Белая нефть

За книгами и надувным матрасом Боб решил заехать позже, ноутбук и остальные предметы первой необходимости уместились в рюкзак. Боб всем рассказывал, что когда ушел от жены, то поделил имущество пополам: жене отдал все материальные ценности, а себе взял все духовные. «Харлей» значился в списке духовных. В списке материальных остался трехэтажный коттедж в Каугури. Пока Боб жил с семьей, он оставался иногда ночевать на работе, чтобы не возвращаться через всю Юрмалу. После развода он поселился здесь, как он себя убеждал, на некоторое время.

Боб осторожно присел на застеленную старым пледом койку и устремил взгляд в далекий потолок в разводах сырости и плесени. Никогда он не думал, что расставание с этим неуютным и странным временным жильем будет болезненным, а вот поди ж ты, привык, пустил какие-то корешки… Зазвонил телефон.

– Я говорю с Владимиром? – таким идиотским вопросом Алевтина обычно начинала телефонный разговор.

– Да, приятно познакомиться, – сказал Боб. – А что так официально?

– Янис просил вас забрать все свои вещи прямо сейчас, – холодно сказала Алевтина. – Я вызвала рабочих, они после вас будут приводить помещение в порядок.

– Ключ вам отдать?

– Не надо. Я вас не хочу видеть.

Коротко и честно, как принято у истинных арийцев. Боб сел на койке, размышляя, что еще уместится в рюкзак. Поразмыслив, он снял рясу и влез в старую просторную косуху. Верхняя одежда заняла бы в рюкзаке много места, а вот теперь в нем уместились еще несколько книг. Боб повесил рясу на криво вбитый в стену гвоздик. Рясу он рассчитывал забрать позже, вряд ли Алевтина покусится на святое.

– Бог, ты извини, я потом все объясню, – сказал Боб рясе, – тут такое дело, начинаю новую жизнь. Увидимся!

Дядюшка – Племянникам:

Я поискал усиление на месте, а то вы не справляетесь. Обнаружился один коллега. Если это действительно тот, про кого я думаю, то постарайтесь его использовать при случае. Но представляться ему не следует.

Племянники – Дядюшке:

Проверим конечно, а то нам здесь все равно заняться нечем.

Алекс (e-mail)

–– Пересылаемое сообщение–

25.08.2016, 20:35, [e-mail]

From [e-mail]

Привет!

У меня все нормально. Ты наверно волнуешся что я плохо ем. Но это я плохо ел в июле дома когда было жарко а сечас нормально. Вообще все нормально. Я думаю часто о тебе. Мне без тебя плохо. Мы вчера смотрели новый боевик. Боевики мы смотрим ночью на моем телефоне. Нам нельзя вобщето. Говорят что глаза портим. Глупо так говорить здесь. Пока. Я тебе буду писать даже пусть без ответов. Я потому и пишу. Что ты не читаешь. Я на самом деле тебя люблю, но не люблю, что ты кричишь и ругаешься.

Алекс

Сообщение почтового сервера:

Сообщение не может быть доставлено адресату. Указанный адрес не существует.

–– Конец пересылаемого сообщения –

Дядюшка – Племянникам:

Проверили? Это он?

Племянники – Дядюшке:

Три дня тут дежурим. Никто из дома еще не выходил.

Дядюшка – Племянникам:

Я уверен, вы что-нибудь придумаете.

Глава 2. Арон

Ты дорого, мой друг, заплатишь за ошибку,

Оскал клыков у льва принявши за улыбку.

Ас-Самарканди2

До поселка пришлось ехать больше часа по пробкам, потом тоже очень медленно вдоль соснового леса по грунтовке, разбитой грузовиками. Небо закрыли тучи, поэтому сумерки наступили рано. Боб рассматривал коттеджи по пути, и они ему нравились. Он бы хотел жить в каком-нибудь из них. Но постепенно кирпичные домики сменились одноэтажными деревянными, стриженые газоны – грядками и теплицами. Дорога стала опасной: скачущий свет фары неожиданно выхватывал из тьмы плиты с торчащей арматурой и кучи строительного хлама, поросшие гигантских размеров борщевиком. Потом кончились и деревянные дома, начались бетонные коробки недостроя. За ними пошла совершенная уже дичь: развалины старых дач и сараев, полуразрушенные фундаменты и поваленные заборы. Наконец Боб добрался. Это было очень своевременно – из невидимых в сумерках туч начало накрапывать, и скоро дождь полил в полную силу. Запахло землей, гнилью, мокрым деревом. Через час грунтовка станет скользкой, в темноте ехать по ней будет очень тяжело и противно. Ну и хорошо, будем считать, что обратной дороги нет, решил Боб.

