Гражданин Ватикана (вторая книга казанской трилогии)

In my head

It's only in my head

In my head

It's only in my head…

Проезжая центр города, я набрал Тони. «Я в кино», – прошипел Тони. «Ладно-ладно, перезвоню», – быстро ответил я и скинул вызов. Ну вот, стал героем, а рассказать некому. Поеду прямиком домой. Завтра на официальную работу: спать сидя, читать Станиславского «Моя жизнь в искусстве», ходить на обед, строчить смс-ки Аркадию, держать ухо востро, стрелять глазками в Регину Петровну, если встречу её в коридоре, etc…

I really think I have a problem,

I really can't control myself,

Why do I get so suspicious?

Do you want someone else?..

*****

На следующий день, сразу после обеда, я был вызван в кабинет Команданте, и, после нескольких слов похвалы за отвагу и безрассудство, премирован денежной суммой в размере… сорока тысяч рублей. «Сужу Сасецкому Сасузу», – мысленно проговорил я и вышел.

Глава 12

Суббота, четырнадцатое июля двенадцатого года. Московское время одиннадцать часов одиннадцать минут. Я размеренным шагом поднимаюсь на второй этаж храма правосудия. Как часто бывало, Раисыч сидел на лавке в коридоре. Мы с ним поздоровались и он, уже в который раз не проверив целостность конвертов, положил их подмышку. Он уже собирался скрыться за дверями кабинета, но передумал и вернулся. Я приготовился внимать его словам.

– Ты в курсе, Павел, что завтра будут скачки на приз президента России? – Раисыч как будто говорил против своей воли.

– Да слышал. Что там?

– Тотализатор будет работать… Интересуешься тотализатором? Просто, если не интересуешься, то и ладно…

– Интересуюсь, – без всякого интереса сказал я.

Раисыч предпринял над собой невероятное усилие и выдавил:

– Короче, слушай внимательно, улым… – Раисыч достал из кармана брюк бумажку, – …«наверное» лучше всего поставить на Орандж Феар Олд, язык сломаешь, Аллах свидетель!

– Как-как?

– Орандж Феар Олд, чтоб его!..

«Апельсин Страх Старый», – мысленно проговорил я. «Оранжевый старый страх», – повторил я про себя на новый манер. – «Страшный старый апельсин».

– Всё, улым, – сказал Раисыч, убирая бумажку в карман. – Я тебе ничего не говорил, понял? Считай это премией за хорошую работу. Всё. Пока. Никому не говори.

Я сбежал по лестнице вниз и запрыгнул в машину, залёз в бардачок и вынул оттуда блокнот. Из козырька взял ручку и написал: «Орандж Феар Олд. КДУП», – аббревиатура означала: «Казанское дерби. Упадочно и порочно». Я улыбнулся лучезарной улыбкой. Рядом с центральным судом находится центральная же букмекерская контора. Я припарковался на другой стороне улицы и перешёл дорогу через подземный переход. У касс царил ажиотаж. Таких как я «только спросить» было много, поэтому я обратился к тому, кто уже спросил. «Глаза подними», – последовал ответ. Я поднял очи, и действительно: вся информация о завтрашних забегах была на информационных панелях. Коэффициент, как я и ожидал, был низкий, но лучшего способа заработать сто процентов за полторы минуты я прямо сейчас придумать не мог. Я вышел из конторы и спустился в подземный переход. Оставался вопрос: сколько ставить? В моей свинье-копилке бултыхалось четыреста тысяч российских рублей, плюс-минус. А что, если Страшный Апельсин не придёт первым? Сколько я смогу простить Раисычу, чтобы не испытывать жгучего желания переехать его на своей старой машине в тёмном переулке?

Когда я подъезжал к дому, сумма в сто тысяч рублей казалась оптимальным вариантом.

