тогда была в длинном платье, черном с блестяшками, открытом до самой… э-э… поясницы…

– До самой попы, ты хотела сказать? – хихикнула дочь, и похвасталась: – Да-а! Я тогда с папой танцевала, и он сказал, что от моей спины ни рук, ни глаз не оторвать!

– А почему он тебя «дылдочкой» зовет? – полюбопытствовала Наталья.

– О-о! Это у нас с ним давнее… – лицо «Рожковой» осветилось приятным воспоминанием. – Я, еще когда маленькой была, спросила его: «А когда я вырасту и стану дылдой во-от с такой грудью, мне тоже можно будет садиться к тебе на коленки? Я тебя не сильно раздавлю?» Папа рассмеялся тогда, и сказал, что не сильно… – она замялась. – Мам… У меня такое ощущение… как будто тебе что-то Светлана наговорила…

– Ох… – вздохнула Ивернева. – И трудно же с вами, с ведьмами… Света тебя не ругала, защищала только. Ее беспокоит, что ты… ну, как бы охладела к психофизиологии, к генетике… М-м?

Лея задумчиво наклонила голову, щекоча золотистыми волосами мамино лицо.

– Да не то, чтобы охладела… – затянула она. – Просто… Понимаешь, в медицине я достигла всего, чего мне хотелось. А всего лишь совершенствоваться в своих умениях… Нет, это мне скучно. Зато я всё сильнее завидую папе, Юльке и даже Наталишке! Они знают физику, и… и я тоже хочу!

– Интере-есно… – Натальины брови сложились задумчивым «домиком».

– Да! – вытолкнула Лея, и затараторила, розовея ушками: – Есть один проект, но я о нем пока никому не рассказывала – всё слишком смутно, на грани возможного, а чтобы реализовать идею, вполне себе безумную, нужно быть одновременно и нейробиологом, и физиком!

Наталья шутливо нажала пальцами, как на кнопки, на дочкины соски, набухшие под тонкой блузкой, но молвила вполне серьезно:

– Леечка, ты правильно заметила – тебе еще двадцати девяти нет. Поступай, и учись! Хочешь – в МФТИ, как Наталишка. Хочешь – как папа, на физфак МГУ. Ты же у меня не только красавица, но и умница! И знаешь ведь прекрасно, что это никакой не комплимент!

– Зна-аю… – зажмурилась «Рожкова», по-детски важничая.

В этот самый момент распахнулась дверь, впуская разноголосый смех.

– Явились… – проворчала Ивернева, жалея, что близкий контакт с дочерью разрывается.

– Не запылились! – подхватила Лея, смеясь. – Пошли встречать!

Там же, позже

Гарин специально убавил ток воды в батареях и пригасил свет, оставив лишь пару бра – в стенах гостиной сгустился сумрак, чуть разбавленный светом уличных фонарей. Холодный ветер швырялся снегом в окна – мерзлые хлопья отчетливо шуршали, царапая стекло, но растопленный камин отгонял знобкий неуют.

Поленья весело трещали, обращаясь в дым и утягиваясь в гудящую трубу. Огонь завивался, сворачиваясь пламенными лоскутьями, и по стенам шатались смутные тени – они то вытягивались, обжимаясь с яркими отсветами, то пропадали вовсе, чтобы возникнуть вновь – двоясь, троясь, исчезая…

Все сидели, как завороженные. Наталья даже голову поворачивать не стала, боясь сбить настрой тихого очарования, покосилась лишь – Миша, зажатый между нею и Ритой, глядел куда-то поверх огненной пляски, насылавшей тепло, и его чеканное, бесстрастное лицо горело зыбкой краснотой.

Рита, уложившая голову на мужское плечо, улыбалась дремотно и просветленно, как будто познав некую древнюю истину, а очки Светланы, вольно изогнувшейся в углу дивана, отражали игру света и тьмы.

Лишь Лея с Инной, тискавшиеся на маленьком диванчике у окна, шептались тихонько и хихикали. Уловив Наташин взгляд, обе прижали ладони к губам, крепясь, пихнули друг дружку локотками – и удалились на цыпочках. Вскоре с кухни донеслось сдавленное прысканье и смех.

