Читать книгу Тьма (Валентина Зайцева) онлайн бесплатно на Bookz (4-ая страница книги)
bannerbanner
Тьма
Тьма
Оценить:
Тьма

5

Полная версия:

Тьма

«Больше таких», – говорит он, его тон звучит земным акцентом. Его рука отпускает мою шею, прежде чем кончики пальцев касаются родинок, которых он коснулся раньше.

«Три родинки», – объясняет он, не отрывая от меня взгляда, – «в кривой линии, как звезды.»

Я смотрю на небо, как будто увижу звезды. Но даже в огне, который пожирает поселок, я их не вижу, и я не знаю, о чем он говорит. Какие звезды? На небе, их там больше трёх.

Но я отбрасываю в сторону свои скудные познания в астрономии и заставляю себя сосредоточиться на том, что он сказал. Три родинки, в линию, да еще и кривую.

Я спешу вспомнить все свое тело. Я хорошо знаю свои шрамы, лучше, чем тыльную сторону собственной руки или отражение, которое приветствует меня в зеркале.

«Да… Я имею в виду, я так думаю», – отвечаю я.

«Покажи мне», – говорит он и отпускает меня. Он делает шаг назад, все еще стоя в оранжевом пламени, которое становится жарче с каждой секундой. Только сейчас я понимаю, как сильно я потею.

Медленно и неуверенно кивнув, я снимаю кардиган. Он прилипает к моей липкой коже, как пленка к мокрой поверхности.

Моя майка облегает меня как вторая кожа, и я слишком хорошо знаю о дырках в ней на животе. Мой живот практически впал от того, как мало я ела в последнее время.

Дрожа, я протягиваю руку, позволяя ей погреться в огненном свете. Жара сейчас почти невыносимая. Но, если темные морки еще не бегут от огня, то, может быть, мне не стоит беспокоиться. Хотя, я думаю, мне не стоит беспокоится об этом, я точно не проживу так долго.

Моя рука остается вытянутой между нами.

Морк осматривает мою изуродованную плоть. Он задерживается на недельной ране, свободно обмотанной тканью.

Он медленно тянется к ткани и зажимает ее между своими острыми ногтями. Легким рывком окровавленная тряпка падает на землю и приземляется между нами.

Теперь моя рука голая. Настолько голая, насколько это возможно. Он видит все шрамы, покрывающие мою плоть, все мои безуспешные попытки избежать этот темный мир и одиночество. Татуировка между моими порезами и костью моего запястья.

Мое сердце замирает, когда он нежно берет мое запястье и большим пальцем проводит по коже моей татуировки. Он морщит лоб, изучая странную форму моих чернил.

Татуировка ничего не значит, всего лишь форма. Но его это слишком интересует. Его рот хмурится, соответствуя лицу, и он снова проводит большим пальцем по покрытой чернилами коже. Как будто он пытается стереть ее.

Он что-то бормочет себе под нос на своем языке. Слишком тихо, чтобы светловолосый морк мог его услышать, и я не понимаю ничего из того, что он говорит, поэтому у меня складывается ощущение, что он разговаривает сам с собой, что-то обдумывая.

Вожак, наконец, отрывает взгляд от татуировки и поднимает свой взгляд на меня. В его бездонных черных глазах чувствуется любопытство.

Его рука медленно покидает мое запястье и поднимается вдоль моих шрамов к трем точечным родинкам, спрятанным в складке моей руки.

Он крепко сжимает мой локоть и поворачивает мою руку в сторону пламени, полыхающего на улице. Свет освещает мою руку, позволяя ему лучше рассмотреть родинки.

Думаю, у меня таких родинок, которые идут в виде полумесяца, больше. На лодыжке, на спине, чуть выше правой груди. Но, до сих пор, я никогда не обращала на них особого внимания.

Даже сейчас меня больше интересует, почему он ими интересуется. Впрочем, некоторые вопросы лучше оставить без ответа.

Все еще склонив голову, он отрывает взгляд от моей руки и смотрит на меня из-под своих длинных ресниц.

«У тебя есть еще такие?» – спрашивает он.

Я киваю. Кажется, мой ответ его удовлетворил. Он отпускает мою руку и поворачивается ко мне спиной. Я остаюсь приклеенной к стене, пока он бормочет что-то на своем языке светловолосому морку, который ждет у противоположной стены.

