Пепел и кровь

– Прости, дорогая, я просто задумалась. – Гликерия улыбнулась, но, видимо, не совсем убедительно, поскольку сестра мужа смотрела на нее со всей серьезностью. – Единственное, что меня тревожит, – поспешила она объясниться, – так это предстоящая разлука. Мы с Гаем уже давно не расставались так надолго. Но сейчас все будет по-другому, я знаю это.

На милое личико Туллии упала тень печали.

– Считаешь, я об этом не думаю, мне не тревожно? – призналась она. – Мы с Марком, конечно, никогда не были вместе долго, но теперь он не вернется в мирные Томы, а отправится на войну.

Придвинувшись ближе, Туллия обняла подругу, уронив голову ей на плечо, и Гликерия почувствовала, как сильно колотится сердце девушки, точно рвется выскочить из груди. Поддавшись накатившей вдруг нежности, она погладила ее по мягким, цвета золота волосам и вздохнула:

– Все будет хорошо, дорогая. Их защитят боги… и наша любовь.

ГЛАВА 2

– А ты совсем не изменился, трибун. Разве что поджарился чуток под местным солнцем. – Кассий рассмеялся собственной шутке и опустил грубую солдатскую ладонь на рукоять гладия. – А знаешь, я рад, что Галл выбрал именно мою когорту. Засиделся я в Томах без настоящего дела. Да и мои ребята тоже.

Они стояли на площадке одной из башен Пантикапея, той, что примыкала к городским воротам, и наслаждались появившимся у них свободным временем. Гай Туллий Лукан все еще не верил своим глазам, наблюдая рядом с собой центуриона…

После полудня, к великой радости пантикапейцев, римские отряды все же сошли на берег, но сразу, в четком строю, проследовали через город к лагерю соотечественников. Рядом с ним быстро выросли ряды белых, сверкающих на солнце палаток. До них было немногим больше мили, и фигурки обустраивающихся на новом месте людей напоминали Гаю копошащихся муравьев.

Две когорты ауксилариев и всего одна – легионеров. Именно столько пехоты высадилось с кораблей в гавани столицы. Галл посчитал, что и этого будет вполне достаточно, поскольку Котис значительно увеличил собственную армию, в которую помимо коренных боспорцев и наемников из Фракии вошли и те, кто перешел на его сторону из войска Митридата. Правда, Дидий Галл все-таки расщедрился на конницу, и ала из пятисот всадников под командой Марциала в это самое время заканчивала выгрузку в порту…

Лукан улыбнулся, вспомнив свое удивление, когда увидел в третьей лодке с флагштоком Кассия. Тот, казалось, совсем не изменился. Даже щетина на его неизменно суровом лице была все такой же огненно-рыжей.

– У тебя много новобранцев? – поинтересовался Гай.

– Почти половина, – помедлив, ответил центурион и тут же добавил: – Но всех их я лично обучал последние два года. Так что в бою они не подведут. В этом можешь быть уверен, трибун.

Лукан улыбнулся, и на какое-то время оба замолчали. Нахлынувшие воспоминания отнесли их к Пафению, месту последнего боя, где тяжелая кавалерия Митридата едва не растоптала римскую пехоту. Но более явно возникли картины сражения за боспорской стеной, когда они столкнулись с катафрактариями первый раз. Закованные в броню всадники, казалось, несли неотвратимую смерть; их длинные копья и мечи срезали солдат, как траву. Тогда Кассий потерял треть центурии, а Лукан, оттягивая силы противника на себя, – более половины своих людей. Та битва была особенно жестокой, и полученная в ней рана едва не стоила Гаю жизни. Но именно благодаря этому ранению он попал в заботливые руки своей будущей жены Гликерии, как потом выяснилось, двоюродной сестры нового царя Боспора Котиса.

С тех дней прошло не так уж и много времени. Однако сейчас казалось, что минула добрая часть жизни, насыщенной событиями и людьми; людьми, которые плотно раз и навсегда вошли в его, Лукана, судьбу. Кассий был одним из них. Великан-центурион поднялся по служебной лестнице и теперь занимал должность старшего центуриона когорты, заняв место павшего под Парфением командира. Он явно гордился своим новым знаком отличия, и Лукан не преминул заметить по этому поводу:

– Не жалеешь о днях, когда командовал просто центурией?

