Гражданин Ватикана (вторая книга казанской трилогии)

«Я как сейчас помню этого мужчину. Он раненый, контуженный, что-ли, был. Он из больницы бежал. Мы тогда жили на Комлева – в центре. И вон этот мужик бежит по зелёным улицам, мимо всех этих старых деревянных домов старого города, которого уже нет, и кричит: «Победа! Победа! Побеееддааа! Мы победили! Победа!»

Я, как всегда прогуливалась по улице, а ключ от квартиры скакал за мной на длинной верёвочке, как собака. Сколько я этих ключей перетеряла!.. Мама меня так ругала за эти ключи, а я не могла с собой ничего поделать… не могла…

Да, этот солдат, значит, бежит и кричит. И, представляешь, люди выбегали из своих домов и начинали тоже начинали кричать: «Победа! Победа!». Все плакали и обнимались. Плакали. Обнимались и целовались, и плакали… Как быстро пролетело время, – ведь казалось, что это было вот только вчера! Я была совсем ещё маленькой, а помню этот день так, как будто это было вчера… Победа! Победа. Победа…»

*****

– Привет, бабуля, с праздником тебя! Кто у тебя там есть? Ты пироги печёшь?

– Нет никого, сынок, ты что!.. Спасибо за поздравление. Ты что не приезжаешь?

– Да вот, с папиком хотел приехать, а он опять отменил поездку…

– Так с подружкой приезжай. У тебя же есть подружка? Вот с ней приезжай. А может, с Надькой приедешь? Она мне сегодня звонила…

– Да, с подружкой приеду, – я подумал о Мусе.

– Приезжай-приезжай, сынок, сейчас уже тепло и хорошо. Лодку спустишь на воду.

– Бабуль, ты же за дезертирство сидела?

– Формально…

– Расскажи ещё раз, пожалуйста.

– Слушай: мне тогда было семнадцать лет, когда война вот уже должна была закончиться, но кто ж об этом знал заранее. Нас всех девок из деревни забрали на фабрику в ста двадцати километрах к востоку. А у меня мама тогда умирала… Я решила убежать обратно в деревню, чтобы успеть повидаться…

– Правда, что тебя чуть не съели волки? Когда ты через ночные леса и поля бежала…

– Правда…. Я к маме не успела. А потом пришли уполномоченные люди и меня забрали. В райцентре острог был. Только, значит, меня посадили, а война и кончись. Но шесть месяцев мне пришлось посидеть. А ведь у меня были младший брат и сестра, ты их знаешь.

– Да-да, знаю, оба умерли.

– Да…

– Напомни, какие у тебя наколки на пальцах.

– А, наколки-то!.. На правой руке на пальцах: «1941», ниже «РАЯ», а на левой: «1945», а ниже на левой: «Победа».

*****

– Как вам салют, герр Аркадий, – спросил я с акцентом и поправил пенсне.

– Гуд… – ответил Аркадий. – Вери гуд.

Аркадий был одет в форму баварской буфетчицы, с буферами навыкате. Я был одет в форму баварской сосиски с горчицей. Вокруг было полным полно народу. Все мы стояли на трамвайных рельсах, и трамваи вынуждены были нас объезжать. Трамваи не хотели вызвать гнев толпы, пребывающей в патриотическом угаре. Пьяные мужчины обнимались с пьяными женщинами, а их пьяные дети, сидя на шеях своих отцов, исступленно кричали «Уря-я-я-я! Уря-я-я-я-я-!» Камеры сенсорных телефонов были направлены на взрывы пиротехники на горизонте. Кто-то запел популярную песню в нескольких шагах от нас с буфетчицей. В воздухе запахло социальными волнениями.

– Их бин русиш салютен! Дас ис Фольксваген! – снова заговорил Аркадий.

– Йа-Йа, дойч швайн, май либен Августин, – разделил восторг Аркадия я.

*****

Девятое мая. Поздний вечер.

Стронг ушёл в магазин, а мы с Тони остались стоять.

