Сверхновые

– Нет-нет. Я давно не сплю, и услышал, что вы встали. Я решил спросить… Клара, вы собираетесь рассчитаться?

– Почему вы спрашиваете?

– Я бы не хотел, чтобы вы ушли… Нам так хорошо вместе, да?

– Да… хорошо…

– Вы не будете рассчитываться?

– Не собираюсь.

– О, замечательно! Извините, что побеспокоил… Скоро увидимся, – и он со смущённой улыбкой, порозовев, закрыл дверь.

Он не умеет лгать, дубина.

Она собирается рассчитываться? Нет… Ещё нет.

Облачная комната

В загнутом дугой коридоре, сложенном из громадных блоков тёмного со светлыми прожилками камня, полоса ночного неба была уже, чем палец Вивиан – какова же высота этих стен? Она опустила руку и провела по блоку. Вся поверхность словно изгрызена мышами и осыпается – но только для глаз. Ладонь не чувствовала неровностей, ноги – Вивиан посмотрела на свои полосатые носки – не утопали в песке.

Должно быть очень темно. Почему она так хорошо видит?

Песок приподнялся у стены – где просыпалось – и дыра черкнула блестящими чёрными штрихами.

Вивиан обмерла.

В следующий миг она напомнила себе, что это сон.

Не надо бояться. Нечего.

Она осознавала себя во снах, и это помогало ей ориентироваться в жизни. Вивиан словно переводила взгляд от движущейся картины к её отражению в кривом зеркале, и наблюдала порой откровение. Она никому об этом не говорила – её бы не поняли, и предпочитала казаться другим странной и терять друзей. Ей не привыкать, да и друзья – одно название. Друзья не должны решать, с кем ей встречаться и как жить. Когда Молли устроила скандал из-за Хейза, Вивиан сняла отдельную квартиру.

И перестала брать трубку.

Было нехорошо. Но как бы она объяснила Молли, что приятель мистера Уорингтона Эдвард Хейз – человек, с которым нельзя связываться, потому что он приснился ей со змеиным языком?

Для Молли это был красавчик, который стал каждое утро обеспечивать сногсшибательный букет бордовых роз под дверью их квартиры. Хитрый Хейз ничего не предлагал – и повода в чём-то отказать ему не было; он присылал подарки и билеты в двух экземплярах – было не отвертеться, когда Молли мгновенно потрошила коробки и конверты. Вивиан в последний раз поддалась ей, согласившись пойти по приглашениям Хейза на закрытую вечеринку Уорингтонов в честь Дня независимости.

Тот вечер разделился на «до» и «после».

«До» она с тарелочкой фруктов в шоколаде нашла укромное место за деревом в кадке и краснела за Молли Арад, видя, что та уже хватила лишнего. «После» Вивиан подбирала под себя ноги на софе в залитой лунным светом комнате, обставленной книжными шкафами.

Волосы Хейза серебрились.

– Проснулась? – спросил он, и раздался глухой хлопок. Поставив книгу в шкаф, он повернулся.

– Но я только что… – Вивиан подняла руки к глазам.

Пальцы пахли шоколадом. Что произошло?

– Нет? – Хейз подошёл к софе. – Сколько можно спать?

Вивиан ущипнула себя за ногу и поморщилась.

– Это не показатель. Ты спишь. Спишь и спишь, Вивиан Смоуэл.

– Мистер Хейз…

– Ты знаешь про шу.

– Да, это пирожные из заварного теста.

– Нет. Я говорю о девочке по имени Шу.

– Я не знаю такой девочки.

– И это большая проблема, Вивиан Смоуэл, огромная проблема, что ты не знаешь. Потому что ты знаешь и не хочешь знать. Где она была?

Это был сон. Было нечего бояться.

Она посмотрела в потемневшие глаза Эдварда, и те вспыхнули двумя кольцами синего пламени, опалив ей ресницы. Вивиан зажмурилась и вздрогнула, ощутив железный зажим на подбородке. Сквозь выступившие слёзы Вивиан различила плывущую белую маску в обрамлении свисающих белых волос, и извивающихся золотых змей, и просочившийся из чёрных губ длинный чёрный язык.

Как она оказалась на капоте машины, Вивиан не знала.

Помнила, что в детстве у неё бывали какие-то провалы в сознании – так и пришлось объяснять в больнице, и заверять, что она не бросалась под колёса. К счастью, Вивиан отделалась лёгкими ушибами. Водителя она не видела. Хейз явился и сообщил, что всё уладил.