Через час я снова был у букмекера. «Сколько ставите», – спросила меня пожилая тётя. «С… Ст… Двести тысяч», – выдавил из себя я и просунул в окошко две пачки. Да, дорогое читатели, я взял с собой двести, жадность поборола чувство разумного баланса. Я взял квитанцию из рук кассирши дрожащими руками, ибо с этой секунды и до завтрашнего вечера – это самая дорогая бумажка в моей жизни.

Я приехал домой и вложил квитанцию в свой общегражданский паспорт. После столь волнительных событий я почувствовал себя вправе отдохнуть, поэтому созвонился с Тони и уговорил его и Луизу отправиться на озеро. Почему-то у меня не возникло мысли рассказать о вероятном лидере завтрашнего забега Тони. Может потому, что Тони – бывший лудоман, которому только дай повод для нового вида ставок, а может потому что я плохой друг. Как бы то ни было, волнение о результате мне не с кем было разделить.

*****

Нельзя жить в государстве и быть полностью свободным от него (В. В. Познер не в счёт). Нельзя сидеть на героине и не любить цветы. Потерявши крылья, по перьям не плачут. Если у лошадки коэффициент один к шестидесяти, – ищи того, кому это выгодно.

У моей лошадки, коэффициент был один к двум, но это не давало повода сомневаться, что она победит. Если жизнь – всего лишь игра – у чиновников есть все чит-коды к ней и, программисты на зарплате. Доля в букмекерских конторах – залог беспроигрышных ставок, – такова специфика данного вида бизнеса во всём мире, в России доведённая до крайности. Я отвлёкся. Пилотировал победившее благородное животное сын казанского мэра; да важно ли это. Следующим вечером из окошка букмекерской конторы я получил четыреста тысяч рублей; ни налогов, ни чувства вины.

Глава 13

Проснувшись довольно рано для выходного дня, я почистил зубы и начал разогревать завтрак. В этот момент на кухню зашла мама и сказала, что выкидывает старую шторку для ванной ввиду крайнего износа последней и, просит Ратмира открутить крепления для душа, чтобы ни у кого не возникло желания мыться стоя, ибо, при таком способе мытья, вода, в виду отсутствия шторки, будет литься на пол, а она «…уже замучилась бороться с сыростью и грибком между плитками в ванной… потому, что никто, никто не оттирает этот грибок, кроме неё»; вследствие всего вышесказанного она чувствует себя обманутой и несчастной. Я старался не анализировать её слова, по крайней мере, до того, как проглочу завтрак. К тому же я сильно сомневался, что обязан выслушивать жалобы на несбывшиеся надежды кого-либо в свой выходной день. Но, очевидная абсурдность её заявления подняла во мне волну гнева. Сдержав первый порыв, я устроился перед компьютером, включил фильм и начал есть. Но мысль работала: «Как же так, – откручивать крепления держателя душа с помощью крестовой отвёртки, чтобы я не мог полноценно пользоваться душем, пока не появится новая шторка для ванны?!» Я уже знал, что шторка не появится до тех пор, пока я её не куплю. Я размышлял дальше: «В чём в действительности суть этого протеста матери, – в том, что она с детства ненавидела почернения между плитками ванной или в том, что она считает, что я не достоин пользоваться таким благом цивилизации как закреплённый над головой душ, и отсутствие шторки вскроет изъяны моего характера?» Я доел, помыл посуду и пошёл подтвердить или опровергнуть свои домыслы. Я постучался в комнату матери и, когда она сказала «Да…», зашёл.

Изначально разговор пошёл исключительно о сантехнике, но через шесть минут мы уже орали, кто громче, на нашу любимую тему; с моей стороны эта тема называлась «как меня оставили без недвижимости», а с её стороны – «молодой человек должен сам заработать на квартиру».

