Белая нефть

Вадим Алейников

Белая нефть

Автор глубоко признателен консультантам, чьи профессиональные компетенции позволили исправить многочисленные неточности, имевшиеся в рабочей версии книги:

Андрейсу Цивьянсу, начальнику полиции г. Юрмала

Алексею Муравьеву, специалисту по истории восточного христианства, доктору исторических наук, доценту Школы исторических наук и Школы востоковедения НИУ ВШЭ, старшему научному сотруднику Института всеобщей истории РАН.

Поэтому с обдуманностью веди войну твою.

Прит. 24:6

Глава 1. Боб

…Мы в недобром, неправедном мире живем —

Так чего же мы ищем, чего же мы ждем

И на что мы надеемся, толпы невежд,

Переживших разлуки и гибель надежд?..

Башшар ибн Бурд1

Так бывает; не часто, но случается. Момент, когда начались изменения, заметить невозможно. Орнамент жизни сложился, ты двигаешься в колее: звонок будильника, кофе, дорога в офис, вечер, ужин, потом снова утро, и так каждый день, и так каждый год… Бог убедился, что с тобой все в порядке, и занялся кем-то другим. Ты уже свободен, никакого поводка из облачной выси. Это обычно продолжается долго, иногда – всю жизнь. Но может случиться иное. В какой-то момент ты случайно сошел с тропы, не успев заметить этого. Что-то необратимо изменилось – и скоро изменится всё. Ты открыл люк в подвал, увидел узкую лестницу и начал спускаться во тьму. Дурно пахнущую, угрожающую, полную чудовищ – вымышленных или настоящих.

***

Рига – приятный и уютный город. Именно такой ее заранее представляют себе туристы, и, случается, город не обманывает ожиданий. Примерно раз в четыре года в конце августа Рига бывает особенно хороша. Уже нет жары (если она летом была), и по какой-то причине пока нет дождя. Светит нежаркое солнце, и Рига выглядит очень празднично, особенно Старый город и кварталы югендстиля.

Именно в такой замечательный полдень на одной из улиц квартала югендстиля в небольшом служебном помещении первого этажа отец Владимир (Шатров) – или, для своих, просто Боб – с трудом разлепил глаза, просыпаясь.

Боб рывком сел на койке, и старое пружинное ложе заскрипело и заволновалось под грузным его телом. Боб почесал что-то внутри рыжей бороды, ногами нащупал под койкой шлепанцы, встал и в два шага пересек жилище свое. Боб вышел в сырой и сумрачный подъезд с лифтом. На железной двери лифта пылилась табличка: «Уважаемые посетители! Это устройство последний раз действовало в 1923 году. Все, кто мог бы об этом рассказать, уже умерли. Пожалуйста, не дергайте ручку экспоната! Комендант».

Табличку сочинил и смастерил Боб – собственноручно вставил в застекленную рамку и повесил. Ему надоело в своей комнатке слушать, как посетители стучат ручкой замка, а в некоторых случаях даже грохочут кулаком по железу. Табличку он повесил давно, и она сама уже выглядела экспонатом. Текст был на русском – Боб убедился на опыте, что латыши сдержанный народ и редко пинают дверь.

Боб чуть приоткрыл тяжелую дверную створку и осторожно выглянул на улицу, жмурясь от яркого света.

На улице было солнечно и хорошо. Десант японских пенсионеров рассредоточился вдоль исторической улицы, беспорядочно фотографируя исторические здания и себя на фоне зданий. Выспавшиеся и бодрые туристы были вполне беззаботны, ни у кого, судя по их оживлению и веселым голосам, не болела голова после дешевого виски на ночь глядя, выматывающих душу разговоров с бывшими супругами и бессмысленного скандала в финале. Туристы аккуратно обходили породистый черный мотоцикл, стоящий у дверей подъезда с набором табличек офисов на стене. Это был старый «Харлей-Дэвидсон», верный конь Боба, и Боб облегченно вздохнул: байк был на месте и в целости. Однако из руля торчала свернутая в трубочку бумажка, и скорее всего, это был штраф. Тридцатка – не очень большие деньги, но только в том случае, если у тебя есть большие. А если нет никаких? Боб крякнул от досады. С другой стороны, если повезло проехать через всю Юрмалу в подпитии и не пообщаться при этом с полицией – это ли не удача? Что по сравнению с этим какой-то штраф? Укор вместо заслуженной кары. Или все-таки не штраф? Штрафные квитанции печатают на другой бумаге, желтенькой…