Светловолосый кивает, затем обращает свое внимание на меня. Я вздрогнула под сильным любопытством в его глазах. Он делает движение ко мне, и я, не задумываясь, просто реагирую.

Я отталкиваюсь от стены и пытаюсь убежать в направлении пылающей улице. Я делаю два хромых шага, когда боль пронзает мою лодыжку. Сильные руки хватают меня за плечо и оттягивают назад. Я шатаюсь, теряя равновесие.

Вожак хватает меня за верхнее предплечье.

Я делаю рывок назад, как будто пытаясь убежать от него, но он не дает мне шанса. Одним быстрым движением он отпускает меня, а затем сильно бьет меня в живот.

Я отлетаю назад и ударяюсь о стену. Моя голова, с громким хрустом, ударяется о кирпич.

Я падаю на землю, наблюдая, как черные сапоги приближаются ко мне.

Я распласталась на боку у сапог вожака морков. Он смотрит на меня бесстрастным взглядом, как будто он и не разбил только что мой череп о стену.

Он наклоняет голову в сторону, изучая меня. Я могу лишь бросить на него туманный взгляд, мои ресницы опускаются, а контроль над сознанием ослабевает.

Думаю, они действительно не хотят, чтобы я убежала. Интересно, что бы случилось, если бы у меня не было этих родинок в виде полумесяца по всему телу. Вонзил бы он в меня тогда свой нож?

Сомневаюсь, что они стали бы заморачиваться со мной, если бы у меня не было этих родинок. Но значение этих маленьких точек на моем теле уступает место разрывающей боли в затылке.

Чувствуя головокружение, я тянусь к своей больной голове и осторожно касаюсь пульсирующего места. Мои пальцы мгновенно становятся влажными. Кровь сочится из раны и склеивает мои волосы.

Я протягиваю руку вперед и смотрю на свои пальцы. Кровь ярко-малиново светится в огненном свете. Теперь я чувствую, как жжение слез обжигает мои глаза.

Я смотрю, как удаляются черные сапоги вожака. Он ушел, оставив меня со светловолосым морком, у которого скулы такие же острые, как осколки стекла.

Он подходит ко мне, подхватывают меня на руки, затем перекидывают через плечо. Все, что я вижу, – это асфальт и подошву его ботинок.

Кровь начинает течь по моему лицу. Капли попадают мне в рот, и мне приходится выплевывать горький металлический привкус с языка.

Я пытаюсь цепляться за сознание, когда он несет меня на главную улицу. Чем ближе мы подходим, тем жарче и гуще становится воздух, и мое дыхание кажется скорее удушающим, чем свежим. Пепел и дым уже заполняют воздух. Я чувствую горечь на своем языке.

На улице дела обстоят ещё хуже. Я едва могу держать глаза открытыми из-за яростного пламени, которое поглощает весь поселок. Я поворачиваю голову ровно настолько, чтобы увидеть улицу.

Продуктовый магазин, в котором мы ночевали вчера вечером, уже сгорел. Раздавлен тяжестью пламени, которое теперь просто танцует над его могилой.

Как долго горит поселок? Мне показалось, что не так уж долго, может быть, час или около того, но полное разрушение вокруг меня говорит о том, что мог пройти целый день.

Где-то над темным небом сейчас ночь? Светит ли луна на непроницаемую черную завесу, через которую она больше никогда не сможет коснуться нашего мира?

Мои мысли уплывают от меня. В глубине моего живота расцветает волна паники – какой ущерб нанесли мои травмы головы?

Сломанная лодыжка и ушибленные ребра – это я могу пережить. Но страх грызет меня при мысли о моем треснувшем черепе, кровь из которого теперь полностью покрывает мое лицо.

Я выплевываю сгусток крови, когда светловолосый морк останавливаются. Я не вижу, где мы остановились, только асфальт и его ботинки.

Затем он сдергивает меня с плеча и отбрасывает от себя.

Руки и тела ловят меня, прежде чем я успеваю сильно удариться о землю. Они смягчают мое падение, кем бы они ни были.

Люди-пленники, понимаю я, глядя на лица, парящие надо мной. Морк бросил меня к ним, как будто я была не более чем мешком с картошкой.

Мое внимание привлекает звук рвущейся ткани. Я наблюдаю, как мужчина средних лет отрывает подол своей футболки и подносит ее ближе ко мне. Мои глаза трепещут, когда он обматывает импровизированную повязку вокруг моей черепной раны, закрепляя ее на затылке.