– Меня ответственность не пугает, – тряхнул большой головой Кассий. – И потом, приказы начальства не обсуждаются. Поставили во главе когорты – значит, заслужил.

– Ты действительно заслужил этот пост, друг мой. – Лукан положил руку на плечо боевого товарища. – И я безумно рад, что мы опять будем сражаться вместе.

Центурион не ответил, просто кивнул, поглощенный открывшимся прямо под ними зрелищем. В распахнутые ворота вылился шумящий поток горожан и на сотни шагов облепил с двух сторон дорогу, на которую уже выезжали первые римские всадники. В лучах уходящего солнца их кольчуги и шлемы отсвечивали матово-синим цветом, напоминая колышущиеся морские волны; вспыхивали белыми и синими искрами наконечники копий. Ала Марциала выкатывалась из ворот плотным железным потоком; позвякивала конская сбруя, негромко всхрапывали животные; как крылья птиц, хлопали о спины кавалеристов овальные щиты. По двое в ряд всадники неспешной рысью проехали мимо притихших горожан, и только когда последние из них скрылись в клубах поднятой пыли, толпа оживилась, пришла в движение и извергла из себя рев восторга. Вслед удалявшимся римлянам полетели слова напутствий, кто-то бросил цветы.

– Вас не так просто было найти.

Лукан и Кассий одновременно обернулись на голос. Маний Марциал появился так тихо, что они не услышали его шагов, хотя за криками возбужденных пантикапейцев это в любом случае было затруднительно. Он стоял с беззаботной миной на лице и улыбался, как будто не провел долгие дни в море, а последние часы – раздавая команды подчиненным. За его спиной почти сразу возник Флакк. В отличие от Мания, на его лице отчетливо проступала печать озабоченности.

– Вы не забыли о совете? – без прелюдий спросил он, переводя взгляд с Лукана на Кассия. – Друзья мои, нас ждут во дворце! Аквила и другие командиры уже там.

– Как тебе моя кавалерия? – проигнорировав слова товарища, обратился к Лукану Марциал.

– Впечатляет! – ответил тот и, уже обращаясь к Марку, сообщил: – Поверь, дружище, я помню, что Котис не любит ждать. Мы с Кассием как раз собирались уходить.

Центурион кивнул и шагнул к лестнице, а Флакк задержал взгляд на ровных рядах белых палаток, к которым двигалась двойная цепочка всадников.

– Что-то не так? – заинтересовался Лукан.

– Напротив, все именно так, как и должно быть. Но… – Флакк, даже не пытаясь скрыть сожаления, покачал головой. – Не думаю, что мы задержимся в Пантикапее надолго.

* * *

Клеон придвинул медную пластину на ее место, в небольшой, размером с голубиное яйцо, кружок. Задержал ладонь, убеждаясь, что она плотно легла в паз, и негромко выдохнул. Он только сейчас почувствовал, насколько устал, – пришлось довольно долго стоять, почти не шевелясь и не дыша, прилепившись ухом к отверстию. Ноги и шея затекли, ныли напряженные плечи, как будто он держал на них свод дворца. С обратной стороны стены, у которой он замер, точно статуя, находился зал приемов, и сейчас в этом зале проходило заседание военного совета. Видеть Клеон мог только спинку мраморного трона, на котором восседал царь Котис, но ему и не требовалось что-либо узреть. В его задачу входило услышать все, что на этом совете обсуждали и какие решения в итоге были приняты. Теперь он услышал то, что желала знать его госпожа, и мог наконец вернуться к ней с докладом.

Бесшумно ступая по каменным плитам, Клеон покинул свой пост и вновь очутился в тесной пасти прохода. Этот тайный лабиринт дворца был не только узок, но и низок, причем настолько, что приходилось пригибать голову. А если учесть еще и кромешную тьму, плотным одеялом окутавшую Клеона, то вряд ли скорость его передвижения намного опережала черепаху, хотя ему и не терпелось поскорее выбраться из черного чрева прохода на свет и простор коридоров дворца. Впервые попавший сюда человек непременно разбил бы о свод голову или поранил о стены плечи. И это в лучшем случае! В худшем – переломал бы ноги и заблудился. Однако Клеон за долгие годы изучил этот лабиринт настолько хорошо, что мог бы уверенно пробежать по нему даже в темноте до нужной точки… если бы не его тесные габариты. И тем не менее, хоть и медленно, но он удалялся от места, где всякий раз испытывал внутренний дискомфорт, а каждый шаг приближал его к покою госпожи…

Она ждала его, стоя у окна и вглядываясь в ночное небо. Оно было сплошь усыпано помигивающими звездами – белыми и бледно-голубыми, желтыми и блекло-красными; одни были теплыми, как комната, в которую ступил Клеон, другие – холодными, какой выглядела сейчас его царица. Портьера, скрывавшая дверь, из которой он вышел, едва шевельнулась, но Гипепирия уловила движение воздуха и повернулась.

