Наследие предков. Том 1. Горы будут молчать

Отдыхавший безвылазно уже третий год в тюремной больничке положенец зоны сорокадевятилетний рецидивист с четырьмя судимостями Виктор Сергеевич Подопригора, более известный как Витя Хребет, не спал всю ночь, обсуждая со своими близкими, как лучше организовать «теплую» встречу с легендарным гостем. Блатное сообщество никак не могло решить вопрос, где и как удобнее подкатить к Колюшку: на карантине не получится – уж больно наглядно все будет, а ждать, пока распределят в отряд – жаль столько времени терять, да и уважаемые люди с воли торопят.

Красномордый, обритый наголо бывший «международник» по боксу Лёня с погонялом «Молоток», который по решению сходки занимался рукоприкладством по отношению к неугодным, прервал гробовое молчание чифирившей компании и разразился гениальным предложением:

– Слышь, Хребет, а что если Боцмана в ШИЗО дернут за драку? Ну, а там его и…

Хребет поднялся с кровати, устало расправил сутулые плечи, на которых были выколоты синие расплывшиеся от времени звезды и эполет, подошел к окошку с кружкой в руках, глотнул горячего, неимоверно терпкого напитка и недовольно скосил взгляд на бравого «отбойщика», всем своим видом выражая немой укор за бестолковое предложение. Молоток в черной борцовской майке, обтянувшей мускулистый торс с красочной татуировкой римского гладиатора, недоумевающее поворачивал голову то на сидевших напротив Калача и Моню, то на положенца, не понимая, почему общественность не оценила продукт его мозговой активности. Калач хотел было сказать ему, что ввиду отбитости головы и природного скудоумия, Молотку ртом лучше не говорить, а кушать, но осекся, зная не понаслышке о горячем нраве боксера, поэтому помягче пояснил:

– В ШИЗО не получится побазарить нормально, мусора все слушают.

Молоток понимающе кивнул, вспомнив, что Боцмана надо будет не просто загасить, а еще и расспросить о важных вещах.

– Придется ждать, как дернут с карантина в отряд, – резюмировал высказанные и еще витающие в воздухе скудные идеи Хребет, положив ладонь на постоянно ноющую поясницу, из-за которой Виктор Сергеевич и получил погоняло во время второй своей «командировки» в Нижний Тагил. Тогда в далеком 1989 году во взбунтовавшемся лагере перегоревшая балка перекрытия рухнула на молодого отрицалу21 Витю, сломав тому позвоночник. Когда же его беспомощно лежащего на земле начали обрабатывать сапогами «краснопогонники»22 , на весь лагерь слышался вопль калечного зэка: «По хребту не бей, сука, хребет сломан!»

Следующая неделя прошла при неусыпной опеке находящегося в карантине Колюни, который абсолютно беззаботно встретил место своего будущего пребывания, словно младенец, не ведая, что грозит ему за его давние подвиги. Когда же Боцмана определили в четвертый отряд, то он с таким же нездоровым пофигизмом встретил утомившихся от длительного ожидания Калача, Моню и Молотка. Боцмана провели в каптерку и предложили присесть.

– А. У. Е.23 , босота! – весело поприветствовал коллектив Боцман.

– Как доехал, Колюня? Как дорога, не растрясла? – глумливо пробасил Моня, сидя на подоконнике и затягиваясь сигаретой.

– Спасибо, хорошо! – улыбаясь, ответил Боцман. – Вашими молитвами!

– Да, молится о тебе теперь куча народу и здесь, и на воле! А вот, что в дороге не простудился, то это хуже – здоровье медленнее кончаться будет, страдать дольше придется! – не подразумевающим разночтений тоном процедил долговязый угловатый Калач.

– Ну, это неизвестно еще кому больше страдать придется! Тот, кто придет за мной, вам и о здоровье пояснит и небо в алмазах замастырит, поэтому я бы не стал.

– Что не стал? – выпалил начинающий заводиться Молоток.

– Не стал бы с таких вот гнилых подкатов знакомство начинать!