– Ведь мы с тобой договаривались, – я отказываюсь от своей части при приватизации, а ты мне предоставляешь жильё при первой возможности. И вот – тётя Валя сдохла, а её квартиру ты собираешься сдавать! А как же я?! Ведь если бы, половина этой квартиры была моя, я бы мог её продать… теоретически, конечно, и, ты бы с радостью обменяла мою долю на другую равностоящую, – например, на квартиру тёти Вали! Ты ведь не захотела бы жить с чужим человеком (а то и с целым семейством) в одной квартире, который (теоретически) купил бы мою долю?!

Далее я приводил в пример своих бывших одноклассников и просто ровесников, родители которых, даже не будучи слишком состоятельными, позаботились о том, чтобы их дети имели собственную жилплощадь. «Это – необходимый минимум, понимаешь?!» – надрывал горло я. «Иметь собственный «дом» – это право, а не привилегия», – цитировал я какого-то киногероя. «Нашла бы тогда мужа с квартирой, а не бездомного голодранца!» – это был один из моих любимых аргументов в этом споре. На что мать мне отвечала: «Ну, отказался от приватизации… Что теперь-то об этом говорить?» Тут ничего не возразишь, это я говорю как юрист. То, что мой поезд в этом вопросе ушёл, было очевидно даже комнатным растениям. Я не навязываю читателям своего мнения по этому делу; я хочу от своих родителей того, что сам бы сделал для своих детей, ни больше, ни меньше; ладно отец – у него несколько детей, но у матери я один! Хрен его знает!..

– Тебе не стыдно свою рожу соседям показывать, после того, как они слышат, как ты орёшь на мать?!

– Идут все на..й; ты меня просто кинула, сука!

Я не чувствовал себя слишком уж дураком, потому что предполагал, что данная договорённость – о предоставлении мне при возможности жилой площади – будет пересмотрена в одностороннем порядке; но и благородным человеком, жертвующим своим законным имуществом ради благополучия матери и её нового мужа, я тоже не чувствовал. Обычная бледно-серая жизнь с привкусом синтетической дряни на языке.

«Что ж, отличное начало воскресенья», – шипел я, снова упав на диван.

Двадцать девятое июля двенадцатого года. Воскресенье. Звонок телефона.

– Привет, улым! Спишь ещё? Я ведь тебя не разбудил? – лезущий в душу голос Раисыча отвлёк меня от моих семейных неурядиц.

– Нет, Радик Раисович, я уже проснулся, – приветливо ответил я и мысленно послал собеседника в жопу.

– Ну, тогда дуй ко мне. Есть разговор.

*****

Кабинет Команданте. Самого Команданте нет. Раисыч сидит в одном из кресел для посетителей, я сижу в другом. Он уже десять минут обволакивает меня каким-то туманным бредом, смысл которого я никак не уразумею.

– … Системе необходима ротация кадров, понимаешь? – он вопросительно взглянул на меня.

Это, не привязанное ни к чему конкретно, утверждение я готов понимать.

– Понимаю, – не то вопросительно, не то утвердительно, но во всяком случае крайне неуверенно, ответил я.

– Иногда в нашу систему попадают люди, которые не проходят всех ступеней… ступеней, которые должен пройти человек, который рассчитывает на долгую и успешную работу в области судопроизводства… Это, так называемые, чуждые… или… чужие нам люди. Понимаешь? – Раисыч последние несколько предложений говорил, расхаживая по кабинету.

– Нет, не понимаю, – честно ответил я.

Раисыч пригорюнился. Я, как мне показалось, пришёл ему на помощь, сказав:

– Радик Раисович, может, вы мне всё до конца расскажите, применительно к насущной ситуации, и тогда, скорее всего, я всё пойму.

Раисыч переварил мою фразу, закрыл на две секунды глаза, потом посмотрел в потолок и сказал:

– Петрик.

– Петрик, – эхом повторил я. – Да, Петрик…

– Да! – обрадовался Раисыч. – Петрик!

– Петрик! – тоже обрадовался я. – И что же Петрик?

