Большая вода

«Ведь ты не хочешь теперь чувствовать себя нищей? Если так, то нужно, чтобы другие себя знали такими, а тебя считали барыней. Пойми, чтобы быть барыней на этом свете, обязательно кто-то должен быть нищим, так устроен этот мир».

Микроскопическая улыбка проскользнула на лице молодой девушки и быстро сошла на нет.

«А ещё, вспомни, ты же ведь всегда была права, но тебя никто не слушал. Все умилялись тобой, как маленькому глупому котёнку, никто не принимал тебя всерьёз. А ты же ведь талантливая, способная, умная! Ты ведь точно умней этой дурочки, которой прислуживала? Которой платья подносила и волосы расчёсывала. А родители её?! Засоленные в банке огурцы, купчишки, ретрограды, пользующиеся своим положением».

«Было бы странным, если бы ты когда-нибудь не выбилась в люди с таким знанием человеческого нутра, как у тебя, с внутренним стержнем и силой… Тебе надо самой быть начальником над теми, кто явно глупее тебя».

Анфиса, словно опомнившись, встала и пошла, ещё никогда её лицо не имело таких решительных черт. Она словно в чём-то окончательно убедилась. Навстречу ей шли люди, парочки, наслаждающиеся теплым весенним вечером. Когда кто-нибудь из гуляющих заглядывал ей в лицо, она отвечала этому человеку дерзким и продолжительным взглядом, в котором легко можно было бы уловить вызов, что несколько смущало прохожих.

Ещё там, в сквере, у неё родился план. Она уедет из города сегодня же вечером, на последнем поезде, идущим в Москву, там, прямо на Казанском вокзале, она найдёт себе недорогое, но приличное жильё… а потом видно будет… Она сможет выдать себя за дочь богатого купца, пойти учиться, потом работать…

Вообще больше всего она хотела бы сейчас новое платье и, быть может, влюбиться… Но, может быть, и не влюбиться, но хотя бы забыть всё, что с ней произошло. Все документы у неё были с собой, денег было много, бояться было нечего.

А станут ли её искать? Да, безусловно станут, но им самим в скором времени будет не до неё.

Выйдя на Астраханскую улицу, она наняла извозчика, чтобы доехать до вокзала, последний поезд до белокаменной отправлялся ровно в 8 вечера.

Когда она вошла в здание вокзала, на часах уже было без десяти восемь.

У касс никого не было. Анфиса достала из маленького кожаного кошелька монету в 1 рубль и сделала это настолько неаккуратно, что монета с ликом государя Николая звонко ударилась о каменный пол, и вместе с ней на полу оказался незнакомый ей, весьма странный предмет.

Она подняла с пола небольшой листок бумаги, сложенный вдвое, к которому был аккуратно пришит перстень, довольно изящный, инкрустированный рубином; с любопытством на него посмотрела и быстро убрала обратно.

Получив в кассе зеленоватого цвета билет, она вышла на перрон. Поезд уже ждал пассажиров, которых в этот вечер было откровенно немного.

Анфиса робко, и осматриваясь по сторонам, вошла в вагон. Она ещё ни разу в жизни не путешествовала по железной дороге. Но роскошь вагона первого класса её не занимала, присев на мягкий барский диван, она развернула записку и жадно впилась в неё глазами, почерк был ей знаком.

«Милая, любимая моя сестричка, Анфиса. Я вижу, что в последние дни ты очень грустна и молчалива. Я переживаю за тебя и в тоже время не хочу лезть в твою прекрасную и ранимую душу с расспросами… выпытывать.

Я верю, что если бы ты хотела мне что-то сказать, то обязательно бы сделала это, ведь ты знаешь, как я люблю тебя. Сегодня у меня как-то особенно свербило в душе, и хотя при нашей встрече я обо всём об этом промолчала, но написать, иногда, гораздо проще, чем сказать…

Я была в церкви и молилась за тебя и своих родителей, вы единственные родные люди для меня на этой земле.

В знак нашей дружбы, я хотела бы подарить тебе эту дорогую для меня вещь, ведь настоящий подарок – именно то, что дорого тебе самому. Обнимаю тебя.

Дарья».