– Смотри-смотри, идёт… Наркоша, – Тони взглядом указал мне за спину. – Бутератчик, сто пудов.

Я обернулся и, в двадцати метрах от нас, увидел парня, который ходил неровными кругами в свете уличного фонаря; его движения можно было принять за движения пьяницы, не будь они такими быстрыми. Парень, очевидно, хотел дойти до магазина, но свет уличного фонаря захватил его в плен и, наркоша отчаянно бился в его жёлтом вязком круге, точно мотылёк под потолком.

– Тони, а бутератчики агрессивные? – я начал волноваться. Тони тоже напрягся.

– Вроде, да…

Мы отвернулись, оставив несчастного наедине с его демонами.

– Наркоманы чёртовы! – с утрированным укором и отвращением вымолвил я.

Тони с секунду смотрел на меня, затем мы рассмеялись. Стронг вернулся из магазина.

– Сейчас в магазин такой кадр завалился! Это надо было видеть. Под «бутом» похоже, – со смехом сказал Стронг.

В это время на крыльцо магазина выплыл наш наркоша.

– Фига се! Как он мимо нас прошмыгнул?! – с истинным изумлением обратился я к Тони.

– Может через кроличью нору? Он так расширил своё сознания, что сказал себе: «Всё что ни есть – иллюзия!» и нырнул в портал соединяющий магазин с фонарём, – подкинул вариант Тони.

– Ага-ага, а на кассе, ввиду отсутствия денег, поднапряг карму и сказал себе: «По большому счёту: дорого и дёшево – это одно и то же» и купил всё! – развил мысль я, использовав в качестве предполагаемых слов наркомана текст группы «Кирпичи» (ссылка сделана – претензий от Васина быть не должно).

*****

У меня зазвонил специальный телефон. На экране высветилось имя звонившего, а точнее его наименование: «Мамочка».

– У аппарата, – ответил я.

– Ровно два часа ночи. Одиннадцать, – продиктовал молодой мужской голос.

Глава 9

Тринадцатое мая. Воскресенье. Уборка в квартире тёти Валечки. Я был призван как член семьи, и я явился.

Мне доводилось и раньше разгребать подобные посмертные завалы. Первый, который я помню, был в Петербурге в две тысячи четвёртом году осенью, – папа снял дешёвенькую двухкомнатную квартиру в посёлке Левошово – что в десяти минутах езды от конечной станции метро «Проспект просвещения» – в этой квартире буквально за два дня до нашего вселения умерла от алкоголизма хозяйка, и родственники, по какому-то невероятному знакомству, сдали эту жилплощадь нам с папиком. Квартира находилась на втором этаже двухэтажного дома, в котором жили одни питерские алкаши, которые, как сговорившись, подселяли к себе гастарбайтеров. Во второй комнате квартиры ещё неделю после нашего с папиком заезда ночевал дядя из Таджикистана; скажу о нём несколько слов: сам он выглядел очень представительно (если не принюхиваться), – рубашка, галстук с зажимом, начищенные ботинки, – короче, моя бабуля решила бы, что он… ну, скажем начальник цеха на танцах в доме культуры. Комната же, которую папик любезно позволил ему занимать ещё неделю, была похожа на то место, где содержат похищенных людей самые жестокие похитители: пол с толстым слоем песка, оборванные обои, наполовину затянутые полиэтиленом оконные рамы, покосившийся шкаф с эротическими наклейками на дверцах, плесневелый матрас и выпотрошенная подушка. В общем, весёленький дом! Прямо напротив нашей квартиры жил, вроде бы, безобидный алкаш по имени Майкл, но опасность от него всё-таки была, – он несколько раз засыпал с сигаретой и, так как он был правша, то правая сторона его тела была в ожогах. В тот день, когда я впервые переступил порог моего нового питерского обиталища, я сделал то, что не делал к тому времени уже давно, а именно – заплакал. Четыре долгих дня мы выкидывали мусор, – на нас даже пожаловалась мусоровывозящая компания, ибо все контейнеры и всё пространство рядом с ними были завалены хламом из нашей квартирки.

