Пепел и кровь

«У Митридата нет шансов, таких парней не сломить», – подумалось вдруг ему, и мысли перенеслись к неведомой земле дандариев, по которой уже должны были скакать бок о бок его боевые друзья Лукан и Марциал.

Глава 5

Окрестности Фанагории, это же время

Серый жеребец Аквилы пританцовывал на месте и нетерпеливо похрапывал. Префект только что вернулся из хвоста колонны, где задержался, отдавая последние распоряжения арьергарду.

– Твой друг, трибун, не особо доволен тем местом, которое я определил ему. Его замечание было адресовано Лукану, и тот не замедлил с ответом:

– Марциал никогда не любил топтаться на заднем плане. Он боевой офицер и, помимо Таврики, прошел Британию.

– Я знаю об этом, – улыбнулся Аквила, – и обязательно учту во время битвы.

– Возвращаются наши разведчики! – прервал их Котис, переключая общее внимание на довольно большой отряд всадников, приближавшийся к колонне со стороны степи.

Это была сотня из вифинийской алы, которую префект отправил на разведку местности. Они скакали быстро, рассыпавшись по степи неплотным клином. Поднятая копытами лошадей пыль скрывала задние ряды отряда, и ее серая клубящаяся масса не позволяла что-либо разглядеть. Возможно, всадники уходили от преследования, но, скорее всего, спешили с какими-то срочными известиями. Лукан увидел, как напряглись лица Котиса и Аквилы, как вздулись вены на их загорелых шеях. Сам он подумал о Мании Марциале, алу которого префект определил в арьергард – замыкать колонну их войска во время движения и прикрывать ее в случае внезапного обхода врага. В то, что отряды Митридата могут зайти им в тыл, Маний не верил (потому и нервничал по поводу отведенной ему Аквилой роли), а вот Гай такой возможности не исключал и в этом отношении был полностью солидарен с префектом. Однако, зная упрямство и легкую вспыльчивость приятеля, он попытался объяснить ему решение командира тем, что кавалеристы Марциала пока еще не имеют реального боевого опыта. И, судя по угрюмому молчанию друга, его слова возымели на того действие.

– Встретимся на поле боя! – подбодрил его Лукан, когда их войско строилось за пределами лагеря для марша.

На что Марциал мрачно ухмыльнулся:

– Обязательно, дружище!..

Командир отряда разведчиков осадил лошадь в трех локтях от царя и его свиты. Его глаза из-под козырька шлема блестели огнем возбуждения; вздрагивали, как у взявшей след гончей, крылья ноздрей.

– Повелитель! – Он склонил голову перед Котисом, но взгляд задержал на Аквиле. – В трех милях отсюда мы обнаружили стоянку конного отряда, угли костров были еще теплыми.

– Примерное количество отряда? – попросил уточнить Аквила.

Разведчик на мгновение задумался, затем уверенно, выпрямившись в седле, доложил:

– Не больше десятка, префект. Определенно, дозорные противника.

– Благодарю, Цельс, – кивнул офицеру Аквила. – До моих распоряжений отведи людей на фланг колонны. – Когда разведчик, отсалютовав, вернулся к подразделению, он обратился к Котису: – Митридат уже знает о нас, вне всяких сомнений.

– На внезапность я и не рассчитывал, – с улыбкой ответил царь. – Я слишком хорошо знаю своего брата.

Лицо префекта при этом оставалось спокойным, ни один мускул не дрогнул на нем, как если бы ему сообщили о чем-то совершенно обыденном, например, о задержке по вине повара ужина. Он провел рукой по густой гриве своего красавца-коня.

– В таком случае что он станет делать?

– Выберет удобное для себя место и навяжет нам сражение. – Котис пнул пятками бока своей лошади, пуская ее рысью, и, обернувшись уже к Лукану, повторил: – Я слишком хорошо знаю своего брата.

Гай Туллий Лукан привстал в седле, вглядываясь в горизонт: золотисто-серая равнина в месте слияния с небом упиралась в пологие, точно вздувшиеся пузыри, холмы; за ними, размытые дымкой, угадывались очертания невысоких гор, таких же синих, как и нависающий над ними свод. Ни потревоженной человеком живности, ни черных дымков от костров вражеского войска – ровным счетом ничего не указывало на присутствие в раскинувшейся впереди местности какого-то движения, какого-то пусть и крохотного, но признака жизни. Этот пейзаж и это состояние неопределенности, которое неожиданно наполнило Лукана, показались ему смутно знакомыми. Чувство тревоги усилилось, и мысли вернулись к Марциалу, находившемуся сейчас со своей алой в самом конце их колонны… Марциал! Его парни!

