Тьма

Я такая же ужасная, как и они.

Но я думаю, что именно такие люди, как я, созданы для этого мира. Я удивлена, что Эвелина и Федор Семенович прожили достаточно долго, чтобы дойти до этого момента.

Неважно. Все равно мы все скоро умрем.

Эвелина идет рядом со мной в ногу.

«Как твоя боль?» – тихо спрашивает она.

Я бросаю на нее увядающий взгляд.

«Болит», – отвечаю я. Глупые вопросы заслуживают глупых ответов. Так всегда говорила моя бабушка. И она не ошибалась.

Эвелина просто улыбается. Не думаю, что она заметила мою злобу.

«Я могу дать тебе еще несколько таблеток», – говорит она, и это вонзает нож вины мне в живот. «Мне придется проверить, что у меня осталось, когда мы снова остановимся.»

Я с опаской смотрю на морков, которые держатся рядом с нами, но, кажется, их не особо интересует то, что мы говорим.

«Я мог бы прописать водочку с медом», – говорит Федор Семенович с лукавой улыбкой на губах. Я бросаю на него испуганный взгляд. «У вас есть водка?» Мой тон такой же растерянный, как и мое лицо.

Федор Семенович искоса смотрит в мою сторону, эта улыбка все еще танцует на его мохнатых губах. «Я нашел несколько маленьких бутылочек в одном аэропорту до того, как… Ну, до них…» Он бросает взгляд на морков, охраняющих нас.

К счастью, они, кажется, не слишком заинтересованы в нашей тихой беседе. Их лица оживляются, когда они смотрят на город, по которому мы продвигаемся, как будто это новогоднее утро, и они просто не могут дождаться, чтобы разорвать свои подарки.

Интересно, сломаются ли они от волнения и нападут на нас еще до того, как мы доберемся до города?

«Удалось припрятать несколько бутыльков в кармане», – говорит Федор Семенович, и мне требуется некоторое время, чтобы понять, что он все еще говорит о водке. «Не волнуйся», – добавляет он, глядя на мое сбитое с толку выражение, и широко улыбается. «Я врач…считай это рецептом.»

«Вы действительно доктор?»

Это меня интересует гораздо больше, чем водка. Не мое. Я имею в виду, я не ханжа, но я не пью алкоголь, не в этом мире.

«Нейрохирург», – говорит он мне.

Я смотрю на него, он совсем не похож на хирурга. Может быть, это рваная одежда, которую он разорвал, чтобы перевязать мою рану на голове, или синяки на его лице, или даже седые волосы и заросшая борода, но он просто не выглядит как хирург.

«Тогда какие таблетки она мне дала?» Я киваю головой в сторону Эвелины, которая притворяется оскорбленной.

Но она быстро расплывается в улыбке, и у меня возникает пугающее чувство, что она жизнерадостная. Не то, чтобы в таких обстоятельствах я могла быть разборчивой в отношении своей компании.

«Обычный Пенталгин», – говорит он со смехом. «Недостаточно сильный, чтобы позволить тебе ходить на этой лодыжке. Когда мы разобьем лагерь, я как следует ее осмотрю. Раньше у меня не было возможности как следует осмотреть твои травмы.»

«Трудно сосредоточиться на чем-то, когда они становятся такими», – добавляет Эвелина. Она переводит взгляд на темноволосого морка, который стоит неподалеку и охраняет нас.

Но я могу сказать, что это был рискованный шаг, потому что она быстро меняет тему и делает вид, что вообще не смотрит в его сторону.

«Чем ты занималась до всего этого?» – спрашивает она.

Ух, этот вопрос. Не мой любимый. В основном потому, что я не так уж много сделала. Ничего особенного.

«Закончила университет и успела немного поработать» – ответила я.

Это удовлетворяет их, и Эвелина начинает блуждать своим взглядом по холмистой дороге, по которой мы поднимаемся. Мы приближаемся к вершине, когда она втягивает резкий звук, затем указывает на небольшое кирпичное здание в нескольких метрах впереди.

Я прослеживаю за ее взглядом, где на заборе сидит толстая рыжая кошка. Кошка, которая выглядит более чем упитанной.

Интересно, что она ест, как она выживает в темном мире. Но потом меня осенило – кошки хорошо видят в темноте. Лучше, чем мы, а мы выжили дольше, чем многие другие.

«Интересно, сколько из своих девяти жизней она уже израсходовала», – бормочет Эвелина.

