СЕРДЦЕ ЗА СТЕНОЙ

Я листаю документы, просматриваю цифры и графики, но думаю об Анне. Продолжит ли она свой странный почтальонский номер, когда вернётся к обычному брючному костюму?

И правда, почему именно почтальон? Это её собственная причуда? Что-то настолько банальное и нелепое? Это в «МаксГрупп» её так научили, или это ещё одна выходка Демьянова? Его манера издеваться изощрённая, он любит унижать через мелочи.

Будем ли мы смотреть дальше этот невыносимый любительский документальный фильм? Не то чтобы это имело хоть какое-то значение. Совсем никакого. Честно говоря, я не должен тратить на это больше времени, чем подписали мои адвокаты, но я взбудоражен и раздражён, потому что хочу знать, что там дальше. Хочу понять, в чём подвох.

Мы уже в воздухе. В иллюминаторе напротив видна вся Москва – серая, огромная, бесконечная. Город расползается до самого горизонта.

Я беру телефон и набираю в поиске «МаксГрупп». Захожу на страницу «О нас». Мне всегда нравится знать, кто находится на моём самолёте. И мне нужно найти способ её купить – в смысле, купить её время, её молчание – потому что я не собираюсь тратить двадцать часов на какое-то наставничество от деревенской мышки, какой бы горячей она ни была.

У меня есть дела поважнее.

Я разочарован, обнаружив под её фотографией минимум реальных деталей. Анна выросла в Подольске. В биографии сказано, что она страстно желает помогать руководителям достигать синергии совершенства и реализовывать свой потенциал как лидеров и как людей.

Синергия совершенства? Что за корпоративная чушь? Кто вообще так пишет?

Судя по тому, что удалось найти про её прошлое, она действительно работала почтальоном, прежде чем получить степень по психологии и переехать в Москву. Так вот откуда этот дурацкий почтальонский номер с формой и сумкой через плечо.

Впрочем, не то чтобы это особенно важно для меня. Демьянов просто платит ей, чтобы наказать меня, позлить, унизить. А значит, её можно купить. Это всё, что мне, по большому счёту, нужно знать о ней.

Но действовать нужно осторожно, без спешки. Может быть, стоит позволить ей пару раз показать этот идиотский фильм, чтобы она почувствовала, что старается изо всех сил. Ведь у неё есть этот забавный воинственный праведный настрой, эта смесь робости и упрямства. Я сделаю её работу максимально неприятной и бесполезной, а потом сделаю ей предложение, от которого она не сможет отказаться.

Приходит сообщение. Экран светится.

Никита: Когда хотите провести следующий тренинг с Элизой?

Я: Анна?

Никита: Это Элиза…

Я набираю «сейчас» и отправляю. Раз уж я всё равно об этом думаю, лучше покончить с этим прямо сейчас и выбросить из головы. Встаю и решительно иду к двери салона.

– Все вон отсюда, – объявляю я своим людям. – Бар открыт. Закуски там. Кухня работает.

Люди послушно тянутся в заднюю часть самолёта. Кроме Элизы. Она стоит неуверенно, переминается с ноги на ногу, прижимая к груди свой планшет.

– Здесь нормально будет? – Она осторожно указывает на рабочий стол у окна.

– Отлично подойдёт, – коротко отвечаю я.

Она устанавливает планшет на стол перед нами, возится с экраном, проверяет какие-то настройки.

Я сажусь рядом с ней, достаточно близко.

– Так значит, это Элиза? Не Анна вовсе.

– Да, Элиза, – подтверждает она и нажимает кнопку «плей».

– Сразу к фильму? Без предисловий?

– Да, – говорит она спокойно, не отрывая глаз от экрана. – Мы продолжаем и возвращаемся к жителям дома на 2-й Строительной улице.

– Понял, – говорю я, устраиваясь поудобнее. – Это что, типа настоящий документальный фильм? Или самодеятельность какая-то?

– Это просто люди рассказывают о своих чувствах к зданию, в котором живут, – отвечает она ровным голосом, констатируя совершенно очевидное.

Кадры на экране сменяются один за другим. Технически работа, признаю, сделана неплохо. Свет нормальный, звук чистый. Неужели эти взбалмошные жители наняли какого-то настоящего режиссёра? А потом отправили готовые кадры в мою группу по приобретению недвижимости, и Демьянов как-то сумел их раздобыть? Решил, что это будет идеальный инструмент для моральных пыток? И специально нашёл эту младшую наставницу, чтобы как следует надавить на меня?

Так, должно быть, всё это и сложилось. Потому что, честно говоря, что ещё может объяснить весь этот цирк?

Теперь на экране появляются близнецы – те самые парни с первой серии – вместе с каким-то стариком в матросской фуражке. Мальчики почтительно называют его дядей Валерой и взахлёб рассказывают невидимому оператору, как дядя Валера научил их правильно бриться. Оказывается, они живут с ним на одном этаже.

Я не сдерживаю стон. Анна – вернее, Элиза – тут же бросает на меня сердитый, укоризненный взгляд, и странное чувство удовольствия пробегает волной по моему телу.

После ещё нескольких до омерзения трогательных моментов с пожилым дядей Валерой, наставляющим мальчиков жизненной мудрости, на экране появляются молодые актрисы лет двадцати-тридцати. Они перебивают друг друга, наперебой признаваясь в любви к этому месту, к своим соседям, к атмосфере дома. Женщины там все такие эмоциональные – господи помилуй! Если бы это видео специально создавалось, чтобы меня раздражать и бесить, то это именно оно.