Не успел Боцман договорить фразу, как здоровенный кулак Молотка молниеносно взмыл от левого бедра и впечатался ему в переносицу. От такого удара ноги Колюни оторвались от пола и в изящном полете сопроводили бренное тело в противоположный угол комнаты.

Очухался Боцман минут через десять, когда Моня вылил на него баклажку воды.

Только когда Колюня открыл глаза, на досужих охотников за чужими секретами смотрел совсем другой человек. Точнее, телесно это был прежний Боцман, но взгляд отражал совершенно другую сущность. Первым отшатнулся от встающего Колюни Калач, уловив всеми фибрами души волну ужаса, шедшую от плюгавого зэка со свернутой набок переносицей. Даже быковатый Молоток, у которого, казалось, вместо нервной системы была толстая медная проводка, и тот невольно подался назад.

Боцман встал и зажал свой нос между ладонями. В каптерке послышался режущий нервы хруст костей, после чего из ноздрей Боцмана кровь полилась еще сильнее. Колюня еще раз приложил ладонь к носу, и все прекратилось.

Подойдя к трясущемуся Калачу с выкидным ножом в руках на расстояние полутора метров, Боцман приставил указательный палец к собственной шее и провел по ней, словно показывая разрез. Не отрывая от него глаз, Калач с немигающим взором завыл и послушно повторил такое же движение на себе, только с учетом зажатого в руке ножа. Вой Калача сразу же смешался с хрипом и свистом разрезанной гортани. Зэк затрясся, упал на колени и, будучи не в силах оторвать взгляда от Боцмана, рухнул на пол, залив всю комнату кровью. Моня, глядя на произошедшее, сполз с подоконника на пол. Молоток, переведя взгляд с конвульсирующего Калача на Боцмана, словно в замедленной съемке, рванулся в его сторону, но Колюня легким движением левой руки смахнул выброшенный кулак, а правой открытой ладонью резко толкнул боксера в широченную грудь, как раз под срез левой грудной мышцы. Молоток с открытым ртом развернулся к Боцману, жадно несколько раз вдохнул воздух, побагровел и рухнул на затихшего Калача.

Боцман расправил плечи, отряхнул залитую кровью робу, неторопливо надел кепку и поправил козырек. Во всех его манерах читались навыки офицера с большим багажом строевой подготовки за плечами. Переведя леденящий взгляд на затаившегося в углу Моню, тихим спокойным голосом сказал:

– Вас, недоумков, ведь предупреждали, что не надо.

Потом, немного погодя, продолжил:

– Ментам скажешь, что они друг друга завалили в драке. Про меня молчи, тогда оставлю жить.

После того, как Боцман вышел из каптерки, Моня на полусогнутых бросился в тюремную больничку, где, трясясь от ужаса, поведал о случившемся положенцу. Минут через десять в больничке уже толпилась куча блатных, решая, что теперь делать с новым неспокойным пассажиром.

– Так это что ж получается, Моня? Калач сам, вот так, от нечего делать, вскрылся?

– Тля буду, Хребет, это был уже не Боцман! В него словно бес вселился.

– Лады, посмотреть бы на него надо, – заключил Хребет.

– А что смотреть на него, валить падлу при первой возможности, – забухтел татарин Наиль.

– Ума у тебя до хрена, я смотрю! А за «рыжье» ты людям потом объяснять сам будешь?

На этом мнения относительно дальнейшей судьбы Боцмана вслух больше не высказывались. Хребет отошел в маленький закуток и позвонил по сотовому авторитетному вору на волю для получения новых инструкций. Решили до завтрашнего дня Боцмана не трогать. Но что действительно удивило всех сведущих, особенно Моню, это то, что к вечеру в день убийства блатных в каптерке Боцман сиял, как огурчик: ни следов насилия на лице, ни крови на робе как не бывало, словно Молоток ему только перышком в носу пощекотал.

Через несколько часов после инцидента в лагере началось светопреставление. По отрядам пошел глобальный «шмон»24. «Кумовья»25 дергали на допросы всех подряд. В одном из отрядов при обыске случился конфликт, в результате которого одному из контролеров проломили голову табуретом. Ну и, соответственно, в зону прибыл УФСИНовский спецназ на «профилактику». «Маски-шоу» в привычно-жестокой манере начали дубасить резиновыми изделиями зэков и на корточках выстраивать их на площади.