Улица – а вместе с ней и хоть какая-то дорога – кончилась. Боб на предельно малой скорости пробирался по проселку между кустами, ныряя в ямины и объезжая пирамидки строительного мусора. Наконец кусты остались позади, и Боб увидел коттедж.

Это был явно тот самый коттедж – хотя бы потому, что никаких других строений за ним уже не угадывалось. Все обитаемые дома остались далеко позади, фонари тоже. Неказистый проселок тут просто кончился, оставляя только намек на тропинку, уходящую по дуге к лесу. На опушке этого леса смутно виднелись поваленные фрагменты забора – разрозненная свалка из покосившихся разнокалиберных плит и сварных решеток. На краю этой странной свалки, расположившись на поваленной плите у небольшого костерка, выпивали несколько бродяг. Они заинтересованно посматривали на чужака. Пятеро. Боб присмотрелся и понял: не свалка это, а заброшенное кладбище, вот что.

Коттеджами в разделе объявлений назывались любые отдельно стоящие дома, домики и домишки самого разного метража и степени сохранности. Но это был даже не коттедж, а небольшой особняк; впрочем, настоящим особняком он был лет сто назад. Газон перед домом зарос мощными лопухами и крапивой, плавно переходящими в подлесок и сосновый бор на дюне. Два этажа с мансардой, облупившаяся лепнина под карнизом. От забора остались только столбы и часть фундамента, зато имелся сад с яблонями. Была даже каменная лестница с отколотыми краями ступеней. Стекла в некоторых окнах отсутствовали, а крыша, задуманная как черепичная, с годами частично прикрылась толем, местами же ее и вовсе не было. Демократичная деревянная терраса с характерными цветными окошками, судя по всему, была пристроена к зданию позднее. Окна террасы, полностью темные, изнутри были криво занавешены чем-то, что было похоже на старые простыни. Боб знал такие дома – скорее всего, на газовое отопление и канализацию рассчитывать не следует.

Боб просигналил на всякий случай и заглушил двигатель. Света не было не только на террасе, но и вообще ни в одном окне. Дом казался необитаемым. Над крыльцом раскачивалась на вечернем ветерке тусклая лампочка на проводе.

– Приятного аппетита! – громко сказал Боб на всякий случай в сторону кладбищенских посетителей, снял с багажника рюкзак и постучал в облупленную дверь.

Бродяги пошептались, потом поставили свои пластиковые стаканчики на плиту, встали и подошли. Дождя они как будто бы и не замечали. Один, самый мелкий, остался сидеть у костра, причем стал озираться, изображать прикрытие. Круглые его очочки в сумерках поблескивали красными огоньками. Мужики окружили лестницу, на верхней ступеньке которой стоял Боб. Они немного пошатывались, но спиртным не пахло.

– Слышь, рокер, с тебя десятка, – сказал один, самый крупный. Есть такая категория опустившихся спортсменов – пузо и оплывшие бицепсы. Боб понял: не бухали они, а запивали таблеточки.

– Я инвестирую только в хорошее. А вы замышляете плохое, – сказал Боб и еще раз постучал, посильнее. Тишина. Опять кидалово, подумал Боб; сегодняшнему дню пора бы кончиться наконец, слишком неудачно он складывается.

– Сами возьмем, – пообещал спортсмен. – Давай не будем портить друг другу вечер, толстый?

Вдруг дверь открылась, и на пороге, на фоне освещенного проема возник хозяин – невысокий лохматый субъект, укутанный одеялом. Его появление никого не смутило и не отпугнуло, даже наоборот – события начали стремительно развиваться. Один из любителей фармакологии выскочил из-за спины капитана команды и махнул в сторону Боба прутом арматуры. Боб подхватил рюкзак и закрылся им, как щитом. Тут же в скулу прилетел кулак первого спортсмена. Боб начал отступать в сторону, стараясь не поскользнуться на мокрой траве, – ломиться в двери к незнакомому человеку не стал. Нападающие весело заматерились, предчувствуя безопасное приключение.