Я пытаюсь сосредоточиться на лицах над собой. Некоторые смотрят на меня с жалостью и беспокойством. Другие выглядят как каменные статуи, которые просто наблюдают за мной.

Но что странно, так это то, что все лица размыты. У каждого лица две пары глаз, перекошенные носы и подбородки, как у искаженной картины, и, когда они тихо бормочут друг другу, их рты выглядят как зияющие черные дыры. Пропасти небытия.

Тьма из их уст распространяется, тянется по их лицам и телам, поглощая пожары, которые бушуют вокруг нас.

Нет, это не их тьма – это моя.

Наконец моя власть над сознанием ослабевает. Я не могу продержаться ни секунды дольше.

Сознание ускользает сквозь мои пальцы, пока тьма не поглотит все вокруг меня, и мне не останется ничего, кроме как упасть в нее, неся с собой лишь крики и одну неотвязную мысль.

Меня похитили.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Невыносимая жара.

Пот прилипает к одежде, волосы липнут к мокрому лицу, и я пытаюсь вырваться из неприятных объятий пекла. Ноги корчатся в теплых обтягивающих штанах.

«Она просыпается», – говорит незнакомый голос.

Я поворачиваю голову на звук и сквозь полубессознательное и безразличные глаза смотрю на лицо, парящее надо мной.

«Вот так, хорошо», – говорит пожилой мужчина, грубо кивая и дергая рукой.

«Я же говорил, что она проснется.»

Он отодвигается в сторону, но на его месте быстро появляется лицо молодой женщины, думаю, примерно моего возраста, где-то около двадцати пяти. У нее каштановые волосы и карие глаза.

«Ты меня слышишь?» – спрашивает девушка и заправляет прядь волос за ухо. Я замечаю, что ее ухо немного деформировано. Верхняя его часть деформирована вовнутрь.

Я заставляю себя кивнуть. Но даже одно – это движение вызывает режущую боль в позвоночнике и мгновенно кружит мне голову. Я стону и тянусь к затылку. Прежде чем я успеваю прикоснуться к ране, перевязанной лоскутами футболки, девушка останавливает меня. Она берет мое запястье и кладет его обратно на горячую землю.

Затем она поднимает руку.

«Сколько пальцев я показываю?» – спрашивает она меня.

Я борюсь с желанием оттолкнуть ее руку от себя.

«Два», – говорю я, и хриплый, скрипучий звук моего голоса шокирует меня. Я понимаю, что мне нужна вода. И как только эта потребность проникает внутрь, я внезапно чувствую сильную сухость во рту. Мое горло горит от огненного воздуха, проникающего внутрь меня.

Словно прочитав мои мысли, девушка подносит к моим губам пластиковую бутылку. Она наливает мне в рот немного теплой воды, и я глотаю так жадно, как позволяют мои силы.

«Вот и хорошо», – подбадривает она. «Еще немного.»

Кто-то поддерживает мою шею. Я чувствую, как его колени шевелятся подо мной, и, отстраняясь от полупустой бутылки, я смотрю на того, чьи колени находятся под моей головой.

Это тот мужчина, который разорвал свою футболку, чтобы перевязать мою рану на голове. Он не смотрит на меня сверху вниз. Вместо этого его мрачное лицо направлено на огонь, пожирающий поселок.

Я следую за его взглядом и чувствую, как мои вены холодеют. Весь поселок горит.

Ни одно здание не осталось нетронутым яростным пламенем.

Сейчас мы находились на краю поселка, на безопасном расстоянии от костров. Но это не мешает расплавленному жару обжигать мою открытую кожу. Рана на руке зудит от жара.

Я сажусь и смотрю, как пламя пожирает поселок. С такого расстояния, несмотря на то, что палящая жара режет глаза, я вижу тела, разбросанные по главной улице. Слишком далеко, чтобы узнать лица, но я знаю, что это была моя группа. Люди, с которыми я выживала. Сомневаюсь, что кто-то из них выжил.

Вокруг нас темные морки наблюдают за гибелью поселка. Некоторые из них довольствуются легкими улыбками, упиваясь своей работой. Другие выглядят скучающими, ковыряя кончиками лезвий в своих ногтях или стирая пепел с рук и лиц влажными тряпками.

Но они все наблюдают. Своего рода ритуал.

Я смотрю по сторонам. Темные морки окружают нас. Но вожака нигде не видно. По крайней мере, его нет рядом с нами. Сотни темных морков рассредоточились, отдыхая после своих сегодняшних усилий.