Все было, в общем-то, обыденно и ожидаемо, только вот отряд спецназа недосчитался двух человек после своих спецмероприятий. Эти двое погнались за каким-то шустрым зэком, сквознувшим в окно, а нашли их уже холодными в одном из бараков, причем без признаков насильственной смерти. На лицах погибших бойцов осталась посмертная маска ужаса. Как позже выяснила судмедэкспертиза, один умер от обширного инсульта, у второго произошел разрыв аорты. Бегуна так никто и не опознал. А нелепая потеря личного состава вызвала законный гнев спецназовцев, отразившийся естественным образом на организмах заключенных: под «молотки» попали все подряд. Неоправданное насилие привело к бунту. Остальные отряды начали поджигать корпуса, баррикадировать двери кроватями. На помощь спецназу нагнали войска и продолжили экзекуцию над осужденными. Избиение продолжалось несколько суток. Восемь осужденных были просто забиты до смерти или умерли от травм в изоляторе. Несколько десятков зэков без разбора «дернули на тюрьму». А еще восемнадцать человек, протестуя против ментовского беспредела, прямо на плацу вскрыли себе вены, причем четверых человек уже не откачали. Это багровое пятно на прежде безукоризненной репутации колонии резко оживило внимание Москвы.

Долгое время колония возвращалась к своей привычной жизни. С центрального аппарата УФСИН отправили глобальную проверку. «Хозяину» пришлось лавировать между попытками сохранения мирного спокойствия и привычной жесткой дисциплины учреждения, чтобы показать проверке нормальный режим его функционирования. С одной стороны, и гайки сильно закручивать нельзя было, чтобы не колыхать память о недавних кровавых событиях, а с другой, – совсем распоясавшуюся зону нельзя было представить москвичам.

Хребет и еще несколько блатных больничку не покинули. После дубиналов спецназа она теперь стала для них жизненной необходимостью: все залечивали поломанные конечности и ребра, да и отбитые внутренности и мозги требовали длительного покоя.

О Боцмане вспомнили через много дней после кипиша. Колюня, чудесным образом избежавший насилия правоохранителей и где-то отсидевшийся в дни «жесткача», теперь с дебильной улыбкой работал в цехе деревообработки, как будто ничего и не произошло. Вдвойне было странно то, что Боцман две предшествующие ходки «отрицал» и не работал ни дня, за что неоднократно подвергался всему имеющемуся у власти арсеналу средств принуждения: от «пресс-хат»26, ШИЗО27, промерзших карцеров до банального глубокого массажа внутренностей с помощью резиновых изделий и кирзовых сапог.

После утреннего развода Боцмана в промзоне встретил мелкий худосочный Вася Вжик, который был на побегушках у Хребта и по количеству суетливых перемещений вполне смахивал на затейливую зеленую муху из старого диснеевского мультика. Вжик предложил пройти для разговора в один из полупустых складских ангаров. Колюня вытер грязной ветошью руки, отряхнулся и послушно потопал вслед.

Восемь человек во главе с положенцем зоны расположились в закутке за металлическими стеллажами. Густые клубы сигаретного дыма еле пробивали лучи тусклой лампы, смазывая очертания лиц. Боцман, подойдя к почтенной публике, поздоровался и добродушно залыбился на Хребта. Разговор завел сам положенец, прямо пояснив Колюне, что смертный приговор ему вынесен и от сиюминутного перемещения в лучшие миры его отделяет только знание о местонахождении всем известных материальных благ.

Боцман не стал перечить и грозить неописуемыми бедами, а покорно опустил подбородок на грудь и прогундосил:

– Я и без тебя прекрасно понимаю, что мне кирдык, только вот моя судьба ни мне, ни уж тем более тебе давно не принадлежит. А если бы ты знал, чье это золотишко, ты бы ни за что не «вписался» в эту тему. Это не просто проклятое «рыжье». Это не людское вообще, и людям нельзя его брать. Хочешь – верь, хочешь – нет, решай сам.