В голове словно вспыхнула молния, и Лукан отчетливо, как наяву, увидел картину из прошлого: он и Маний мчатся на лошадях по степи; за ними, не отставая, следует турма из кавалерии легиона; впереди, по всей линии горизонта, протянулась желто-серая полоса боспорской стены, именно к ней они и мчатся, а вокруг – будто вымершая равнина, даже нет, не вымершая – наблюдающая за ними, прислушивающаяся к каждому звуку, что они издают.

Три года прошло с того памятного рейда к первой линии укреплений Боспора, но Гай увидел все настолько отчетливо, как будто он пережил это буквально вчера. Тогда Марциал практически без потерь вывел их отряд из-под обстрела под самым носом врага. И тогда же он получил первое ранение в этой войне, которую теперь им предстояло закончить. Закончить, чтобы и в Риме, и в Пантикапее, и во всей Таврике все – от аристократа до простого рыбака – вздохнули наконец с облегчением.

За спиной Лукана взревели буцины, и колонна пришла в движение. Он дернул повод совсем легонько, но Аяксу этого было достаточно. Жеребец радостно рванулся вперед, в два счета поравнявшись с белоснежной кобылой Котиса.

* * *

Ночь поглотила равнину стремительно, словно заглотнула ее в свое черное бездонное чрево. Крохотными светлячками, прилепившимися к нему, выглядели мигающие на небе звезды и огни костров на земле. И уж совсем не к месту, нарушая положенный этому часу покой, прозвучал, как бой корабельного барабана, стук копыт – группа всадников промчалась по утрамбованной траве лагеря к палатке царя.

Митридат не спал. Да и мог ли он заснуть в таких обстоятельствах! Армия Котиса высадилась-таки у Фанагории и вот-вот двинется вглубь его территории. Судя по донесениям шпионов, которыми он нашпиговал и Фанагорию, и Гермонассу, силами его младший брат располагал не такими уж и значительными: не более трех тысяч всадников и порядка пяти тысяч пеших воинов. Однако у самого Митридата войско было не намного больше, а по пехоте даже уступало противнику. Было о чем задуматься, и он ломал голову над тем, как ему при данных обстоятельствах поступить.

Тем не менее, когда Теламон вошел в царский шатер, Митридат уже знал, как он будет действовать.

– Мой царь, вернулся дозор, – сказал старый воин, застыв у порога.

– Превосходно! – Митридат поднялся с горки мягких подушек, на которых размышлял о существующем положении дел. – Идем, я хочу поговорить с ними лично.

Они вышли в черный бархат ночи, и глаза бывшего владыки Боспора не сразу различили чуть в стороне от шатра группу всадников. Бледный, рассеянный свет луны выхватывал из темноты суровые бородатые лица, скользил по кожаным головным уборам воинов и недорогой сбруе похрапывающих лошадей.

– Говори! – приказал Митридат, безошибочно определив в десятке конников главного.

– Повелитель! – Высокий крепкий муж с закрывающей один глаз повязкой, легко спрыгнув с лошади, преклонил колено. – Войско Котиса покинуло лагерь и движется к Гипанису. Оно в двух дневных переходах от нас.

– Идут все?

– Только боспорцы и римляне. Отряд из Херсонеса остался охранять лагерь.

– Сколько в нем бойцов?

– Не больше четырех сотен, повелитель. И еще сотня стрелков пришла из Фанагории.

– Изменники, подлые трусы! – сквозь зубы процедил Митридат и, смягчив взор, благодарно качнул головой дозорному: – Эти вести как нельзя кстати. Пусть твои люди поедят и отдохнут. Завтра они мне опять понадобятся.

Воин поднялся с колена, отвесил почтительный поклон и взмахом руки приказал своим людям спешиться. Негромко переговариваясь, ведя лошадей под уздцы, они направились к ближайшему костру.

– Утром сворачиваем лагерь и выдвигаемся вверх по реке, – обратился Митридат к Теламону, наблюдая, как растворяются в ночи его разведчики.

– Мы будем отступать или примем сражение? – поинтересовался стратег.