– Тебя долго не было, – произнесла она уставшим голосом, но упрека в нем не было, лишь желание поскорее закончить с тем, чего она ждала.

– Прости, госпожа. – Клеон шагнул ближе, почтительно склонил голову. – Совет затянулся. Они и сейчас еще там.

– Говори же, что ты узнал.

Глаза царицы потеплели и оживились, и слуга, понизив голос – скорее, по привычке, чем от вероятности, что их подслушают, – приступил к пересказу того, что услышал:

– Через два дня корабли начнут переправлять в Фанагорию основную часть войска. Небольшая флотилия уйдет в Меотиду, к Танаису. Котис решил, что нужно найти и уничтожить последние корабли Митридата, обезопасив тем самым свой тыл, а заодно – продемонстрировать тамошним эллинам свою силу. Римский отряд этой флотилии будет нашим резервом на севере…

– И одновременно не явной, но все-таки угрозой царю сираков Зорсину, – закончила за Клеона Гипепирия и улыбнулась: – Мой сын сам предложил этот план или его ему подсказали?

Слуга качнул головой и улыбнулся в ответ:

– Сам, госпожа. Почти сразу. И его все поддержали.

– Еще бы не поддержать! Это умно и стратегически верно. К тому же сделан правильный дипломатический шаг в сторону танаисцев. А они, как известно, всегда отличались своенравностью и необъяснимым, во всяком случае, для меня, упорством в вопросах самостоятельности. Что ж, им нужно напомнить, чьи они подданные.

– Я тоже никогда не понимал их беспечности. Когда живешь по соседству с дикими необузданными варварами, стоит думать не о собственной свободе, а о сильном покровителе, чья власть и могущество смогут тебя защитить.

Клеон умолк, наблюдая за реакцией царицы. Он служил ей больше двадцати лет, а последние десять являлся и личным телохранителем, и тем самым доверенным лицом, которому, вверяя свои тайны, порой поручают весьма щекотливые дела. Ко всему Гипепирия никогда не запрещала ему высказывать свое мнение. Напротив, всегда внимательно его выслушивала. Вот и теперь разглядывала лицо своего верного слуги, как бы ища на нем ответ на мучивший ее вопрос. Наконец, после короткой паузы, она сказала:

– Котис взрослеет, становится настоящим правителем. – В ее темных глазах вспыхнули искры теплого материнского огня, но они тотчас погасли. – Как я понимаю, это не все. – Царица словно стряхнула с себя вуаль отстраненности, вновь превратившись в сосредоточенного слушателя. – Продолжай, Клеон.

– Уже завтра подойдут корабли из Херсонеса, с воинами и снаряжением, – начал он, вспоминая последовательность речей и решений совета. – И это еще одна причина, по которой с переброской войск в Фанагорию затягивать не станут. Митридат, безусловно, узнает от своих шпионов и о флоте, и о войсках, что собрались в Пантикапее. Но лучше, если он узнает об этом как можно позже, когда наши галеры уже доставят армию на тот берег, и она подойдет к границам его новых владений. Хотя…

– Договаривай уже, коль начал, – подбодрила его Гипепирия.

Клеон пожал широкими плечами, и лицо его, обычно суровое и жесткое, приняло несвойственный ему растерянный вид.

– Мне кажется, Котис не считает нужным, чтобы Пантикапей кормил столько ртов. И в этом как раз и есть главная причина такой спешки.

Царица с трудом сдержала смех, уже готовый вырваться наружу, прикрыла ладошкой рот. И, как ни странно, настроение ее начало улучшаться. Открытая простота слуги, при этом не лишенная здравого смысла, как будто вдохнула в нее порцию свежего воздуха, оживляющего, трезвящего. Она подступила к Клеону вплотную, взглянула вопросительно.

– Разве армия моего сына еще не готова к войне? Или есть причины, о которых я не знаю?

