Белые цветы Эйроланда. Хроника первая

Синяя, явно колдовская, молния вспорола небо. Там, среди звезд, кружил дракон. Создавалось такое впечатление, что он кого-то ищет, высматривает среди деревьев. На спине ящера сидел человек в черном плаще. Тот самый, что появлялся во сне с Лютобором. Нет, Тоскунел не видел этого, но почувствовал.

И взметнувшийся ветер смерчем прошёлся вдоль деревьев.

Ихтис, увидевший в небе врага, упал наземь и увлек за собою маркграфа:

– Тихо!

А деревья принялись тузить друг друга. У них, видимо, начались молодецкие забавы.

«Черное разговенье. – подумал Тоскунел, затаив дыхание. – Что же они едят после поста? Уж не маркграфов ли? Очень бы мне этого не хотелось».

Дракон сделал еще пару кругов.

– Не смотри. – прохрипел ведун, уловивший желание Тоскунела. – Может, и не заметят.

– Трэйк дурак! – раздались сиплые смешки дерущихся деревьев. – Вырядился как кукла!

«Что-то у них все, как у людей». – поймал себя на мысли маркграф, и вдруг почувствовал, что его кто-то схватил за пятку.

– А я поймал чужинца! – раздалось радостное восклицание. – Ай да я, ай да Кармэцвельский сын!

Тоскунел хотел вскочить, но рука Ихтиса сжала его плечо:

– Терпи!

Дракон сделал последний круг, и начал подниматься вверх. Ураган, поднятый его крыльями, стих.

А бедный маркграф почувствовал, как зубы прокусили его сапог и впились в плоть. В пору было заорать: ведь живьем жрали, но парень понимал, что выдай он себя – и дракон вернется.

– Тьфу! – заплевал кто-то за спиной. – До чего же эти уроды не вкусные. Ну их, этих чужинцев!

И тут уж Тоскунел не вытерпел, вскочил, развернулся и уставился на подлого противника. Им оказался трухлявый пень с ехидными глазками.

Маркграф не долго думая просто пнул врага, что было сил.

– Ой-ей-ей! – заверещал пень, отлетая в сторону. – А они дерутся!

Лес сразу зашумел. Деревья прекратили свои забавы и сбежались на крик, окружая людей плотным кольцом.

– Вы кто такие? – спросил старый дуб. – И какого рожна шляетесь в нашей вотчине? Что, жизнь надоела?

– Мы – боги! – не моргнув глазом соврал Ихтис.

– Хм. – задумался дуб.

– А люди – вкуснее. – взвизгнул пень, которого пнули. – Но ведь предупреждать надо! У нас праздник, а здесь боги болтаются, точно отходы в озере, и все веселье портят.

– Принесем их в жертву! – закричала осина. – Я слышала, что некоторых богов, время от времени, просто необходимо подвешивать кверху ногами. От этого мир становится лучше, а юнцы растут быстрее.

– А вот этого делать не стоит. – запротестовал Ихтис.

– Это еще почему? – удивился дуб. – Дельное предложение. Богам, им-то что? Они бессмертные. Подумаешь, прихлопнем вас сейчас. Вы через сорок дней опять припретесь. С новым учением. Знаем мы вас.

– А Владыку в небе видели? – улыбка ведуна превратилась в зловещий оскал.

– Ну? – дуб непроизвольно сделал шаг назад.

– Так вот мы – его посланцы.

– Да сволочь он, ваш Смегоарл! – заверещала вдруг одна из сосен. – Ему всё до фени! У себя на Хордоре он целый лес под Гардом вырубил. Флотилия ему нужна! Что, колдуны все перевелись? Обязательно нашего брата губить надо? И ведь даже пни выкорчевали, гады!

– Мочите их! – закричал кто-то из-за стволов. – Смегоарл улетел. Он не увидит.

«Кажется, это была не самая моя лучшая идея!» – подумал Ихтис, принимая боевую стойку.