– Ты чего несешь, в калган надуло в поезде? – начал свирепеть Хребет, нутро которого подсказывало, что ничего кроме мороки и трупов от стоящего перед ним персонажа ждать вряд ли придется. Поэтому положенца так и подмывало поставить Колюню на «пики» и забыть о нем навсегда, а для людей можно сочинить ладную «откорячку», чтобы к нему «предъяв» не было.

– Расскажу, воля твоя, – Боцман изобразил полную покорность довлеющей силе и вытащил сигарету из-за отворота кепки. – Но разговор будет только с тобой, без лишних ушей.

Хребет тяжело вздохнул, подал рукой знак одному из стоявших рядом обыскать Колюню, откашлялся и велел братве оставить их. После шмона Боцман устало опустил руки, плюхнулся на большой пенек перед положенцем и мягко сказал:

– Неужели ты думаешь, что тому, кто упокоил Молотка с Калачом, нужны железки за поясом?

Ненавистные буравящие взгляды уходящих блатных вонзались в Боцмана, который кожей чувствовал их с трудом преодолеваемое желание изобразить из его тушки загадку для патологоанатома.

– Говори! – глухо пробасил Хребет.

– Хочешь узнать, где «рыжье» запрятал? Все хотят! – Боцман помолчал, поковырялся большим пальцем в ноздре и продолжил. – Это как ты себе картину представляешь, Хребет: я говорю место, ты звонишь на волю, там находят «рыжье», и вы меня «не больно зарежете»? Заманчивая перспектива!

– Так ведь можно зарезать и больно. Вон Ваня Викинг, например, с твоего же четвертого отряда, просто завернутый на сказках про древних воинов. Так вот, попал он сюда за то, что он с двоими «чурбанами» в «орла» поиграл – казнь такая древнескандинавская – человечка разрубают вдоль хребта аккуратненько и ребра выворачивают наружу, прям, как птичка, получается. От вышки Ванечку спасло то, что «чурбаны» были в международном розыске и одного из них чудесным образом спасли в больничке. Так вот тебе наш Ванята с удовольствием такой же отходнячок забацает при желании.

– Ладно…того золотишка, что видели бродяги, больше нет.

– Как это нет? Тебя же вроде чекисты всего с двадцаткой взяли, а у тебя более сотни было.

– У меня его забрал тот, кому оно предназначалось.

– Фуфел не гони, иначе мечты о легком отдуплении останутся мечтами, Коля. И будешь ты по лагерю гордо парить с развороченной спинкой стараниями нашего Викинга.

– Ты, Хребет, не осознаешь, куда прешь, но это по незнанию. Попробую просветить. Сразу так и не объяснишь. Если готов послушать, я на байки не жадный. Слушай. Было это три года тому назад. Я к корешу после отсидки в Салехард зарулил, ну и пропасли мы одного ненца. Он пытался «рыжье» толкнуть местным барыгам. Короче, когда мы на хату влезли к нему, то чуть не опидарели от увиденного: полкомнаты было в мешках с песком золотым. Ну, мы оленевода прессанули чуть: мол, где ты столько раздобыл. А он начал нам чесать, что это их род испокон веков передает «рыжье» каким-то «великим древним», которые в стародавние времена с неба спустились. Мы, ясное дело, в этот зачес не поверили, дали ему еще по ливеру. Он раскудахтался, что сам он не знает, откуда «рыжье», а вот братан его знает. Мол, дед у них шаман местный, через него передает «рыжье» брату где-то на Полярном Урале, а брат уже этим древним отвозит.

– Ну и долго ты еще пургу нести будешь!?

