Цепи Эймерика

Мост охраняли четверо вооруженных часовых в мундирах и коротких плащах, которые украшал серебряный герб с красной и черной полосами. Все как на подбор крепкого сложения, с суровыми грубоватыми лицами и светлыми бородами. Увидев инквизитора, они прервали игру в кости. Но так как Эймерик выглядел как обычный путник и не вез с собой никакой поклажи, солдаты молча смерили его взглядом и вернулись к своим делам.

Инквизитор остановился в трактире, на вывеске которого красовалось изображение трех коронованных голов; тот стоял недалеко от дороги, ведущей к церкви и замку. Немного позже, ужиная в большом зале на первом этаже куском сильно перченного вареного мяса, поданного молчаливым и рассеянным трактирщиком, Эймерик принялся внимательно разглядывать посетителей.

В основном это были солдаты, заглянувшие сюда перекусить и пропустить стаканчик. Многие играли в кости; каждый бросок сопровождался радостными или досадливыми возгласами. Эймерика очень порадовало, что, несмотря на захвативший игроков азарт, в их криках не было богохульства, а в самом трактире – проституток, как это обычно принято в заведениях подобного рода.

В дальнем углу, у камина, дым из которого выходил через отверстие в потолке, один за столом сидел молодой парень в тунике с узкими рукавами; на худом лице виднелись отметины от оспы. Поймав его мимолетный взгляд, инквизитор узнал посланного на разведку доминиканца из полумонашеского ордена. Больше они старались друг на друга не смотреть.

За столом у самого входа в кухню расположились трое мужчин в коротких плащах с изящной отделкой. Концы богато расшитых тюрбанов свисали на плечо. Они говорили вполголоса, видимо, обсуждая дела, и начинали о чем-то спорить. Сразу за ними в плаще с капюшоном, накинутом на голову, расположился пожилой грузный мужчина и ел суп, не поднимая глаз от плошки.

Стол справа от Эймерика, возле входа, пустовал. А за соседним сидели четверо солдат – трое молодых и один пожилой – со знаками принадлежности к страже Шаллана. Несмотря на шум играющих в кости, Эймерик слышал, о чем они говорят.

Солдаты заказали вино, хлеб и похлебку из чечевицы. После того как принесли еду, по знаку старшего, они стали молиться, вызвав крайнее удивление инквизитора. Тот наблюдал за солдатами с большим интересом.

«… santificetur nomen tuum, adveniat regnum tuum…» [8]

Приятно пораженный, Эймерик мысленно стал читать молитву вместе с ними. «Fiat voluntas tua, sicut in coelo et in terra. Panem nostrum quotidianum…» [9]

И вдруг вздрогнул, заметив, что они произносят другие слова.

«Panem nostrum supersubstantialem da nobis hodie» [10],– говорили солдаты. Потом завершили молитву традиционными словами и как ни в чем не бывало с удовольствием принялись за еду.

«Panem nostrum supersubstantialem», – повторил про себя Эймерик. Нет, он не мог ослышаться.

Инквизитор долго смотрел на солдат задумчивым взглядом. Потом не спеша поднялся, поблагодарил трактирщика и отправился в свою комнату. Повечерие уже давно отслужили.

1945 – Второе кольцо

– Как вам только в голову взбрело явиться сюда в день рождения фюрера?

Высокомерный тон профессора Гебхардта глубоко задел Якоба Графа. Рискуя жизнью, он добирался сюда по улицам полуразрушенного Берлина вовсе не для того, чтобы с ним разговаривали подобным образом. К тому же толстяк Гебхардт, с которым Графу порой приходилось работать вместе, стоял ниже его в академической иерархии.

Однако задетый за живое ученый был не из тех, кто привык давать выход своему гневу.

– Фюрер сам вызвал меня, – извиняющимся тоном ответил он. – Не знаю точно зачем, но, думаю, это как-то связано с моими исследованиями.

– Понятно, – Гебхардт сразу же стал любезнее. – Тогда другое дело, и вам повезло, что здесь оказался я. Но у меня нет возможности сопровождать вас, – академик выпятил грудь. – Я только что назначен командующим германским Красным Крестом на всей немецкой территории.

«Не завидую», – подумал Граф, но вслух сказал только:

– Поздравляю от всей души.

– Благодарю. По коридорам бункера вас поведет офицер СС. Вы сами убедитесь, что фюрер как всегда на своем посту, бодр и полон сил.