Раисыч видимо расстроился из-за моей непонятливости. Он решил, что фамилия одного из судей нашего районного суда, произнесённая вслух, должна пролить мне свет на всю его глубочайшую мысль во всех подробностях, разъяснение которой он начал с далёких философских спекуляций. Сделав очередное неимоверное усилие над собой, Раисыч раздражённо проговорил:

– Петрик – чуждый нашей системе человек. Он – человек без связей, без семейных традиций, отличник, медалист, краснодипломник, стипендиат, стажировку проходил в Москве… Он, этот Петрик – не тот, кто должен здесь работать. Независимость судей – это опасное явление в нашей стране. Ты, Поль, ты патриот?!

– Несомненно, – без промедления ответил я и даже привстал с кресла.

– И я патриот, и наш шеф патриот! Мы, улым, патриоты! Патриоты не только России (нашей матушки), но и Татарстана! – указательный палец одной из рук Раисыча замер над головой. А судья Петрик – нет! Он, Петрик, он – не патриот! Он принимает самовольные решения по резонансным делам, чем ставит под удар всю вертикаль власти, всё мироздание!.. Понимаешь, Поль?!

– Да! – с восторгов воскликнул я и понял, что мне пора убираться из этого дурдома.

Я даже не хотел знать, к чему ведёт этот козёл, но не мог придумать способа соскочить с его крючка.

– Ты можешь со временем занять место Петрика, ты – умный мальчик, ты справишься, – немного успокоившись, проговорил Раисыч.

Раисыч сел и сделал вид, что глубоко задумался над происходящим. Я сидел молча и глядел на узор ковра.

– Что вы от меня хотите? – тихо спросил я.

Раисыч подскочил как от удара током.

– Вот хорошо, что ты спросил, но сначала я расскажу тебе о том, что ты получишь, если всё правильно сделаешь, – Раисыч многозначительно понизил голос в конце фразы.

Я поёрзал на кресле, – вроде как приготовился слушать.

– Эти несистемные люди не несут ничего, кроме хаоса, – Раисыч сделал паузу, видимо для того, чтобы я осмыслил сказанное. – Расшатывают основы, заложенные предыдущими поколениями.

– Так что я получу? – напомнил я Раисычу.

– Ах, да. Ты получишь восемьсот двадцать тысяч наличными! А когда твой юридический стаж станет достаточным, ты заместишь должность судьи!.. А?! Как тебе такая перспектива?

Не знаю, какую реакцию ожидал увидеть этот плут.

– И что я должен за эти блага сделать? Убить Петрика? – я рассмеялся.

Я всё ещё продолжал смеяться, когда Раисыч сказал: «Да».

– Что «да»? – спросил я, утирая слёзы умиления и жалости к этому старому козлу.

– Да. Убить Петрика, – как-то буднично произнёс Раисыч.

– Так ладно, Радик Раисович, мне пора, всё-таки сегодня выходной, – я встал и направился к двери.

– Дай угадаю, улым, у тебя сейчас в сумке лежит пакет, не так ли? – Раисыч с видом победителя уселся в председательское кресло. – А может, ты думаешь, что мы не знаем, откуда у тебя эта дорогостоящая машина? А? Ты на пару со своим папашей – аферистом ниже средней руки – развели человека, а потом кинули Команданте. Вам повезло, тут не поспоришь. Звёзды сошлись так…

Я вернулся на своё место и сел. Хорошо, что я не успел позавтракать, а то бы непременно заблевал весь палас в председательском кабинете. Мягко говоря, мне стало не по себе. Раисыч снова заговорил:

– Ты думаешь, я не знаю, что ты возишь запрещённые вещи? Сколько тебе платят, улым? А? На жизнь хватает? Водишь девчонок в киношку? Мороженое покупаешь? – его тон мне интенсивно не нравился, но пока что парировать было нечем.