Идти одеваться Бобу не хотелось. Японские пенсионеры мгновенно повернули головы, когда дверь исторического здания отворилась и на улице показался толстый бородатый мужчина в одних трусах и шлепанцах. Пенсионеры улыбались и фотографировали. Не улыбался только один старик японец, стоявший особняком, опираясь на трость. Это был очень старый и очень эффектный старик в белом костюме, с выбритым загорелым черепом. Старик глядел на Боба пристально и пронзительно, а Боб щурился на солнце. Во взгляде старика, который, весьма возможно, участвовал еще в бомбардировке Перл-Харбора, читалось даже не презрение, а откровенная брезгливость. Самурай разглядывал викинга – толстого мужчину с бородой и в цветных трусах. Эти круглоглазые опустились настолько, что в вопросах приличия уже не могут следовать даже своим собственным немудреным и жалким правилам. Боб решительно направился к байку – ну и что же, что в трусах, жарко ведь, – схватил бумажку и снова вернулся в прохладный полумрак подъезда.

Это и в самом деле был не штраф, но легче Бобу не стало. «Зайди, нужно поговорить», – так было написано в листе блокнота почерком главного редактора Яниса. Кажется, только Янис и сам Боб во всей редакции еще использовали в работе блокноты и носили их с собой. Боб вернулся в здание, где на первом этаже он проживал в крошечной служебной комнатке, а на втором работал. Боб занимал довольно много должностей в экуменистическом медиахолдинге «Чаша Мира», или – для профессионального сообщества – просто «Чашка». Отец Владимир был начальником православной редакции, главой отдела специальных расследований, а кроме того, автором и ведущим радиопередачи «Былое и думы».

Боб прихватил щетку и зубную пасту и отправился умываться. В его комнатенке бытовых удобств не было предусмотрено, и Боб пользовался туалетом общественным, в который обычно никто не заглядывал – офисов на первом этаже не было. Умывшись и почистив зубы, Боб расчесал власы и бороду, влез в черную рясу и поднялся на второй этаж, который арендовала «Чашка». Он направлялся на встречу с руководством. Длинный загибающийся по дуге коридор с десятком дверей – когда-то на этаже располагались гостиничные номера, потом коммуналка, место от века было шумным и густонаселенным. Полы были древние, доски скрипели. Некогда их каждое утро натирали рыжей мастикой до блеска, но в текущем финансовом году денег на эту процедуру уже не хватало.

Здесь на одном этаже христианские конфессии вынужденно уживались с иными религиями и верованиями. Боб проходил мимо дверей с табличками на двух и более языках: «Католическая редакция», «Отдел протестантской прессы», «Сектор современных верований», «Сектор германского язычества», «Православная редакция», «Вопросы ислама», «Журнал „Пуруша“»… Двери были разносортные, публика за ними – тоже. Этот ковчег культов и культур был изрядно потрепан штормами двух финансовых кризисов, но пока держался на плаву.

Отец Владимир вышел в крошечный холл, который назывался приемной. Секретарь главного как раз собиралась обедать. Она имела непростое имя – Алевтина – и столь же непростую судьбу. Это была дама тщательно замаскированных лет с внешностью престарелой валькирии и помадой цвета перезрелого помидора. Алевтина уже заварила себе чай из каких-то вонючих и крайне полезных трав и, когда Боб вошел, медитировала на скользкую холодную жижу из шпината в пластиковой баночке. При виде Боба она с обожанием во взоре подалась вперед – ас отправляется на боевой вылет!

– Благословите трапезу, батюшка!

– Приятного аппетита! – брезгливо покосился на ходу Боб и без стука вошел в дверь с табличкой «Янис Левинс. Президент». К огорчению Алевтины, дверь он плотно закрыл за собой. – Добрый день, Янис! Вызывал? Что за срочность?

– Э… Labdien… – Янис привык тянуть это «э» еще со времен работы в советском эфире – протяжное «э» давало возможность подобрать подходящее русское слово. Редакционные остряки утверждали, что пауза необходима ведущему, чтобы успеть придумать правдоподобное вранье. Необходимость беседовать по-русски с экранными собеседниками не беспокоила Яниса уже много лет, да и язык он знал отлично, но вредные привычки всегда живут дольше, чем полезные.