Гебхардт передал гостя унтер-офицеру в безупречной форме черного цвета и ушел. Шагая по сумрачным холодным коридорам, бронированные стены которых не могли заглушить грохота близких взрывов, Граф вдруг задумался, доведется ли ему когда-нибудь увидеть своего тщеславного коллегу живым.

Он предполагал, что в Форбункер допускаются немногие, однако во всех помещениях, мимо которых они проходили, было полно народу. Граф узнал генералов Кейтеля и Кребса, которые о чем-то оживленно – даже ожесточенно – спорили. Рядом с ними в коричневой форме стоял какой-то толстяк – скорее всего, Мартин Борман, но может быть и нет.

В ту часть, где находились апартаменты фюрера, вела короткая лестница. Унтер-офицер попросил Графа немного подождать, спустился по ступенькам и скрылся за раздвижной стальной перегородкой. Вскоре он вернулся и жестом пригласил ученого следовать за ним.

Они миновали несколько коридоров, освещенных еще хуже, чем наверху, с многочисленными металлическими дверями и прибитыми к стенам скамейками. Вдруг послышалась веселая музыка. Рядом, за стеной, высокий женский голосок пел по-английски.

Унтер-офицер о чем-то пошептался с охранниками. Один из них отодвинул стальную перегородку, и Граф увидел стол, нарядно украшенный и уставленный флагами. За ним – Геббельса, который наклонился, чтобы посмотреть, кто пришел, а потом повернулся и сказал несколько слов человеку, сидевшему слева, во главе стола. Вскоре из комнаты вышел фюрер. Дверь закрылась, музыка стихла.

Поднимая руку в знак приветствия, Граф только успел заметить, что Гитлер очень бледен и каждый шаг дается ему с трудом; на большее не хватило времени. Фюрер держал под мышкой толстую книгу в красном переплете и фиолетовую коробку.

– Кто вы? Ваше имя мне ни о чем не говорит.

Это было сказано таким тоном, который мог привести в ужас человека и похрабрее, чем Граф.

– Меня зовут профессор Якоб Граф, мой фюрер, – робким, слегка дрожащим голосом пролепетал тот. – Заместитель директора проекта Рейха в области генетики. Я пришел по вашему распоряжению, – а потом добавил: – И чтобы поздравить вас с днем рождения.

Эти слова оказались сказаны очень кстати. Лицо Гитлера немного смягчилось. Он дружелюбно, почти доверительно посмотрел на Графа и предложил присесть на скамейку у стены.

– Я не приглашаю вас в свой кабинет, профессор, потому что сейчас он завален подарками. Не хотите конфет?

Гитлер показал фиолетовую коробку.

– Благодарю, нет, мой фюрер.

Гитлер посмотрел на конфеты, словно не зная, что с ними делать, и положил рядом. Потом перевел взгляд на книгу, которую случайно прихватил с собой.

– Это мне Геббельсы подарили. Оригинальная партитура «Валькирии» Вагнера. Ярчайший пример проявления гениальности германской расы.

– Очень ценное издание, – Граф не нашелся что сказать еще.

– Нет. Это всего лишь копия, – в голосе фюрера послышалось раздражение. Очевидно, он ждал более дорогого подарка. – Но давайте перейдем к делу. Как вы добрались сюда? С трудом?

– Да, мой фюрер, это было непросто.

– Еще несколько часов – и все изменится. Войска генерала Штайнера зачистят территорию от врагов. Знаете, что я вам скажу?

– Что, мой фюрер?

– Решив напасть на Берлин, Сталин совершил самую большую ошибку в своей жизни.

После этих слов Гитлер злорадно ухмыльнулся. Граф подобострастно захихикал в ответ.

– А теперь, профессор, – продолжил фюрер, – расскажите мне все. Как ваши эксперименты?

– Идут успешно, – сглотнув, заверил его Граф, – особенно после того, как мы стали работать с безвременником. Это похожее на шафран растение, свойства которого много лет назад обнаружил один амери… иностранец.

– Безвременник? Любопытно. И что у него за свойства?

– Боюсь, мое объяснение отнимет у вас слишком много времени, мой фюрер.

– Тогда расскажите самую суть.

– Ну… – Граф подыскивал слова. Он не был уверен, что Гитлер поймет его – тот казался очень рассеянным. – Клетки человека размножаются в соответствии с процессом под названием митоз. В ходе него количество хромосом в каждой клетке удваивается, и после деления образуется две клетки с таким же набором хромосом, как у исходной. Надеюсь, я понятно объясняю.