Поезд тронулся, и огромная многотонная махина покатилась вперёд, медленно, но верно, набирая обороты, давя на рельсы всей своей статью. Перед собой Анфиса увидела проводника, он хотел осведомиться не желает ли чего барышня. Но, не получив никакого ответа, быстро ретировался и вышел из купе. Несколько крупных слезинок прокатились по лицу горничной, потом они стали множиться, и она почувствовала их солёный вкус.

Вдруг ей стало тесно в этом вагоне, как будто её кто-то запер в клетке, лишил свободы. Она посмотрела в окно, в нем открывался знакомый для неё пейзаж. Вот они проезжают деревянные покосившиеся дома, а вот ещё одна станция, на которой можно сесть на поезд, но этот поезд здесь не останавливается. А дальше река и мост, который она часто наблюдала издалека, выходя на прогулку.

Судорожно встав, держа в руках прочитанную записку, горничная вышла из вагона поезда в длинный коридор, соединяющий купе. Её восторженное лицо сияло от слёз, движения её стана были резкими и лёгкими. Она что-то шептала про себя и быстрыми шагами несколько раз прошлась по коридору. Затем вновь остановилась, внимательно наблюдая пейзаж за окном. Её руки с силой сжали перила, но вдруг оторвались от них, и Анфиса побежала по направлению к входной двери. Дверь распахнулась.

«Господи помилуй, господи помилуй, господи помилуй. Человеколюбче Владыко, ослаби, исцели сердечную скорбь нашу, да победит множество щедрот Твоих грехов наших бездну, и Твоея безчисленныя благости пучина да покрыет горькое слез наших море».

Всё громче слышалась из её уст эта молитва, она вышла на площадку и встала вплотную к входной двери. Дернув ручку, Анфиса поняла, что та не заперта, и отскочила от неё, как от костра. С улыбкой посмотрев на неё вновь, она отворила дверь настеж. Подул сильный ветер и стал играть её волосами и подолом платья. Темный и неприветливый мир расстилался перед ней теперь. Был виден берег реки, и в это мгновение поезд покатился по мосту, под ним плескалась холодная и мутная вода, в которой отражалось звездное небо этого апрельского вечера.

Она подошла ближе, повернулась спиной к открытой двери вагона и взялась двумя руками за поручни. Дул стремительный и страшный ветер, обдавая холодом её тело, продувая его насквозь. Сделав несколько шагов назад, по направлению к бездне, она отпустила правую руку, перекрестилась и следом отпустила левую. Считанные секунды Анфиса балансировала на грани, но всё же её необратимо повело назад. В полёте, опомнившись, она стала хвататься за воздух. Звук ударившегося о воду тела смешался со стуком колёс и растворился в тихом, безмолвном пространстве спокойной реки.

Глава 14. Действие

Ранним, ослепительно солнечным утром следующего дня у рязанской заставы появилось несколько весьма примечательных субъектов.

Один был одет в короткую куртку и широкие брюки, на его голове красовалась кепка, взглянув на него, можно было подумать, что перед вами рабочий местного паровозостроительного завода.

Другой – в костюме тройке, имел несколько затасканный и уставший вид. На лице его можно было обнаружить недельную щетину. Но несмотря на потасканные пиджак и брюки в нём можно было распознать человека делового, с озлобленным и циничным выражением лица.

Третий – выглядел словно франт, в новом приталенном костюме, сорочке с круглым накрахмаленным воротничком. Субъект, судя по растянутой на лице улыбочке, пребывал в благодушном настроении и был лёгок на подъём.

Застава соседствовала со старым купеческим кладбищем. Когда-то здесь был и шлагбаум, и сторожевая будка с караульными, проверяющими документы, и бравшими подати. Сейчас о заставе напоминал лишь верстовой столб, вплотную примыкающий к каменной ограде и возвышающийся над ней. Дорога была немощеная, и даже в сухую погоду весной большие куски грязи прилипали к ногам пересекающего эту заставу.

Все трое прибыли сюда пешком и, решив не привлекать внимания, перекрестившись, зашли в открытые ворота Петропавловского кладбища. Солнечные лучи блестели и играли на граните древних могильных камней и крестов. Освещали поросшие травой железные ограды и могилы.

Стояла гробовая тишина, в которую вонзались их шершавые шаги.

«Дело сделано, сделано, господа… Теперь нам остаётся только шаг на пути к успеху», – ликующим голосом произнёс самый молодой из них, тот, что был одет по последней столичной моде.