– Можно вас попросить? – сказала Вивиан, смотря в сторону.

– О чём угодно.

– Оставьте нас с Молли в покое.

Прошло пять месяцев, Эдвард больше не появлялся, и она уже подзабыла бы о нём, если бы не тот сон. Фу… И вот теперь ей снился этот каменный коридор без видимого выхода. О чём он? О том, что переезд в Бостон ничего не даст, надо думать. Где бы она ни была, всюду с ней будет чувство, что она жук в банке.

Вивиан застыла.

Впереди заклубилась тьма, и в ней вдруг нарисовались два кольца мерцающего синего света… Они поднялись выше её роста.

Лицо Эдварда словно выплыло из чёрной воды.

Ноги Вивиан подкосились, а тело, ставшее лёгким, сдуло сквозь стену. Она не успевала соображать – под ней болталось белое полотнище, она неслась по воздуху через широкий коридор и толщу блоков, наискосок через освещённый зал с рядами каких-то машин и через стену, ещё и ещё, мимо людей, мимо столбов, и всё пошло калейдоскопом… Закрутилось и швырнуло её во что-то красное.

Она тут же закопалась в мягкое и свернулась в клубочек.

Лежала с закрытыми глазами, тяжело дыша, со скачущим сердцем, и её голова, наполняясь тяжестью, вдруг поехала по швам.

«О-о-ой!».

– Шу! – раздалось над ней.

«Шу?».

Четыре руки подняли её, развернули, уложили на спину. Ледяная ладонь тронула её лоб, и она приоткрыла глаза. К ней склонились Ирриа и Соофэй. Брат был взбешён, он что-то сердито говорил и ломал другой рукой ей плечо, сестра массажировала ей ноги, а Вивиан уже не понимала, что слышит, кого видит, что происходит.

Словно одно за другим гасли окна в доме.

Потухла последняя лампа.

Точка.

И она вновь открыла глаза уже в полном одиночестве, полусидя в чём-то вроде огромной низкой чаши с мягким синим дном, с её мягкой скошенной стенкой под спиной. Она ощущала себя маленьким, до звона тонким существом. Волны чёрных волос и синих лент спадали ей до живота. Её белые руки-веточки охватывали левую ногу в белой штанине, правая лежала под подобием длинного фартука, и только торчал узкий носок маленькой мягкой белой туфли.

Дальше было что-то ещё…

Вивиан пересела на бедро, на колено, проползла, протянула руку и подняла красный мячик с жёлтой звездой. Потом её взгляд упал на розовую линию, и она подобрала фломастер без колпачка. Потом заметила второй, синий, и блокнот на пружинах, и пенал с собачками, и конфету, и полосатый носок, и голубой шарф с помпонами на концах.

Она припомнила этот мяч. Его ей подарила бабушка.

Шарф связала мама.

Всё тут – её. Блокнот лежал открытым на странице с корявой надписью синим: «Я тебя ждю» и розовым сердцем. Вивиан перелистнула его. Медведь-волшебник, дальше синие птицы, зелёная с оранжевыми полосками кошка. Носкокошка! Дальше две держащиеся за руки девочки в неровном, как связка сарделек, синем круге. Вивиан смутно припомнила, как рисовала это.

Она лежала здесь на животе, болтая ногами, и давила на синий фломастер, закрашивая пробелы в чёрной метёлке волос Шу. Девочка сидела безучастная, обхватив одну ногу, и уронив голову.

Шу? Девочка по имени Шу?!

Вспомнила!

Как можно было забыть?!

В детстве, когда ей только шёл пятый год, она нашла Шу. Ей приснилось, что она в круглой комнате, где вместо стен – ворочающиеся с боку на бок багровые облака, на полу – кольцо синей воды, в центре – вроде корзина для кошки, но с маленькой девочкой.

Шу не сразу отреагировала на расспросы. Она рассказала, что у неё нет родителей, что она тяжело больна, и что о ней заботятся её старшие братья и сёстры. Мечтая порадовать её, Вивиан бегала к ней каждую ночь. У неё получалось брать с собой игрушки, книги, фломастеры, конфеты – для этого она прятала их перед сном под подушку.

Со сладостями пришлось быстро попрощаться. Тая, шоколад пачкал простыню и наволочку, и мама, обнаружив это, завопила:

– Что ты хомячишь сладкое по ночам?!

– Это не я, – честно сказала Вивиан. – Я их беру не для себя.

– А для кого?

– Для Шу.