Вспоминается и второй случай моего соприкосновения с материальным доказательством чужой прожитой жизни. Это было лето две тысячи шестого года. Мы с папиком получили заказ от родственников почившей старушки разобрать крышу её деревенского домика: снять шифер, затем рубероид, потом разломать деревянные основания, короче, полностью обнажить чердачное помещение. Когда нашему взору открылось содержимое чердака, мы были в изумлении от количества старых вещей, я-то и вовсе почувствовал себя молодым Харрисоном Фордом. Чего там только не было, не было разве что мумии её старика на кресле-качалке со скелетом кошки на коленях. Среди птичьих клеток и швейных машинок с ножным приводом я отрыл подшивку журнала «Вокруг Света» с тысяча девятьсот двадцать четвёртого по шестьдесят шестой год; я – как давний читатель этого издания, посчитал своим долгом прикарманить эти несколько стопок. Папа, в свою очередь, аккуратно сложил в багажник своей развалюхи, рядом с теперь уже моими журналами, более ста граммофонных пластинок с музыкой разных жанров, а граммофон (который мы тоже нашли на чердаке) положила на заднее сиденье, как и альбом со старыми марками.

Я считаю, что эти три эпизода из моей жизни, а именно: квартира в Левошово, крыша деревенского домика и квартира тёти Вали, были одного порядка, поскольку позволили мне соприкоснуться с целой человеческой жизнью, которая длилась, длилась, длилась-длилась и закончилась. Мне было интересно перебирать все эти старые открытки и фотографии, канцелярские книги с записями результатов спортивных матчей и журналы кройки и шитья, абажуры и поделки из дерева, школьные тетрадки давно выросших и умерших людей, пластинки и бобины с неведомыми записями, съеденные молью мягкие игрушки и фуражки с олимпийской символикой, статуэтки, шкатулки, пуговицы и столовые сервизы, соломенные шляпки и вымпелы со значками, заначки крупы, которыми не успели воспользоваться. Среди множества книг мне на глаза сразу попалась хрестоматия по истории философии; я с гордостью вспомнил о том, что единственный из группы получил четвёрку по философии. Открыл книгу примерно на середине и прочитал второй сверху абзац: «Мир, в котором мы обитаем, представляет собой как бы огромный театр, причём подлинные пружины и причины всего происходящего в нём от нас совершенно скрыты, и у нас нет ни знания достаточного, чтобы предвидеть те бедствия, которые беспрестанно угрожают нам, ни силы достаточной, чтобы предупредить их. Мы непрестанно балансируем между жизнью и смертью, здоровьем и болезнью, изобилием и нуждою, – всё это распределяется между людьми тайными, неведомыми причинами, действие которых часто бывает неожиданным и всегда – необъяснимым». Кто это? Давид Юм. Положу эту книжку в машину, – буду читать в пробке. Отложив книгу, стал рассматривать полки с многочисленными поделками из дерева, – алкаш-сожитель тёти Вали, который умер примерно полтора года назад, был склонен к прикладному искусству, всё его поделки из дерева имели практическую сторону – являлись светильниками. Но меня заинтересовал предмет массмаркета, а именно вылитый из какого-то металла бюст Николая Васильевича Гоголя, и, судя по весу, он не был полым. Протерев занавеской бюст, я оба своих трофея отнёс в машину; книжку положил на пассажирское сиденье, а бюст Гоголя закрепил в боковой сеточке-держателе в багажнике. Вернулся в квартиру. Мама по большей части, как и я, не выгребала мусор, а разглядывала вещи; один Ратмир ходил с охапками хлама на помойку и обратно.

Я смотрел диафильм про чужую жизнь и улыбался. Не считаю себя слишком уж особенным человеком, но кое-что скажу наверняка: когда закончится моя жизнь, никто не станет разгребать мои «культурные пласты», потому что моя история написана пальцем по поверхности воды…

Глава 10

Девятнадцатое мая. Суббота. Казанское время: одиннадцать утра.