«Так… давайте без лишних эмоций. Что вчера рассказала горничная за тысчёнку наших рублей?» – произнес грубый, с хрипотцой голос.

«Степан Матвеевич, могу заверить, рассказала всё как на духу, путь к деньгам теперь для нас открыт, вот, смотрите, записано с её слов», – у франтика в руке появилась небольшая записочка.

«Отлично, – произнес Степан Матвеевич, покрутив записку в руке, – отлично, если всё так, как вы говорите, молодой человек».

«Господа, если мы знаем путь к деньгам, то мне представляется, что это дело можно сделать быстро и без лишнего шума», – выступил третий, одетый пролетарием.

«Давайте для начала решим в какой день нам предстоит это сделать, – продолжил Степан Матвеевич тоном человека, не желающего выпускать ход событий из рук, – на мой взгляд, разумней всего наведаться в их дом сразу по прибытию Карасевых из столицы, не откладывая. Константин?»

«Готов с вами согласиться, как ты считаешь, Миша?»

«Я считаю, что всё так и есть, именно в этот день и нужно», – ответил франтик, немного причмокивая.

«Господа, мне тут до моего исчезновения довелось подслушать одну сладкую парочку. Ох, что они там друг другу говорили, вы бы слышали, – заулыбался Степан Матвеевич, – эта купчиха, дурочка, сидела, плакала во дворе. Плакала, потому что её замуж выдают… представляете… А этот, которого мне в помощники определили, философ, куда бы написать, умник, со странным именем БАЛЬ-ТА-ЗАР», – по слогам произнёс приказчик и тут же залился смехом, едким, словно говорящим: «Вы только подумайте, какие идиоты на свете бывают!».

«Так вот, этот Бальтазар свечу притащил и руку себе начал жечь, чтобы Дашеньку в чувство привести… А после, представьте себе, собственными ушами слышал, как он меня ей выдал, сказал, что якобы я что-то замышляю… А она ему так и не поверила до конца, а потом сказала, что родители её приедут через три дня».

Отпечаток тяжёлой мысли появился на простоватом лице Константина, было заметно, что эта новость не сулила ему ничего хорошего».

«Значит, он в курсе наших дел. Это всё несколько осложняет, господа. И осложняет существенно, не так ли? Но откуда?»

«Я не знаю откуда, сам ума не приложу, – выпалил приказчик, – но, поразмыслив над этим, скажу прямо: ничего существенного это для нас не означает. Мало ли, что работник про своего начальника выдумать может, чтобы его посрамить… чтобы ему отомстить. И Карасёвы это хорошо понимают, лучше других понимают. Ему просто не поверят».

«А ваше отсутствие в лавке, разве оно не будет бросать на вас тень?» – всё с тем же озабоченным выражением лица спросил Константин.

«До того времени, как они вернутся в город и сами разберутся, в чём суть дела, нам не о чем беспокоиться», – уверенным тоном произнёс Степан Матвеевич.

«Хорошо, думаю, вы правы, размышляя об этом таким образом. Так и когда точно должны вернуться они?»

«Это был вторник, уехали они на четыре дня, сегодня четверг, завтра они должны вернуться!»

«Значит, завтра!» – воскликнул молодой франт в костюме.

«А всё ли у нас готово для успеха в этом деле? Например, достаточно ли у нас оружия?»

«Моё при мне, касаемо вашего – понятия не имею – ответил приказчик, словно вопрос для него был глупым, – предлагаю для налёта выбрать позднее время и заявиться к ним поздно вечером или ночью. А о том, что приехали Карасёвы, в городе будут говорить все купцы и весь торговый народ. Поэтому без труда об этом можно будет узнать завтра на Житной площади или на Бабьем рынке».

«Мы сами походим по рынку, вам там делать нечего», – отрезал Константин.

«С этим я согласен», – ядовито улыбнулся Степан Матвеевич.

Глава 15. Предложение

Весть о том, что горничная не вернулась домой, застала Дарью за её утренним туалетом. Живое, милое, цветущее лицо в миг потускнело и немедленно стало мрачным. Значит, верно болело и тревожилось вчера её сердце.

За эту ночь река успела проделать большой путь: выйдя окончательно из берегов она затопила цоколи домов на первой линии. Вода в течение дня подбиралась к первым этажам, из которых в спешке, ночью, были вынесены товары. На всех базарных площадях, в каждом местечке, на каждой улице и в каждом переулке говорили о потопе, который становился всё более явным. Утверждалось, что такой большой воды никогда ещё не было: со времён удельных князей и по нынешний 1908 год.