Я знаю, что она просто пытается внести беззаботный комментарий в наше удручающее существование, но это меня задевает. Я хочу думать о кошке, как о вечно свободной, и, что она проживет долгую, благополучную жизнь, а не о том, что она борется за выживание, как мы, слишком часто сталкиваясь со смертью.

Проигнорировав ее комментарий, я наблюдаю за кошкой, которая замечает, как мы подходим ближе.

Ее шерсть на затылке встает дыбом, и из нее раздается низкое, булькающее рычание, прежде чем она устремляется в темноту.

Я смотрю, как она убегает, и желаю ей всего самого наилучшего в мире.

После этого никто не разговаривает. Мы проходим через туннель и через час мы уже выходим на главную улицу города.

Тишина овладевает нами. Все, что можно услышать, – это мягкие, отработанные шаги тихой армии. Они устойчивы на ногах и имеют опыт, превосходящий все, что мы когда-либо имели в нашем мире.

Они – прирожденные убийцы.

И они идут на этот потрясающий город с одной лишь мыслью – разрушением.

Улица, по которой мы идем, пуста. Я побывала во многих заброшенных местах с тех пор, как все это началось, но никогда не видела, как свет факелов указывает путь. Оранжевое свечение создает на улицах города тревожную атмосферу.

Свет отражается от пыльных, закрытых ставнями окон и попадает на брошенные машины, разбросанные по улице под странными углами. Этот город был эвакуирован в спешке.

С ветерком приходит прохладный воздух. Он несет с собой остатки эвакуации. Листовки и маски для лица бесцельно валяются на улице. Вечное загрязнение, которое мы оставили после себя в панике.

Охранники плотнее окружают нас, пока мы все не оказываемся зажатыми в небольшом пространстве и не вынуждены следовать за рекой морков, вторгающихся в город.

Они сохраняют хладнокровие, несмотря на то, что их охватывает волнение. Каждый из них жаждет грабежа, но пока они сдерживают свою жажду разрушения и крови.

Я вспоминаю, как они вторглись в поселок. Они ждали, пока не окажутся в центре поселка, прежде чем рассредоточиться, атаковать, жечь и совершать набеги.

Интересно, воспользуются ли они той же стратегией и на этот раз, но как только я об этом думаю, раздается внезапный взрыв, сотрясающий воздух, и я инстинктивно наклоняюсь.

Стрельба.

Я падаю на пол. Вокруг меня люди бросаются на землю и прикрывают головы руками. Стрельба повсюду вокруг нас, из открытых окон и скрытых переулков.

Темные морки издают единый боевой клич, который разносится ветром и сотрясает весь город. В этом звуке чувствуется радость. Я почти слышу ее в крике. Наконец-то – хороший бой. Вызов.

Я лежу на земле, свернувшись калачиком и дрожу. Вокруг меня крики, звуки мечей и свист пуль.

Звук бегущих шагов разносится по земле повсюду. Я раздвигаю руки, которыми закрываю свою голову, и вижу, что большая часть нашей охраны ушла. Вероятно, им также не терпелось вступить в бой.

Темные морки повсюду, рассредоточены по улице, взбираются по стенам до приоткрытых окон и бегут по переулкам. Я насчитала по крайней мере человек десять, пытающихся удержать морков от окон и темных углов на улице. Кто знает, сколько еще их, спрятавшихся или бегущих из города?

Натиск выстрелов медленно стихает до единичных выстрелов. Должно быть, они перезаряжаются. И эта пауза – все, что нужно моркам, чтобы выиграть битву.

С земли я наблюдаю, как они запрыгивают в окна и проносятся по зданиям и переулкам. Крики следуют почти мгновенно. Крики мужчин, крики женщин. Я благодарна, что не слышу детей.

Звук битвы разносится по всей главной улице Коломны. Я отталкиваюсь от земли. Теперь, когда стрельба прекратилась, и смотрю так далеко, как позволяют факелы. Я смотрю, как факелы летят в воздухе и исчезают в окнах, вижу возгорание смертоносных пожаров.

Впереди, посреди пламени, сидит вождь на своем безволосом, костлявом скакуне, конь, который заставляет меня думать о всадниках апокалипсиса. Ирония не ускользнула от меня.

Он сидит высоко и гордо. Черная диадема мигает чернильным цветом в восходящем свете костра. Он наблюдает за своими морками, пока они разрушают очередной город.