Как по заранее написанному сценарию, как по сигналу свыше, на экране снова появляется знакомое морщинистое лицо старушки.

– О нет, пожалуйста, только не она снова, – говорю я с искренним отчаянием в голосе.

– Ш-ш, тише, – восхитительно строго одёргивает меня Элиза.

Людмила Васильевна подробно рассказывает, как сломала себе бедро прошлой зимой, и как соседи дружно сплотились, чтобы ей помочь. Я пытаюсь поймать взгляд Элизы, бросаю на неё многозначительные взгляды, но она словно приклеена, прикована к экрану и к Людмиле Васильевне.

После того, что кажется целыми десятью часами историй про Людмилу Васильевну и её злосчастное бедро, мы наконец возвращаемся к дяде Валере и его любимой кепке с морским якорем. Теперь он стоит на крыше здания и с гордостью показывает свои цветы – хрупкие, трогательные растения, растущие из старых ржавых кофейных банок, аккуратно выстроенных в ровный ряд вдоль парапета.

– Это что, они снимают в садах летнего дворца Петра Первого? – язвительно интересуюсь я. – Или в Версале?

– Ш-ш, помолчите, – раздражённо шипит Элиза.

Мне это просто восхитительно нравится – как она злится.

На экране очередная молодая актриса начинает длинную, драматичную историю о своём бывшем парне, который её бил и унижал, и как она была бы совершенно одинока в этом огромном равнодушном мире, если бы не её новая семья с улицы 2-я Строительная. В целом, это довольно слезливое и манипулятивное видео.

Я изучаю профиль Элизы – аккуратную линию её носа, усыпанный золотистыми веснушками изгиб скулы, её тонкие блестящие волосы, собранные в строгий пучок. Я вдруг представляю, как снимаю эту заколку и медленно пропускаю прядь её волос сквозь свои пальцы. Они, без всякого сомнения, будут шелковистыми и мягкими на ощупь.

Её волосы скорее тёплого медового оттенка, чем просто цвета ирисок, решаю я про себя. И сама она определённо не приторное лакомство. Она прямолинейна, честна и проста. Технически её можно назвать невзрачной, но при этом она тихо красива по-своему. Большинство людей просто не заметило бы её спокойной красоты, особенно здесь, в Москве, где вокруг столько яркого и кричащего, что сразу привлекает взгляд.

Её робкая смелость только добавляет ей привлекательности. Эта прямолинейность, с которой она держится, когда отдаёт мне команду. То, как иногда кажется, что она собирает последние силы откуда-то из самой глубины души.

Мне вдруг очень хочется, чтобы она остановила этот дурацкий фильм и просто заговорила со мной.

– Там что, и правда буквально четыре полных недели этого видео? – не выдерживаю я и спрашиваю.

Она ставит запись на паузу и медленно поворачивается ко мне всем корпусом.

– Посмотрим, не так ли? – отвечает она подчёркнуто чопорно и холодно.

– Да ладно вам, – говорю я примирительно. – Это же не по-настоящему всё.

– Это абсолютно настоящее видео, – твёрдо возражает Элиза. – На все сто процентов настоящее. В этом, собственно, и есть вся суть программы. Пожалуйста, сохраните все остальные ваши вопросы до самого конца презентации.

– Я имею в виду, что это не настоящее, – продолжаю я терпеливо, – в том смысле, что это всё придумано только для того, чтобы сделать наше с Демьяновым соглашение максимально болезненным для меня. Это же не настоящая серьёзная программа развития.

– Нет, вполне настоящая, – упрямо говорит Элиза, решительно выпячивая подбородок вперёд. – Это программа про эмпатию и сочувствие, с реальными человеческими историями о живых людях. Знаете, эти самые двуногие существа, что постоянно бродят по улицам там, внизу?

Неожиданный язвительный всплеск от тихой Элизы. Ещё одно приятное, непредсказуемое удовольствие.

Она снова нажимает на «плей», явно закрывая тему.

Дядя Валера снова вернулся на экран. Теперь он растроганно рассказывает, как соседи неожиданно вспомнили его день рождения и устроили ему праздник.

– Я уже думал, что дни, когда люди помнят про мой день рождения, остались далеко позади, – говорит он с влажными глазами, бережно показывая камере ярко упакованную коробку с подарком.

Я незаметным движением беру телефон со стола и аккуратно кладу его себе на колени, начинаю быстро прокручивать входящие сообщения. Проходит всего каких-то пять минут, не больше, прежде чем она это замечает.

– Эй! Что вы делаете?

– Что? – невинно переспрашиваю я, поднимая на неё глаза.

– Что вы там делаете с телефоном?

– Читаю одно очень важное сообщение. Срочное.

– Не надо этого делать.

– Я только быстро взгляну. Секунду.

Она недовольно хмурится, сдвигает брови.

– Вы не можете сейчас смотреть в телефон. Совсем.

– Не могу смотреть? – переспрашиваю я, намеренно отзеркаливая её интонацию, чтобы слегка поддразнить. Интересно, пойдёт ли она дальше в своих требованиях?

Её ноздри заметно раздуваются от негодования.

– Вы должны внимательно смотреть программу, – чётко произносит она. – И, будто опасаясь какого-то недопонимания с моей стороны, она строго добавляет: – Это официальная программа, которая назначена по решению суда.