– Бля буду, Хребет, как на духу, все как есть, слушай! Оленевод сказал, что с братом встреча будет на следующий день, к ним фуры приходят в Салехард, в эти фуры грузят товар, ну и золотишко нычут. Только фура назавтра не пришла, так как братца его эфэсбэшники заластали, как выяснилось. А браток при задержании завалил одного федерала и одного ранил. Его и самого подстрелили серьезно и думали, что он отскочит, но тот, паскуда, живучий оказался. А оленевод после того, как узнал, что брата повязали, бросился на подельника моего и розочкой ему по шее писанул. На глушняк. Тут я ненцу, естественно, буденовку молотком и разнес, «рыжье» – в джип, и покатил поближе к столице. Машина большая у меня была, просторная. Остановился я в городишке каком-то уже под Москвой, упал там недели на три – кабаки, шалавы. Мозг совсем от водки с дурью усох, забыл я, с каким багажом кантуюсь, и к смотрящему зашел поздороваться. Кто ж мог знать, что местные бродяги мне ответный визит нанесут. Вот такая канитель вышла.

– А что ты все плел про то, что кто-то за тобой придет?

– А, это… – Боцман помрачнел и потупил взор. – Как только я «рыжье» снес в машину, стал постоянно присутствие чье-то ощущать рядом. Глючить начало, трясти, как на кумарах, перестал понимать иногда, где сон, где явь. Только синькой и спасался. Так вот, начались провалы в памяти у меня. Находить себя начал в местах, коих совершенно не помнил. А во сне мне явился тот, кто и сейчас живет во мне. Он из тех, кому якуты золото свое везли. Это демон, по-другому и не назовешь. Как только какой-нибудь опасный кипиш случается, меня уже самого в теле нет. Он правит, а я потом любуюсь результатами.

– Как же тебя твой демон от «мусоров»-то не спас? – усмехнулся Хребет.

– Так это он меня сюда и устроил специально!

– Еще скажи, что это он вместо тебя «мусорнулся»28, а ты честный арестант и не при делах!

– Примерно так и было всё! Он гэбистам показал, где «рыжье» лежит, не все правда, килограммов тридцать. Ну, они в дело все пришивать не стали, сами раздербанили большую часть. Мне же за эти заслуги не стали пристегивать «мокряка» группового.

– Душевный такой подгон: по-братски, посиди, мол, Коля, на дорожку чутка! – съехидничал положенец. – За каким же хреном, хочется узнать, тебя вообще в зону определили при таком-то хозяине?

– Так брательник убитого оленевода чалится здесь на «полосатом»29 . За угондошенного федерала ему вечный срок нарисовали. Вот ради него и меня сюда, на волю его надо переправить, целого и невредимого. Дед-шаман ласты склеить никак не может без передачи ему силы своей, а этот упырь его единственным наследником оказался, потому что второго наследника я ударом молотка без очереди на тот свет определил.

– Складно базаришь! Это зачем ты мне все рассказываешь? Мне от тебя нужно только «рыжье», а баек я и так в зоне наслушался.

На глазах Хребта Боцмана начало трясти, у него закатились глаза, и внешне показалось, что кожу Колюни, как водолазный костюм, надел другой человек. Боцман встал, провел рукой по коротко стриженным волосам, надел зэковскую кепку, повернулся к обомлевшему положенцу и металлическим голосом сказал:

– Получишь ты свое «рыжье», но в обмен поможешь рвануть30 с лагеря мне с оленеводом. Золота так много, что сможешь себе, как фараон, саркофаг замастырить, в нем и похоронят! – Боцман раскатисто засмеялся.

Хребет с ужасом смотрел за метаморфозами во внешности собеседника, но когда пришел в себя, то усилием воли решил не подать вида и с напускным гонором заявил:

– Да ты не опидорел часом, Колюня?! Как я тебе ненца сдерну: он не на «общаке»31 и даже не у нас на «строгаче», он в «крытой»32 чалится и последний год передвигается только сракой в небо.

Когда же положенец встретился еще раз взглядом с глазами Боцмана, то от страха даже выронил окурок себе на штаны.

– Твое дело кипишнуть корпуса в нужное время, а как оленевода с «полосатого» отцепить – моя забота! – металлическим тоном бросил напоследок Боцман и направился к выходу, оставив обомлевшего Хребта в легком треморе еще на несколько минут. Курящие на входе в ангар блатные интуитивно расступились, в изумлении смотря на выходящего Колюню, точнее на того, кто сейчас принял облик сорокадвухлетнего рецедивиста с тремя судимостями, уроженца города Волновыска Николая Олеговича Босых.