– Вот то, что ты меня просил, – сказал Шамиль и протянул мне пакетик.

– О, спасибо. Как договаривались?

– Да, давай четыре с половиной. «Мы своё признанье не забууудем, – свет и радость и мы приносим люуудям», – Широколицый не лишён чувства юмора; я так и знал, что он был воспитан на добрых мультиках.

– Но… «дворцов заманчивые своды не заменят никогда свобоооды…» – я задумался над своими же словами.

«Нам любые дороги дорооооги», – вступил на заднем плане хор МВД. – «Ла-ла-ла-ла-ла-ла!»

Я отдал деньги Шамилю, попрощался с ним, выходя, попрощался с буфетчицей. Сегодня отличная погода, и, если верить синоптикам, завтра тоже будет хорошая погода. Интересно, а мне отпуск полагается? Последние дни из головы не выходила мысль о том, что мне пора соскакивать со всех тем и купить квартиру в ипотеку в северной столице, утроится на какую-нибудь работёнку, сосредоточиться на литературной деятельности. За последнее время ничего художественного из-под моего пера не вышло. Я по-прежнему, занимаясь всей этой работой, не чувствовал себя в своей тарелке. Я набрал Мусю, но после двух гудков скинул, потому что подумал, что сейчас ещё слишком рано, чтобы не спать, – суббота всё-таки. Однако, Муся сразу же перезвонила. Я скинул её звонок и перезвонил сам.

– Ты что скидываешь? – спросила Муся.

– Привет. Ты сейчас что делаешь? Может увидимся?

– Приезжай. Через сколько будешь?

– Пятнадцать минут, – ответил я.

Я заехал к Раисычу, потом за мороженным, и уже через двадцать минут я сидел на кухне у Муси.

– Помнишь, ты мне говорила, что осенью собираешься отправиться на Бали? Или куда-то ещё? – начал я.

– Да… На Бали собира… лись, – ответила Маша.

– Собирались?! Так ты не одна едёшь! Вон оно что! А я хотел с тобой напроситься… Понятно… – я премного огорчился.

Муся была моим проводником в мир наркотиков, поэтому я резонно считал, что ехать в Азию в нарко-тур лучше всего именно с ней.

– А что такого, ты можешь поехать с нами. Я даже сама хотела тебе предложить, – её слова звучали искренне, и я тут же радостно закивал.

– А когда примерно ты планируешь ехать?

– Осенью. Точнее не скажу. Может в сентябре, может в ноябре.

– А там тепло будет?

– Конечно, в Индонезии всегда тепло. Там бывает тепло с дождями и тепло без дождей. Но тепло…

– Ты уже сделала паспорт?

– У меня ещё действителен.

Я две недели назад получил паспорт нового образца.

– А ты? – спросила Муся.

– Я – да. Две недели назад получил паспорт нового образца, – ответил я. – Обложку к нему купил с «Angry birds».

– Прикольно, – резюмировала Муся. – Значит, предварительно договорились.

– Кстати говоря, у меня кое-что есть, – я вытащил из сумки пакетик, который мне дал Шамиль, и поцокал языком.

Через пятнадцать минут.

– Мария! – исступленно зашипел я. – Герои сериалов наблюдают за моей жизнью!..

– Ладно, – Мария сидела с закрытыми глазами, приставив указательный палец к виску.

Глава 11

– Что это у тебя за книжка тут лежит, – спросил Тони, вынимая из бардачка учебник по философии, – единственную книгу, которую я решил взять из квартиры тёти Вали, когда мы проводили там уборку тринадцатого мая.

– Это хрестоматия по философии. Закладку не вырони. Читаю, когда стою в пробке на Миллениуме.

