СЕРДЦЕ ЗА СТЕНОЙ

Приходит сообщение.

Никита: Когда хотите провести тренинг с Элизой?

Я: Анна?

Никита: Это Элиза…

Я набираю «сейчас» и отправляю. Раз уж я об этом думаю, лучше покончить с этим. Встаю и иду к двери.

– Все вон. Бар открыт, – говорю я. – Закуски. Кухня.

Люди тянутся в заднюю часть. Кроме Элизы. Она неуверенно стоит.

– Здесь нормально? – Она указывает на стол.

– Отлично, – отвечаю.

Она устанавливает планшет на стол перед нами.

Я сажусь рядом.

– Так это Элиза? Не Анна.

– Да. – Она нажимает «плей».

– Сразу к фильму?

– Да, – говорит она, не отрывая глаз от экрана. – Мы возвращаемся к жителям 2-й Строительной.

– Понял, – говорю я. – Это что, типа документальный фильм?

– Это они рассказывают, что чувствуют к зданию, – отвечает она, констатируя очевидное.

Кадры сменяются. Технически работа неплохая. Неужели взбалмошные жители наняли какого-то режиссёра? А потом отправили эти кадры в мою группу по приобретению недвижимости, и Демьянов как-то их раздобыл? Решил, что это идеальный инструмент для пыток? И нашёл эту младшую наставницу, чтобы надавить?

Так это, должно быть, сложилось. Потому что, честно, что ещё может это объяснить?

Теперь близнецы с каким-то стариком в матросской фуражке. Мальчики называют его дядей Валерой и говорят невидимому оператору, что дядя Валера научил их бриться. Они живут на одном этаже.

Я стону. Анна – вернее, Элиза – бросает на меня сердитый взгляд, и странное чувство удовольствия пробегает по мне.

После ещё нескольких трогательных моментов с пожилым дядей Валерой, наставляющим мальчиков, появляются актрисы лет двадцати-тридцати, перебивающие друг друга в любви к этому месту. Женщины здесь – господи! Если бы видео было создано, чтобы меня раздражать, это оно и есть.

Как по сигналу, на экране появляется лицо старушки.

– О, пожалуйста, только не она снова, – говорю я.

– Ш-ш, – восхитительно одёргивает Элиза.

Людмила Васильевна рассказывает, как сломала бедро, и соседи сплотились, чтобы помочь. Я пытаюсь поймать взгляд Элизы, но она прикована к Людмиле Васильевне.

После того, что кажется десятью часами Людмилы Васильевны и её бедра, мы возвращаемся к дяде Валере и его кепке с матросской фуражкой. Он на крыше здания, показывает свои цветы – хрупкие растения, растущие из ржавых кофейных банок, выстроенных в ряд.

– Это что, снимают в садах летнего дворца Петра Первого? – спрашиваю я.

– Ш-ш, – шипит Элиза, раздражённая. Это просто восхитительно.

На экране молодая актриса начинает длинную драматичную историю о бывшем, который её бил, и как она была бы одинока в этом мире, если бы не её семья с улицы 2-я Строительная. В целом, довольно слезливое видео.

Я изучаю линию носа Элизы, усыпанную веснушками изгиб скулы, её тонкие блестящие волосы. Я представляю, как снимаю заколку и пропускаю прядь её волос сквозь пальцы; они, без сомнения, будут шелковистыми на ощупь.

Её волосы скорее медовые, чем цвета ирисок, решаю я. И сама она – не лакомство. Она прямолинейна и проста. Технически невзрачна, но тихо красива. Большинство не заметило бы её тихой красоты, особенно здесь, где столько яркого, чтобы привлечь взгляд.

Её робкая смелость добавляет привлекательности. Прямолинейность, с которой она держится, отдавая команду. Как иногда кажется, что она собирает силы из глубины души.

Я хочу, чтобы она остановила фильм и заговорила.

– Там… буквально четыре недели этого видео? – спрашиваю я.

Она ставит на паузу и поворачивается ко мне.

– Посмотрим, не так ли? – отвечает она чопорно.

– Да ладно, – говорю я. – Это не по-настоящему.