Янис возвышался за своим столом как статуя острова Пасхи, на которую нацепили для смеха большие роговые очки. Он был занят рассматриванием двух фотографий с одной и той же блондинкой в разных ракурсах.

– Как ты думаешь, на кого… э… она похожа? – спросил он, не поднимая глаз на Боба.

– На дорогую проститутку, – сообщил отец Владимир, он же Боб, заглядывая сбоку в распечатки.

– А на… э… депутата сейма?

– А есть разница, сын мой?

– Не нужно так шутить. Мне кажется, она… э… похожа на Ким Бейсингер… Главное, что ей тоже так кажется. Это новый депутат, она обещает нам поддержку. А мы ей будем за это… э… делать бесплатное продвижение. Впрочем, это тебе безразлично. Не думал… э… что когда-нибудь скажу это, но пришлось… Я тебя увольняю. Твою передачу закрываю. Объяснения нужны? Э… убери зад с моего стола. И не дыши в мою сторону.

– Объяснения нужны.

– Тогда можешь думать, что я… э… гад и сука.

– Ну, это не тянет на новость… – Боб слез со стола, занял стул напротив и начал раскачиваться на этом стуле. – Кроме того, каждый начальник обязан быть сукой, иначе он просто профнепригоден. Если тебя на курсах менеджеров этому не научили, то ты зря потратил наши деньги.

– Не качайся. Ты… э… довольно толстый, а стул дорогой.

– Я не толстый, я мощный. Буду качаться. Сотрудники с Рождества премий не получали, а он мебель дорогую покупает. Коллектив напрягает последние интеллектуальные силы в борьбе с финансовым кризисом, а начальник купается в роскоши.

– Вот видишь, – вздохнул шеф, – ты лаешься с руководством даже в такой… э… эпический для карьеры момент.

– В список моих многочисленных достоинств не входит сакрализация начальствующих персон…

– И ты отказался сделать интервью с руководителями… э… муниципальных администраций…

– Это репортерская работа. В реестре моих постоянных увлечений нет пункта освоения смежных специальностей…

– И еще ты нелоялен, Боб… э… вызывающе нелоялен. Ты тут работаешь много лет, и все эти годы я слышу от тебя только оголтелую критику. Никакого… э… конструктива. Подаешь дурной пример сотрудникам.

– В перечень моих действующих приоритетов не входит очищение служебной кармы…

– Именно так: с тобой невозможно общаться. Коллеги тебя… э… любят, а ты платишь им сарказмом и обидными замечаниями с переходом на личности.

– Я нежно люблю наших сотрудников за их отдельные недостатки, но меня просто бесят их многочисленные достоинства.

– Ты… э… социопат.

– Я социофоб.

– Есть еще пункты обвинения. Например, ты больше не священник. Жаль, что я это узнал… э… не от тебя.

Боб слез со стола и выпрямился, сразу сделавшись монументальней и значительней. Он поднял указательный палец:

– Моего рукоположения никто не отменял. Из духовного сана никто не извергал. Запрещение в служении есть мера временная…

– Ну да, это в переводе означает, что с работы тебя… э… выперли, а диплом отобрать еще не успели. К такому священнику нет доверия, а мы здесь торгуем доверием, если ты еще не понял. Окей, все это уже неважно, Владимир Юрьевич. Ты – бывший. Я терпел тебя очень долго, гораздо дольше, чем редактор «Рижских вестей»… э… чем директор «Балтийской волны»… Теперь работы у тебя не будет, потому что у нас… э… маленькая страна. Если мне позвонят главреды, я тебя рекомендовать не буду. Я… э… журналист, я не умею врать людям устно. Да и не поверят они хорошей характеристике. Тебя все знают.

– Я опубликую разоблачение…

– Где, прости, опубликуешь?

– В каком-нибудь приличном издании, не чета нашему. В стране еще остались профессионалы, которые ценят добротную скандальную информацию. Я скажу, что ушел сам, потому что так называемый медиахолдинг «Чаша» – это просто умирающий телеканал и маргинальная радиостанция на содержании у непопулярного политика. Эту жалкую парочку рискованных активов постоянно доят дотационные редакции бульварных листков, безуспешно пытающихся продавать нашей пастве диковинные для нее суеверия и культы. Короче, это сомнительная контора, которая еле сводит концы с концами. В том числе потому, что ты плохой главред. Этому точно все поверят. Тебя тоже все знают.