Мои ноги дрожали. Мысль о том, что меня могут посадить за наркотики, слилась с мыслью о том, что мне нужно убить человека. Эти две волны, как бы, пришли из разных полушарий мозга, столкнулись в середине и пролились слезами из глаз. Мне захотелось уничтожить этого противного холёного самоуверенного татарчонка; прямо здесь, прямо сейчас. Я посмотрел на Раисыча как на кандидата в покойники. Он, видимо, сообразил, что твориться у меня в голове и сказал:

– Иди-ка сюда, улым. Глянь в окно, – сам он уже некоторое время стоял около подоконника.

Я поднялся и, пошатываясь, подошёл к окну.

– Смотри, улым, – комментировал Раисыч происходящее за стеклом. – Вон там стоит твоя машина – синяя Volvo, так?.. Вот к твоей машине подъезжает наряд милиции, вот они выходят и встают неподалёку… Вот, кстати их подкрепление на второй машине…

Я смотрел на происходящее и холодел от ужаса. Раисыч перешёл от эмпирического этапа к этапу разъяснения:

– Когда ты подойдёшь к своей машине, тот полицейский, который сейчас стоит ближе всего, спросит у тебя: «Это ваша машина?» Ты, обсираясь от страха, промямлишь: «Да, а что?» Но, этот вопрос, по сути, был задан для того, чтобы завязать разговор, а главная их цель в том, чтобы наброситься на тебя, обыскать, вытряхнуть твою сумку (с которой ты никогда не расстаёшься, и весь суд это подтвердит), изъять порошок и упечь тебя на веки вечные за решётку. А товар в тот же день вернётся в оборот, слуги народа получат свою пыль точно по расписанию. И ты не сможешь избавиться от порошка, пока идёшь вниз, потому что я тебя провожу прямо до крыльца. Так сказать, передам с рук на руки.

Я не верил происходящему. Сомнений быть не могло: эти копы пришли по мою душу, на парковке перед крыльцом больше не было других машин, воскресенье. Ещё час назад я, как и много лет подряд, привычно ругался с мамой на кухне и рыдал в подушку, а сейчас я уже центральное действующее лицо какой-то постперестроечной криминальной чепухи. Раисыч снова заговорил:

– Я ведь не желаю тебе зла, улым. Ты же видишь, как мы с Команданте к тебе хорошо относимся. На скачках заработал? Заработал. Премию получил за ситуацию на промзонных чеках? Получил. В рабочее время ты читаешь книжки, спишь, ешь, точишь лясы с сотрудницами… Опаздываешь каждый божий день. Мы закрываем глаза на твою откровенно криминальную подработку. А почему? Потому что ты – системный человек, ты движешься правильным путём, путём того, кто не имеет родителей судей, но имеет связи… Теперь же мы даём тебе возможность доказать свою лояльность и… заработать деньги… Заработать уважение. Уважение, улым! А потом ты станешь судьёй! Судьёй, улым! Сначала, конечно, где-нибудь на периферии. А потом, при известном усердии… Подумай хорошенько. Вот смотри, – Раисыч подошёл к бронзовой фигуре Фемиды, которая имеется в кабинете у любого председателя. – На этой чаше весов – всё, а на этой – ничего… и даже меньше. Что ты выберешь?

*****

Вам знакомо выражение: «Идти (ехать) не разбирая дороги»?

В какой-то момент меня начало сопровождать назойливое кряканье, но я решил не обращать на это внимания, надеясь, что само пройдёт. Когда я остановился на светофоре, кряканье усилилось, а потом около моего окна возник человек в форме. «Наверное, это полицейский», – подумал я и принял решение не смотреть в его сторону. Я слегка прикрыл ладонью лицо. Человек в форме постучал в окно…

– …Сейчас этот гражданин хороший, этот «системный человек», этот патриот с большой дороги докладывает Команданте о том, что без труда сумел обработать этого самодовольного болвана Поля. Он говорил что-то вроде: «Он, конечно, поначалу ерепенился, но потом, когда я дал ему понять, что его яйца в цепких руках «правосудия», быстренько «взял под козырёк». Это крысёныш сделает всё, что мы ему скажем, и ещё будет до конца жизни испытывать чувство благодарности. Ха! Я таких знаю!.. Поверьте мне шеф, с ним проблем не будет». Вот так, наверное, сейчас говорит Раисыч, – я не видел перед собой ничего, мне просто хотелось жаловаться и жалеть себя.