– Что ты выдумываешь?! Сколько раз я тебе говорила! Ты видела фотографии твоей тёти Дусы?! Она же совершенно круглая! И мать у неё тумба, и бабка! Хоть бы ты была в меня… – мама сбавила громкость до причитания. Она в белой блузе с пояском, подчёркивающим талию, скидывала постельное бельё с кровати, а Вивиан надувалась на стуле.

Маме ничего нельзя было рассказывать. Мама думала только о том, как быть худой и красивой. Мистер Разбэри у неё не мог уметь ходить и разговаривать, Шу была выдумкой.

Неправда!

Мишка очень заинтересовался её визитами к Шу и жалел, что не может пойти к ней. Они пробовали трюк с подушкой – никак. Наверное, он не помещался. А Шу была настоящей, холодной, будто молоко из холодильника, её глаза светились синими огоньками из ёлочной гирлянды, и губы и ногти у неё были совсем синие. Она мёрзла. Вивиан принесла ей свой любимый шарф, обнимала её, дышала ей в лицо и в руки. Конечно, она осталась ночевать, когда Шу попросила об этом. Ведь она сказала:

– Ты самое прекрасное, что могло со мной случиться.

– Будешь со мной играть? – обрадовалась Вивиан.

Твёрдые ледяные губы впечатались ей в лоб.

Что было дальше, Вивиан в свои 26 лет помнила, будто это было вчера.

К ней назойливо лезли голоса родителей, компрессы, градусники, невкусные ложки, руки в вонючих голубых перчатках. Её тормошили, таскали. Пот прошибал раскалённый лоб и паром поднимался от дыры, в дыре был лёд, и он промораживал до затылка. Так было долго. Потом ей захотелось мультиков и сладостей.

Мама плакала и несла шоколадный торт.

Когда Вивиан выздоровела, она отправилась к Шу, и не нашла её. Её не было и во второй, и в третий раз. Вивиан волновалась. Очень волновался Мистер Разбэри, и просил всё тщательно осмотреть. В четвёртый раз она слонялась по комнате. Выудила какую-то странную плотную штуку синего цвета из канавки с водой и попробовала расковырять. Стала исследовать стену – та оказалась твёрдой и слегка влажной, и выдала ей в ладонь знакомую латунную ручку с завитком. Держась за неё, Вивиан зачарованно смотрела вверх. Волшебным образом в стене проступила деревянная дверь с наклеенными разноцветными звёздами – её дверь в её комнате.

Вивиан открыла её и увидела себя спящей в кровати. Мистер Разбэри лежал на ковре мордочкой вниз. Что-то блеснуло среди игрушек.

– Мистер Разбэри, – шёпотом позвала Вивиан, – это я… Я, Вива… Не стесняйся, прибирайся.

Медведь опрокинулся назад, сел.

Она сделала в стене каждую дверь в доме и в каждую заглянула.

За завтраком мама жаловалась, что ночью ей слышались стуки. И Мистер Разбэри потом тихонько сказал, что двери взаправду открывались! И что он слышал её! Как интересно ей это показалось! По его совету она положила под подушку брелок и во сне пронесла его через волшебную дверь в гараж. Заодно она узнала, что стена может делать автомобильные двери, залезла в отцовскую машину и забрала из неё карандаши.

Утром Мистер Разбэри держал в лапах огромную бордовую розу без шипов. Коробка карандашей лежала на столе.

Вивиан в шоке закрыла лицо руками. Она сидела в постели, и ей было душно. Жарко. Ногами Вивиан сбила с себя одеяло, решив встать и приоткрыть окно.

Всё не сон. Всё правда.

Эдвард Хейз присылал такие же розы.

Она всегда считала живость плюшевого мишки обычной детской фантазией, которая исчерпалась с возрастом, но как она не понимала, что не могла придумать его поступки и слова? Он был личностью – и личностью непростой. Узнав про синие штучки, он попросил приносить их ему, и они куда-то исчезали из комнаты. Он подговаривал её на разные игры с облачной комнатой. Она научилась открывать двери так, чтобы реально они не открывались, находила двери по адресам и по именам людей на дверных табличках; бывала в домах, квартирах и кабинетах в разных городах, всюду оставляя всякую мелочь; научилась быть среди людей невидимкой. Однажды это помогло ей спасти мальчика, пускавшего в ванной кораблики и завалившегося в воду. Она сумела схватить его за рубашку и вытянуть.

Как всё это могло происходить, Вивиан не могла взять в толк.

Однако это было из-за Шу. Или благодаря Шу.