– Тебе давно никто не верит, Володя, – сказал Янис. – Хуже всего, что не верит даже… э… наша аудитория. Люди не могут прислушиваться к наставлениям пастыря, который их оскорбляет. Вот твои слова из последнего выпуска, цитирую: «Без знания языка русских не берут на работу. Пока страна была советской республикой, они не учили язык, потому что не было необходимости, а потом двадцать пять лет не учили, говоря, что это унижает их достоинство. Теперь они могут бездельничать с чистой совестью».

– Это же правда!

– Разумеется, правда, потому они и… э… возмутились.

Янис закурил, встал и распахнул окно. В комнату ворвался шум большой улицы. Янис курил с отвращением и стряхивал пепел в маленькую карманную пепельницу с логотипом холдинга – чашу на тонкой ножке. Чаша эта, по мнению многих, весьма напоминала рюмку.

– Ян, ты же бросил курить?

– С тобой закуришь. С тобой даже запьешь… – Янис раздраженно швырнул недокуренную сигарету в окно. – Рассказать, в чем твоя проблема, Боб?

– Я более-менее в курсе своих проблем…

– Я дополню список. Ты… э… владеешь мастерством говорить правду в наиболее оскорбительном для аудитории формате. Пока ты рассказывал о каких-то… э… нехороших политиках или нечистых на руку чиновниках, народ тебя с удовольствием слушал, тем более что трепаться ты мастер. Но ты с чего-то решил вдруг обращаться к недостаткам и порокам всего… э… населения нашей страны…

– Разумеется, я же священник.

– К счастью для всех нас, это уже не так… Ступай… э… и не забудь свою зубную щетку.

Боб посерьезнел.

– Прости, из чистого любопытства спрашиваю, как бывшего однокурсника и друга: ты понимаешь сейчас, что это предательство?

– Конечно. Ты есть самый настоящий предатель, отец Владимир.

Янис вернулся за свой стол, придвинул поближе клавиатуру и обратил взгляд на монитор, давая понять, что разговор окончен.

– Сначала я – в кассу, получу выходное пособие как уволенный. Мы живем в европейской стране, правда?

– Бог подаст. Европеец нашелся… Напишешь по собственному желанию, а если его нет, то… э… появится. Кстати, я прозрачно намекнул, что казенную квартиру ты должен освободить.

Боб хлопнул себя ладонями по коленям:

– Нет, все-таки ты действительно гад и сука! Вот так внезапно, без объявления войны… Хорош, нечего добавить. А ведь мы долго работали вместе, Янис.

Янис выпрямился в кресле и стал еще больше похож на изваяние.

– Ты уже давно работаешь не вместе! Ты разнюхиваешь какие-то вонючие, очень вонючие дела. Ты вместо работы ходишь по судам, тебя показывают по телевизору, тебе, наконец, бьют морду… Твоя тайная сомнительная деятельность все больше становится публичной. Ты детектив, ты шоумен, ты кто угодно – но ты не журналист, в которого я… э… верил. Я делал на тебя ставку, терпел все твои выходки и скверный характер. Я думал, ты звезда, ты поможешь мне вытянуть холдинг. И что теперь? Ты сделал личный бренд сильнее корпоративного и бессовестно этим пользуешься. Ты у нас только зарплату получаешь… э… по моему упущению. Кто из нас предатель? Это не мы начали войну, это только твоя война, Боб. Скажу тебе: даже формально у меня есть все причины тебя выгнать. Ты нарушитель нашего договора. Работа налево… э… это расстрельная статья контракта. Ты ведешь свои дела так, что холдингу ничего не перепадает, буду говорить прямо. О твоих процессах и расследованиях первым делом узнают большие телеканалы. Ты не считаешь нужным дать материал сначала в свою редакцию. Этого я как журналист и как руководитель не понимаю… э… не могу простить. Нас ты кормишь всякой ерундой, пошлой текучкой, а большим дяденькам отдаешь все самое вкусное. Большую рыбу, событие сезона…

– Я правильно понял, что кто-то здесь хочет сделать из моей борьбы за справедливость жареный факт для первой полосы?

– Точно так, ты на лету схватываешь! Уточняю: для нашей первой полосы. Но пока… э… все жареное уходит на другие столы. Буду так говорить, что Большая рыба достается толстякам, а мы подбираем объедки.