Тоскунелу хотелось в этот момент завыть, или проснуться. Его, маркграфа, могли убить не в благородном поединке, а какие-то деревья, возомнившие о себе, черт знает что. И ведь мог взять с собою в поход меч, да при здравом размышлении, решил, что пусть им Ихтис машет. Вот теперь юноша пожалел о собственной недальновидности.

Что с того, что у Нилрема его ждет отличный клинок? Вот сейчас, когда оружие понадобилось, его и нет. Ох, правы, трижды были правы купцы из Расса: запас карман не тянет!…

И схватка началась!

Нет, вам не видать таких сражений, и слава богам! Деревья лезли вперед, точно очумелые. Они кряхтели, стонали, ругались матом, пинали людей и друг друга.

Меч пел в руках Ихтиса. Отрубленные сучья летели в разные стороны, но это не смущало противника. Деревьям что: у них веток много, новые вырастут. А подрубить корни – это было никому не под силу.

Ведуна обступали со всех сторон, норовили зажать в кольцо. Особенно усердствовали осины. Но Ихтис был хорошим воином. Его движения не отягощала кольчуга. Он мог прыгать, вертеться на месте, приседать с такой скоростью, что казалось, будто он танцует ритуальный танец смерти.

Осины ломались, отступали, но на их место заступали смолянистые сосны и дубы. Их меч уже не брал, а лишь наносил на стволы зарубки. «Эх, сюда бы хороший топор! – с сожалением подумал ведун. – И что это я раньше об этом не подумал?»

Ихтис, прорываясь между деревьями на соседнюю опушку, пинал пни, поросшие мухоморами и поганками, за что и выслушивал отборнейший лесной мат:

– От, етить их мать, молодежь пошла! Ну, никакого уважения к старшим! Не то, чтобы место уступить, так по головам норовят пройти! Вы, мол, трухлявые, свое отжили! Сволочи!!!

Они, пни, слеповаты были и не видели, что по ним бегает воин, а не молодая поросль.

Тоскунел тоже сражался. Он воткнул в ножны кинжал Ихтиса, и прыгнул на первое попавшееся дерево. Его тактика ведения боя называлась: «Хрен поймаешь». Маркграф перепрыгивал с ветки на ветку и пинал противника по многочисленным глазкам. Деревья оказались медлительными, менее поворотливыми, нежели человек. Они двигали ветвями, но не успевали схватить юношу.

«Конечно, нам, дворянам, не пристало прыгать по деревьям, точно каким-то белкам, но что делать? – думал маркграф, ставя очередной фингал нахальному глазу. – Аорею и не такое доводилось творить. Ничего, вошел в историю как основатель империи».

И тут, боковым зрением, Тоскунел заметил, как изворотливая осина схватила Ихтиса за плечо и уронила его на землю. Этого оказалось достаточно, чтобы сосна успела веткою проткнуть ведуну грудь. Раздался хруст. Юный маркграф на мгновение прикрыл глаза.

Ихтис же уже шептал заклятие. Сук вспорол ему левое легкое, но сердце еще работало. Ведуну удалось с первого удара перерубить ветку у груди и даже отскочить в сторону. Но кровь уже заливала одежду. Жить оставалось мгновения.

Ихтис стал неповоротлив и пропустил движение дуба, который закинул ветку как лассо и затянул его на человеческой шее. Ведун захрипел. Кровь пузырилась изо рта, но воин еще шептал свои заклятия, в тайной надежде, что если не ему, так Тоскунелу, они помогут вырваться живым из этого ада.

Через мгновение Тоскунел вновь прыгал с дерева на дерево, понимая, что уже обречен. Усталость давала о себе знать. Не мог же парень, в самом деле, скакать всю ночь.

На последнем издыхании маркграф прыгнул на странный дуб, которого не видел до этого. Парень затаился. Дерево видело человека, но отнеслось к этому равнодушно. Ни одна ветка не шевельнулась, чтобы поймать противника.