Ходили слухи, что Китай-город в Москве подтоплен не меньше, что набережные около Кремля заполнены водой, и река вышла из берегов.

Назывались самые разные причины такого разлива, в том числе Божья кара.

Другие говорили про снегопады, обильно шедшие этой зимой, с ними соглашались старожилы, утверждавшие, что, действительно, более снежной зимы они не припомнят вовсе.

Дарья, быстро умывшись и собравшись, взволнованная, выскочила на улицу и лёгкими, чуть слышимыми шагами пошла в сторону телеграфа, думая о том, чтобы известить обо всем родителей. Отправив короткую телеграмму родителям, она пошла вдоль торговых рядов.

До её слуха то и дело доносились разговоры о потопе, который угрожал прибрежной части города, и, проходя мимо одного из прилавков, она услышала фамилию Карасёвы.

Она шла задумавшись и не слишком обращая внимание на то, что творится вокруг. Но услышала, что её кто-то зовёт по имени, и увидела перед собой незнакомого для себя молодого человека, одетого довольно просто.

«Наверное, это кто-то из сезонных рабочих, которые нанимались к моему отцу прошлым летом», – подумала она.

«Дарья Петровна, низкий поклон вашему батюшке от меня. Скажите, а он в городе сейчас? Вы извините, хотел выразить своё почтение», – речь человека была довольно грамотной, но это её не смутило.

«Родители в отъезде, до завтрашнего дня, приходите завтра, если вам угодно», – ответила прямодушно барышня.

На эти слова молодой человек улыбнулся и поблагодарил девушку кивком головы.

Яркое солнце слепило глаза Дарье, её белокурые волосы, заплетённые в косу, блестели на нём, и солнце придавало им почти неземной горящий цвет. Её легкий стан, тонкости линий которого могла бы позавидовать девушка из самой аристократичной семьи, казалось плыл по земле, а её тонкие маленькие ножки словно парили в воздухе.

Потихоньку, как и у каждого милого, доброго, любящего жизнь существа, её мрачное настроение рассеялось, и улыбка начала играть на лице. Она шла домой переполненная беспечным человеческим счастьем от любви ко всему живому со всем его злым и добрым, радостным и горьким. Её взгляд не мог оскорбить ни один некрасивый человек или вещь, ни одна глупость и брань не могла коснуться её ушей, ни одна плохая мысль не могла поместиться в её голове. Она была живым воплощением гармонии тем, чего нет на земле по сути своей.

Немного подумав о чём-то своём, посмотрев издалека на изящную спину барышни и дождавшись, когда расстояние между ними станет достаточным, молодой человек побрёл ей вслед.

Было заметно, что он не спешит её догонять, а лишь провожает издалека. Пройдя таким образом несколько сотен метров, он остановился у лавки, в то время как Дарья, идя по пологой улице вниз, повернула в переулок, где располагалась усадьба Карасёвых.

Заглянув в витрину магазина, он удостоверился, что покупателей внутри нет, и смело вошёл в открытую настежь дверь.

Бальтазар, стоя за кассой, записывал что-то в журнал, а когда отнял глаза от записей и поднял голову вверх, то увидел перед собой человека, увиденного им единожды, но запомнившегося ему навсегда.

«Здравствуйте, Бальтазар. Надеюсь, я не помешал вам своим визитом», – вкрадчиво спросил стоящий у прилавка субъект.

«Добрый день, Константин. Как видите, покупателей сейчас немного. Скажите, чем обязан?»

«Я хотел бы с вами обсудить одно дело, касающееся нас обоих. Вы могли бы уделить мне немного времени?»

«Да, безусловно, я к вашим услугам».

«Помните, я предостерегал от того, чтобы вы кому-либо раскрывали детали нашего прошлого разговора».

«Да, помню, но лучше нам всё же выйти на улицу и поговорить об этом там».

«Как вам будет угодно».

Оба вышли, Бальтазар закрыл лавку и положил ключ во внутренний карман двубортного пальто.

Вокруг всё сущее переполнялось томительной негой, бытие давало надежду даже самым отчаявшимся, тоскующим и мрачным.

Они завернули за угол и молча прошли через высокие средневековые ворота Кремля. Перед ними открылась улица, тихая и безлюдная.