– Риточка-а! – послышался тонкий зов Дворской. – Риту-уль…

– Замучали уже… – поерзала Гарина, ворча. – Ничего без меня не могут…

Чмокнув Мишу с улыбчивой нежностью, она гибко встала, потянулась – и вышла ломкой поступью.

– Лея что-то интересное придумала для передачи… – засовестилась Наталья, словно оправдывая дочь. – О каменьях с астероида.

– Леечка – моя гордость, – мягко улыбнулся Михаил. – Красотулька… И генератор идей!

– Ты молодец… – дрогнули Светины губы. – Знаешь же, какие обычно разыгрываются девичьи страдания! То совсем маленькая грудь, то слишком большая… А ты всегда восхищался.

– Ага! – ухмыльнулся Гарин. – Я, как тот Иа-Иа… «Надо же, мой любимый размер!»

– Ты так еще Юльке говорил, про ее пятый! – смешливо фыркнула Сосницкая.

– Да-а! – расплылся Михаил. – Пятый я тоже люблю… – Неожиданно он напрягся, и его улыбка поблекла, стертая беспокойством.

– Чего ты? – насторожилась Ивернева.

– Да так… – медленно вымолвил Гарин. – Подумал о Леином шестом размере – и вспомнил один довольно странный разговор… С Браиловым. Мы тогда вдвоем сидели… В нашей старой квартире, на Строителей. А Лея… Помните, она вчера предположила, что мы этому мерзавчику пересадили-таки матрицу памяти? Ч-черт… – нахмурился он. – Всё так смутно… Но я четко помню, как этот… как он намекнул, Наташ – и что я люблю тебя, и что ты вернёшься, и что у нас родится девочка!

– Миша… – Светлана выпрямилась и сложила руки на коленях. – Мне кажется… есть способ вспомнить всё в точности. Когда произошел этот разговор? Лет сорок назад?

– Чуть позже, – кривовато усмехнулся Миша, – в восьмидесятом.

– Во-от! А ведь тогда ты был «под присмотром»… Да что говорить! Я сама докладывала Иванову о твоем самочувствии и состоянии здоровья! И, вот… нисколечко не удивлюсь, если вдруг окажется, что бдительный Борис Семенович установил прослушку в «красном доме»!

– Та-ак… – Мишины глаза заблестели. – Ага… Надо будет тогда через Марину всё узнать в точности!

– Узнаем! – кивнула Наталья.

Растревоженный, Гарин встал и приблизился к окну.

– Свет включить?

– Включай… – вздохнула Ивернева. – Всё равно девчонки расшумелись, «никакого романтизьму»…

Засияла люстра, заиграла хрустальными подвесками, высветила низенький столик, уставленный модельками нервных и глиальных клеток, а Гарин шлепнул ладонью по маркерной доске, висевшей в простенке. На белом пластике вились синие цепочки формул.

– Ага! Узнаю Наталишкин почерк! – губкой стерев написанное, Михаил выцепил стило и начертал мудреный «бифур» – уравнение из области бифуркационного анализа, с трехэтажными индексами и времяподобными неравенствами. Перо маркера смешно пищало, взвизгивая в размашистых вензелях. – Думаю… Думаю, что алгоритмизировать эмоции Браилова легче, чем может показаться – они у него сплошь отрицательные…

– А чё, Миш? – подавшись вперед, Наталья зорко пригляделась к доске, и Гарин чуть отшагнул, чтобы ей было виднее. – «S» у тебя… Хм… Он же нелинейный оператор. Уравнение «L = f (M, S)» может грохнуться, если «S» доминирует. Надо регуляризацию ввести. Ну, там…

Сосницкая прервала ее, усмехаясь:

– Наташ, твоя «ортофизичность» явно зашкаливает! Вы с Мишей всё сводите к уравнениям, а мозг – не ЭВМ, – выхватив полупрозрачный макет нейрона, она покрутила его в пальцах. – Это, когда боль пытаются интегралами Фейнмана мерить… Подсознание Браилова – сплошной лабиринт из обид. Даже с памятью юного Миши он в своей злобе увяз!