Кем бы она ни была, она, как сейчас выяснилось, умела ходить сквозь стены и поделилась умением с Вивиан. Она не объясняла, не учила её – вложила ей часть своей памяти, и всё.

Увы, для невозможного слишком многое вставало на свои места. Отменная память Вивиан преподносила ей другие события из детства, которых не было бы, если бы не история с Шу. После того, как мама выщипала себе все брови, она начала водить её к своему знакомому психологу доктору Джаррелу. Психолог покорил Вивиан тем, что заставил вещи летать по кабинету, и у него она продолжала свои эксперименты, уже не засыпая для этого. Он подменял её рисунки рисунками других детей, потому что Вивиан выводила линии как автомат.

Кошмар…

Бедная её мать… Она как чуяла запах дыма и металась в поиске, где горит, а отец, приезжавший домой ночевать, не мог ни понять её, ни поддержать, ни помочь. Они ругались. И вышло, что однажды мать привезла её в место, где сильно пахло сиропом от кашля, повязала ей платок на голову, и заставила просить нарисованных дедулей, чтобы они ей помогали. А потом она повела её в комнату, где на столе сидел красивый голубок, а за столом сидел совершенно круглый, как тётя Дуса, бородатый мужчина в чёрном и с золотым крестом.

– Он ест конфеты по ночам? – спросила Вивиан у мамы.

Он весь заколыхался, и она испугалась.

– Что ты! – шикнула мать, вытаскивая её из-за себя. – Это очень хороший человек, протоиерей Хрисанф. Расскажешь ему про Шу, хорошо?

Вивиан захотела в туалет.

– Мама…

– Пожалуйста, Вива, – мать посадила её в кресло.

– Шу приходит к тебе, дитя? – пробасил священник.

«Вот бы пришла!», – подумала Вивиан, шаркая кроссовками в воздухе.

– Вива! – прошипела мать.

– Шу просит у тебя сладкое? – Хрисанф погрозил маме пальцем.

– Нет.

– А о чём он тебя просит?

Вивиан поёрзала и переглянулась с голубем.

– Когда двери хлопают – это он делает?

Она старательно помотала головой. Мистер Джаррел взял с неё обещание никому не рассказывать, а особенно родителям и людям с крестами, что она умеет, потому что они не поймут, будут ругаться и затаскают по церквям, где умереть, как скучно.

Протоиерей Хрисанф надел очки и раскрыл толстую книгу.

– Про твоего приятеля известно, что он был особо почитаемым богом воздушного пространства и палящего солнца в Древнем Египте. Он являлся низложителем врагов света…

– Кем? – спросила мама.

– Низложителем. Одерживал верх над силами зла, миссис Смоуэл.

– Он супергерой, – догадалась Вивиан.

– Нет, дитя, он только притворялся, что он добрый, и обманывал древних египтян. Он и тебя обманул. На самом деле он злой демон. Таким ты его видела? – священник развернул книгу и показал на картинку с коричневым мужчиной в жёлто-белой юбке, с длинными синими волосами и синим пером на голове. Толстый палец съехал к тощему льву. – Или таким?

– Да она же девочка! – возмутилась Вивиан.

– Она? – поднял брови священник.

Мать стала водить её в церковь ставить свечи, молиться и мучиться перед Хрисанфом. Она постелила себе в её комнате, и постоянно ходила за ней, и даже караулила за дверью туалета, спрашивая:

– Вива, ты там одна?

Она задумала выкинуть Мистера Разбэри! Может, это было бы и правильно, потому что плюшевый шпион увёл к страшному человеку.

Вивиан, прислонившись к подоконнику, впитывала свежесть ночи.

Она – самое прекрасное, что могло случиться с Шу, у которой не было родителей, здоровья, свободы, любящих близких. Жизни. Она – то, что не осталось незамеченным. Ирриа, сердитый брат Шу! Он представлялся именем Эдвард Хейз! Он не оставил её в покое…

Место падения

Эпредан Стен Рудж.

«Дом цветущих облаков», поэтичность названия которого и правила устройства никогда не менялись. Похожие в изобилии украшали сады мардуков эпохи Дайэтци – об этом помнила ану Амитерет. Ану Кецальмек видел их своими глазами в эпоху Таль, но в колониях илиталей. В эпоху Ран мардуки вновь создали себе расу подхалимов – алуранов, и в первых же родовых гнёздах алуранов появилось несколько традиционных сооружений мардуков, включая эпреданы.