Странный это был дуб. Он весь был украшен бантиками, тряпичными куклами и просто ленточками. Действительно, как сельская дурочка, цепляющая на себя все подряд и думающая при этом, что она неотразима.

А Ихтис, поднятый дубом на всеобщее обозрение, еще дышал. Он выронил меч, вцепился руками в кору дерева, пытаясь ослабить давление. Но пальцы слабели, не слушались.

Заклятия ведуна возымели свою силу, но их оказалось недостаточно. Магия Ихтиса была не в силах вытолкнуть кол из груди. Однако, одна злобная осина завизжала, указывая сосне на то, что пленнику стало легче. Удавка сжалась сильнее. Ихтис дернулся еще раз, но, сердце, пронзенное зелеными иглами, не выдержало. Руки опали. Ведун умер.

Теперь гнев леса оборотился и против Тоскунела.

– Трэйк, отдай нам своего гостя! – закричали вдруг стоявшие рядом деревья. – Он служит Смегоарлу! Он – дровосек! Мы и его вздернем. Знаешь, как это весело: душить богов?!

– Его вина не доказана. – выдохнул блаженный дуб. – Я не видел в его руках ни топора, ни меча. Он пытался спасти свою жизнь. Хватит на сегодня смертей!

– Он подбил мне глаз! – закричали из толпы.

– И мне!

– И мне!!!

– Нечего разевать свои бульки. – ответил Трэйк и спокойно пошел прочь.

– Что мы на него смотрим! – верещала осина. – Он же дурак! Отмутузить его, а бога – повесить!

– Да не боги это, а самозванцы! – вынес приговор верховный дуб. – Но Трэйку препон не чинить. Пусть идёт куда хочет. Уважайте чужую болезнь!

– Он уносит нашего обидчика! – заверещала сосна.

– Уймись! – отрезал верховный дуб. – Того бога, что укоротил вам руки, вы уже убили. Хватит на сегодня. А вдруг они и вправду служат Смегоарлу, что тогда? Если один останется в живых, – мы сможем просить о пощаде. В противном же случае кто помешает хордорцам спалить весь лес?

– Пусть у себя на Хордоре бесчинствуют!

– Тихо вы! – разозлился владыка. – Учитесь смотреть правде в глаза!

И Кармэцвельский лес притих.

Глава 14. История кинжала

Солнце было в зените. И ни одной тучки на небе. Это – как насмешка судьбы.

Тоскунел открыл глаза и тут же припомнил вчерашние события. И сразу в горле застрял ком, а на глаза навернулись слезы. Там, в ночном лесу все казалось бредом сумасшедшего. Но сейчас, при свете дня парень явственно ощутил, что потерял не просто проводника и телохранителя, но и друга. Осознание беды пришло только сейчас.

А вчера маркграф просто позорно уснул.

Когда Трэйк пошел прочь из Кармэцвельского леса, парень вдруг понял, что его мозги не выдерживают такого напряжения. Не мог Ихтис погибнуть посередине пути. Да еще так глупо и бездарно. Нет, не могло этого быть! Голова тяжело болела, точно боги сдавили её обручем. Ноги ныли от долгих переходов, руки болели от прыганья по деревьям. Ссадины и царапины жгло. Жизнь казалась кучей навоза.

А сумасшедший дуб, знай себе, шел, раскачиваясь из стороны в сторону. И это баюкало.

Маркграф плакал. Нет, он не стыдился своих слез. Ему было девятнадцать, и он уже прошёл обряд посвящения в рыцари, но это, ровным счётом, ничего не доказывало. Он оставался мальчишкой, пусть избалованным, пусть начитанным, но – ребенком.

Турниры все еще казались ему благородным занятием, а не обычным мордобоем. Слава воина чудилась самой высокой. И, как бы скептически не относился маркграф к Хранителям Мудрости, в его душе горел неугасимый огонёк веры в чудо.

В общем, Тоскунел не заметил, как провалился в черную пропасть забвения. Это был даже не сон, а бегство от реальности.