– Армия готова и может выступить в любой час, – был вынужден признать Клеон, но и отступать просто так он не собирался. – Вот я и говорю: зачем опустошать запасы столицы, если все готово к походу?

– Твои слова не лишены смысла. Но все же, как думаю лично я, совет принял это решение, руководствуясь в первую очередь соображениями военной тактики. А что там еще в голове у царя Котиса, в данном случае решающего значения не имеет. – Слуга промолчал, и Гипепирия закончила: – Однако мы несколько отвлеклись. Что еще обсуждали на совете?

Клеон облегченно выдохнул – он уже пожалел, что затронул такой щекотливый вопрос.

– Наш царь, – заговорил он, – высказал мнение, что нужно отправить к царю аорсов Эвнону тайного посла. Трибун Лукан предложил своего человека, за надежность которого поручился. Поручился за этого римлянина и наварх Лисандр.

– Как его имя?

– Его зовут Кезон, госпожа.

– Кезон… – повторила царица и улыбнулась: – Ну, конечно же, кто бы еще это мог быть! – Она качнула головой, и в ее глазах опять вспыхнули огоньки. – А ведь ты должен его помнить, Клеон. Он навещал нас с трибуном Луканом в Византии.

– Кажется, припоминаю. – Память Клеона вырвала из череды последних лет образ смуглого коренастого бородача в нелепом головном уборе.

– Союз с царем Эвноном, пусть даже временный, – рассуждала между тем Гипепирия, – усилил бы и наши силы на поле боя, и наше влияние на севере. Насколько мне известно, аорсы с сираками не в самых лучших отношениях, хотя и живут по соседству. Их вражда длится уже давно. Пожалуй, с того дня, когда их кони впервые столкнулись на границе пастбищ, выясняя, кому в этом месте принадлежит трава. – Она усмехнулась и задержала взгляд на слуге.

Он понял ее без слов и уточнил:

– Римлянина доставит в Танаис один из наших торговых кораблей, которые будут сопровождать боевые галеры. Из Танаиса проще добраться до ставки царя аорсов. Так посоветовал наварх Лисандр.

– Что ж, разумный план. Я не нахожу в нем слабых мест.

– Слабые места всегда проявляются в самый неподходящий момент, – скромно заметил Клеон.

Гипепирия посмотрела на него так, как если бы он прочитал ее собственные мысли.

– Нам остается только ждать. Наблюдать и ждать, – сказала она, и голос ее дрогнул. – Благодарю тебя, Клеон. Ты можешь идти.

Когда у выхода из покоя он обернулся, царица-мать опять стояла у окна, вглядываясь в ночное небо. Все так же помигивали звезды, и все так же они молчали. Видимо, им не было никакого дела до того, что замышляют и что творят на своем маленьком клочке земли ее беспокойные, но очень упорные в своих устремлениях жители.

ГЛАВА 3

Танаис, пять дней спустя

Диомен поднес к губам чашу с вином и сделал меленький глоток. Терпкий напиток охладил нёбо, тонкой струей проник в горло и растворился в теле, наполнив его умиротворением и теплом. Он прикрыл веки, вспоминая тот день, когда появился в этом городе с твердым намерением задержаться в нем надолго, а возможно, и осесть навсегда. «Жизнь покажет», – сказал он тогда себе, и, как выяснилось чуть позже, Танаис пришелся ему по душе настолько, что он решил пустить здесь корни…

Город находился в северной части Меотиды, имел глубокую бухту и, помимо этого, слева от себя – полноводную реку, двумя широкими рукавами вливавшуюся в озеро. То ли город назвали в честь реки, то ли реку – в честь города, никто этого уже не помнил, да и не вникал особо в историю происхождения имен. Удобное расположение гарантировало Танаису стабильный торговый оборот, а вместе с ним и процветание. С юга в него шли товары Боспора и городов всего южного побережья Понта Эвксинского, включая, конечно же, Византий. Местные земледельцы, рыбаки и кочевники сарматы сбывали свой продукт купцам Танаиса в таком количестве, что его с лихвой хватало и на нужды города и на торговлю с югом. Зависимость от Пантикапея, пусть даже и не такая явная, Диомена не смущала, да и вряд ли бы его стали искать на самом краю царства. Ко всему прочему ему уже порядком надоели шпионские и политические игры правителей Боспора; уставший за годы беспокойной жизни дух авантюриста требовал покоя, и Диомен, посчитав, что больше ничем не обязан царю Митридату (к тому же бывшему), принял решение остепениться. Капитал, чтобы открыть небольшое собственное дело, у него было желание обзавестись семьей – присутствовало. Оставалось найти жилье и двух-трех состоятельных друзей.