Подавив легкий зевок, Гитлер кивнул.

– Безвременник, – продолжал Граф, – содержит алкалоид под названием колхицин, который оказывает влияние на этот процесс. Под его воздействием хромосомы также удваиваются, но не распределяются по двум клеткам, а остаются в одной. Таким образом получается клетка, у которой в два раза больше хромосом, чем в норме.

– И что это дает? – Рассеянный взгляд Гитлера уткнулся в стену.

– Благодаря увеличению числа хромосом у растений появляются более крупные и крепкие экземпляры. А вот животные умирают. Цель моих экспериментов – найти способ давать колхицин человеку, чтобы он не нанес ему вреда, и получить самые совершенные образцы с точки зрения генетики. Профессор Гебхардт предоставил в мое распоряжение нескольких заключенных…

– Надеюсь, вы не собираетесь улучшать и их генетику, – оборвал его Гитлер, бросив на ученого ледяной взгляд.

– Нет, что вы, мой фюрер, – побледнев, поспешил ответить Граф. – Это просто подопытные кролики. Другой вопрос, – он постарался тут же сменить тему, – заключается в том, можно ли воздействовать колхицином не только на оплодотворенные клетки, но и на обычные, чтобы даже у взрослого человека произошло удвоение хромосом. Мы ищем подходящий носитель.

При слове «носитель» фюрер оживился.

– А можно будет использовать результат в качестве оружия? У вас получится нечто вроде иприта?

Оказывается, собеседник совершенно ничего не понял из объяснения Графа; возможно, он даже не знает, что такое хромосомы. Перечить Якоб не осмелился.

– Разумеется, эту гипотезу также нужно рассмотреть, – соврал он.

– Хорошо, профессор, – Гитлер резко поднялся, и Граф тут же вскочил на ноги. – Приступайте к работе как можно скорее и держите меня в курсе. Но пока не закончится атака Штайнера, вы останетесь здесь. Тут безопаснее.

– Если честно, я бы предпочел… – начал было Граф.

– Нет, я не хочу подвергать вас риску, – Гитлер взял со скамьи коробку конфет и книгу. – Нужно подождать всего несколько часов. А пока поговорите с моим секретарем Борманом, он подыщет вам комнату рядом со своей.

Простившись с фюрером, который вернулся к гостям, Граф почувствовал себя зверем, попавшим в западню. Но его отвлекла мысль, внезапно пришедшая в голову после слов Гитлера об иприте. Идея сумасшедшая, но что если… Глаза ученого загорелись.

Он поднялся по лестнице и отправился на поиски Бормана, с которым ему предстояло разделить ожидание.

3. Consolamentum

Эбайл де Шаллан смотрел на Эймерика с нескрываемой ненавистью. Его раздражала не только цель приезда инквизитора, но и он сам – его поношенная одежда, его спокойствие, уверенность и непроницаемый взгляд.

Сеньор Шаллан был полной противоположностью отца Николаса. Молодой и горячий, он все делил на черное и белое, не признавая оттенков, и бросался из крайности в крайность, будь то суждение или манера говорить. В каждом его движении чувствовалась неуемная энергия; казалось, под богатыми пурпурно-серебристыми одеждами все время играют мышцы.

Не в силах усидеть на месте, Эбайл вскочил и нервными шагами стал ходить взад-вперед мимо огромного камина. Через окно, забранное переплетом в форме ромбов, бросил взгляд на крыши Шатийона, поблескивающие на солнце, остановился перед Эймериком и пристально посмотрел ему прямо в глаза.

– Полагаю, эта шутка – дело рук моего друга Амадея, – саркастическим тоном заметил он.

Эймерик не позволил эмоциям взять верх. Негромким голосом, не изменяя своей обычной сдержанности, которая, по-видимому, так раздражала Шаллана, инквизитор ответил:

– Сеньор, этого я не знаю. Я лишь исполняю указания Его Святейшества.

Эбайл хлопнул рукой по столу с такой силой, что задребезжала стоящая на нем стеклянная чаша.

– Указания! – воскликнул он. – И что же, скажите на милость, заставило Папу давать подобные указания? К чему на моих землях устраивать трибунал инквизиции? Знает ли Святой отец, что у меня нет даже палача, что здесь уже больше сорока лет не сжигали еретиков?

Эймерик не намеревался раскрывать истинную цель своей миссии, однако не смог не возразить:

– Инквизиция борется не только с ересью, сеньор Эбайл.