Тут случилось странное. Хозяин сбросил одеяло, потом молча и очень быстро скользнул вниз по ступенькам и оказался между Бобом и атакующими. Боец авангарда прочертил кулачищем воздух над головой маленького хозяина и получил страшный встречный по ребрам. Второй нападавший махнул ногой и сразу же кубарем полетел на землю головой вперед. Еще несколько коротких движений – и двое других сели на землю: один захрипел, а второй начал кататься по траве.

– Еще увижу здесь – буду руки ломать, да? – негромко сказал хозяин. – Вон отсюда! Больше не надо приходить.

– Спасибо! – сказал Боб, когда нападавшие растворились в темноте. – А я думал, это я самый сильный в деревне. А что же не открыли сразу? Человек в беде.

– Надо было осмотреться, – ответил хозяин. – Проходи, поговорим.

***

– Я прошу девятьсот евро в месяц, – сказал смуглый невысокий человек, впуская Боба. – Смотри и решай.

Хозяин выглядел странновато: носатый, смуглый как араб, со снопом дредов, скрывающих половину лица. Он едва доставал Бобу до плеча. Острый подбородок прятался в неопрятной и наполовину седой щетине.

Боб миновал темную террасу-прихожую и вошел в комнату, неожиданно большую, неярко освещенную роскошной люстрой с разноцветными хрустальными бирюльками. Это был дом из прошлого, точнее, из разных прошлых. Большой зал с арочными окнами и эркером напоминал югендстиль. Мебель при этом была советская – «стенка», сервант и софа. Такая мебель в семидесятых выглядела бы роскошно где-нибудь в хрущевской однушке, но здесь, под высоким потолком и по соседству с камином, казалась откровенно убогой. На обоях, которые когда-то были терракотового цвета, виднелись темные невыцветшие прямоугольники – следы исчезнувших фотографий или картин. У стены стояли сколоченные из старых досок и заляпанные краской малярные козлы. На них, на пестрой газетке выстроились банки с краской.

На длинном то ли столе, то ли верстаке размещался компьютер с древним монитором-кинескопом. В углу стоял холодильник «Донбасс» – не просто старый, а скорее даже антикварный. Рядом с ним на полу у стенки был организован маленький продуктовый склад. В упаковке с тушенкой оставалось три банки, а вот зеленого горошка, сайры и фасоли было еще много. Много было и пустых пакетов вина, сплющенных и перевязанных изолентой. Тут же, в линию, штабелем были сложены новые двухлитровые пакеты. В большой арочный проем видна была часть кухни. Огромная дровяная плита начала прошлого века накрыта была листом оргалита, в центре которого расположились электроплитка на две конфорки и чайник.

Примерно половина комнаты была страшно захламлена, при этом на другой половине порядок царил идеальный, как в кубрике флагманского крейсера. Ящики с продуктами и вином выровнены как по линеечке, немногочисленная имеющаяся мебель расставлена в геометрическом порядке, даже окурки в плоской пластиковой крышке лежали аккуратной пирамидкой.

Комнату явно собрались ремонтировать и даже приступали пару раз, но потом бросали: ладно, и так сойдет. Одна стена была частично выкрашена, и красить ее бросили, не доведя последний мазок до пола, как будто из ослабевшей руки маляра выпала кисть. Выпала она, по всей видимости, уже давно – банки с краской были открыты, но краской не пахло. Пахло табачным дымом, пылью и мастикой для полов.

– Вот, осматривайся, – сказал хозяин. – Девятьсот – это недорого. Только потому, что дому нужен ремонт.

Говорил хозяин странно, короткими предложениями, как будто неохотно расставаясь со словами. Глядел он при этом в сторону от собеседника.

– Этому дому нужен снос, а не ремонт! – подтвердил Боб. – Но с этим придется подождать, потому что мне нужен дом!.. Дом, кстати, хороший, и соседи – милейшие люди…

– Это не соседи. Я их не знаю. Дня три тут ошиваются зачем-то. Я как раз собирался их прогнать. Но они повода не давали. Сидят люди, отдыхают… Это свободная страна.

– Сколько комнат в твоем замке?

– Девять, но так, чтобы жить, то пять.

– Отлично. Мне пока хватит одной – вот этой большой, с камином. Девятьсот евро делим на девять… ну хорошо, на пять комнат – итого с меня сто восемьдесят. Еще скидка, как первому клиенту. Обмоем сделку? Кстати, у нас дожди все лето – где тебе удалось так загореть?

– На работе.