Это не первый город, который они собираются уничтожить, и не последний. Интересно, как долго они это делают. С начала тьмы или после того, как вирус распространился по всему миру?

Стрельба возобновляется. Взрывы пронзают воздух, но, на этот раз, они разбросаны. Звук отчаянных людей, пытающихся спасти проигранную битву. Это ужасная песня, музыка конца света, когда последняя наша битва заглушается ужасными демонами с мечами.

Я осматриваю улицу, пока люди выбегают из домов. Я вижу, как мужчина выпрыгивает из окна второго этажа. Он не встает, пока двое морков не нападают на него с дьявольскими ухмылками и не поднимают мечи. Кровь брызжет в воздухе, как в фильме ужасов, и я молюсь, чтобы это все быстрее закончилось.

Большинство наших охранников покинули посты, чтобы присоединиться к кровавой битве, развернувшейся на улицах. Люди лихорадочно пытаются перезарядить свое оружие. Но морки быстрее.

У них нечеловеческая скорость. Они движутся размытыми пятнами, в один момент они находятся в метре от людей, а в следующий момент они обрушивают мечи на них. Слишком много голов катится, слишком много крови проливается на асфальт.

Я больше не могу на это смотреть.

Но затем, один из других пленников понимает, что нас не так хорошо охраняют.

Молодой парень, может быть, в возрасте семнадцати лет, отталкивается от земли. Я ловлю его взгляд, прежде чем он дико оглядывается по сторонам. Я вижу, как он тянется к пожилому мужчине, судя по всему, это его отец, и трясет его за плечо.

Они шепчутся, их голоса слишком тихие, чтобы их можно было услышать, слишком тихие, чтобы их мог унести ветер, а затем они вскакивают на ноги.

Мои глаза расширяются, когда я смотрю, как они убегают. Они выскакивают из зоны досягаемости охранников и врываются в бушующую вокруг нас битву. Я наблюдаю, как они обегают свежие трупы на земле, затем прячутся за брошенную машину, чтобы избежать метательных ножей, летящих в их сторону. Лезвия вонзаются в капот машины.

Охранники немедленно бросаются в погоню. Они гонятся за ними по улицам, удаляясь от нас все дальше и дальше, и это оставляет нас всего с двумя охранниками. Вот он, мой шанс.

Я не думаю ни секунды, прежде чем вскочить на ноги. Я делаю рывок через дрожащее тело Эвелины, но падаю вниз в мгновение ока.

Кто-то схватил меня за лодыжку.

Перевернувшись на спину, я киплю от злости на того, кто остановил меня от побега. Это Федор Семенович. Но на его бледном лице написано потрясение, которое заставляет меня замолчать.

Он качает головой, глаза его становятся шире тарелок, и он беззвучно произносит одно слово. «Нет.»

Он не дает мне бежать. И мой шанс ускользает прежде, чем я успеваю восстановить равновесие и попробовать снова. Двое охранников возвращаются, волоча за собой бегунов.

Я вздрагиваю, когда охранники бросают людей на землю. Один из них вытаскивает из кобуры на поясе что-то похожее на черный резиновый меч. Но я быстро понимаю, что это какой-то гибрид кнута и дубинки.

Охранники избили их. По асфальту растеклись лужи крови. Я отскочила назад, чтобы грязь не коснулась моих ботинок.

Я не могу заставить себя смотреть на этих двоих, лежачих, избитых до потери сознания, поэтому я отворачиваюсь и смотрю на Эвелину. Но затем я понимаю, что часть крови исходит от нее.

Вздрогнув, я хватаю ее за плечи и ложу на спину.

Глядя на меня слезящимися глазами, Эвелина слишком сильно сжимает вверх груди, и из раны, которую она прячет, сочится струйка крови.

«Федор Семенович!» – кричу я доктору, чье внимание переключилось на избитых мужчин в середине нашей группы пленников.

Он моргает, затем поворачивается ко мне. Ему требуется доля секунды, чтобы понять, что в Эвелину попала шальная пуля, затем он подбегает к нам, отталкивает меня от нее и отводит ее руки от раны.

Я смотрю на свое тело.

Мой кардиган был потерян в поселке, когда мне пришлось показать вожаку морков свои родинки. Я оставила его в переулке. Теперь на мне только штаны и майка. Недостаточно ткани, чтобы сделать импровизированную повязку для Эвелины.