Ивернева задумалась, покусывая нижнюю губку, и проговорила, словно пробуя слово на вкус:

– Ортофизичность… А чё, звучит как диагноз! – фыркнув, она шлепнула ладонью по кожаному валику. – Ладно, признаю: упрощаю! Ну, а как иначе с временными петлями работать?

Гарин сноровисто нарисовал на доске диаграмму с петлями:

– Самосогласование – не закон, а условие устойчивости! – сказал он назидательно. – Пространства, где «Новиков» ломается, схлопываются. Мы же – в стабильном! Вся сингония наших миров стабильная…

– Верно, верно! – Наталья нетерпеливо заерзала. – Гибрид Браилова – это попытка системы удержать баланс! Миш, вычеркни левую часть!

– Думаешь? – усомнился Гарин.

– Уверена! Знание о Лее – вовсе не парадокс, а часть уравнения «Реальность (t) = Const»!

Светлана не выдержала – поджав губы, зарылась в свою бездонную сумку, и выудила рулончик, исчерченный малиновыми зигзагами.

– Не знаю уж, кто там снимал с Браилова электроэнцефалограмму в восьмидесятом, да еще в удаленном секретном «ящике»… – пробурчала Сосницкая с неодобрением. – Наверное, фельдшерица какая-нибудь… – она раскатала график ЭЭГ, как древний свиток, а затем, идеально наманикюренным ноготком, подчеркнула пики в зоне миндалины, вытолкнув весомо и непримиримо: – Но, всё равно, тут – боль! Браилов знал, что Наташа не будет его, но бился как рыба об лёд! И это не ошибка математики, это цена человечности. А вся эта ваша «ортофизика»… Для расчётов она годна, а вот для души, извините, нет!

– Чё, Свет, опять про «души»? – Ивернева встала, пряча неловкость за ворчанием: – Ладно, попробую твой «человечий коэффициент» в модель впихнуть! Но, учти, если сломается – ты будешь виновата!

Гарин с Сосницкой переглянулись – и заулыбались.

– Наташ… – сказал Михаил, посмеиваясь, будто радуясь, что нашлась общая тема, и неожиданный накал в отношениях пригас. – Ты после «командировки» в Красноярский край здорово… омолодилась, что ли! Снова «чёкаешь», как в семьдесят восьмом! Як мы з тобою, тильки на мови…

– Во, даже ты заметил! – хихикнула Света. – Сибирский диалект вернулся. Наташ, ты теперь, как тот таежный кот – непредсказуемая, но обаятельная!

Наталья сладко улыбнулась, играя грудным, приятным голосом:

– А я и е, як тайговый кит – нэпэрэдбачувана, алэ чаривна!

– Всё, Свет, сдаемся! – рассмеялся Гарин. – Если уж Наташка иврит выучила, то шо ей наш «суржик»?

– А то! – Ивернева горделиво выпрямилась, с притворной надменностью вскидывая голову. – Между прочим, рабби Алон мне имя дал – Талия. «Роса Божья»! А тут какой-то «суржик». «Пиджин-рашен»…

Вздрагивая губами, Сосницкая откинулась на спинку дивана.

– Просто ты так натурально заговорила… – не выдержав, она прыснула в ладонь. – Слушай… Помнишь, как Рита кота гоняла?

– О-о-о! – развеселилась Наталья. – Это было эпично! Она, помню, чайник на кухне ставит, и вдруг…

Света с Мишей заголосили сердитым дуэтом:

– «Кит! Иды сюды, шкода! Чи тоби трэба знову на столи лазыты?»

Хохоча, Ивернева склонилась в изнеможении.

– А я стою, с кружкой в руках – и в ступор впала! – оживленно, слабеющим голосом выговаривала она. – Как, думаю? Гигантский морской зверь – на кухне?! А потом ничего, привыкла… И суржик, и сибирский говор в подкорку ушли. А ещё… – сбавив тон, она добавила с нежной теплотой: – Я у Риты научилась хлопать глазами… А она у меня – вот этой вот, «сладкой» улыбке…

– А в этом и есть семья, – мягко сказал Гарин. – Не по паспорту, а по словам. По привычкам. По шуткам. По взгляду.

– И по тому, – вставила Света, глядя на Мишу с поволокой, – как ты произносишь: «Роса Божья»…

Воскресенье, 6 января. Раннее утро