Боб широко улыбнулся своей фирменной улыбкой. Это была бронебойная улыбка, это была его фишка. Улыбка Боба Шатрова открывала двери высоких кабинетов, сердца самых замкнутых мизантропов и тайники подсознания аудитории. Это была улыбка-пропуск, улыбка-откровение. Никто и никогда не мог устоять перед ней, все тут же улыбались в ответ – кто глупо, кто понимающе, но улыбались.

Хозяин внимательно посмотрел на Боба, но не улыбнулся. Более того, он даже не ответил. Он сел на диван спиной к Бобу, поджав ноги под себя. Взял со столика перед диваном банку консервированной фасоли с торчащей ложкой и продолжил ужинать.

– Я хочу сдать весь дом за девятьсот. Минимум за пятьсот. Не можешь платить – до свидания.

– Но почему? – возмутился Боб, обойдя диван, чтобы оказаться лицом к хозяину. – Почему такой ползучий прагматизм? Ладно, если без шуток – я согласен на все двести, хотя высокий сезон кончается. Мы, русские, должны помогать друг другу на чужбине, в том числе материально. Слушай, если тебе все равно, пятьсот или девятьсот, то почему тебя так волнует разница между пятьсот и сто восемьдесят?

– Это разные разницы. За пятьсот я сниму что-то в городе. Там буду работать. За триста – не сниму.

– За девятьсот этот сарай сдать невозможно.

– Почему сарай? Хороший дом, ты сам сказал. Все есть, что надо.

– Ага. Все для истинных ценителей. Ароматы шпаклевки, воркование рабочих, нежное постукивание перфоратора по утрам. Трели дрели. Кто будет жить внутри ремонта?

– Не будет ремонта. У меня нет денег. У тебя тоже нет денег. Прощай.

Боб напрягся и улыбнулся еще раз, совсем уже обезоруживающе. Такая улыбка не могла не подействовать… но не подействовала.

– Я разве смешное сказал? – спросил хозяин.

Боб сдался и уселся на табуретку перед камином. Камин плотно был забит кипами старых газет и оберточной бумаги. Над каминной полкой красовалась голова оленя с рогами; круглые карие глаза чучела смотрели на Боба осуждающе, таким же взглядом, как у хозяина.

– Хорошо, пойдем длинным путем… Меня зовут Владимир, можно просто Боб. А тебя?

– Аарон Шабад. Можно Арон.

– Так вот, Арон, я уже бесплатно решил твою проблему. Я сниму одну комнату, но после недолгих уговоров соглашусь на подселение. Сдавай другие комнаты, наживайся. Я даже найду тебе еще людей по двести за комнату. Хорошо?

– Нет, не хорошо. Я не люблю никаких людей. Я хотел жить один в городской квартире. Машины нет. Там будет близко до работы. Скоро зима. Там не нужно топить печку.

– Ладно, уговорил. Я тоже не люблю людей, но для тебя сделаю исключение. Можешь не уезжать в город и не отдавать мои деньги непонятно кому. Живи тут, чего уж…

Арон вернул ложку в опустевшую банку, затем закурил. Он пристально посмотрел на Боба – впервые с начала разговора. Странный это был взгляд, даже неприятный. Так смотрят на тебя в полиции, будто сверяя по памяти с картотекой отвратительных типажей, чтобы принять последнее решение – куда, в какой ряд мерзавцев поместить тебя, перед тем как забыть по возможности быстрее. Потом встал и пошел к холодильнику. Сказал в своей манере разговаривать, повернувшись спиной:

– А я тебя знаю. Ты газетчик. Ты все время кого-то достаешь.

Арон вернулся с пакетом вина и налил – себе в сувенирную кружку «Кока-колы», Бобу в чайную чашку.

– Пей. Из пакета, но французское. Можно пить. Вспомнил. Был большой скандал. Местные ультрас, да? Я видел тебя в телевизоре.

Боб отмахнулся, отпил из чашки. Вино и впрямь было сносное.

– Старик, это не самый впечатляющий кейс…

– Точно. Тебе здорово тогда набили морду… Ты в телевизоре был такой… с мордой. Лоб забинтован. Голова – это важно. Голову нужно беречь.

– Голову я берег. Бинты – это было такое постановочное фуфло. На самом деле мне тогда сломали ногу, но гипса под столом не видно. Режиссер меня забинтовал для картинки. В телевизоре главное – картинка, старик.

– У тебя интересная жизнь. Тебя, наверное, часто бьют?