– Это абсолютно настоящее видео, – говорит Элиза. – На сто процентов. В этом и суть. Пожалуйста, сохраните остальные вопросы до конца презентации.

– Это не настоящее, – продолжаю я, – в смысле, это всё для того, чтобы сделать соглашение максимально болезненным. Это не настоящая программа.

– Нет, настоящая, – говорит Элиза, выпячивая подбородок. – Это программа про эмпатию, с человеческими историями о реальных людях. Знаете, эти двуногие существа, что бродят по улицам внизу?

Язвительный всплеск от Элизы. Ещё одно неожиданное удовольствие.

Она снова нажимает «плей».

Дядя Валера вернулся, рассказывает, как соседи вспомнили его день рождения.

– Я думал, дни, когда люди помнят мой день рождения, позади, – говорит он, показывая ярко упакованную коробку.

Я незаметно беру телефон со стола и кладу на колени, прокручивая сообщения. Проходит всего пять минут, прежде чем она замечает.

– Эй!

– Что? – говорю я.

– Что вы делаете?

– Читаю важное сообщение.

– Не надо.

– Только взгляну.

Она хмурится.

– Вы не можете смотреть в телефон.

– Не могу смотреть? – переспрашиваю я, отзеркаливая, чтобы её поддразнить. Пойдет ли она дальше?

Её ноздри раздуваются.

– Вы должны смотреть программу. – И, будто опасаясь недопонимания, добавляет: – Это программа, назначенная судом.

– Но это крайне важные сообщения. Как я могу заверить свою команду, что я всегда на связи, если не могу ответить?

Она хмурится, задумавшись.

Переговоры 101: сделай свою проблему их проблемой.

Я добавляю:

– Как я могу полностью сосредоточиться на фильме, зная в глубине души, что могу пропустить важные сообщения? Как нам вместе обеспечить, чтобы я оставался на связи с командой?

– Никак, – говорит она.

Я, мягко говоря, удивлён. Я ожидал, что она сдастся. Она какая-то младшая сотрудница, которой, вероятно, Демьянов заплатил бонус, чтобы программа была максимально раздражающей. Какое ей дело, посмотрю я сообщение или нет? Деньги она всё равно получит.

Мой прошлый наставник, назначенный судом, без проблем разрешал иногда проверять телефон. К концу трёх дней наши сессии длились полторы минуты – ровно столько, чтобы он дал мне задание, которое я перепоручал помощнику. Это было идеально. Правдоподобное алиби для всех.

– Вы просите меня быть недоступным целый час? – спрашиваю я. – Я никогда не отключаюсь от своих людей – даже во сне.

На самом деле, эта битва за телефон – одна из тех мелочей, которые мне нужно выиграть.

Она смотрит мне в глаза – левый, правый, левый. Мы так близко, что я вижу, как армейский зелёный цвет её глаз прорезают светло-серые прожилки. Будто свет пробивается сквозь трещины. Так близко, что я чувствую запах её кокосово-ягодного шампуня. Так близко, что почти ощущаю, как она думает.

– Никаких прерываний, – говорит она.

Я стараюсь скрыть удивление.

– Но все руководители следят за несколькими делами. А если чрезвычайная ситуация?

– Разве Никита не найдёт вас? Он ваш помощник. Или твой админ, Анатолий?

– Не обязательно.

Она моргает, не зная, что делать с моим сопротивлением.

Я жду, чувствуя странную, возбуждённую энергию в груди, какую-то приятную лёгкость. Что она сделает? Что скажет?

Она выпрямляется.

– Разве нельзя сделать так? Типа… сообщение, что в случае чрезвычайной ситуации обращаться к помощнику Никите? Только на час сессии?

– Я правда не могу, – говорю я. – Я не могу просто исчезнуть.

– Но моя программа требует твоего полного внимания, – говорит она.

– Требует? – переспрашиваю я.

– Да, моя программа абсолютно требует вашего полного внимания, – повторяет она.

– Это не сложный материал, Элиза.

– Я серьёзно. Вы должны смотреть с полным вниманием.