– А с чем же еще? – последовал ответ. – С колдовством? С симонией?

– Со слабостью верующих, – произнес Эймерик.

Эбайл возвел глаза к небу, вздохнул и опустился на стул.

– Послушайте, – заговорил он немного спокойнее. – Когда мы признали власть виконтов Савойи, нам пришлось отказаться от многих прерогатив. Я бы сказал, от основных. Но у нас осталось одно ключевое право: самостоятельно отправлять правосудие на наших землях. А теперь вы, уж простите, непонятно зачем приезжаете ко мне и хотите отнять последнее орудие власти Шалланов. Что я должен вам ответить?

– Не знаю, – еле слышно сказал Эймерик.

– Зато я знаю, – голос Эбайла по-прежнему был полон сарказма. – Я скажу, что даже Висконти относится к своим вассалам лучше, чем савойцы – к нам.

Явная угроза в адрес Амадея. Видимо, сеньор Шаллан считает его, Эймерика, посланником двора Шамбери. Что было не просто ошибочно. А опасно.

– Вы заблуждаетесь, – инквизитор решил немедленно прояснить ситуацию. – Уверяю вас, – его резкий тон, казалось, удивил собеседника. – Ни дом Савойи, ни дом Монферрато, ни дом Висконти здесь ни при чем. Я послан сюда, чтобы осуществить власть Святой Римской церкви, – торжественно сказал Эймерик и добавил немного помягче: – Надеюсь, этому вы противиться не будете. Сеньор Эбайл, поверьте, инквизиция не собирается вмешиваться в обычное правосудие. Вершить его по-прежнему будете вы, как и положено. Я борюсь лишь с тем, что угрожает душам ваших подданных, – душам, которые должны принадлежать Господу нашему. Если вы мне поможете, это не только принесет пользу вашим землям, но и дарует благосклонность Папы.

Эбайл долго молчал, пристально глядя Эймерику в глаза. А когда заговорил, инквизитор понял, что тот готов смириться с неизбежным.

– Вы просите о помощи. Но мои подданные возненавидят меня, если я дам вам солдат.

– У меня есть люди, – пожал плечами Эймерик. – А если понадобится подкрепление, вы просто скажете, что Амадей вас заставил.

– Тогда я покажу свою слабость и потеряю уважение в их глазах, – возразил Эбайл, а потом со вздохом добавил: – Хорошо, я не могу запретить вам осуществить задуманное. Но скажите хотя бы, что сделало вмешательство инквизиции столь необходимым?

– Нет, сеньор Эбайл, по крайней мере пока. Возможно, того, что я ищу, вообще нет или оно не настолько серьезно. Тогда в трибунале инквизиции не будет нужды, – Эймерик заметил мелькнувшую в глазах Шаллана надежду и сдержал ухмылку. – Однако могу обещать, что, получив доказательства, если таковые найдутся, я не только немедленно поставлю вас в известность, но и сделаю так, чтобы в последующих за этим событиях ваш дом не был скомпрометирован.

– Теперь и я кое-что скажу, – Эбайл наклонился над столом и положил руку на запястье Эймерика. – Жители этих долин хорошо ладят друг с другом. Мы живем тихо, без ссор и потрясений. Не знаю, многие ли сеньоры могут в наше время сказать нечто подобное. Ни одно ваше действие не должно нарушить такой порядок вещей. Считайте, что я умоляю вас об этом.

– Пока я ждал аудиенции, – подумав, сказал Эймерик, – в комнате, тут рядом, пролистал открытую кем-то рукопись. Текст Арнольда де Вилланова, Aphorismi de gradibus. Одно предложение там было подчеркнуто.

– Я понял, о какой фразе вы говорите, – кивнул Эбайл. – Quod divisum est divideri not potest. То, что разделено, нельзя разделить.

– Именно. Если сорняк, выполоть который послали меня, действительно растет на этих землях, то единство вашего народа уже разрушено. Но это еще не все, – теперь над столом наклонился Эймерик. Он говорил медленно. – Мы живем в трудные время, когда кажется, что мир потерял благосклонность Господа. Европа обескровлена Великой чумой, аристократия разобщена, король Франции погиб в плену у англичан,[11] после турецких набегов от Византийской империи остался лишь Константинополь. Везде, куда ни глянь, – войны, голод, восстания крестьян. В такой ситуации только вера может спасти мир от хаоса. Только Святая апостольская римско-католическая церковь.