Лишь немногие еще начеку, и это морки, которые нас охраняют. Они окружают нас. Одни сидят, другие стоят настороже.

Они подобны клетке, которая запирает нас, людей, в этом маленьком круге, в котором мы зажаты. Мое сердце леденеет в груди, когда я изучаю людей вокруг меня.

Они не выглядят слишком плохо, учитывая обстоятельства мира. Их одежда грязная, но они не изможденные и не на грани голода, как я. Несмотря на свое положение пленников, они выглядят относительно здоровыми.

Но вот что меня беспокоит. Почему темные морки сохраняют им жизнь, кормят их, следят за их здоровьем и защищают от пожаров, которые они сами же и устраивают?

Что в них такого особенного, или, должна я сказать, в нас?

Что-то ужасное разрушает мои мысли.

Я моргаю, тру глаза, затем снова смотрю на коня, который взбирается по склону вверх по дороге. Он не похож ни на одну лошадь или коня, которых я когда-либо видела. Это что-то из фильма ужасов.

Зверь лишен шерсти. Серая кожа обтягивает выступающие кости коня, а тонкий, узкий хвост покачивается позади него, напоминая мне те мечи, которые используются в фехтовании. Он выглядит таким же острым, как меч, во всяком случае. А его глаза… алые огненные шары.

Не отрывая взгляда от зверя, я тереблю девушку рядом со мной, ту, что поила меня водой. Прежде чем я успеваю спросить ее, видит ли она зверя, она нежно берет мою руку и кладет ее мне на колени.

«Я знаю», – бормочет она себе под нос, достаточно тихо, чтобы я могла услышать, но также достаточно тихо, чтобы нас не подслушали морки. «К ним привыкаешь.»

К зверям или моркам?

В чем разница, на самом деле?

Я смотрю девушке прямо в глаза.

«Что происходит?» – спрашиваю я шепотом, голосом, полным боли, пульсирующей во всем теле. «Почему мы здесь?»

Она качает головой, словно предупреждая меня, чтобы я бросила это. Я замечаю, что мужчина позади меня внезапно ускользает и присоединяется к остальным, которые сторонятся меня.

«Шшш», – успокаивает меня девушка и бросает настороженный взгляд на морков, охраняющих нас.

Один из охранников повернулся к нам и наблюдает за нами с открытым интересом.

Но в его глазах есть проблеск гнева, скрытый за любопытством. У меня такое чувство, что он хочет, чтобы мы продолжали говорить, и что последствия будут недружелюбными.

Я бросаю взгляд на щиколотку, где рукав свитера туго завернут.

«Кто это сделал?» – спрашиваю я, не задумываясь.

Но, по какой-то причине, охранник не реагирует, а плечи девушки расслабляются, словно она испытывает облегчение или что-то в этом роде. Интересно, возможно, дело в смене темы. Мы можем говорить, особенно о наших травмах, но не о морках или их мотивах держать нас здесь.

Я прикусываю язык, чтобы не задать вопросы, которые мне не терпится задать. У меня будет шанс спросить позже. Не сейчас, в тишине, нарушаемой только потрескиванием огня в поселке и редким шепотом рядом стоящих морков.

«Федор Семенович сделал перевязку», – говорит мне девушка и указывает на седого пожилого мужчину, на коленях которого лежала моя голова, когда я очнулась.

«Я сделала это», – добавляет она и поднимает мою голую руку.

Открытые раны смазаны какой-то пастой.

«Я – Эвелина», – говорит она. Ее выжидательный взгляд в мою сторону ждет, когда я ее представлю.

«Мила», – говорю я.

«Ладно, Мила, я дам тебе немного этого», – она достает пузырек с таблетками из кармана куртки и откупоривает крышку.

«… от боли. Это достаточно обезболит тебя на время путешествия.»

Когда она кладет мне на ладони три зеленые таблетки, она ловит мой взгляд.

«Не отставай. Больные, в конечном итоге, погибают. Несмотря ни на что, ты должна идти в ногу с армией», – призывает она тихим голосом.

Я медленно киваю, нахмурив брови. Но я не спорю. Я кладу таблетки в рот и глотаю их, запивая остатками воды из пластиковой бутылки.

Эвелина пересаживается, чтобы сесть у моих ног, и замолкает. Все люди, на самом деле, замолкают. Это ужасный, тяжелый момент, когда мы все просто наблюдаем, как поселок превращается в руины.