Многого для них не требовалось.

Требовалось вывести несколько быстрых холодных ключей на каменную площадь, лежащую под малым углом, с бортами и сливом, заставить её рядами длинных каменных коробов, в них посадить деревья с обязательно высокой от земли, раскидистой кроной, к ним с двух сторон прибавить декоративный кустарник, прозванный «кровавые слёзы», к его корням – прадени. Эти древние растения, также не встречавшиеся в дикой природе, были симбиотами «слёз», имели гибкие стебли и на их концах – белые и пушистые, ничем не пахнущие кисти, макающие в воду. Подождать – и вырастал обширный зал с рукавами под зелёными арками, со стенами в багровых брызгах, и с белой пеной на воде пола.

Красиво и уныло.

Кецальмеку эпреданы всегда были не по душе.

В них не полагалось ставить сиденья и питьевые фонтаны. Садовое архитектурное сооружение для отдыха в жару – и в нём можно было только бродить. Эпреданы берегли от засорения и обветшания, но их редко кто посещал.

Это был тот случай, когда так и лезло в глаза, что постройка имеет другое назначение, а сами слова «эпредан» и «прадени» нарочно введены мардуками в общий язык без частной определительной приставки. Было известно о существовании по крайней мере трёх ступеней в языке мардуков, в каждой из которой слова могли поворачиваться новой гранью, и иметь совершенно иное толкование.

Аэпредан, анэпредан и аманэпредан – в какой-то из форм, вероятно, скрывался ключ к истине «Дома цветущих облаков». И если мардуки поставили в эпредане статую, чего не бывало на памяти Амитерет и Кецальмека, то потому, что это не противоречило канону.

Эпредан Стен Рудж в самом цвету.

Кецальмек тронул «кровавые слёзы», и набухшие тёмно-красные коробочки полопались, выворачиваясь, выплёвывая созревшие семена. Под ногами в воде заплескались мальки.

Он смотрел, как жадно они хватают белые ядра, и слушал.

Тихо.

В этом месте 16 лет назад играли дети, и звонкий смех, и шлёпанье по воде доносилось до его ушей. Его вторым именем было имя Тапрайа Нарен-киари, он спускался от посадочной площадки по лестнице вдоль стены, закрывающей северную сторону эпредана, смотрел на его зелёную крышу справа, на ступени перед собой, и взрывался от раздражения. Атамил Мардук сидел на ступеньке. Раз госпожа Сога отпустила его от себя, её задача выполнена. Она уже показала мальчику ритуал благословления младенца времён эпохи Дайэтци на примере новорождённого в Доме Руджар, и обошлась без свидетеля из Совета Ран-Иним.

Тапрайа видел Атамила со спины. Тот сидел, вжавшись плечом в низкое каменное ограждение, и ветер шевелил коротким золотистым хвостиком. Атамил не двигался.

Тапрайа опустил ногу на ступеньку ниже, и всё.

Спустя 16 лет ану Йолакан Са Кецальмек завершил процесс самоидентификации в новом проявлении и прилетел в Стены Рудж в имени Доигни Лито-киари. Он хотел посмотреть на уникальную статую, поставленную после уникального события.

Якобы он схватил Атамила, спрыгнул с ним и разбился.

Первое ему было незачем, второе было глупо, третье… Невозможно. Чтобы он не по своей воле вышел из тела-носителя, нужно было нарушить канал связи. Чтобы это сделать, нужно было иметь достаточно мощности для преодоления защитного барьера канала, создаваемого станцией.

Иначе говоря, его прошлое проявление убили.

Кто, почему – он не помнил.

То, что называлось его памятью, являлось продуктом безостановочного перевода в запись информации от органов чувств и реакций внешнего организма, сопутствующих психических состояний и мыслительных операций. Богатство каждого прожитого момента ложилось в узоры на платах Апофеоза Таль и поступало в распоряжение вспомогательной системы. На хранение, на оперирование. На анализ. Кецальмек подозревал, что существуют подпрограммы, которые, как минимум, не дадут ему устраивать диверсии на станции, следить за секретными грузами и сообщениями, и задавать кораблю запретные курсы.

Однако 16 лет назад имело место вмешательство другого рода. В систему вошли через удалённый доступ и скрыли часть данных, либо физически удалили фрагмент платы.

Прежде ему не приходилось чувствовать такую беспомощность.

Конечно, его никто не заставлял становиться ану. Он сам захотел, сам добился этого, сам отдал мардукам всего себя, дал разложить себя на материи и сплавить с механизмом. Он не человек, но он знал себя человеком! Как человек, он имел больше достоинства, чем игрушка мардуков.