Я моргаю. Зачем бороться из-за такой мелочи? Все проверяют телефоны – даже на самых важных встречах.

Она протягивает руку ладонью вверх. Она хочет мой телефон.

Всё будто замедляется.

Я ухмыляюсь. Это совсем не смешно, но я ничего не могу с собой поделать – всё так неожиданно. Я смотрю с её тонкой руки на её глаза. Её костюм цвета спелого яблока; небо за её плечом ярко-голубое, но даже эти яркие цвета кажутся бледными рядом с её сверкающими зелёными глазами.

– Вы хотите, чтобы я отдал телефон? – спрашиваю я, не веря.

Она кивает.

Она и раньше была интересной. Теперь она стала на сто процентов увлекательнее.

– Я не могу этого сделать, Элиза.

– Тогда выключите его.

– Это тоже не вариант.

Я говорю своим лучшим голосом переговорщика. Спокойно. Снижающая интонация. Ничего не поделать. Жаль, но увы.

Тишина затягивается. Ни один наставник не перечит мне. Ни один сотрудник любого уровня не перечит мне. Честно, я не помню, чтобы кто-то, кроме делового соперника, мне перечил, и даже это обычно слабенько.

Она выпрямляется ещё сильнее и выпячивает подбородок; это её силовая стойка, понимаю я. Мне нравится, что я это знаю. Она и её чопорный галстук-бабочка, и её силовая стойка.

– Если я снова поймаю вас с телефоном, – говорит она, – я не смогу поставить галочку за сегодня.

Я прищуриваюсь.

– Что это значит?

– Поле в онлайн-форме, которая отправляется «МаксГрупп» и обеим юридическим фирмам, участвующим в деле?

Она шутит? Я одариваю её лёгкой улыбкой, которую приберегаю для сложных переговоров.

– Не сможете поставить галочку? Даже если я перескажу всё, что происходит в фильме?

Она качает головой.

Я говорю:

– Вопреки тому, что пишут в СМИ, некоторые люди умеют делать несколько дел одновременно, и я один из них. Бизнес-лидеры моего уровня обычно среди тех немногих, кто может очень эффективно делать несколько дел одновременно.

Она поджимает губы. Она что-то обдумывает. Что именно? Она говорит:

– Знаете, что будет, если одно из полей не отмечено? Или, как вы сказали, не поставлена галочка?

– Что будет, если одно из полей не отмечено? Вы спрашиваете, знаю ли я?

Она колеблется, затем:

– Знаете, что будет?

Я напрягаюсь. Она правда туда лезет?

– Знаете? – повторяет она.

Я закидываю ногу на ногу.

– Эти шестьдесят минут уже растянулись на девяносто, – говорю я.

Она немного надувается. В переговорах, как в покере, у всех есть свои сигналы. Это надувание – часть её сигнала? Пытается занять пространство? Почему-то я вспоминаю нашу первую встречу. Вы очень добры, сказала она, навешивая на меня позитивную эмоцию, предлагая предпочтительную реальность. Не хитрее ли она, чем я думаю?

– Что будет, если не все поля отмечены? – спрашивает она снова.

– Полагаю, нам придётся повторить тот урок.

– А если я не захочу его повторять? – спрашивает она. – Если у меня есть график, которого я должна придерживаться? И поле никогда не будет отмечено?

Я чувствую внезапное, странное оживление.

– Что тогда будет? – спрашиваю я.

– Там будет «X» вместо галочки, – продолжает она. – Можете сказать, что это значит?

Мой пульс учащается. «X» в одном из полей – это ядерный вариант. Я прищуриваюсь. Мои адвокаты не согласились бы работать с фирмой или наставником, которые играют жёстко, но Элиза, похоже, делает именно это.

Зачем играть жёстко? И я даже не могу проверить телефон? Не то чтобы у Демьянова и его адвокатов тут скрытые камеры.

Она складывает салфетку в маленький треугольник и проводит ногтем по одной стороне, создавая ровный край.

Она, кажется, ждёт моего ответа, хотя мы оба знаем, что значит «X». Это будет означать нарушение соглашения. Если я откажусь выполнять условия, я нарушу договор, и адвокаты Демьянова могут затащить меня обратно в суд.