Мы долго наблюдаем. Так долго, что в конце концов огонь теряет свою ярость и вскоре снова превращается в мерцающие языки пламени.

Наконец, я отвожу взгляд от поселка.

Темные морки уже забыли о поселке. Они разговаривают друг с другом, делятся напитками из темных кожаных фляг, которые несут на плечах, и поднимают ящики с яблоками, которые, должно быть, собрали к югу отсюда.

У нас, людей, нет фруктов или овощей. Вообще никакой еды. И прошло много времени с тех пор, как я ела. Мой рюкзак с едой, лежит где-то в разрушенном поселке. Похоже, я опять останусь голодной, в отличии от людей, находящихся рядом со мной.

Они не выглядят голодными или слишком тощими и хрупкими. Они выглядят достаточно сытыми, не перекормленными, и не недокормленными. Интересно, когда они в последний раз ели и как долго мне придется ждать, пока еду снова раздадут. Поскольку, ни у кого из пленников нет рюкзаков, я предполагаю, что продовольственные пайки определяются и доставляются морками.

Когда от поселка остаются лишь пепел и сажа, нетерпеливость охватывает темных морков, и один за другим они начинают вставать. Я наблюдаю, как они убирают кожаные фляги и кинжалы. И уже через несколько минут, мы отправляемся в путь.

Я держусь изо всех сил.

После предупреждения Эвелины, я не рискую отстать от человеческой группы.

Каждый хромающий шаг вызывает у меня стреляющую боль в ноге. Мои ребра болят, голова кружится, и я чувствую, как хрящики в коленях трутся о кость.

Я никогда не была более уставшей и измотанной в своей жизни, а я пережила больше, чем большинство.

С тех пор, как все началось, каждый из нас испытал много горя, потерь и трудностей.

С того дня, как небо Швеции погрузилось в чистую и абсолютную тьму, мир уже никогда не был прежним. Так все началось, но не так все закончилось. Дальше стало только хуже.

Тьма распространялась быстро.

За несколько недель весь мир был окутан чернотой. Но затем наши самолеты перестали работать. Некоторые упали с неба. Наши телевизоры и машины перестали работать. Радио перестало вещать. Мы быстро изолировались друг от друга. Мир стал темным. Толстое одеяло черноты окутало нас, удушая. И спасения не было.

Это было примерно в то время, когда меня эвакуировали в другой город. И всего через несколько дней после моего прибытия началась война. Не та, где самолеты сбрасывают бомбы, а доброе старое кровопролитие, которое происходило на полях сражений.

Все просто пытались сохранить свои границы непроницаемыми, пока люди бежали, гоняясь за историями о том, куда не проникла тьма, или просто за пропитанием.

Мы голодали. Без машин для убоя и перевозки скота, без сельскохозяйственной промышленности, которая нас кормила, мир поглотил голод.

Даже тогда мы жили тем, что могли найти в продуктовых магазинах и торговых центрах. Но это время длилось недолго, как и войны. Я так много передвигалась в те дни, что не помню, когда и как прекратились войны.

Что я помню, так это эпидемию, которая почти уничтожила нас.

Мощный удар темных морков, без сомнения. Они выпустили вирус, прежде чем прийти, чтобы очистить наш мир от людей.

Что-то совершенно чуждое нам, вирус, с которым у нас не было возможности бороться, особенно когда наше электричество и машины остановились.

Мы снова оказались в темных веках. И это убило весь мир. Почти.

Я подхватила вирус. И я была единственной на карантине, кто выжил. Это касается врачей и медсестер – никто не выжил. Я осталась одна посреди заброшенного Челябинска.

Вот тогда я и начала свой путь.

Сначала я хотела найти других. Других выживших после тьмы, войн, голода и эпидемии. Первым я нашла Фаруха. Он умер до того, как мы добрались до отдаленных городов Воронежской области, и к тому времени, мы подобрали еще несколько бродяг по пути.

Я улыбаюсь при смутном воспоминании о Фарухе. Большой, мускулистый мужчина из Азии с неряшливой черной бородой и золотым сердцем. Мы не разговаривали много.

Он столько пережил, но умер от гнойной инфицированной раны на ноге.

Тогда была зима, и морозные снежные условия не помогли. После того, как он повредил ногу, мы не могли двигаться. Поэтому мы заперлись в хижине в лесу и оставались с ним до его последнего вздоха.