– «Быстрее всего – ум, ибо он обегает все», – прочитал Тони вслух. – «Сильнее всего – неизбежность, ибо она властвует всем. Мудрее всего – время, ибо оно раскрывает всё. Что приятнее всего?..» – Тони оторвался от книги и повторил. – Ну и? Что приятнее всего? Судя по закладке – ты это место уже прочитал.

– Что приятнее всего? – переспросил я у Тони.

– Да.

– Удача? – я не помнил в точности, как ответил философ на этот вопрос, и кто был этот философ.

– Правильно. Идём далее: «Самые достойные люди всему предпочитают одно: вечную славу – смертным вещам. Большинство же по-скотски пресыщено», – Тони начал листать книжку.

– Дай, теперь я, – я взял у Тони учебник и открыл на произвольной странице. – Слушай: «Всё возникающее подлежит гибели…» – я посмотрел на Тони и сделал умную гримасу в ожидании комментариев.

– Поэтому я всем советую не возникать. А впрочем, это твоя любимая максима. Дай-ка, – Тони снова завладел книжкой. – Так… Вот: «Чтобы узнать мудреца, надо быть им…»

Мы на мгновение задумались, потом одновременно показали друг на друга пальцами и рассмеялись; угадали мысли. Настала моя очередь:

– Как тебе? «Люди скорее простят смерть отца, чем потерю имущества»…

– Сильно… Провокативно, – Тони печально улыбнулся.

Пришла Луиза (девушка Тони), и я выскочил из своего сиденья, чтобы дать ей дорогу на задний ряд. Луиза достала из сумки свой новенький I-phone и сказала:

– После установки Ай-Тюнс для Ай Фон, ноут перестал видеть Ай-Под. Такие дела, короче…

– Если ты всё это скажешь своей бабушке, у неё мозг взорвётся, – мрачно сказал Тони.

– Я и сам год назад был бы в ступоре, – подтвердил я.

Луиза убрала телефон обратно в сумку и сменила тему:

– Мне сегодня пиявки ставили, – начала рассказывать Луиза. – Вы не поверите, что они делают, когда их достают из банки!..

– Они что, поют хором «Дорогой длинною, да ночкой лунною…»? – предположил издевательским тоном Тони.

– Ха-ха-ха, – до слёз развеселился я. – Секунду, у меня звонит телефон. Да, Енисей (у меня сразу появилось плохое предчувствие). Слушаю.

– Поль! Поль приезжай! Они угрожают уничтожить оборудование! Они уже разбили один принтер!

– Чёрт возьми, что происходит?! – у меня похолодели конечности. – На вас наехали что-ли?

– Да-да, Поль, на нас наехали, они не говорят кто такие… – Енисей параллельно разговаривал с кем-то ещё.

– Ты звонил Раисычу, – заорал я в трубку.

– Что? А да, звонил, у него автоответчик… Приезжай, Поль, пожалуйста.

– Да-да, ладно, сейчас подъеду, – я перешёл на нарочито равнодушный тон, как будто я только тем и занимаюсь, что выколачиваю из бандитов дерьмо. – Дай мне… – у меня пересохло во рту. – Дай мне кого-нибудь из «них».

Пока я разговаривал с Енисеем, не заметил, как вышел из машины. Тони и Луиза с обеспокоенными лицами тоже покинули авто.

– Енис! Енис! – крикнул я в трубку.