– С укрывшимся во Франции Папой, – без всякой язвительности добавил Эбайл.

– Урбан уже подумывает о возвращении в Рим. Однако важно не это. Важно то, сеньор Эбайл, что Церковь – единственная сила, способная выйти из всех перипетий почти невредимой, и единственная сила, которая – по крайней мере, на духовном уровне – является общепризнанной. Это все, что осталось от Империи. Но Церковь – сама по себе империя, причем намного более прочная, чем любая другая, потому что основана не только на силе, – Эймерик соединил кончики пальцев. – Как видите, любое покушение на христианский мир, каким бы незначительным оно ни выглядело, представляет собой угрозу единственной организации, которая способна возродить народы и королевства, оказавшиеся в руинах. И я думаю, вы понимаете, что каждый, кто готов исполнить великую миссию и обнажить свой меч в защиту Церкви, оставит свой след в истории – столь же прочный, как камни его замка.

Закончив речь, Эймерик понял, что победил. Его слова, пусть на несколько мгновений, вознесли Эбайла, все владения которого ограничивались несколькими затерянными в горах долинами, на недоступные для него высоты, туда, где решались судьбы народов и континентов – а может, и всей цивилизации. Это пьянящее чувство зажгло огонь в глазах Шаллана.

– Ваши слова мудры, – простодушно сказал тот, глядя на инквизитора с глубочайшим уважением. – Вы можете рассчитывать на меня и на моих солдат, в чем бы ни состояла ваша миссия.

Стараясь скрыть торжество, Эймерик опустил глаза и сделал вид, что погружен в размышления.

– Благодарю вас, сеньор Эбайл, – наконец сказал он, поднимая взгляд на Шаллана. – И не только от своего имени, но и от имени Его Святейшества. Но, повторю, ваши солдаты пока не нужны. Буду очень признателен, если вы найдете подходящее место, где мог бы разместиться суд на время нашего здесь пребывания.

– Думаю, монахи Верреса почтут за честь… – начал Эбайл.

– Нет, – перебил его Эймерик. – Мы должны действовать именно в Шатийоне. Поэтому предпочитаем остановиться здесь.

– Вы хотите, чтобы я предоставил вам свой замок? – по лицу сеньора прошла тень.

– Разумеется, нет, – покачал головой инквизитор. – Нам подойдет более скромное и уединенное место.

– Постойте-ка. Вот то, что нужно, – открытое лицо Эбайла озарила догадка. Он показал в двустворчатое окно. – Видите крепость на холме, за рекой? Это замок Уссель. Я построил его для обороны, но сейчас в нем нет необходимости. Можете пользоваться им, сколько потребуется.

– Не могу выразить, насколько я вам благодарен, – улыбаясь, сказал Эймерик и поднялся. – Если я, в свою очередь, могу что-то сделать для вас…

– Прошу лишь сообщить мне, когда сочтете своевременным, о характере чумы, которую вы присланы излечить. Я прикажу своим людям и кастеляну предоставить вам все необходимое. Сегодня вечером я вернусь в Фенис, в свою резиденцию, где также живет мой брат Франсуа. Поэтому послания направляйте туда.

Эймерик понимал – Эбайл уезжает из Шатийона, чтобы его имя было как можно меньше связано с последующими событиями. Он низко поклонился Шаллану и, довольный, отправился дальше.

Инквизитор заглянул в церковь – довольно невзрачную, если не считать красивой колокольни, – и был разочарован. Он надеялся расспросить священника о местных обычаях и, возможно, о странных существах, увиденных накануне. Однако тот оказался столь дряхлым и глухим, что даже не понял, с кем имеет дело. Не дожидаясь, пока старик закончит очередную мудреную фразу, Эймерик вышел из церкви, чувствуя презрение, которое всегда испытывал к слабым.

Спустившись с холма, он оказался в деревне, где в этот час было очень оживленно. В своих крошечных лавочках сапожники, кузнецы и портные объясняли что-то подмастерьям или, не отрываясь от работы, болтали с покупателями. По улицам неспешно плыл шумный поток мулов с тележками, а прямо под ногами бегали куры, утки и даже поросята.

Эймерик ненавидел толпу, кроме тех случаев, когда она, очень многолюдная, позволяла ему остаться неузнанным. Он надвинул капюшон на глаза и ускорил шаг, внимательно глядя по сторонам и стараясь не упустить ни одной мелочи.