«Так вот, вы, кажется, не сдержали обещания. У меня есть информация, что вы нас хотите выдать, не так ли?»

Бальтазар думал, но пока не находил, что ответить. С того момента, как перед ним предстал Константин, он догадался, какой оборот приняло всё это дело. Да, он следил за ними, но значит кто-то следил и за ним. А Дарья? Разве могла она открыться этим людям…

«Вы молчите, и вам нечего сказать? Тогда скажу я. По законам нашей организации за такое вам грозит смерть, и вам стоит теперь быть внимательным. Рекомендую оглядываться по сторонам, возвращаясь домой, не ходить по тихим безлюдным улочкам, как эта, поздними вечерами».

Пристально посмотрев в глаза Бальтазару, он продолжал:

«Но всё же у меня есть к вам предложение: участвуйте с нами в этом предприятии. В таком случае останетесь целы и получите довольно увесистый куш!»

Они продолжали идти спокойным методичным шагом. Константин ждал ответа на свои слова, ждал, что тот примет или отвергнет его предложение, но скорее, конечно, согласится или попросит оставить его в покое, всё отрицая.

Бальтазар молчал.

«Послушайте, долго я перед вами распинаться не буду. Ещё раз повторю вопрос: вы с нами или против нас? Третьего здесь не дано, это именно тот случай. Вам, несомненно, нужны деньги, а то вряд ли бы вы стали работать в этой лавке, ведь правда? И… кажется, ещё одно: это вы передали мне записку тогда, а никто другой. Если нас схватит полиция, вы всё равно пойдете с нами, как подельник, надеюсь, вы это понимаете?»

Таким образом они дошли до монастырской стены, сверкавшей своей белизной на солнце, как вдруг к ним подбежала собака темного окраса, среднего роста, дворняга с вытянутым лицом, было заметно, что в предках её водились борзые.

Она внимательно обнюхала Бальтазара, следом проделав тоже самое и с его спутником.

Собака отвлекла обоих.

«Ну, так что скажете?» – с раздражением задал вопрос Константин.

«Я ничего не скажу», – со спокойствием ответил юноша.

«Ничего не скажете?», – проговорил оппонент.

«Да, ничего не скажу, именно».

«Ну, что ж, тогда берегитесь», – эти слова звучали зло и угрожающе. Если вы хоть каплю беспокоитесь за вашу жизнь, то лучше вам убраться из города и поскорее, но если она вам в конец опротивела, если не дорожите своей судьбой, то…»

Константин резко отвернулся и пошёл своей твёрдой походкой прочь, за ним с лаем увязалась собака, преследуя его по пятам.

Внутри Бальтазара горел подлинный огонь, он чувствовал вкус жизни, настоящий, непресный, он был воодушевлён тем, что испытал только что. Теперь он по-настоящему знал ей цену, нащупал её смысл. Увидеть смысл в бессмысленном – это настоящий дар, думал он про себя. Он шёл и благодарил Творца за всё происшедшее с ним. За то, что он конечный – часть этой бесконечности, за то, что удивительным образом солнце облагораживает самые неприглядные картины, за то, что за смертью наступает жизнь, а за жизнью смерть. За то чудо, когда сменяются времена года. За то, что рядом с Богом есть Дьявол. За то, что он выстоял и не поддался.

Осколок сладкого, упоительного чувства вонзился в его душу.

Он побрёл обратно в лавку, вмещая в себя все эти вихри и порывы, всю эту радость и печаль. Уже у самого магазина ему встретилась виденная им вчера юродивая.

Бальтазар, сделав вид, что не заметил её, достал из кармана ключ и вставил его в замочную скважину. Но она продолжала стоять за его спиной, не говоря ни слова. Обернувшись, он увидел измученное страдающее лицо женщины, её ссохшиеся губы и налитые горем глаза. Сегодня рядом с ней не было привычных голубей.

«Как можно быть счастливым на свете, где столько горя?! Быть счастливым и при этом знать и видеть страдание других – это ли не абсолютное лицемерие и цинизм. Да, я страдаю вместе с ней сейчас, в эту минуту, на этом месте. Я чувствую и разделяю эту боль. А также всю боль замученных и убитых на этой планете, даже тех, кого только ещё собираются замучить и убить. И боль тех, кто собирается это сделать или уже сделал. Из этой жизни, из этого страшного лабиринта эмпирической реальности нельзя выйти одному. Можно спастись только всем».