На другом конце раздался какой-то шум и звонок прервался. Не попрощавшись с Тони, я запрыгнул в машину, завёл мотор и рванул с места. До промбазы недалеко. Во мне шевельнулось сомнение. Я припомнил слова Енисея и интонацию этих самых слов. «Блин, какого чёрта происходит?! Сейчас перезвоню Енисею и наору на него, скажу, что это как-то не входит в мою работу за десять тысяч рублей в месяц». Я начал набирать Енисея, но его телефон вдруг стал недоступным. Я испугался ещё сильнее. Начал набирать Раисыча: у этого гражданина включился автоответчик. «Чёрт, что же делать. Вдруг там Енисея рвут на британский флаг. А что я могу сделать? Попросить повременить с убийством Енисея и заняться мной?!» Пока я так рассуждал, борясь с приступами медвежьей болезни, до «дальних» чеков оставалось две минуты езды. «Типа ради интереса. Просто посмотреть. Номера машины налётчиков переписать», – успокаивал я себя, в то время как моя машина ехала толчками от того, что нога тряслась на педали газа. Всё, я приехал. Хотел остановиться поодаль, но зачем-то подъехал к самой двери, около которой стоял чёрный Ландкрузер. «Какая пошлость, – пытался взбодрить себя я, – быть плохишом и кататься на Крузаке». Только я вышел из машины, как навстречу мне вылетел какой-то неинтеллигентного вида парень. Я включил Винсента Вегу, спрятав свой страх за маской бывалого переговорщика. Вслед за первым парнем вышли ещё двое и Енисей. Енисей на ходу говорил то, что, предположительно, он говорил им с самого начала наезда.

– Вот, курьер подъехал. Он вам сейчас подтвердит, что эта точка принадлежит судебной ветви власти, – Енис тыкал в меня пальцем. – Поль, покажи ребятам удостоверение.

Я не спешил принимать активное участие в дискуссии, во-первых: потому, что это могло выглядеть как неуверенность в своих полномочиях, во-вторых: пока молчишь, люди будут думать о самом страшном. Первый парень тем временем уже стоял на расстоянии вытянутой руки от меня и сверлил взглядом. «Удостоверение я оставлю как козырь», – подумал я и продолжил изображать мебель.

– Ты хоть знаешь, кто мы такие?! – спросил ближний от меня парень, обдав при этом миллионом брызг.

Я скривил гримасу и, выдержав психологическую паузу, ответил:

– Кто? Гасконцы? – признаться, адреналин от страха смешался с адреналином от злости, и они вызвали нейтральное настроение.

– Чтоооо? – хором завыли двое дальних парней, а ближний (кстати, самый из них троих молодой) обернулся с открытым ртом на товарищей.

– Нет-нет, – я прервал их удивление своей новой репликой. – Попробую угадать ещё раз. Так… Ты – никто, а эти двое – твои коллеги. Правильно?

Нельзя сказать, что я не ожидал следующего поворота событий: ближний ко мне парень достал пистолет и приставил к моей щеке, не слишком плотно.

– Ты ходишь по лезвию бритвы, щегол; ты осознаёшь этот факт? – переговорщик сделал полшага в мою сторону, приблизившись почти вплотную.

– А ты – рыбачишь на тонком льду, – парировал я и приготовился подыхать.

Один из дальних заржал, а мой собеседник снова обернулся на своих коллег, – видимо, без чувства локтя совсем не представлял своё существование. Потом он снова решил спросить:

– Ты кто, щегол?

– Я-то? Я – «друг своих друзей», гражданин Татарстана и начинающий писать писатель, – последнее я сказал почти с безумным пафосом; может они испугаются моего безумия.

Сзади снова раздался голос одного из коллег переговорщика:

– Что ты базаришь с этим пидором, сейчас всё сожжём вместе с этими говномесами и отчалим, – явно работал на нашу фантазию.

Я понимал, что запросто завалить троих людей, хоть и в воскресенье, хоть и на пустой промбазе, – это уже слишком, всё таки на следующий год Казань принимает Всемирную Универсиаду; хоть какая-то культура быта должна быть. Мой визави снова обернулся и заржал. Пистолет к тому времени перекочевал к нему за пояс. Поднабравшись энергии от своих товарищей, «младший научный сотрудник» опять уставился на меня.

– Ты что, пидор? – задав этот, возможно риторический, вопрос, он поставил одну ногу на переднее колесо моей машины.

Я сурово молчал. В тот момент я думал, что если Енисей из этой передряги выйдет живым, то я сам его завалю.

– Ты пидор, раз ездишь на пидорской машине. Так получается, щегол? – его тупое рыло приблизилось к моему лицу.