– Да! Часто! Потому что завидуют! Я же смелый, умный, сильный, красивый и богатый. Но мне не везет, Арон, в последнее время, лет десять примерно. Меня выгнали с работы, жена, которой я оставил квартиру, не дает мне видеться с ребенком, а денег на адвоката у меня нет, потому что смотри пункт первый. Арон, мне таки нужна эта комната. Я доверился тебе как дитя, я полдня добирался в эту глушь, где меня чуть не убили. Деньги я отдам позже, когда расследую что-нибудь политическое или гламурно-стразовое. Надо погуглить, за что сейчас больше платят.

Арон задумчиво покрутил дред в пальцах и посмотрел на гостя уже без неприязни. Перед ним сидел здоровенный детина с рыжеватой бородой, большим животом, большими руками и лучезарным взглядом голубых глаз. Этот человек почему-то Арону нравился. Была в нем некая загадка, но не опасная и не стыдная.

– Значит, ты уволен. Тебе нужна работа?

– Точно! Но еще мне очень нужны деньги. Скажем так: если мне предложат на выбор деньги или работу, я без колебаний выберу деньги.

– Ну черт с тобой. Живи пока. Заработаешь – отдашь. Только я много курю.

– Вот спасибо! – Боб искренне обрадовался. – Ты тогда кури, а я пить буду и баб водить! Кстати, давно хотел тебя спросить, но не было повода… А где ты научился драться?

– На работе.

***

…После этого хмурого, но судьбоносного вечера прошло несколько дней, за которые Боб перемолвился с хозяином от силы несколькими словами.

Разговаривал Арон странно. На некоторые вопросы он просто не давал ответа, на некоторые отвечал коротко и не всегда понятно, причем так, что пропадало желание переспрашивать. Иногда он отвечал на иврите, а может быть, и не отвечал, а просто говорил сам с собой – понять по интонации было сложно.

По утрам Арон уходил на пробежку, возвращался через час. Убегал он в сторону леса, где, как полагал Боб, крушил вековые дубы страшно секретными ударами. Возвращался Арон взмыленный и принимал холодный душ. Затем подметал выделенный для уборки периметр, натирал до блеска паркет, шаркая ногой в войлочном тапке. Когда Боб завтракал, соорудив себе яичницу на электроплитке, Арон уже занимал свою обычную позицию с ногами на диване и потягивал вино из бесконечных пакетов. Пил он понемногу, но на протяжении целого дня, курил же почти непрерывно. Ближе к вечеру он съедал банку тушенки, иногда размешивая ее с рисом. Ел он только консервы, но делал это очень аккуратно и даже красиво. Ложка была его единственным столовым прибором, но владел он ей в совершенстве. Часто Арон стоял с кружкой у окна, глядя на дорогу и дождливый пейзаж. Поеду завтра в Ригу, говорил он, не обращаясь к Бобу, сегодня дождь, а вот завтра поеду искать работу. Боб предлагал свой мотоцикл, но Арон отмахивался: нет, поеду на электричке. Завтра, когда кончится дождь. В этой стране дождь может не кончиться никогда, говорил Боб, но Арон не слышал, окутывался дымовой завесой – завтра, завтра. Часто он спал днем на диване, не снимая одежды и закутавшись в лоскутное одеяло. В этом же одеяле, похожий на маленького индейского шамана, он перемещался по комнате от холодильника к дивану, от дивана в кухню… На лице у него можно было увидеть два выражения – либо полнейшую безучастность, либо легкое удивление непонятно чему. Арон никогда не улыбался, ничего не рассказывал, не читал и не подходил к своему компьютеру. Интернета в коттедже не было. Иногда Арон включал старый телевизор и смотрел подряд все, что предлагал эфир, но не более получаса. Причем он мог начать просмотр в конце одной передачи и выключить телевизор на середине следующей. Несколько раз Боб, проснувшись в своей комнате, ясно ощущал снизу, из каминного зала, запах травки.

О деньгах с Бобом Арон не заговаривал. Из немногих ответов, которые удалось получить, Боб понял, что Арон приехал из Израиля совсем недавно, а невообразимый дом этот – наследство.