Я поворачиваюсь к ближайшему человеку, притаившемуся у ног бдительного охранника. Теперь, они все пристально за нами наблюдают, ничуть не отвлекаясь на бушующую в городе битву. Я хватаюсь за нее, но она отталкивает мою руку.

«Мне это нужно», – говорю, пытаюсь стянуть шарф с ее шеи.

Она борется со мной за него. Но после того, как я резко дергаю головой вперед и попадаю прямо ей в нос, ее борьба прекращается. Может, я сломала ей нос, но я буду беспокоиться об этом и о своей новой ране на голове, позже.

Я мчусь обратно к Эвелине и передаю шарф Федору Семеновичу. Он берет его без слов. Он уже разорвал ее футболку до самого пупка. Ей повезло, что она в бюстгальтере.

Рана, одним словом, отвратительная. Кожа разорвана чуть выше грудины, в сторону ключицы, которая, я уверена, должна быть раздроблена, и очень много крови.

Федор Семенович кладет шарф ей на живот, затем тянется к карману. Из него он достает пинцет и маленькую бутылку с водкой. Для меня это странно, что в такое время, кто-то решит вместо еды носить с собой такую вещь как пинцет. Но опять же, он врач. И, если у него нет возможности иметь с собой аптечку, он носит то, что сможет унести в своих карманах.

Он открывает бутылочку с водкой, наливает небольшое количество себе в ладони, хорошенько трет руки. Затем выливает немного водки на пинцет.

Кровавые руки Эвелины тянутся к моим.

Я выгибаю бровь, застыв на мгновение. Удивление делает меня неподвижной, как воздух в летнюю ночь.

Но затем, я нерешительно беру ее руки в свои, и напряжение покидает ее. Она крепко сжимает мои руки.

«С тобой все будет в порядке», – говорю я ей, потому что именно так и положено говорить, когда кто-то истекает кровью.

Она крутит головой, пытаясь как следует рассмотреть двух побежденных бегунов. Она сдается, затем смотрит на меня. «Что случилось?»

Мне кажется, она пытается отвлечься.

Я качаю головой. «Они пытались сбежать», – говорю я ей, но она резко морщится.

Ее руки сжимают мои, пока Федор Семенович ковыряется в ее ране пинцетом. Мое лицо искажается от беспокойства.

Хотя я стараюсь не смотреть, я вижу рану и пинцет периферийным зрением. Но я не закрываю глаза и не отворачиваюсь, не тогда, когда Эвелина ищет во мне поддержку.

Почему я, я не знаю. Может, потому что я ей ближе всех, или она думает, что мы теперь подруги после нескольких коротких разговоров. Делает ли это нас подругами в этом новом, темном мире?

Все, что я знаю наверняка, это то, что я не могу показать ей, насколько я слаба сейчас. Если бы я была на ее месте, и меня бы кто-то держал за руку, и я бы видела силу и поддержку на его лице, это означало бы разницу между надеждой и отчаянием.

Мимолётно, я вспоминаю Фаруха и то, как я оставалась с ним до конца. Конечно, он был другим, потому что он был первым выжившим, кого я встретила в мертвом городе. И я думаю, мы стали друзьями.

Но проблема с Фарухом была в том, что, в конце концов, я привязалась к нему. И мне было грустно, когда он умер. Если я позволю себе сблизиться с другими выжившими сейчас, я снова почувствую боль, когда они умрут. И мы все это почувствуем. Это неизбежно.

Федор Семенович прерывает мои мысли.

«Достал.» Он выкидывает в сторону маленькую пулю. Она падает на асфальт и катится в лужу крови, вытекающей из избитых, неподвижных людей, оставшихся без сознания. Думаю, это то, что происходит, когда убегаешь от морков.

Федор Семенович берет шарф в руки, затем расправляет его ловкими пальцами. Он затыкает рану гигиенической прокладкой, вытащенной из кармана. Я серьезно хочу обыскать его карманы и посмотреть, что там еще, затем перевязывает рану шарфом.

«Вера убьет меня за то, что я запачкала ее шарф кровью», – стонет Эвелина, и мне удается слегка улыбнуться ее духу. Думаю, я была права, когда подозревала, что Эвелина относится к жизнерадостному типу людей.

Эвелина не отпускает мои руки, но ее хватка ослабевает. Она лежит на земле, закрыв глаза, пытаясь восстановить хоть немного своих сил. Пройдет совсем немного времени, прежде чем мы снова отправимся в путь.