И снился маркграфу ведун.

В маленьком городе шел дождь. Он лупил по крышам и стенам домов, загоняя людей и животных в укрытия. Дождь властвовал здесь безраздельно. Он был правителем: строгим, но справедливым. Просто, пришло его время. Осень.

Ихтис сидел у окна. Но он был каким-то странным. Длинные черные волосы затянуты на затылке, но непослушные пряди все равно выбились и мешали. Лицо его было красным, и от этого на щеке хорошо был виден странный шрам, в форме руны «₪». Видимо, ведун только что закончил тренировку и отдыхал. Взгляд его был рассеян: он скользил по предметам, но не задерживался на них. И тут стало понятно, что показалось странным, – Ихтис был очень молод.

В окно настойчиво билась бабочка-шелкопряд, невесть каким путем попавшая в дом. Казалось, она не понимает, что попади за прозрачную грань, как её тут же смоет дождём.

Под потолком лениво жужжала муха.

«Удивительно, – думал Ихтис, – но именно дождь стал той красною нитью, которая протянулась через всю мою жизнь. Когда мне очень плохо, когда приходят счастливые дни; всегда, когда маятник чувств раскачивает в любую сторону, обязательно идет дождь. Или снег. Странно, но отчего же мне все время кажется, что в этих серебряных нитях, связующих воедино небо и землю, высокое и низкое, рай и ад, – именно в них спрятана разгадка и имени, и судьбы. Забавно.

Помнится, еще в детстве, когда мы жили в Ексноде, в дряхлой лачуге, учитель любил приговаривать, что согласно пророчествам Зеродара – великого и бессмертного – близится время, когда мир спасут Нилрем, Молодой Воин и Князь Дождя. При этом седой старичок смешно косил глазами и воздевал палец кверху, мол, он-то знает, кто этот загадочный князь, но не скажет».

И Ихтиса понесла волна несвязных воспоминаний.

Вот он, совсем мальчишка, бежит под дождем, и из-под босых пяток разлетаются брызги. И это – счастье.

А вот Ихтис сдал последний экзамен, и стоит, привалившись к колонне, поддерживающей крышу. А на улице вовсю лупит летний и такой долгожданный дождь.

Потом припомнилась зимняя дорога. Будущий ведун, сопровождаемый кучером Стефаном, трясся в санях по полю, а небо было серым. И легкий, точно пух, снег сыпал не переставая. От этого было тепло и радостно. Душа пела. И лишь Стефан что-то бурчал себе под нос о барине, у которого ветер гуляет в голове.

И тут, отвлекая Ихтиса от воспоминаний, в комнату вошла девушка. Изящная блондинка с голубыми глазами. Мечта поэта. Только вот походка не горделивой королевы, а перепуганного котенка: как-то все бочком, украдкой. И улыбка красивая, чувственная, но чуточку виноватая.

– Сидишь? – девушка слегка повела плечами, словно стараясь спрятаться в них.

– Угу. – отозвался Ихтис и развернулся навстречу девушке. – Тебя жду.

– А я по магазинам шастала. – красавица потупила взор, словно ожидая нагоняя от строгих родителей. – Да чуть под дождь не попала. Хорошо, догадалась плащ с капюшоном купить.

– Ну и что нового в магазинах: стоят еще?

– Ты не сердишься? – обрадовалась девушка и мигом уселась на мужские колени. – Я и тебе подарок купила. Долго-долго выбирала.

– Тащи уже. – улыбнулся Ихтис.

Девушка тут же вспорхнула с колен, выбежала из кухни и вскоре вернулась со свертком.

Ведун развернул подарок. Это оказался кинжал изумительной работы. Ножны были из серебра, как и сам клинок. По лезвию, по обе стороны от желобка змеились эльфийские руны и плайтонские магические буквы. Это, воистину был царский подарок.

– Где ты его взяла? – у Ихтиса от удивления глаза полезли на лоб. – Это же штучная вещь, наверное, очень дорогая.