Боб посвящал часть своего времени наведению порядка в выделенной ему комнате и – по возможности – в кухне и на террасе, то есть там, куда Арон не считал нужным приходить со своим веником. Смотрел новости и политику на своем ноутбуке, раздавая интернет с телефона. Просматривал сайты в поисках работы, писал письма знакомым редакторам. Свободного времени все равно оставалось до черта. Потеряв надежду разговорить хозяина, Боб перестал обращаться к Арону даже по бытовым поводам. Ладно, думал Боб, в конце концов, без общения с чокнутыми репатриантами можно обойтись. Можно некоторое время питаться рисом и макаронами. А потом можно что-то придумать, потом даже придется что-то придумать. И Боб думал. Впервые за несколько лет у него появилось время поразмышлять о своей собственной жизни – и о прошлой, и о будущей. Он получил возможность осмотреться – любимое словечко Арона.

Про будущее думать было тревожно. Раньше он глушил такие мысли работой, а работы было много. Кучу времени отнимали радиопередачи, он готовил материалы и тексты всегда сам, без редакторов. Работы в храме тоже хватало – пока Боб не разочаровался в ее результатах. Были еще расследования по заказу и расследования самостоятельные, когда в ходе разработки темы вдруг понимаешь: вот здесь можно, приложив усилия, немного поправить косяки мироздания… Времени на рефлексию не было абсолютно, и Боб был почти счастлив. Это была эйфория больного, очнувшегося после наркоза, который еще не осознал, что жить отныне придется с ампутированными ногами.

Последние лет пять Боб чувствовал себя серфером, оседлавшим огромную волну, желанную, но и опасную. Брызги в лицо, скорость растет, восторженная публика на берегу ждет, когда волна обрушится на маленького человечка… Но волна уже под тобой, нужно только крепко стоять на ногах, контролировать ситуацию – и ты победитель.

Все кончилось, и реальность на удивление быстро стала неприятной и пугающей. Вместо алмазных брызг на гребне волны – только монотонный стук бесконечного дождика, только грязная посуда по утрам и серые сумерки вечером, неуют и сырые пыльные углы… Закутанный в сальное одеяло Арон с вечно дымящей своей сигаретой, который время от времени что-то тихо бормотал, оглушительно сморкался или напевал на своем языке, глядя в пустоту, где он очевидно видел что-то, для Боба недоступное. Вот так сходят с ума, думал Боб, и быстро сходят, мне точно хватит недели заточения в одной камере с сумасшедшим соседом… Это вот и есть твое личное персональное дно, говорил Боб себе, теперь осталось только оттолкнуться от него и всплыть.

Я же хороший профессионал, думал Боб, меряя шагами каминный зал. Я из тех, кто еще умеет писать, говорить и думать, потому что успел поучиться у правильных учителей. Я золотое перо, я олдскульный бренд нашей журналистики, думал он, ворочаясь на диванчике в своей спальне на втором этаже. Это не хвастовство, мальчики, это подтвержденные факты. Я хорошо учился, много читал и писал и оказался на порядок умнее, чем та молодежь, которая сейчас приходит в профессию. Им меня уже не догнать, думал Боб, сидя на крыльце с кружкой чая, – не то сейчас время и не та школа. Поскольку я был лучше, мне постоянно подбрасывали лучшие темы, рубрики и редакционные задания – так я сделал себя. Более того, я сделал профессию, создал для себя жанр, в котором другим будет сложно добиться сравнимого успеха. В какой-то степени я почти уже создал себе рынок, на котором успешно пару раз продавался. Я даже начал экспортироваться, если считать Эстонию заграницей. Ну, и конечно, я обаятельный, когда профессия этого требует. Я легко нахожу общий язык с очень разными людьми, даже с политиками, хотя это люди в лучшем случае наполовину. По какой же причине меня вытеснили на обочину?

В последнее время у Боба появилось ощущение, что качественный и профессиональный продукт становится не нужен. Профессионалы невыгодны, проще на ту же сумму купить десяток молодых, бездарных и послушных. Они будут заметно хуже, они будут лажать, но уже подрос потребитель, который находится с ними на одной ступеньке этой лестницы, ведущей вниз… Я добрый, думал Боб, в глубине души точно добрый, но тут зло берет. Необходимо доказать всем – и себе, конечно, – что я пользуюсь спросом, что я хороший товар. Надо найти новый заказ, нужна сенсация, Большая рыба, как говорит Янис. Но как это сделать сейчас? Раньше заказы сами находили Боба, потому что он был на виду: всегда можно позвонить в редакцию известному журналисту или прийти в церковь к популярному священнику. Что делать в нынешней ситуации – Боб еще не придумал. Развешивать на столбах объявления? Опытный журналист раскопает любое дерьмо, дорого, обращаться в старый коттедж у заброшенного кладбища.