Люди, которые сражались раньше, теперь все убиты. Трупы разбросаны по дороге, как маски и листовки, оставшиеся после эвакуации.

Кровь течет по улице, как красная река. Мои штаны покрыты кровью, немного крови в волосах и на подбородке. Мне так не хватает душа и ванны – всего, чтобы смыть с себя эту дрянь.

Я поворачиваюсь к Федору Семеновичу и вижу, что он все еще смотрит на избитую пару. Когда я изучаю их лица, становится ясно, что я была права, они отец и сын.

У них одинаковые светлые волосы и слабые подбородки и носы с горбинкой. Чем больше я их изучаю, тем лучше вижу родинки – и то, что их три, и в виде полумесяца. От этого у меня по спине пробегает холодок.

«Я не могу им помочь.» Федор Семенович смотрит на меня, на его лице запечатлено серьезное выражение. «Теперь им никто не может помочь.»

Он неправильно истолковывает мой ошеломленный взгляд. Он думает, что я потрясена тем, как сильно их избили, а не родинками на их щеках, которые идентичны таким же, что есть на моем теле.

Я стряхиваю с себя шок и хмуро смотрю на Федора Семеновича. «Почему вы не можете им помочь?»

«Они пытались сбежать», – говорит он, сурово глядя на меня, и я помню, как он схватил меня за лодыжку, чтобы не дать мне убежать. Он говорит мне этим взглядом больше, чем может сказать словами. «Им уже не помочь», – добавляет он.

Чтобы показать, что я понимаю, я коротко киваю, затем смотрю на Эвелину. Она выглядит такой умиротворенной. Ее глаза закрыты, а дыхание стало мягким и ровным.

Она не спит, но расслабляется, когда Федор Семенович достает пузырек Пенталгина из кармана ее джинсов, а затем засовывает две зеленые таблетки в ее приоткрытый рот.

Она глотает их без помощи воды. Глоток, который говорит мне, что она, возможно, привыкла глотать другие таблетки. Может быть, она использует их, чтобы заглушить боль разума, боль, которая преследует нас всех в этом новом мире.

Избитые сын с отцом перестали стонать. Крики битвы затихли. И всё, что осталось – это треск и рев пожаров, когда темные морки тащат свои огненные факелы по городу.

Вскоре охранники заставляют нас двигаться. Они пинают нас в бока и тычут в нас кончиками своих мечей. Федор Семенович и я помогаем Эвелине подняться.

Но с моей больной лодыжкой и ее простреленным плечом, никто из нас не может поддерживать друг друга. Федор Семенович идет между нами ровным шагом. К счастью, морки не движутся слишком быстро, так как им еще нужно пройти через весь город и сжечь дотла все, что можно.

Но, несмотря ни на что, мы продолжаем идти. Я продолжаю хромать рядом с ним, а Эвелина преодолевает боль и головокружительную потерю крови.

В течение нескольких часов нам приходится идти по пути разрушения, проложенному армией темных морков. Мы идем сквозь облака поднимающегося дыма, прежде чем он становиться слишком густым, чтобы его можно было увидеть, и оставляем после себя пепел и слезы.

Путь, ведущий к концу света.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Как только они закончили с Коломной, темные морки уводят нас глубоко в лес.

Но даже с поляны, на которой мы останавливаемся, я вижу дым, поднимающийся от горящего города. Оранжевое свечение освещает небо.

Я ругаю себя за то, что так много раз желала, чтобы свет однажды осветил небо, потому что теперь свет означает разрушение и морков. Они затмили свет, словно у них есть тьма. Будь осторожна в своих желаниях, приходит мне на ум.

Именно в этом ярко-оранжевом свете мы стоим на поляне. Он освещает даже самые темные тени среди густых деревьев, где молчаливые морки стоят на страже по периметру.

Я надеялась, что мы разобьем лагерь здесь. Но поскольку безволосых коней, повозки и обычных лошадей отводят к краям поляны, в центре образуется гигантское пространство. Но никто не пытается развести костры или поставить палатки, которые, как я знаю, у нас есть, поскольку припасы сложены на деревянных повозках, запряженных обычными лошадьми человеческого мира.

Мы пленники, тоже стоим на месте, недвижимые в слабом ветерке, ползущем по нам. Никто не сидит, никто не говорит. На поляне полная тишина.

Наши охранники остаются стоять вокруг нас, окружая нас со всех сторон.

Все их взгляды смотрят прямо вперед, на устье поляны.