– Мне сделал кузнец. Под заказ. А буквы я нашла в твоей книге.

– Так ты еще и в моих бумагах роешься. – засмеялся ведун. – Знай, что это очень опасно для такой маленькой девочки, как ты!

– А нечего расшвыривать свои тайные записи по всему дому. – наигранно надулась девушка.

– Ладно, Лисса, будем считать, что уела.

– Но тебе понравилось?

– Еще бы. – Ихтис притянул к себе девушку, целуя её в губы.

Проснувшийся маркграф знал, что он до сих пор лежит на ветвях дерева, но это мало заботило его. Он думал.

Вспоминая события прошедшей ночи, пытаясь все осознать, Тоскунел вдруг подумал, что, может быть, Ихтис выжил. В конце концов, ведун мог быть просто ранен; он мог отскочить в сторону в самый последний момент, когда Тоскунел зажмурил глаза. Эта мысль грела. Но червяк сомнения шевелился в душе: чудес не бывает!

Маркграф вдруг вскочил и, точно доказывая невидимому собеседнику, закричал:

– Как это не бывает чудес! А то, что я отправился в Шероиданский лес без провизии и охраны, это, само по себе, не чудо?!

Дуб под человеком встряхнул ветвями и гулко пророкотал:

– Нет, Тоскунел, тобою двигал страх, желание выжить.

– Ты еще меня поучи. – обиженно вздохнул маркграф и сел на место.

– Я тебя спас. – без тени обиды ответил Трэйк. – Меня считают сумасшедшим, но на самом деле я – провидец.

– И что? – вздохнул Тоскунел.

– Поэтому я и вынес тебя из Кармэцвельского леса. И теперь мне нет дороги домой. Но я не жалею. Я помог не только тебе. Я совершил то, что считал необходимым.

«Боги, а не сошел ли я с ума? – вдруг подумал маркграф. – Уж не обернулся ли Ихтис этим дубом? А то с него станется».

– Ты – Ихтис? – затаив робкую надежду, спросил Тоскунел.

– Нет. – прошелестело в ответ дерево. – Я – Трэйк. Но, как провидец, могу тебя утешить: ты еще услышишь своего друга.

– Ты хотел сказать: увижу. – осторожно поправил маркграф.

– Нет, я не ошибся. – вздохнул дуб. – Береги кинжал, в нем обитает живая душа. А теперь – иди сам. Берегом Семицвела, и не ошибёшься.

Тоскунел вздохнул и принялся спускаться. То, что его так легко отпустили, уже и не радовало. Оказавшись на земле, он с трудом подавил сумасшедшее желание сейчас же вернуться в лес. Может быть, Ихтис еще жив и ему нужна помощь.

Разумом маркграф понимал, что никого он в лесу не найдет, а только сам сгинет. Но в душе все еще теплилась надежда увидеть Ихтиса живым. Она была призрачной, но была же.

И уже уходя, маша на прощание Трэйку рукой, маркграф вдруг понял, что кинжал Ихтиса был не просто волшебным, он оказался именно тем самым подарком Лиссы. А это означало, что в нем пылала любовь двух сердец.

«Любовь сильнее и тьмы, и магии, и даже богов». – вспомнились вдруг наставления Аоронда.

Глава 15. Навязчивый призрак

Солнце закатывалось за отлогие холмы. Небо было расцвечено пурпуром. Воздух дышал влагой.

Тоскунел брел по грязи и костерил себя за то, что не прихватил лишнего плаща. Попав под ливень, парень, естественно промок и теперь зябко ежился от малейшего ветерка.

«Осталось только заболеть. – грустно размышлял маркграф. – Сначала насморк, потом – кашель. И в таком виде заявлюсь я к Нилрему и скажу: а подайте-ка мне сюда меч, я пошел на войну. И, самое смешное, ждетменя впереди: вот сойдемся мы с этим Смегоарлом посреди чистого поля, сшибемся пару раз клинками, а я начну чихать и сморкаться. Прибежит Нилрем со своими травами и начнет меня, рыцаря Соединенного Королевства, отпаивать. Это не схватка получится, а клоунада».