– Вы, Павел Палыч, пьяны что-ли? Или того хуже… – образ дорожного копа снова обрёл контуры.

– А. Что? Нет, я не пьян, я поеду, пожалуй… Мне домой надо, я ещё не завтракал, – всё было в ядовитом тумане.

– Куда ты собрался, – инспектор обомлел от моей наивности. – Мы за тобой четыре квартала ехали и «крякали», прежде чем ты соизволил притормозить на светофоре! Почему не остановился по требованию инспектора?! Почему движешься по выделенной для общественного транспорта полосе?! Это уже два нарушения! Сейчас ещё тебя «продуем», может ты до кучи пьяный или упоротый! Бормочешь мне тут какую-то ху…ню!..

– Нет-нет, не надо, я хочу домой… – вяло запротестовал я.

– Остальные документы давай, мистер «Я Хочу Домой». Едет он по автобусной полосе!.. Автобусом себя почувствовал!.. Страховку давай! Техосмотр давай!

Я протянул документ.

– Что это за херня!?.. На машину давай документы! Совесть есть вообще?! Что это?..

Я положил голову на руль и задремал, – стресс и страх привели меня к состоянию близкому к аффективному.

– Эй, ты! – вернул меня в реальность голос инспектора за окном. – Вали отсюда, чтоб я тебя больше не видел.

Инспектор кинул моё удостоверение внутрь Феи, и оно упало на коврик переднего пассажира. В зеркало заднего вида я видел удаляющегося полицейского; перед тем как сесть в машину он снял фуражку. Потом патрульная машина промчалась мимо меня. Я поднял стекло и включил кондиционер. Разум медленно возвращался в черепную коробку.

Уже двигаясь по своему микрорайону, я чуть было не столкнулся с белым автомобилем, который выезжал из дворовой территории. Нажав на сигнал и описав дугу, я избежал происшествия. Спустя несколько секунд я заметил, что эта белая тачка едет вослед. За рулём сидел какой-то лопоухий парень в очках. «Куда ты летишь, ушааастенький козёёёл, пара-рум-пам», – пропел я себе под нос. Машина не отставала от меня. Потом начала сигналить: видимо, водитель требовал, чтобы я остановился. Мне совершенно ни к чему были дорожные игры, особенно сейчас. Я прибавил газу и ввинтился в поворот к своему дому. Тачка повернула за мной и снова начала сигналить. Я посмотрел в дверные карманы в поисках какой-нибудь отвёртки, чтобы воткнуть её в мягкие ткани этому мудозвону, раз уж он настаивает. Ничего подобного у меня в новой машине не водилось, поэтому я взял то, что было: пластмассовый скребок для льда, который при определённом хвате походил на кастет. Я остановил машину и вышел. Водитель белой Мазды направлялся в мою сторону. Я открыл свою дверь и положил скребок для льда на место, – этого парня я хорошо знал. Это был Николай Стасов или Николя, или Никола Кировский – мой одноклассник с первого класса. Николя (в нашей, с углубленным изучением французского языка, школе были не редки франкофонные погоняла) – человек, с которым трудно дружить, слишком умный, слишком странный, слишком злой, всё слишком. В школе мы старались держаться друг от друга на расстоянии, однако считались хорошими товарищами. Я знал, что Николя – дипломированный врач. Последний раз мы с ним встречались почти десять лет назад, когда оба учились на первых курсах. В то позднее лето Николя водил меня в анатомический театр при казанском медицинском университете. Мы оба, облачённые в белые халаты и шапочки, фотографировались в разных позах в обнимку с трупами (освежёванными и нет), с мозгами, почками, печенью, яйцами, членами и другими внутренними и внешними человеческими органами в руках. Самые смешные фотографии были те, где Николя имитирует половой акт с толстой мёртвой тёткой, а также где я, Николя и освежёванный покойник в ванной с физиораствором, все трое показываем средний палец в камеру. Для последнего кадра Николя сломал покойнику все пальцы, кроме среднего, – по-другому закостеневший мёртвый мужик не желал показывать fuck. По ходу экскурсии Коля рассказывал мне о том, как некоторые студенты медики воруют разные части тела, чтобы, очистив их от мяса, сделать себе крутой пресс-папье; особенно круто было раздобыть голову. Даже был случай, когда пропал целый жмур. Я тогда первым делом спросил, откуда доставляются трупы для практики. А Николя ответил, что из психбольниц и домов престарелых, там мол полным полно одиноких людей… Если порыться в старых альбомах, то можно отыскать глянцевые фотографии девять на двенадцать с этой фото-сессией.