Судья в определённом настроении может отправить меня в тюрьму.

Адвокаты Демьянова будут работать сверхурочно, чтобы найти такого судью. Они задействуют все связи. Посадить меня в тюрьму – это превзойдёт самые смелые мечты Демьянова.

Я чувствую, как улыбка расползается по моему лицу.

– Вы… угрожаете мне?

Она выглядит удивлённой.

– Я просто спрашиваю, знаете ли вы, что будет.

Я не верю. Она угрожает мне возможной тюрьмой. У неё есть крошечная сфера власти, и она использует её как дубинку. Это так чертовски… неожиданно.

Я выпрямляюсь. Раньше я не воспринимал её всерьёз, но теперь – да.

Глава 9

Лиза

Он ухмыляется по-волчьи – великолепный и тёмно-опасный, будто выжидает момент, мечтая о будущем нападении.

– Давайте продолжим тренинг, а?

Внутри я вздыхаю. Неужели я никогда не узнаю, что будет, если он получит «X» вместо галочки?

Мне правда хочется знать!

Я включаю видео. Инна обещала, что вырезала все моменты с моим участием, но сейчас сцена, где мы красим комнату на верхнем этаже, и я чуть не получаю инфаркт, когда в кадре появляется моя рука. Моя кисть. Мой перстень. Я складываю руки на коленях. Умение узнавать руку или плечо знакомого, наверное, редкость, но я не удивлюсь, если Агатов это может – он всё подмечает, хищник с орлиным взглядом.

Я украдкой бросаю взгляд. Агатов развалился в кресле, раздражённый принц на своём высотном троне, небрежно закинув ногу на ногу.

Он, кажется, чувствует мой взгляд, потому что оборачивается, глаза искрятся. Почти заговорщическим тоном он говорит:

– Неужели у вас двадцать часов этого?

– Без разговоров, – отвечаю я.

– Разве я не могу задавать вопросы? Разве так не учатся студенты?

– Сохраните вопросы до конца.

– Вы серьёзно говорите, что у вас двадцать часов этого видео?

Я ставлю видео на паузу.

– Мои учебные материалы вас не касаются.

– Какое отношение документальный фильм о людях в здании имеет к эмоциональному интеллекту руководителя?

– Вам важно увидеть жизни, на которые влияет твой проект. – Абсолютная правда.

– Почему?

– Потому что это важно, – говорю я, пожалуй, слишком резко.

– Как это влияет на мой эмоциональный интеллект?

Я сглатываю, не зная, как ответить, ведь я вообще ничего не знаю о наставничестве руководителей. Мне нужна книга или что-то в этом роде.

– Вы не можете задавать вопросы, – говорю я. – Мы не два коллеги, обсуждающие методику тренинга. В этой части программы, которую я, как аккредитованный наставник, разработала, вы будете узнавать о жизнях, на которые влияет ваш проект.

– Какой урок я должен извлечь из видео, где люди красят обшарпанное здание, которое скоро снесут?

– Почему бы не попробовать заглянуть глубже? Может, это не самое шикарное место, но разве вы не видите, как они стараются сделать его красивым?

– Это строчка из «Идиота»?

Я хмурюсь, грудь пылает от раздражения – и чего-то ещё, что я не могу определить.

– Готовы продолжить урок?

Это всё просто чтобы меня помучить и наказать? – спрашивает он. – Если хотите меня задеть, лучше покажите, как старинные теннисные ракетки раздавливают грузовиками. Это бы меня куда сильнее зацепило.

– Вы говорите, что вас больше волнуют уничтоженные ракетки, чем разрушенные жизни людей? Это прекрасное здание, в которое они вложили душу? Потеря этой сплочённой общины, почти семьи?

– Зависит от ракеток, – отвечает он.

Я смотрю на него, кипя от злости.

На его телефоне что-то вспыхивает. Он опускает взгляд, затем смотрит на меня.

– Вы только что проверили телефон.

– Вы не можете требовать, чтобы я отключился. Просто не можете. Я думал, мы это прояснили.