Тоскунел топал узкой тропою вдоль берега, сквозь виноградники. Мокрая резная листва образовывала стену, и маркграф старался не задевать её, чтобы не стряхивать на себя лишние капли дождя. Этот тоннель казался бесконечным. Вначале Тоскунел рвал гроздья винограда, чернеющего то там, то тут, но потом, утолив первый голод, обратил внимание на свои руки. Они были перепачканы красным, как кровь, соком. И от этого парня передернуло.

Образ погибшего возник перед глазами. Это было мучительно. Чувство времени пропало. Возникло странное ощущение пустоты, словно Тоскунел и не уходил из дома, а попал в колесо и, как белка, перебирает сейчас ногами. Нарисованные пейзажи крутятся перед глазами, но все остается на месте…

Дальше – больше.

От монотонности движения, в голову полезли разные мысли. А потом появилось чувство, что где-то в голове появилась некая сущность. Тоскунел понял, что сознание начинает раздваиваться, и это ему совершенно не нравилось. «Вот так и сходят с ума». – подумал парень.

Тяжелая тупая боль сдавила затылок, потом – лоб. Ощущение того, что где-то в области сердца зашевелились три души, две из которых – твои собственные, было малоприятным. Чужая память нагло вторгалась в мозги и начала там хозяйничать, высветив, между делом, вторую душу маркграфа.

Теперь Тоскунелу казалось, что он не только маркграф, но еще и бог, творец архипелага. А Гэлимадоэ, девушка, с которой парень познакомился неделю назад вовсе и не человек, а – душа Эйроланда. Ну как не полюбить собственное творение, это хрупкое, доверчивое создание, похожее на распустившийся цветок?

– Бред!!! – закричал Тоскунел, но с ближайших листьев лишь сорвались капли воды и окатили парня холодным ушатом.

И тут, выскальзывая из рукояти кинжала белесым туманом, появилось привидение. Это был Ихтис.

«Горячка. – понял Тоскунел. – Все-таки, простыл. Эх, не видать мне теперь ни меча, ни, наверное, Нилрема».

Призрак ведуна принялся шагать рядом. Он был в том же плаще, в котором принял бой. И из-за спины привычно выглядывали рукоять меча и тесемки мешка. Даже в лице ничего не изменилось: тот же шрам на щеке, те же сосредоточенные глаза.

Маркграф молчал. Он боялся, что заговори сейчас с призраком, – и получишь ответ. Нет, Тоскунел не хотел этого, даже боялся. А еще парень вдруг отчетливо понял, что Ихтис мертв. У живых не бывает таких прозрачных тел; живые не могут среди дня появляться сгустком пара, пусть они трижды будут магами.

Так они и шагали.

Призрак Ихтиса чувствовал себя крайне неловко. Он был уверен, что судьбой ему уготована геройская смерть. Теперь, в призрачном теле, ведун чувствовал себя обманутым. И воспоминания настойчиво лезли в голову.

Давно, когда ведун еще был мальчиком, в далеком Ексноде, он услышал голос, звавший его в дорогу. Стояло лето, была уйма свободного времени, и Ихтис, не долго раздумывая, даже не прихватив собою фляжку с водой, отправился в степь. Он шел один.

Мальчик шёл бездорожьем. Ковыль щекотала лодыжки. Вверху, под лучами безжалостного солнца, лениво парил орел. А суслики торчали любопытными столбиками у своих норок и ныряли в свои убежища лишь в самый последний момент. Нет, они совершенно не боялись одинокого путника.

Дорога в неизвестность оказалась длинною. Ноги гудели, пот не один раз омыл лицо и тело. Одежда то липла к спине, то пузырилась на ветру, создавая ощущение прохлады. И казалось, что голос в голове никогда не умолкнет, а степь окажется бесконечной. Это было настоящею пыткой.