После этого разговора прошло два месяца, в течение которых Боцман периодически тайно встречался с положенцем. Они подолгу разговаривали с глазу на глаз, обсуждая возможные варианты организации побега. А зона тем временем ждала очередную крупную проверку из Москвы.

Глава 2. Сверчок

4 мая 2016 года, пос. Хорт, Ямало-Ненецкий автономный округ, исправительная колония – 11 «Белый медведь»

Холодным промозглым майским утром обрыдлый и убогий зоновский пейзаж усугублял периодически накрапывающий ледяной дождь, окрашивая серые кирпичные корпуса в совсем уж противный взору оттенок. «Хозяин» зоны, официально именуемый начальником учреждения, полковник Хузов Фидаиль Равильевич, широкоплечий приземистый татарин с вечно загорелой рябой физиономией и тонкими усиками, нервно курил возле административного здания, прокручивая в голове различные комбинации вариантов правильной встречи московской проверки, которая должна была нагрянуть в обед. Состав комиссии был до конца не известен, поэтому и возможные методы встречи разнились диаметрально. Необходимым консультантом в подобных вопросах выступал, как правило, только один человек на весь округ, лучший специалист в области снабжения и тыловых мероприятий подполковник Борис Иванович Попков из регионального управления ФСИН. Талант к установлению взаимовыгодного сотрудничества с власть имущими персонами проснулась у Борюсика чуть ли ни с яслей. В институте не было более востребованного человека по части передачи взяток преподавателям. Правда, после крупного скандала с взятками, когда нескольких человек из профессорско-преподавательского состава взяли за задницу оперативники, Боре пришлось срочно соскочить в доблестную и непобедимую Советскую армию. Но и тут Борис устроился неплохо, закончив Академию тыла и транспорта и сделав успешную карьеру. Кривая мечты о роскошной жизни в итоге устроила тридцативосьмилетнего подполковника Попкова в уголовно-исполнительную систему как раз на любимую тыловую должность, где Бориными стахановскими стараниями расхищались казенные средства в невиданных доселе масштабах. Борюсик имел свой процент практически со всех зоновских производств в республике, и это помимо своей вотчины в сфере снабжения. У начальника регионального УФСИНа Попков был на очень хорошем счету, так как с первых дней пребывания на должности наладил прочные контакты с Москвой, да так, что ни одна проверка не уезжала в центр неудовлетворенной. Все местные казино, рестораны, бани и сутенеры знали доблестного подполковника как VIP-клиента.

Роскошный внедорожник Попкова подкатил к скамейке с приунывшим «хозяином».

– Ну что, Равильич, совсем тяжко? – протяжно и звонко начал вечно улыбающийся румяный Попков, напяливая фуражку. Всегда одетый с иголочки, с идеальной выправкой, гордо смотрящий вдаль подполковник вытащил из золотого портсигара и залихватски забросил в рот тонкую сигаретку.

– Узнал, кто в комиссии будет? – хмуро прошепелявил полковник.

– Не бзди, встретим в самом лучшем виде, хотя мой процентик с неучтенки надо бы уже давно пересмотреть.

– Да ты до нитки оберешь, Борюся!

– Ну что ж, хочешь на должности задержаться подольше – мы к вашим услугам, а на «нет», как говорится…

– С тобой, Борь, говно хорошо хлебать – ни капли не оставишь!

– Короче, к часу готовь все в лучшем виде, организация внеслужебных мероприятий будет за мной, – довольный собой подполковник прыгнул в новенький автомобиль и дал по газам.