Могу ли я правда не требовать? Мне нужно, чтобы он обращал внимание. Мне нужно, чтобы он узнал моих друзей. Я хочу, чтобы он почувствовал, что знает их, и, может, тогда он немного о них позаботится. Боже, почему я думала, что это сработает? Он такой могущественный и занятой, а что есть у меня?

Я глубоко вдыхаю.

– Вам было предписано пройти программу, разработанную аккредитованным наставником, верно?

– Да, да, да.

– Эта программа должна просматриваться без многозадачности. Это часть программы. Если вы ещё раз посмотрите в телефон, я не смогу поставить вам галочку за день.

Он смотрит на меня долгим, молчаливым взглядом, его глаза твёрдые и искрящиеся.

Моё сердце гремит. О чём он думает?

Но затем – внезапно, чудесным образом – он выключает звук и кладёт телефон на стол. Его телефон тёмный и гладкий, как он сам.

– Забирайте.

Я беру телефон. Он прохладный, тяжёлый – как-то тяжелее, чем должен быть, будто заряженный пистолет.

– Давайте продолжим, – говорит он.

– Отлично, – бодро отвечаю я, откладывая телефон. Не слишком ли легко? Но он же сотрудничает, верно?

Мы досматриваем видео, большую часть которого занимает Алексей, отрабатывающий монолог. Инна явно обожает его снимать. Я выключаю ровно в конце сессии, чтобы показать, что я тоже уважаю правила.

Я протягиваю ему телефон, и он берёт его. Наши пальцы на миг соприкасаются, и по коже пробегает безумный заряд энергии – признак того, как я взвинчена, говорю я себе.

Он убирает телефон в карман, даже не взглянув на меня, потому что, конечно, он невозмутим. Он встаёт, опираясь сильной мускулистой рукой на спинку теперь пустого кресла.

Я нервно убираю свои презентационные материалы. Он чего-то ждёт?

Его голос, когда он звучит, – это рокот прохладного бархата.

– Я получу свою галочку?

Он издевается? Не могу понять.

– Ну? – спрашивает он.

– За сегодня, да, – отвечаю я.

***

Самолёт приземляется, и нас везут в двух одинаковых лимузинах-внедорожниках в отель «Мираж».

«Мираж» так же великолепен, как московский «Рэдиссон», с мраморными колоннами, мраморными полами и огромными потолочными окнами, заливающими пространство естественным светом. Я медленно поворачиваюсь, впитывая всё это, потому что, кажется, моя душа не может поглотить это место, стоя на месте. Может, я смущаю команду, не знаю, но им стоит благодарить, что я не бросила сумки и не закружилась, как в «Звуках музыки».

Оглядевшись, я замечаю стол с бокалами вокруг хрустальной чаши с водой, в которой плавают ярко-оранжевые апельсины. Я ставлю сумки и иду за бокалом, ощущая потребность вкусить эту роскошь. Вода и правда на вкус апельсиновая. Я закрываю глаза и позволяю ей наполнить меня.

Она свежая и чистая. Дома я тоже могу сделать апельсиновую воду, но здесь она почему-то особенная. Я пью и снова оглядываю люстру и пальмы в горшках. Будто я попала в книжку сказок из другого века.

А потом я смотрю через вестибюль, и там Прохор, пальто перекинуто через руку, смотрит на меня. Прекрасный дьявол.

Но я знаю, что он не дьявол, и не теряю надежды. Да, может, я слишком цепляюсь за тот наш первый момент, за тот проблеск доброты в его глазах, за моё чутьё о его сердце. Что ж, я буду цепляться.

Анатолий подходит с ключ-картой.

– Вы в 707. Несколько человек собираются в ресторане на ужин, если хотите, приходите.

– Точно, у нас уже давно время ужина, – говорю я.

– Так что? Придержать вам место? – Он ждёт ответа.

– Спасибо, с радостью.

Он идёт к лифту. Я бросаю последний взгляд на Прохора, который направляется к лифтам с Никитой. Я вожусь с бокалом, пропуская всех вперёд. Я устала постоянно быть начеку, притворяться, что я на своём месте, когда это не так. Мне нужно немного побыть одной.