В голову Бальтазара ударял ток. Он исступлённо и открыв рот внимал своему умозрительному откровению, стараясь побороть слёзы, сдавившие веки. Это был неподдельный катарсис, хлынувший на него волной.

В старческих сморщенных руках с немытыми черными ногтями показался медный крестик, тускло сверкнувший на солнце своей желтизной. Руки судорожно перебирали его, перекладывая из одной в другую.

Сейчас ему захотелось вместить в себя весь этот мир, сделать своим внутри себя, погрузить в душу его ад и рай.

Ветер дал почувствовать Бальтазару старческий смрад, исходящий от юродивой, многократно умноженный долгими скитаниями и лишениями.

Она молча подошла ближе к оцепеневшему юноше, её красные от слёз глаза горели кротким безумием. Редкие прохожие удивлённо наблюдали за этой картиной.

Взявшись двумя руками за измусоленную крепкую нитку, на которой болтался крестик, она, подойдя как можно ближе к Бальтазару, подняла руки и надела его ему на шею.

На мгновенье юноше захотелось заключить в свои объятия эту никчемную, сумасшедшую, скверно пахнущую женщину. Почувствовать её тепло, прижать её к себе. Поделиться с ней своей сокровенной любовью ко всему живому.

Однако, Бальтазар одним движением руки открыл входную дверь в бакалею, зашёл внутрь и закрыл её за собой.

Глава 16. Большая вода

В ночь на страстную пятницу вода поднялась настолько высоко, что затопила дома, стоявшие по соседству с усадьбой Карасёвых. Потоп был совершенный. Двухэтажные купеческие лавки, где на первом этаже шла торговля, а на втором проходила жизнь владельцев, ушли под воду по самые печные трубы.

На прибрежных улицах, переулках, между домами плавало то, что не успели вынести из своих жилищ обыватели, и то, что не тонуло в воде: деревянная посуда, утварь, мебель, кадушки для закваски, бочки, брёвна, наколотые для печи дрова.

В тихой безмятежной воде оказались даже картины и иконы, а кое-где, словно айсберги, курсировали целые деревянные постройки: сторожки, сараи и избы.

Многих людей этим утром можно было заметить на крышах, кто-то уже освоил лодку и, сидя в ней, пытался выловить большим или малым багром или сетью что-то ценное для себя.

В воздухе витал болотистый запах заплесневелых стен, тины и речной стоячей воды.

Тем временем вода прибывала с каждым часом и вплотную подступала к воротам Карасёвых и не проникала внутрь только благодаря тому, что усадьба стояла на небольшой возвышенности.

Вся живущая в усадьбе прислуга, собравшись вместе, пришла просить совета у молодой хозяйки, разбудив её по такому случаю.

У дверей покоев образовалось толпа, состоящая из нянек, кухарок, конюха, посыльных мальчишек (сыновей кухарок).

Все были взволнованы происходящем. Посовещавшись с барыней, было решено собрать всё добро в подвале обоих домов и перенести на верхние этажи, что и было в скором времени сделано. Бакалею решили сегодня не открывать, так как покупателей не ожидалось вовсе.

Для этого постучались в комнату Бальтазара, разбудив его и сообщив ему эту новость.

Великую Страстную пятницу, предпасхальный день, в семье Карасёвых было принято проводить в храме. Была традиция брать с собой дочь.

Усадьбу от храма отделяла улица, с самого утра затопленная по пояс. На этой улице уже на рассвете стали появляться лодочники из окрестных домов, со временем лодок, проплывающих мимо усадьбы, стало гораздо больше.

Погода была безмолвной, небо пасмурным, дождь, шедший всю ночь, закончился.

Дарья, собираясь в церковь, долго смотрела на своё отражение в зеркале, и сегодня она казалась себе как-то по-особенному привлекательной. Несмотря на обстоятельства она имела хорошее, ясное настроение и, заплетая косы, что-то напевала себе под нос.

Она была похожа на маленькую птичку, чистящую себе перышки, щебечущую славную, непонятную человеческому слуху, песенку на райском языке.

Во дворе ждала приготовленная по случаю лодка.

Закончив утренний туалет, взяв небольшой кошелёчек с деньгами, она спустилась вниз. Всё было готово к отплытию.