– Но это всего лишь законы, по которым живет профессия… Если репортаж появился на канальчике типа нашего, сенсацией он не станет никогда. Извини, Янис, работать через нас – это похоронить событие. Для меня прайм-тайм – это не бизнес, пойми ты, это способ работы с проблемой. Это все вообще не про деньги! Я журналист, а не бизнесмен.

– Чушь. Я уже перестал понимать, кто ты… но ты и сам этого не знаешь. Тебе пора выбирать… э… кем ты станешь, когда вырастешь. Ты не выбираешь, значит, выбираю я. Сотрудники пока не в курсе. Я для них… э… придумаю версию, которая не повредит твоей самооценке. Прощай, Боб, ты отличный профессионал и хороший парень, но в таком виде, как сейчас, ты нам не нужен. Если клюнет Большая рыба – тогда поговорим о твоем возвращении. Прости. И не хлопай дверью, когда будешь выходить!..

Отец Владимир вышел и хлопнул дверью. Янис выскочил за ним в приемную:

– Я же просил!

Боб не повернулся к нему и покинул приемную. Вторую дверь он захлопывать не стал, опасаясь ушибить следовавшего за ним Яниса. Боб направился по коридору в самый его конец, к своему кабинету.

Кабинет был заперт.

Боб обернулся и увидел, что Янис, Алевтина и охранник, вызванный Янисом, как понял Боб, заблаговременно, выстроились в некотором отдалении и находились в заинтересованном ожидании – что же Боб собирается теперь делать. Алевтина застыла, слегка прикрывая корпусом начальство и явно изготовившись к большому скандалу, Янис был серьезен, а охранник глумливо улыбался – ему было лестно принять участие в низвержении кумира. Они полностью перекрывали узкий коридорчик, отрезая путь к отступлению. Но Боб отступать и не собирался.

– Дверь почему-то заперта, – пояснил Боб и подергал ручку для демонстрации.

– Это я распорядился, – спокойно сказал Янис, – Чтобы… э… не пропало чего.

– Ну так распорядись открыть! Там мой компьютер…

– Редакционный, ты хотел сказать?..

– Мой. Там внутри все мое.

– Теперь уже нет! Покиньте помещение. Слышишь, уважаемый! – охранник решительно направился к Бобу. Он произносил слово «уважаемый» так презрительно, как умеют это делать только таксисты и секьюрити самого последнего разбора. Боб хорошо знал эту категорию мелкого хамья. Мягкость и воспитанность такие типы полагают верным признаком слабости и быстро наглеют. Охранник остановился, не дойдя до Боба пары шагов. Все-таки немалые габариты отца Владимира подразумевали некоторую осторожность в обращении.

Боб знал все свои многочисленные слабости, а некоторым даже и потакал. Например, он знал за собой такую черту, как упрямство. Боб не умел сдаваться, даже не представлял, как это и зачем. Он мог лавировать, как парусник против ветра, но всегда двигался только в сторону цели и, как правило, в результате достигал ее. Боб кротко улыбнулся зрителям, подобрал полы рясы и нанес удар ногой в область дверной щеколды. Охранник оторопел и отпрянул к стене. Дверь распахнулась и закачалась на одной петле. Боб вошел и окинул взглядом маленькое помещение.

– Спасибо, кажется, и в самом деле ничего не пропало, – сообщил Боб. – Но я сейчас это исправлю.

Корпуса на компьютере не было, Боб как-то раз снял его, чтобы вставить плату памяти, да так и оставил – без футляра старенькая машина меньше нагревалась. Боб выдрал из потрохов системного блока жесткий диск и прошел через расступившихся бывших сотрудников, держа диск над собой как знамя.

– Это называется сжигать все мосты, – сказал Янис Бобу, и Боб не удостоил его ответом.

– Вызвать полицию? – шепотом спросила Алевтина у Яниса.

– Нет смысла, – сказал Янис. – Полиция почему-то уважает этого отморозка. Полиция часто ошибается в людях.

***

Боб вошел в отдел дизайна. Никто не поздоровался.

– Номер сверстали уже? – спросил он начальника отдела по фамилии Пушкин, которую новички полагали обычно кличкой, так как Пушкин носил самые настоящие бакенбарды.

– Тебя наконец выперли, Боб? – спросил Пушкин, не отрывая взгляда от монитора.