Митридат сложил на груди руки, все еще сильные и жилистые, способные не только держать меч, но и сломать, как стебель камыша, в случае необходимости чей-нибудь хребет.

– Мы отойдем на удобную для боя позицию. В первую очередь, удобную для нас, – произнес он, устремив взгляд к белому серпу луны. – И дождемся там конницы Зорсина.

– Сираки могут не успеть, мой царь, – высказал сомнение Теламон.

Митридат усмехнулся:

– Они прибудут как раз вовремя. Их отряды уже в пути!

Глава 6

Восточнее Танаиса, двумя днями позже

Сидя на передке телеги, Диомен то и дело подстегивал свою кобылку, с нежностью приговаривая:

– Пошевеливайся, Европа, пошевеливайся, моя дорогая. Надеюсь, это наше последнее путешествие. Вернемся в Танаис – и заживем с тобой спокойной жизнью. Найду тебе резвого жеребчика, а себе…

Он замолчал и повернул голову к спутнику. Кезон, следуя верхом рядом с телегой, давился от смеха. Гнедой жеребец под ним упрямо гнул шею и явно тяготился тем, что его сдерживали, не позволяли пуститься галопом по мокрой от утренней росы траве. Кезон прочистил горло и заметил:

– Мой друг, если ты надумал жениться, то я только одобряю такой порыв.

– Допустим. – Глаза Диомена обиженно сверкнули. – Но что в этом порыве смешного?

– Да не смеюсь я над тобой! – попытался успокоить его напарник. – Никак не привыкну к имени твоей клячи. И вашему почти родственному общению.

– Между прочим, кляча эта – из конюшни Лисандра, – напомнил боспорец, злобно сощурив глазки. – Так что прикуси свой язык, варвар!

На «варвара» Кезон не обиделся, напротив, рассмеялся и вытянул руку к югу.

– Если я – варвар, то кто тогда эти дикие всадники, как ветер, мчащиеся прямо к нам?

Диомен привстал и даже вытянул худую шею, вглядываясь в четверку лихих наездников, скакавших к их повозке в зловещем молчании. Если бы не годы, проведенные в шпионаже для Митридата, он бы, пожалуй, струсил и опозорил себя до конца дней. Но его закалили и долгие путешествия, и частое общение порой с не совсем приятными людьми. Тем более что этих всадников он уже распознал.

– Сираки. Обычный разъезд, – равнодушно бросил спутнику и, заметив его смятение, торжествующе усмехнулся: – Ты сам настоял на таком маршруте, так что приготовься, мой друг, к приятной встрече.

Меж тем всадники развернулись веером, беря их в полукольцо. Конь Кезона, почуяв неладное, дернулся в сторону, но крепкая рука наездника удержала его на месте. Диомен же приглушенным голосом напомнил:

– Улыбайся, кивай и молчи. Говорить буду я.

Его спутник пожал плечами.

– Это не сложно. Я все равно не знаю их языка.

Отправляясь в земли сираков, они распределили между собой роли. Диомен должен был изображать торговца из Танаиса, что, по сути, являлось правдой, поскольку местные кочевники и так знали его как полезного в товарообмене человека. Кезону же отводилась роль наемника-телохранителя, мрачного молчуна-головореза (последнее определение, раздуваясь от удовольствия, озвучил сам Диомен), присутствие которого в компании купца не вызывало бы подозрений. Такие предосторожности были вызваны той самой корректировкой, которую буквально на ходу Кезон внес в первоначальный план. Заключалась она в том, что в ставку царя аорсов Эвнона они станут добираться самым коротким путем, через земли сираков. А поскольку аорсы и сираки находились практически на грани войны, то такой маршрут – что было понятно даже последнему олуху Танаиса – превращался в довольно небезопасное путешествие. Ссылаясь на свой жизненный опыт, отставной шпион попытался напарника переубедить, но тот настоял на своем, пообещав за этот дополнительный риск увеличить вознаграждение. Для Диомена такой подход к делу оказался весомым аргументом, и в конце концов чаша весов еще теплившегося в нем духа авантюризма, усиленная к тому же звонкими монетами, перевесила чашу врожденной осторожности.