Но всё когда-нибудь кончается. Голос умолк, а на горизонте показалось раскидистое дерево. Странное, ветвистое, влекущее к себе, в спасительную тень.

Но когда Ихтис ступил в прохладную зону, то вздрогнул и ошарашено попятился: в корнях дуба, выступивших из земли узловатыми пальцами ведьмы, в траве белел абсолютно чистый, лишенный плоти и грязи, собачий череп. Но ужас заключался не в этом. Поблизости нигде не было скелета несчастного животного. Значит, этот череп притащили сюда колдуны!

Да, воздух под деревом был иным. Здесь пахло волшебством и чудесами. Но не примешивалось ни тлена, ни разложения, и это, само по себе, было удивительно.

Мальчику вдруг показалось, что его привели на границу миров, в то место, где время может течь с любой скоростью. Ихтис трусил.

Так дети боятся темных комнат, но всегда стремятся в них войти, дабы доказать себе и взрослым, что они уже большие и смелые.

И Ихтис решился. Бравада и интерес пересилили страх. Паренёк подошел к дереву и коснулся его рукой. Причудливая, лопнувшая во многих местах, кора дуба казалась живою кожей древнего, уснувшего существа.

Но тайна всегда имеет над мальчишками непостижимую уму, мистическую власть; она заставляет их совать голову в самое пекло.

Превозмогая ужас, Ихтис, назло всему миру, подтянулся на нижней ветке и принялся карабкаться вверх. Спроси его тогда, зачем он это сделал, пожал бы плечами: захотелось.

Странным был этот дуб. Кто-то привязал на его ветви бантики и тряпочки. Это казалось ребячеством, но в то же время, Ихтис старался не задевать этих украшений: кто знает, зачем их здесь оставили.

И уже там, почти на самой верхушке, прижимаясь животом к стволу, мальчик глянул в степь. Он надеялся различить очертания Екснода, но ничего не увидел.

И вдруг степь подернулась дрожащей пеленою. Мир изменился. Ихтис неожиданно понял, что глядит сейчас через время и пространство. Он увидел ночной лес. И пришло знание.

Оно родилось на уровне чувств. Сначала, где-то в душе, чуть ниже солнечного сплетения начала вихриться солнечная пыль, сбиваясь в сгусток. Затем этот шар вдруг поднялся в голову и вышел через затылок, завис, точно маленькое светило иного мира. И перед глазами родились удивительно реалистичные видения.

Ихтис просто знал, что это – Кармэцвельский лес. Парень различил себя повзрослевшим, воином, с мечом в руке. И мальчишка гордился собой. Но картинка была подвижной, и ребенок видел происходящее с воздуха, словно умел летать. Это было упоительное ощущение. Лишь тень смутной тревоги витала над деревьями.

Рядом со взрослым Ихтисом был какой-то молоденький парень. Они шли, падали на землю, о чем-то говорили. Ребенок не слышал слов, но понимал, что именно сейчас он может что-то изменить в своей судьбе, только не знал как.

А потом лес ожил. Деревья напали. И Ихтис, тот, что был внутри видения, большой и сильный, разил их мечом направо и налево.

Но что-то случилось, и кровь брызнула в глаза, застилая мир темно-багровой пеленою небытия.

Мальчик вскрикнул, слетел с дерева, и рванул из этого проклятого места во все лопатки…

Это видение стало главным кошмаром Ихтиса, его бессонницей, его судьбой. Оно приходило потом в полнолуние, будило, звало куда-то, заставляло метаться и не спать по ночам.

В юности, еще до отъезда в Ваддаэйр, а затем и в Плайтонию, Ихтис порой убегал из дома, шлялся всю ночь, в поисках неведомого врага, которого нужно было убить, чтобы жизнь изменилась. Но судьба была безжалостной. Видение ночного Кармэцвельского леса стало фатальным, неизбежным и изнуряющим.