Готов спорить, этот переговорщик – латентный голубой; они такие агрессивные, потому что им приходится скрывать свою суть.

– Не хочу тебя расстраивать, друг, но… – я напустил на себя скучающий вид, – …я не голубой, так что у нас с тобой ничего не получится.

Где-то за воротами промзоны крякнула сирена скорой помощи, и я повернул голову в сторону этого звука, в этот самый момент быстрая тень закрыла от меня садящееся солнце, и происходящее перестало меня волновать.

*****

Я очнулся в полумраке рабочей комнатки чекоделов. Енисей в дверях что-то объяснял мужику, с виду похожего на дальнобойщика. Зашумел принтер. Напарник Ениса, который не участвовал в видимых мною пикировках с оппонентами, повернул ко мне голову, оторвавшись от своего компьютера, на экране которого была открыта страница «ВКонтакте».

– Сливу будешь? – как ни в чём не бывало, спросил он. – У тебя, кстати говоря, телефон несколько раз звонил.

– Что произошло? Где эти мудозвоны? – спросил я и ощутил резкую боль в левом виске.

– Они уехали. Сливу будешь? – он совсем развернулся на стуле и не сводил с меня глаз.

– Повремени со своей сливой, – проговорил я. – Где моё добро: телефон, ключи от машины, сама машина?..

– Когда ты отключился, мы закрыли машину на сигнализацию, а телефон вот, – он протянул мне «Яблоко».

Я ввёл код, и на экране появились непринятые вызовы. Два от Тони. Три от Раисыча. Я набрал Раисыча. С первого гудка Раисыч схватил трубку.

– Ты как, улым, не сильно ушибся?! – Раисыч разыгрывал неподдельную тревогу за здоровье своего сотрудника. – Эти мерзавцы компенсируют моральный вред и материальный ущерб, не сомневайся. Ты как?

– Я не знаю, я ещё не смотрел в зеркало, – я едва сдерживался, чтобы не послать хитрожопого ублюдка ко всем чертям.

– Я сейчас подъеду, я уже еду, – Раисыч положил трубку.

Енисей тем временем закончил обслуживать дальнобойщика, – выдал ему чек и попрощался.

– У вас зеркало имеется? – спросил я у присутствующих.

Когда я оглядел своё лицо, то с облегчением отметил, что если не присматриваться, то почти ничего не заметно. У меня такая особенность: синяки почти не остаются.

– Тебе ударили по лицу… Сначала… А потом ногой по голове… Ты тогда уже лежал около своей машины… – Енисей говорил и смотрел на меня через зеркало, а я на него.

– А почему вы не вызвали скорую помощь? – с искренней укоризной спросил я. – Вдруг бы я умер?! А?!

Енисей и его напарник молча пожали плечами и переглянулись. Всё ещё разглядывая себя в зеркале в полумраке конторы, я попытался шире открыть рот, но это вызывало сильную боль в левом виске.

– Надеюсь, я не был обоссан, когда «уже лежал около своей машины», – задал я, несомненно, риторический вопрос, но мои компаньоны не преминули на него ответить.

– Нет-нет, – уверил меня Енисей.

– Нет, – тихо произнёс его напарник. – Сливу будешь?

– Нет, спасибо, не желаю, – глядя на себя в зеркало, официальным тоном ответил я, а затем покинул помещение.

Солнце уже село, но на улице было очень тепло. На выходе споткнулся о перекорёженный принтер и громко проклял всё на свете. За воротами нашей промзоны прогрохотал грузовик. «Чёрт!» – выругался я ещё раз, – габариты машины были включены. К счастью Фея завелась. Часы на приборной панели показали «двадцать три часа двадцать три минуты». «Хм, удача при мне», – прочувствовал иронию момента. Секунду подумав, решил не ждать Раисыча и аккуратно отчалил. Включил радио. «Говорят, что он не знал страха и… азбуки», – закончил какую-то мысль радиоведущий. Я переключил на I-pod.