Никак не примириться с собой инструментом. С собой никем.

Доигни Лито-киари будет бороться.

По официальной версии он совершил показательное самоубийство после проигрыша в суде Вайсарану Мардуку по делу переселенцев, и заодно попытался причинить вред наследнику Вайсарана. Советники это приняли. Первоголос Ран-Иним сочетал в себе импульсивность и хладнокровие, и, бессмертный, мог позволить себе порицаемые, даже безумные меры. Так думали в обществе. Он выступит с заявлением, что инцидент в Стенах Рудж – внутренние дела мардуков, и он не причастен. Если он не полезет слишком далеко, мардуки дадут ему отыграться.

Доигни пошёл дальше.

Где-то у подножия стены, где упало его прошлое тело вместе с Атамилом, должна быть скульптура. Вот этот рукав эпредана, вот, слева, и она. Вернее, он. Сразу виден. Белый очищенный кварцит, вставки лазурного камня и золота. Подросток Атамил Вайсаран Мардук, будущая вершина мужской линии мардуков и очередной соправитель Соги, выполнен в натуральную величину. Сидит среди прадени, как живой, опустив ноги в воду, и держит на коленях золотой диск принцев Дайэтци.

На ещё нежном, ещё не начавшем вытягиваться лице мягкая лазурная улыбка. Будто посмеивается своим мыслям.

Первоголос сложил перед ним руки.

Перед смертью прошлого проявления он узнал что-то, чего не должен был знать, когда приблизился к Атамилу. Странно. День, алуранское поместье, хорошо просматриваемое место, ребёнок, не имеющий знаний и сил старших. Набор обстоятельств, ну никак, на первый взгляд, не предполагающий срыва покровов…

Знай он, зачем существуют эпреданы…

Без понимания он неуравновешенный ану и главный советник Ран-Иним, который нелепейше скомпрометировал себя, а это – просто статуя Атамила в просто «Доме цветущих облаков».

Мардуки называли некоторые цветы огнями.

Огненные облака? Горящие? Закат?

Но они и кровь могли называть пламенем, и ещё много чего.

Нет.

Кто знает их язык Амансашеру по искусственным диалектам, которые выделили мардуки для илиталей и алуранов, и не знает всей глубины их истории, культуры и философии – как он, – только путается. Сами мардуки в срок десяти человеческих жизней поднимаются по ступеням Амансашеры – даже им, внутри их роя, не всё очевидно на разных этапах. Кто осведомлён? Высший господин Вайсаран Мардук, высшая госпожа Согашеарун Мардук и их опоры – главы линий Хет и Рау, Шеос и Аман.

Которые ничего не скажут.

Он отошёл и, раздвинув метёлки, сел на бортик и оглянулся.

Вода тянула плети прадени, резвились рыбы, наверху вяло шелестели листья, роняя солнечные блики. На стволе пальмы мелькнула ящерица. Каким предстал бы перед ним эпредан, если бы он мог перейти в Асбару? Но ключа у него нет, и технический слой Асбара – территория мардуков. Рискнуть, взломать? И что? Его сразу обнаружат.

Из дальнего прохода вылетела бело-синяя искра.

Она плавно моталась из стороны в сторону, вверх и вниз, делала петли, словно летело тяжёлое насекомое, и по воде плясало её отражение.

Здесь мардук.

Доигни на всякий случай активировал барьер и цвет искры поблёк. Но, подлетев, зеленоватая звёздочка скакнула ему в правую руку и прошила льдом до плеча. Бесполезный барьер! Стиснув зубы, Доигни подхватил трясущуюся кисть и увидел, как она стекленеет, проглядывают кости и жилы, и внутри в светящемся зелёном кольце плетёт узор голубая нить.

И он тут же поднялся, заметив и его.

Мардуки в человеческих телах вырастали медленнее, чем люди, но тоже быстро. Атамил уже выглядел типичным высшим мардуком мужского пола в возрасте от 20 до 100 лет – рослым мужчиной с распущенными золотыми волосами ниже плеч, в щитковом нашейнике и в юношеском одеянии, похожем на то, что осталось запечатлённым в камне.

Доигни, как полагалось, начал первым с обязательного:

– Ваш путь благословенен, молодой господин Мардук…

– До скончания времён, – отозвался Атамил, улыбаясь.

– Что вы мне встроили?!

Атамил присел рядом со своим детским образом.