Небольшой домик на окраине города ему помог купить купец Клеомен, с которым он познакомился в порту. Клеомену принадлежали два торговых судна и рыбозасолочная фактория. За кувшином вина Диомен предложил ему обговорить выгодную сделку, и танаисец (он в это время контролировал погрузку своего корабля), немного подумав, согласился. Они быстро нашли общий язык, выпили два кувшина отменного вина в лучшей таверне порта, и к концу застолья новый приятель Диомена согласился стать его деловым партнером.

Так началась спокойная, ничем не примечательная жизнь нового скромного купца боспорского города Танаис.

Имея опыт общения с кочевниками, Диомен довольно быстро наладил с сарматами выгодные торговые отношения. Не последнюю роль в этом сыграло знание языка сираков – они являлись ближайшими соседями Танаиса. Соленая и вяленая рыба с факторий Клеомена растворялась в становищах кочевников, а в город шли обозы с медом, сыром и шкурами. Под этот товарообмен на остававшиеся у него деньги Диомен открыл кожевенную мастерскую. И теперь мог торговать собственным товаром: ремнями, обувью и конской упряжью.

Вскоре он завел дружбу с еще одним состоятельным гражданином. Агис вел свой род от первых основателей Танаиса и весьма этим гордился. Тем не менее, не оглядываясь на седую древность предков, он не побрезговал завязать деловые отношения с человеком, который совсем недавно появился в его городе и явно не мог похвастать родовитостью своих корней. Диомен, как талисман, привлек его своей удачливостью, свежими, приносящими доход идеями и граничившей с аскетизмом скромностью. Будучи членом городского совета, Агис взял его под свое покровительство, и с этого часа Диомен наконец уверовал, что окончательно порвал с прошлым и начал новую жизнь…

Рев боевых римских горнов заставил его вздрогнуть, и часть вина выплеснулась из чаши на землю. Не может быть! О, боги, только не здесь! Отбросив чашу, Диомен выбежал из беседки. Рев повторился, и спутать его с чем-либо еще было невозможно. Воображение молниеносно нарисовало соответствующий моменту пейзаж: римские боевые корабли под полными парусами подходят к гавани Танаиса; крушат, топят попадающиеся им на пути рыбацкие лодочки, а по улицам города, сбивая друг друга, в панике мечутся люди, кричат, вопят, плачут. Диомен тряхнул головой и выругал себя за излишнюю впечатлительность: подумаешь, приплыли римляне, не так это и плохо – защитят в случае беды от сираков. Слухи о том, что царь этих варваров заключил военный союз с бывшим сатрапом Боспора, уже просочились в город. И угроза войны, как приставленный к горлу нож, стала неизбежной очевидностью. Однако танаисцы, будучи людьми практичными и исключительно мирными, убедили себя в том, что их колония расположена далеко от предполагаемого театра боевых действий, а значит, и переживать за свое имущество нет оснований. И все же…

Диомен вышел на улицу. Мимо него в направлении гавани спешили люди. Город, обычно тихий в полуденный час, наполнился шумом. Закрыв калитку, он влился в пока еще редкий поток танаисцев, но уже в следующем квартале тот так уплотнился, что на площадь порта его буквально вынесли. Пришлось пустить в ход локти, чтобы не оказаться раздавленным, и с большим трудом ему удалось пробиться к более-менее свободному месту у забора таверны. Его уже оседлали мальчишки, и Диомен тотчас сообразил, что, имея несколько пар зорких глаз, у него здесь исключительно выгодная позиция. Он кивнул одному из мальчиков:

– Что там происходит, дружок?

– Много кораблей, – отозвался тот. – И торговых, и боевых. Э-э-э… наверное, латиняне купцов охраняют! Пиратов-то перебили не всех!

Диомена осенило. А ведь действительно, в водах Меотиды еще продолжали разбойничать посудины Митридата! Сколько их осталось, никто точно не знал. Но за последнее время флот Котиса потрепал их основательно. Скорее всего, у римлян, помимо сопровождения торгового каравана, имелась еще одна задача – окончательно разобраться с пиратами. Диомен опять позвал мальчугана:

– Что видно?