Шум и суета раздражали невыносимо, но тут инквизитор увидел того, кого искал. На углу маленькой площади, там, где люди, животные и лотки торговцев с ярким товаром сливались в одно пестрое пятно, здоровый солдат с огненно-рыжими волосами диктовал текст писцу. В нем Эймерик тут же признал своего гонца, посланного вперед с заданием обосноваться в городишке. Значит, парень не терял времени зря, улыбнулся про себя Эймерик.

Но прежде чем поговорить с ним, пришлось подождать своей очереди. Сообщение, которое диктовал солдат, по всей видимости, было необычным, потому что каждое предложение вызывало возражения или вопросы писца. Инквизитор с напускным интересом успел послушать, как лекарь расхваливает крестьянам какое-то подозрительное снадобье; потом изучил лежавшие на прилавке ткани, концы которых свешивались прямо на землю, в солому. Наконец солдат забрал исписанный листок и ушел.

Инквизитор присел рядом с писцом, будто собирался диктовать ему нежное любовное послание и хотел проверить, хорош ли почерк. Откинул капюшон.

– Ты меня узнаешь?

– Да, магистр, – юноша едва заметно поклонился. – Я узнал вас еще вчера в таверне.

– Мы можем поговорить здесь? – спросил Эймерик, незаметно озираясь по сторонам.

– Да. Любой, кто нас увидит, решит, что я пишу под вашу диктовку. Лучшего места и придумать нельзя.

– Если я не ошибаюсь, тебя зовут Жан Пьер.

– Да, магистр. Жан Пьер Бернье из Марселя. Я – послушник полумонашеского ордена…

– Помню, помню, – Эймерик встал, чтобы его не задела проезжающая мимо телега с сеном, а потом наклонился к юноше. – Расскажи вкратце. Тебе удалось что-нибудь узнать?

Обезображенное оспинами лицо писца стало задумчивым.

– Как вам сказать… И да и нет.

– Что ты имеешь в виду? – ответ насторожил инквизитора. – Объясни.

– В общем, в долине полным-полно чудовищ, – выпалил юноша после недолгого замешательства.

– Значит, все это мне не почудилось, – удивительно, но в голосе Эймерика звучало облегчение. – Огромные крысы с человеческими руками и дети, похожие на обезьян?

– Да, и не только, – ответил писец. Потом закрыл глаза, будто пытался воскресить в памяти ужасное воспоминание. – Это просто как кошмарный сон. Я только сюда приехал и остановился у ворот, перед мостом. Увидел что-то на земле, между корнями большого дерева. Решил, что ползет раненый, и подошел без всякого опасения, – парень открыл глаза, круглые от страха. Голос дрожал. – Но это был не раненый. Тело и форма головы как у свиньи… А рот – нет, рот – человеческий. И глаза тоже – огромные, голубые. Но ноги… Это самое жуткое. Два коротких обрубка, которые шевелились, как змеи. Я закричал и убежал оттуда.

Здесь юноша прервал свой рассказ, заметив направлявшегося к нему крестьянина с запыленными космами длинных волос и мешком на плече. Похоже, ему нужен был писец, и, решив подождать, пока тот освободится, мужик опустил мешок на землю.

– Я буду занят еще долго, – стараясь взять себя в руки, сказал ему юноша. – Приходи позже.

В подтверждение своих слов он окунул гусиное перо в одну из многочисленных чернильниц, которые стояли на скамье, и сделал вид, что пишет.

Крестьянин явно рассердился, но молча поднял мешок и пошел прочь. Немного успокоившийся Бернье и Эймерик продолжили разговор.

– Когда я поселился в деревне, то узнал, что напугавшее меня чудовище не единственное. Не совсем понятно, откуда берутся такие существа. Как их только не называют – крокеты, дьяволята, огры. Например, того, которого видел я, зовут Ц’куерк. Местные их немного опасаются, но не упускают случая посмеяться над ними. В общем и целом, существование таких монстров здесь считают вполне нормальным, но мне пока непонятно почему. Что же касается ереси, то однозначного ответа я дать не могу. Не знаю, есть она здесь или нет.

– Как это так? – забеспокоился Эймерик.

Бернье услышал в словах инквизитора упрек, которого на самом деле не было. Поэтому попытался объяснить все как можно подробнее.

– На первый взгляд, местных жителей можно назвать праведными католиками. Они посещают богослужения, совершают таинства, молятся – даже больше, чем где-то еще. Однако…