Тем временем на производственном участке колонии кипела работа: выгнали даже всех хромых, больных и убогих для показа кипучей трудовой деятельности. Старый матерый сиделец, вор-рецидивист с пятнадцатью судимостями за плечами семидесятрехлетний дед Жора с погонялом Сверчок, главный старожил зоны, практически не бывавший на свободе, сидел возле котельной и удивлялся непривычной суете вокруг. За Сверчка арестанты говорили: «Дед всегда сидел, тянул срока с незапамятных времен». Деда Жору уже совсем не тянуло на свободу, потому как там жить он вконец разучился. В свою молодость Сверчок был медвежатником и раскурочил немереное количество государственных и частных сейфов, за что Советская власть его частенько прятала от социалистического общества за колючий забор. С годами же жизнь на воле стала практически невыносима для вора старой закалки. Этнические группировки со своими понятиями, спортсмены-беспредельщики и прочие атрибуты постперестроечной страны вызывали стойкую неприязнь у Сверчка. Единственным местом, где в своем большинстве общество хоть как-то чтило старые воровские понятия, оставались зоны. Тут дед Жора все знал, был уважаемым человеком, и хотя в воровских движняках уже давно не принимал активного участия, но тем не менее к нему часто обращались за советом по некоторым сложным вопросам зоновской жизни. Родни у него на воле не осталось: половина перемерла, другая часть Сверчка и знать не хотела. Поэтому редкие выходы на волю у него были крайне непродолжительны, и большую часть времени отсутствия в зоне дед Жора проводил, как правило, в СИЗО по новому делу. Маленький, сухонький и незаметный, Сверчок практически не покидал своей котельной, где большую часть времени проводил за чтением всех без разбора книг из тюремной библиотеки.

В то дождливое утро старый зэк листал синими от расплывшихся наколотых перстней пальцами какую-то новую книгу и вдруг боковым зрением заприметил, как в сторону одного из заброшенных ангаров прошмыгнул новый пассажир зоны с не самой хорошей репутацией, по кличке Боцман. Отношение к Боцману блатных было негативным, но его никто не трогал, а последние дни он с положенцем несколько раз встречался на нейтральной территории и о чем-то долго беседовал. Сверчок, в котором старость не смогла задушить природного любопытства и тяги к сбору всех возможных новостей и сведений, опасливо огляделся, положил потрепанную книгу на пенек и, пригнувшись, ринулся наперерез Боцману. Подойдя к обитой кровельным железом ржавой стене ангара, Сверчок отогнул известный одному ему лист и аккуратно забрался вовнутрь. Для ясности стоит отметить, что, несмотря на преклонный возраст и жизнь в условиях строгого режима, Сверчок сохранил прекрасное зрение, сам объясняя этот парадокс постоянной тренировкой в виде чтения книг при плохом освещении. В полутьме просторного ангара Сверчок разглядел вошедшего зэка, который опасливо озирался, а потом рухнул на пол, завыл и зарычал. Неожиданно все прекратилось и Боцман резко преобразился. У Сверчка создалось ощущение, что Колюня даже вырос на десяток сантиметров, хотя, может, просто выпрямился. Боцман отряхнул деревянный поддон от опилок и присел на него по-турецки, затем начал жутко реветь непонятные песнопения, очень напоминающие тибетское горловое пение. В металлическом ангаре эффект от издаваемых звуков вообще произвел демоническое впечатление на Сверчка, которому за более чем сорокапятилетний общий стаж отсидки такое видеть не приходилось. Когда же луч света попал на лицо сидящего зэка, Сверчок сильно пожалел, что годы не наградили его близорукостью – вместо человеческого лица у Боцмана оказалась ужасающая гримаса с залитыми кровью закатанными вверх глазами и жутким оскалом. Потом из глотки Боцмана послышались слова на непонятном языке, обращенные к невидимому собеседнику. Самым страшным было то, что на эти обращения кто-то быстро и отрывисто отвечал на том же языке. И хотя не все можно было разглядеть в дальнем темном углу, но акустика помещения позволила отчетливо все слышать, не понимая большинства фраз. Бедный Сверчок затрясся от ужаса и, будучи не в силах оторвать взгляда, продолжал наблюдать за мистической встречей Боцмана с гостем из пустоты. Когда же луч света попал на то место, куда смотрели залитые кровью глаза Боцмана, то в полутьме проступили неясные очертания шамана, стоящего на коленях перед ним, почтенно наклонившего голову и еле заметно шевелящего губами. Несколько фраз на русском Сверчку все же довелось услышать: это были обрывки фраз о побеге и о какой-то обещанной помощи, но кого и когда Сверчок не понял. Зловещий диалог прекратился через несколько минут.