Там, наверху, вождь слезает со своего коня, похожего на скелет, а другой морк, в красивых доспехах, вбивает деревянный столб во влажную землю. С этого расстояния я едва различаю блеск черного металла, врезанного в столбы.

Маленькие крючки, я думаю. Но для чего, я не знаю.

Пока столб не закрепили в земле и вокруг него не расчистили пространство, никто не пытается разбить лагерь.

Только вожак стоит рядом со столбом, его унылые черные глаза, как озера пустоты. Даже с такого расстояния его глаза вызывают у меня озноб. Или, может быть, это тишина, которая давит на нас.

У меня ледяное чувство в венах, что должно произойти что-то ужасное. Какая-то церемония, человеческие жертвоприношения богам темных морков, не знаю, что, но мой живот бурлит как масло, а ноги покалывает от неистового желания бежать.

Но я не смею пошевелиться. Не тогда, когда вокруг меня стоит целая армия морков.

По поляне разносится шорох движения, начинающийся с шепота ветра на ветвях деревьев. Заканчивается все тем, что вожак поднимает свой сильный подбородок и кричит голосом, который привлекает всеобщее внимание.

«Выводите дезертиров.»

Мое сердце уходит в пятки.

Я впиваюсь ногтями в ладони и медленно поворачиваюсь, чтобы посмотреть, как отца и сына поднимают на ноги охранники. Они слишком слабы, чтобы сопротивляться. Они остаются безвольными, пока охранники несут их через большую поляну к столбу. Я вздрагиваю, когда их роняют на землю у ног вожака.

Я была права насчет того, что должно произойти «что-то ужасное». Но я рада, что это не касается меня. Я буду жива еще одну ночь. В безопасности, на задворках поляны, меня проигнорируют, если я буду молчать о том, что грядет. И поскольку двое бегунов привязаны к столбу за запястья, я знаю, что грядет что-то ужасное.

Эвелина медленно подходит ко мне, держась за плечо. Она выглядит слишком бледной, чтобы все еще стоять.

«Дагон», – бормочет она, не отрывая широко раскрытых глаз от столба.

Я бросаю на нее беспокойный взгляд. «Что?»

«Он.» Она кивает головой в сторону вожака.

«Дагон», – говорит она. «Это его имя. Он самый жестокий из всех.»

«Он вселяет ужас», – шепчу я. «Я думала, он убьет меня.»

Она переводит на меня свои широко раскрытые глаза. «Ты его встречала?»

Я пожимаю плечами. «А ты, нет? Когда они проверяли тебя на родинки?»

Эвелина качает головой. Ее каштановые волосы шелестят по плечам. Они обнажают уродливые, извилистые шрамы, которые ползут вверх по ее шее. Выглядят как ножевые ранения.

«Нет», – тихо говорит она. «После того, как они увидели мою руку…» – она останавливается, чтобы согнуть руку у моего лица, и я замечаю три темные точки, спускающиеся из складки между ее большим и указательным пальцами. «…они отвели меня прямо сюда», – добавляет она, оглядываясь на других пленников.

Может быть, морки, которые меня схватили, не собирались приводить меня к своему вожаку, Дагону. Может быть, переулок, по которому они меня потащили, просто оказался тем самым, по которому шел Дагон.

Совпадение, ужасающее, но все же. Дело случая.

Я оглядываюсь на столб, где привязаны два беглеца обычными веревками, продетыми через черные металлические крючки. По виду, они сделаны из того же материала, что и диадема Дагона, которая темным светом мерцает на поляне.

Дагон делает решительный шаг к столбу.

Даже с такого расстояния я вижу, как сильная дрожь пробегает по двум дезертирам. Мое сердце болит за них. Недостаточно сильно, чтобы подтолкнуть меня вперед и попытаться спасти их.

Я не глупая. Нет способа спасти их от злой судьбы, и даже если бы он был, стала бы я рисковать своей жизнью, чтобы попытаться это сделать? Вовсе нет. Даже с моей слабой волей к жизни я такая, какая я есть- эгоистка. Просто еще одна выжившая, которая заботится только о себе.

«Чье решение было бежать?» Дагон обращается к поляне в целом. Он не спрашивает дезертиров.

Вероятно, он знает, что отец солжет ради сына и возьмет на себя вину как лицо, принимающее решение, хотя, на самом деле, это мальчик схватил отца и заставил его бежать.

Я смотрю на свои ботинки.