Мы обнимались и хлопали друг друга по спинам, причём моя спина сильно страдала от хлопков этого девяностокилограммового коновала. После продолжительной и душевной беседы, Николя записал мой номер телефона, а его номер с тех самых пор не изменился ни на цифру, поэтому, когда он сделал мне «прозвон», на экране моего старого телефона высветилось: «Николя». Пообещав друг другу в ближайшем будущем увидеться и опьяниться каким-нибудь лёгким наркотиком, мы разъехались. Да, Николя, чёртов псих!.. Псих, которому можно доверять… Я махал ему вослед, когда Николя, выезжая из моего двора, подрезал очередную машину.

*****

Придя домой, я первым делом проверил сохранность моих сбережений. Все котлетки аккуратно дожидались своего властелина. Сколько здесь? Я перебрал пачки. Получалось семьсот с лишним тысяч рублей. Триста от сделки с партнёром Маши, двести – от скачек (могло быть больше, но…). Остальные я скопил почти за полгода, работая с Шамилем. Конечно, я тратил деньги, но в основном свою секретарскую зарплату и те десять тысяч в месяц, которые мне доплачивал Раисыч за субботнюю работу. В бумажнике у меня, помимо этих запасов, лежит около пятидесяти тысяч, на зарплатной карточке скопилось не меньше тридцати. Сколько это в сумме? Чёрт, не могу в уме считать. Гуманитарный склад ума, чтоб его!.. За сколько можно толкнуть мою Фею? За семь сотен – легко! Фею, конечно, жалко. Держи себя в руках, Поль, не становись рабом вещей!.. У меня ещё есть моя старая машина, которая стоит накрытая брезентом на тёти Валиной даче. Я отогнал её туда в начале мая, когда начался дачный сезон. Её стоимость в районе двухсот тысяч рублей. Сумма всех вырученных денег может составить порядка… Порядка… полутора миллиона, или даже миллиона шестисот пятидесяти тысяч. Можно, конечно, купить квартиру-студию в пригороде на стадии котлована или даже на стадии отжатия земли у детского сада, но мне нужно жить уже сейчас, поэтому комната на Васильевском острове в старом фонде после капитального ремонта выглядит подходящим вариантом на данном жизненном этапе. Я сложил денежки обратно в шкаф и стряхнул со своей головы Кешку, который немедленно вернулся обратно. «Кто мой микро-пингвин?! Кто мой Кешка-Кешка-дурачок? Кто мой синенький бочок?» – спросил у присутствующий живых существ я. «Я» – ответил Кешка с моей головы. «Он», – ответила Сашка, оторвавшись на секунду от кормушки. В воздухе витала обречённость.