Когда всадники подъехали к ним вплотную, Диомен улыбался такой радушной улыбкой, какую, пожалуй, еще никогда не изображал на своем лице. Он выкрикнул приветствие на сарматском языке и откинул край материи, покрывавшей его товар. Сираки что-то пролепетали в ответ и, перегнувшись в седлах, заглянули в телегу. Двое протянули руки к широким кожаным поясам, отделанным серебряными бляхами. Они восхищенно цокали языками и тыкали пальцами в искусную гравировку блях, изображавшую лики греческих богов. Другие два, явно моложе, наблюдали за происходящим с глазами, горевшими не менее алчно, чем у их старших товарищей. Один из них похлопал жеребца Кезона по гриве и одобрительно качнул косматой головой. Второй предложил Диомену отпить из небольшого бурдюка. Наконец те, что увлеклись поясами, хитро сощурив глаза и не выпуская приглянувшиеся им вещи из рук, что-то залепетали по-своему, обращаясь к боспорцу. Тот расплылся в еще более широкой улыбке, развел руками и затем приложил их к груди.

«Выпросили подарки, лошадиные дети», – догадался Кезон, не сводя глаз с Диомена. Однако у того все было под контролем: он болтал с сираками, как со старыми добрыми приятелями, сам предложил им от «широты сердца» амфору вина и даже привстал на козлах, чтобы на прощание помахать рукой. В их разговоре Кезон уловил только одно знакомое слово, и, когда всадники отъехали достаточно далеко, он осведомился:

– Я слышал, ты говорил с ними о Митридате. Что именно?

Диомен посмотрел на него с нескрываемым облегчением на лице.

– Митридат гостил у Зорсина еще весной и давно покинул его ставку, – сказал он и, для большего эффекта выждав паузу, указал рукой на юг. – Три дня назад передовой отряд конницы сираков убыл в земли дандариев, чтобы присоединиться, как ты сам понимаешь, к войску Митридата. Большой отряд, в две тысячи голов.

– А ты беспокоился, что мы впустую будем рисковать своим здоровьем! Такая информация дорого стоит!

Бодрый голос Кезона не смог обмануть опытного боспорца, от которого не укрылось, какими толстыми бороздами обозначились на лбу спутника складки. И все же он не мог не задать этот простой вопрос:

– Как теперь поступим?

– Теперь… нам действительно нужно поспешить к Эвнону. – Кезон погладил гнедого по густой гриве и подмигнул напарнику: – Доверься мне, все у нас получится. Главное – убедить царя выступить немедленно.

Диомен не ответил, лишь покачал головой и дернул за вожжи. Негромко всхрапнув, Европа послушно тронулась с места.

* * *

Эвнон, уже немолодой, но все еще крепкий телом мужчина, с густой волной рыжеватых волос и такой же огненно-солнечной бородой, восседал на возвышении из десятка ковров в окружении подушек, дорогого оружия и телохранителей – трех свирепого вида воинов, вооруженных длинными мечами и кинжалами. Сам Эвнон не казался безжалостным человеком, для которого убить – все равно что сделать глоток воды. Гордая осанка и такая же гордая посадка головы, расправленные плечи и пронзительный орлиный взгляд – все это выдавало в нем прирожденного правителя, сильного, умного… и осторожного. Синие глаза из-под сдвинутых густых бровей внимательно, как будто выслеживали в степи дичь, изучали странных боспорских послов (во всяком случае, так эти люди представились). Изучали ровно настолько, чтобы они начали нервничать. Наконец царь произнес:

– Я с уважением отношусь к моему брату – царю Боспора Котису. Но откуда мне знать, что вы не подосланы его врагом – Митридатом?

Гости оживились, напряжение на лицах если и не ушло совсем, то заметно ослабло. Тот, что был помельче, перевел его слова чернобородому крепышу, голову которого покрывал несуразный головной убор, напоминавший по форме купол шатра, в котором они находились. Чернобородый приложил руку к сердцу, отвесил еще один поклон и заговорил:

– Твои сомнения нам понятны, царь Эвнон. – Он смотрел ему прямо в глаза, без страха или заискивания, и Эвнону это пришлось по душе. – Разумеется, у нас есть подтверждение наших полномочий от правителя Боспора Котиса. – Он выдержал паузу, и в темных глазах его вспыхнули озорные огоньки. – А также от императора Великого Рима – Клавдия.

Последняя фраза действительно Эвнона впечатлила. Он подался вперед, буквально впиваясь взглядом в этого странного смелого человека.

– Предоставь их. Я жду! – сказал он, не меняя позы.