– Благодарю за сочувствие, старик. Выполни последнее желание приговоренного. Распечатай мне верстку завтрашнего номера, восьмую полосу. И дай взаймы сто евро.

– Боб, я на все готов, лишь бы ты свалил побыстрее. Вот двадцатка, не благодари. Кстати, печатное объявление – это анахронизм, дань традициям. Есть свежее изобретение, тебе будет интересно, называется интернет. Набираешь эсэс точка эл-вэ и имеешь выбор…

– Нет, не хочу в интернет. Там алчные продвинутые пользователи, акулы рынка. А мне нужны какие-нибудь бабули, которые на эсэс не ходят, которые трепетно относятся к предложениям от солидных партнеров… – Боб упрятал полученную купюру.

Пушкин ткнул в клавиатуру.

– Запускаю на печать, возьми с принтера. Только мы это будем еще переверстывать. Там одно объявление вчера отозвали.

Боб, сверяясь с распечаткой полосы бесплатных объявлений, набрал номер. Первый вариант – подозрительно недорогая квартира – был сдан еще вчера, по второму номеру отказались говорить по-русски, с третьего по восьмой никто на звонок не отвечал. Квартирные варианты кончились, и Боб переехал из квартир в раздел домов и коттеджей.

– Какое объявление отозвали?

– Левая колонка, первое снизу. Странная история. После первого выхода к Алине-рекламщице пришли какие-то дядьки с полицейским, допытывались: кто он, да что он, да как выглядит. А ей откуда знать? Он оплатил с телефона. Алинка испугалась и дала им адрес. Потом заказчику позвонила. Мужик тут же объявление отозвал, даже денег назад не просил. А платил за две недели…

Боб решил: где проблемы, там и скидки, – и набрал номер. Трубку взяли сразу, но кроме дыхания Боб ничего не услышал.

– Алло, я по объявлению.

– Вы кто?

– Вы давали объявление. Это вы сдаете коттедж? А почему так дешево?..

– Когда увидите коттедж, наверное, подумаете, что дорого… – сказал в трубку грустный мужской голос с нездешним акцентом.

– Не беда, я нынче при деньгах. Скоро буду, не уходите никуда!

– Мне некуда ходить, я безработный.

– Отлично! У нас найдется много общего… Ждите, помощь близка! – Боб подхватил рюкзак и устремился к выходу, – Все получилось, спасибо. Значит, адрес у Алины?

– Приглашай на новоселье! – вдогонку крикнул Пушкин.

– Не надейся, – сказал Боб уже в дверях. – Ненавижу общаться с кредиторами.

***

…Казенная квартира представляла собой десятиметровую комнату в цокольном этаже дома, часть которого арендовал холдинг. Лет сто назад в этой каморке, скорее всего, жила прислуга, какая-нибудь тихая белобрысая деревенская Илзе. Здание было конца девятнадцатого века, ветхое до крайности. Жить в нем было уже нельзя, а работать еще можно. Компания то расширялась в хорошие годы, то отказывалась от каких-то площадей в годы плохие. Последние годы были сплошь плохими. Слова Яниса о том, что во время экономического кризиса хорошо продаются только лекарства и религия, многократно цитировались в СМИ, но, как вскоре выяснилось, имели к реальности весьма косвенное отношение. Все мелкие арендаторы старинного дома постепенно разорились. Про маленькую комнатку хозяева просто забыли, она канула в один из зазоров постоянно перезаключаемых арендных договоров. Здесь до Боба редакция размещала корреспондентов из глубинки, которые не могли себе позволить гостиницу. Пружинная койка, маленький столик с электроплиткой, картонный ящик для одежды и стопки книг заполняли комнатку более чем наполовину. Высоченный потолок уюта не обеспечивал, наоборот – комната напоминала колодец. «Когда я упал на дно этого колодца, – спрашивал себя Боб, – когда работа стала домом?» Боб приходил сюда только спать, ну и почитать перед сном, и круг света от настольной лампы рядом с койкой по вечерам скрывал запыленные углы и ободранные стены. Ранним утром, когда Боб отправлялся на работу, тоже приходилось включать лампу. Боб никогда еще не появлялся здесь в середине дня, когда солнце некоторое время гостило в крошечном окне под потолком. Сейчас при полуденном освещении Боб увидел, что дома у него не только не стало – его и не было, очень давно не было.