Тот вытянул худую шею, вглядываясь, махнул рукой:

– Боевые не двигаются. А вот корабли с товарами ползут в бухту.

У Диомена отлегло от сердца. Хотя, если разобраться, веских оснований для опасений у него не имелось. Ну, или почти не имелось.

Он провел ладонью по взмокшему лбу и, решив окончательно успокоить себя чашей вина, вошел в таверну.

* * *

Толпа рассасывалась, редела и уже не шумела так, словно все чайки побережья собрались в одном месте. Накал страстей прошел – боевые корабли римлян не стали входить в гавань, – и успокоившиеся граждане расходились по домам. Кто-то сожалел, что не увидел римских воинов собственными глазами, а кто-то – и таких было большинство – облегченно вздыхал и благодарил богов за то, что не позволили ноге инородного солдата ступить на землю его предков. В порту остались только самые любопытные и те, кого интересовал прибывший из Пантикапея груз. Мелкие торговцы толпились у причалов, кое-кто из крупных купцов уже разговаривал с капитанами и судовладельцами: узнавал последние новости или обсуждал будущую сделку.

Кезон не стал задерживаться среди зевак и торговых людей и, выхватив глазами ближайшую таверну, двинулся к ней. Он шел неспешно, вразвалку, как человек, утомленный морской качкой, – сказывалась профессиональная, выработанная годами привычка слиться с толпой, стать ее частью. Но сейчас ему действительно незачем было привлекать к себе внимание, хотя его скромная персона, с дорожной сумкой на плече, и так, по всей видимости, мало кого интересовала. А вот что интересовало лично его, так это сытный обед и непродолжительный отдых. Кроме того – и это являлось главной причиной в выборе цели, – каким образом он сможет продолжить свое путешествие уже по сарматским землям, ему могли подсказать именно там, куда он направлялся. Таверна – то место, где можно не только выпить и закусить, но и где часто заводят полезные знакомства. Танаис, как и любой другой греческий или римский город, не являл собой исключение. Поэтому еще к утру Кезон надеялся вооружиться полезной для себя информацией. А если повезет, то и найти помощников.

В обеденном зале таверны было прохладно и тихо; сквозь прикрытые ставни окон робко вливался рассеянный свет, создавая в помещении атмосферу покоя и уюта, и какой-то особенной таинственности. Обычно это время горожане проводили в своих домах, но возникшая суматоха в порту, похоже, не дала пройти мимо заведения нескольким его завсегдатаям. Трое молодых мужчин сидели у дальней стены и негромко разговаривали, перед ними на широкой столешнице стояли кувшин с вином и три глиняные чаши. Еще один посетитель, уже немолодой, худощавый, устроился недалеко от входа, вертел в пальцах такую же дешевую чашу, наполовину опорожненную, и задумчиво смотрел перед собой. Кезон скользнул по нему взглядом и прошел к прилавку, за которым ему уже во весь рот улыбался хозяин.

– Что желаешь, уважаемый? Покушать? Выпить?

– И комнату тоже, – как можно шире улыбнулся ему и Кезон, уточнив: – Жаркое… на твой вкус, уважаемый. И амфору твоего лучшего вина.

– Будет сделано! – уважительно кивнул хозяин таверны.

Для своего немалого веса он довольно шустро метнулся в комнатку за прилавком, а Кезон направился к столику с одиноким незнакомцем. Ему хватило одного короткого взгляда, чтобы тот его заинтересовал. И чем ближе Кезон подходил к нему, тем крепче становилось ощущение, что он уже встречался с этим человеком раньше. Но где? И когда?

– Не люблю пить в одиночестве, – заявил он, опускаясь на лавку напротив мужчины и изображая на лице невинное дружелюбие.

Незнакомец поднял голову и уставился на него пронзительными карими глазами. Вытянутое лицо уже тронули первые морщины, тонкий рот плотно сжат, а в жиденькой темно-русой бороде пробивается седина. Кезон внутренне ахнул, вначале не поверив своим глазам, но когда мужчина заговорил, он уже не сомневался, кто перед ним.

– Я, по правде говоря, тоже предпочитаю пить в компании. – В карих глазах собеседника появилась заинтересованность.

К ним подошел хозяин, выставил на стол амфору и расписную чашу, которой явно хотел подчеркнуть свое расположение к гостю.