Посол снял с шеи кожаный шнурок, извлекая из-под туники нанизанный на него мешочек. Однако не успел сделать и шага к возвышению, как рядом возник телохранитель и сгреб его драгоценную ношу своей лапищей. Передав ее царю, он, как ни в чем не бывало, занял прежнее место, а Эвнон, взвесив мешочек на ладони, потянул за стягивающую его тесьму…

Кезон почти ощущал, как часто, набирая обороты, колотится сердце Диомена, застывшего рядом с ним в позе обреченного невольника. Его же собственное сердце билось ровно, в обычном ритме, поскольку он ясно представлял, что последует за тем, когда взору владыки аорсов предстанет содержимое мешочка. Именно для этого важного разговора и был проделан такой небезопасный и долгий путь: убедить Эвнона незамедлительно отправить свою конницу на соединение с армией Боспора. При последней встрече с Котисом, когда тот передавал Кезону верительный знак для царя аорсов, они предполагали, что будет достаточно согласия Эвнона на военный союз и демонстрации его намерений в отношении сираков в виде набегов на их пастбища. Но ситуация резко изменилась, и теперь, когда на помощь Митридату спешила кавалерия Зорсина, переломить ход событий в их пользу было по силам только всадникам Эвнона. А сдвинуть их с места могли лишь очень веские аргументы.

Годом раньше, в Риме, секретарь императора Нарцисс в доверительной беседе предупреждал Кезона об особой медлительности варваров, когда дело касается скорых решений. Он хорошо запомнил это напутствие своего патрона и заранее приготовился к нему. И теперь все, что ему оставалось – дождаться первой реакции сарматского вождя…

Повертев в пальцах две золотые печатки, на одной из которых был выгравирован профиль Котиса, а на другой – императора Клавдия, Эвнон вернул их в мешочек и положил его рядом с бедром, поближе к телу. Ну а то, что он произнес после этого, было вполне ожидаемо:

– Что ж, я вижу, вы меня не обманули. Поэтому с большой радостью выслушаю вас.

По поводу «большой радости» Кезон иллюзий не питал и сразу перешел к главному.

– По дороге в твою ставку, царь, нам довелось узнать, что вождь сираков Зорсин, – он умышленно принизил царственный титул Зорсина, – отправил на помощь своему союзнику Митридату две тысячи всадников. Если они прибудут к нему до того, как произойдет сражение, то силы Митридата, во всяком случае, в коннице, будут превосходить силы царя Котиса, твоего брата, – на последнем слове Кезон сделал ударение, – и союзника.

– Мне уже доложили об этом. – Эвнон чуть склонил голову, прищурил глаза, но прочесть по ним что-либо определенное было невозможно – как и все сарматы, владыка аорсов умело скрывал свои мысли за невозмутимой маской лица. – И я помню о дарах, которые молодой царь Боспора прислал мне прошлой весной. Я благодарен ему за них. И да, я принял его дружбу, которая мне по сердцу.

Он замолчал, ожидая, когда щуплый переведет его слова чернобородому, и не сводя с того внимательных глаз.

– Тебе должно быть известно, – принял его игру Кезон, – что между Римом и Пантикапеем заключен не только политический, но и военный союз. Клавдий, император Рима, и Котис, царь Боспора, предлагают тебе, Эвнону, царю могущественных аорсов, присоединиться к нему.

– Какая польза мне от этого союза? – Эвнон с сомнением качнул головой, но это было лишь продолжением игры, так как ответ, безусловно, он уже знал, обдумав его за много ночей до того, как он прозвучал в его шатре.

– Военная слава аорсов станет неоспорима, и сираки не смогут больше ставить себя вровень с ними, – начал Кезон с самых чувствительных мест, играя в свою очередь на честолюбии сармата. – Кроме того, Пантикапей гарантирует приоритеты в торговле, а Рим – покровительство и защиту от нынешних и всех будущих врагов. Подумай об этом, царь Эвнон! Боспор – это богатые города и земли вокруг них; Рим – морские торговые пути и непобедимая армия; аорсы – бескрайние степи с табунами лошадей и домашним скотом! – Сам того не замечая, он увлекся собственной речью. – Подумай об этом, царь Эвнон! Какие огромные выгоды может принести твоему народу этот союз! И военный, и политический.