Странно думать о нем сейчас, спустя столько времени после того, как мы с ним познакомились. Я почти забыла его. По ощущениям, прошла целая вечность с момента его смерти. Хотя прошло всего около восьми месяцев с тех пор, как он умер. Я веду учет в своей записной книжке, которая теперь уже сгорела в пожаре в поселке, но такое ощущение, будто это было целую жизнь назад.

Время теперь забавное понятие. Трудно вести подсчет.

Согласно моей записной книжке, прошло восемнадцать месяцев с тех пор, как тьма пришла из Норвегии.

Пятнадцать месяцев с тех пор, как я в последний раз слышала что-то о войнах. Плюс я месяц была на карантине в Челябинске. И двенадцать месяцев с тех пор, как я вышла из этого города-призрака и отправилась на поиски других, таких же, как я, выживших.

Я стараюсь не думать о своих бабушки с дедушкой, которые вероятно умерли в первые месяцы тьмы, не справившись с вирусом. Потому что, чтобы пережить это, лучше позволить воспоминаниям о них просто стать воспоминанием.

В конце концов, именно так мы все и закончим. Но вскоре не останется никого, кто мог бы продолжить наши воспоминания. Мы исчезнем в темноте.

В конце концов, мы все превратимся в пепел, как тот поселок, и будем смыты дождями и ветром.

И кто тогда вспомнит о нас?

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Единственное, к чему я не думала, что мне придется привыкать снова, так это к свету. Оранжевые отсветы от факелов по всему периметру освещают дорогу, по которой мы идем, и это все еще так же дезориентирует, как и в поселке. Мои глаза щурятся от натиска света, щиплют и слезятся.

Но, тем не менее, свет от факелов недостаточно ярок, чтобы осветить что-то больше, чем дорогу. Впереди марша морки несут больше всего факелов, и это освещает путь, по которому мы идем, но здесь, в дальнем конце армии, наш свет довольно тусклый.

Путь до города Коломны не долгий.

Мы уже идем, как мне кажется пару часов, но в эти темные дни почти невозможно определить время.

Даже с моей записной книжкой, в которой я отмечала прошедшие дни, это было всего лишь догадкой. Я не знала, когда проходили дни и наступали ночи, поэтому я просто отталкивалась от того, что чувствовала.

Как сейчас. Мне кажется, что мы еще не дошли до Коломны, что еще рано переступать границу этого большого города.

Это вызывает у меня беспокойство. Здесь все еще могут быть люди или выжившие, проходящие мимо.

Тревога переполняет меня к тому времени, как мы входим в город, и я вижу, как пики домов возвышаются на фоне темного неба.

По мере того, как мы приближаемся, тусклый оранжевый свет факелов освещает мертвый город. К тому времени, как мы вошли в город, моя лодыжка пылала в огне боли. Скоро я уже опираюсь на Эвелину и надеюсь, что она не позволит мне отстать. Из ее предупреждений я сомневаюсь, что это приятная участь стать слишком медленным пленником для армии морков.

Видя измученную Эвелину, Федор Семенович приходит мне на помощь. Он берет мою правую руку и перекидывает ее через плечо, снимая часть веса с измученной Эвелины. Я чувствую, как облегчение пронизывает ее, когда она отстраняется от меня.

«Спасибо», – тихо бормочу я себе под нос, чтобы охранники не услышали. Но я знаю, что Федор Семенович прекрасно слышит меня.

Я не хочу привлекать к себе внимания, и последнее, чего я хочу, это чтобы они поняли, насколько я слаба и травмирована. Они могут не дождаться, пока я отстану, прежде чем насильно исключить меня из группы.

При мысли о группе я думаю о своей старой. Никто из них не помог бы мне так, неся мой вес на себе всю дорогу, просто чтобы убедиться, что я переживу еще один день. Я бы осталась позади.

Это не утешительное осознание. Потому что я не знаю, смогу ли я сделать то же самое для них. Я так долго боролась за себя, что не знаю, как бороться и за других.

Даже в старом мире, в моей старой жизни, я не была тем, кто приходил на помощь другим. Я скорее была наблюдателем со стороны, со своими мыслями и мнениями, но никогда не действующая в соответствии с ними.

Все, что может меня спасти, это то, чего я хочу. Даже если это означает оставить людей позади. Потому что это сделала не только моя группа, это делала и я. Были времена, я отворачивалась от людей и уходила с другими.

bannerbanner