Видимо, пылкая речь посла произвела на повелителя аорсов достойное впечатление. Он хмыкнул, выпрямил спину и скрестил на груди руки, словно приготовился к долгой приятной беседе. Взгляд его потеплел, теперь он источал лукавые искры.

– Ты умеешь убеждать, – сказал он после непродолжительной паузы. – Но я не расслышал твоего имени…

– Кезон, мой властелин.

– В твоих словах, Кезон, есть пламя истины и практичный расчет. И я пока не знаю, чего в них больше. Но мне такое сочетание нравится.

– Тебя что-то удерживает от принятия окончательного решения?

– Конечно! Ведь мы с тобой говорим не о продаже табуна лошадей.

– Возможно, я смогу развеять твои сомнения, великий царь?

– Так для чего тогда еще ты стоишь предо мной?! – Эвнон расхохотался, а на застывших лицах его стражников появилась усмешка, несколько оживившая их воинственный вид.

– Отвечу на любые твои вопросы, – заявил Кезон, выслушав торопливый перевод Диомена.

– Римские воины, как я слышал, умелые бойцы, и сражаются они строем, который трудно пробить даже тяжелой коннице. – Владыка аорсов выждал, когда посол утвердительно кивнет, и продолжил: – А также мне доподлинно известно, что римские офицеры обучали своему искусству солдат Котиса. Вот я и спрашиваю себя: зачем армии, которая состоит из непобедимых римлян и подготовленных ими же боспорцев, аорсы? Не думаю, что разношерстное войско Митридата является той силой, которую не в состоянии переломить союз Великого Рима и Пантикапея.

Кезон на несколько мгновений задумался: вопрос и доводы хитрого сармата не то чтобы поставили его в тупик, но вынудили срочно подбирать самые убедительные аргументы в пользу участия племени Эвнона в новом Боспорском триумвирате. Он посмотрел на Диомена, в растерянности ожидавшего его ответа. Едва заметно кивнул и попросил:

– Переведи все слово в слово, если не хочешь, чтобы нас скормили местным псам. – Затем, сдержанно улыбнувшись царю, стал излагать: – Не нужно искать на небе орла, если его там нет. Как не нужно искать тайный умысел в том, что и так очевидно. Твоя конница, царь Эвнон, такая же непобедимая, как и римские солдаты, – вот о чем идет речь и в чем твое участие в этом союзе. Если, конечно, ты его примешь. Я же буду откровенен с тобой до конца. – Сарматский вождь одобрительно качнул головой, и Кезон, приободрившись, продолжил: – До того дня как Зорсин послал свои конные отряды в помощь Митридату, мы не сомневались в победе, так как по числу верховых и пеших наши армии были почти равны. Однако по выучке, как ты сам заметил, наши воины превосходят тот вооруженный сброд, что собрал вокруг себя Митридат. Если не считать той незначительной части боспорских солдат, что последовали за ним. Теперь же, когда войско царя-изгоя значительно усилится кавалерией – сарматской кавалерией! – возможен любой исход войны. Самый неожиданный. И теперь я задам тебе вопрос: какой исход нужен тебе, какой тебе выгоден?

– Это два вопроса, – заметил Эвнон и усмехнулся. – Впрочем, смысл в них один и тот же. А ответ на них очевиден: аорсам предпочтительнее союз с Римом и Пантикапеем, а значит – и их победа в этой войне. Только слепой или безумный ставит на хромую лошадь, когда в стойле гарцует молодой и сильный конь.

– Могу ли я понимать твои слова, как согласие на предложение императора Клавдия и царя Котиса?

– Разумеется. Или, кроме моего слова, нужны какие-то доказательства моих добрых намерений?

Кезон глубоко вдохнул, глянул на изрядно вспотевшего Диомена и, решившись, встретился с синими глазами сарматского вождя.

– Отправить на соединение с армией Котиса большой отряд конницы – было бы лучшим проявлением твоей позиции, великий царь.

Диомен переводил, а он считал удары своего сердца; капелька влаги скатилась с виска и растворилась в бороде, предательски дернулось левое веко. Но Эвнон не стал изводить их долгим ожиданием.

– Признаюсь, я уже думал об этом, – произнес он ровным голосом, явно наслаждаясь напряженным состоянием своих гостей. – Завтра утром три моих вождя поведут к Гипанису по тысяче всадников. Воины Зорсина ненамного опередят их.

– Это решение достойно твоей мудрости, светлейший. – Кезон приложил руку к сердцу и склонил голову.