Золотая жила

Улицу 8-го марта пересекал широкий проспект Ленина, где у светофора остановился автомобиль Осокина-Коломейцева. Тот, барабаня пальцами по рулю, все продолжал осматриваться. К улице 8-го марта примыкала площадь 1905-го года, тут же располагалось здание горкома, в котором располагался еще один кабинет Бухарова – тот самый, в котором он когда-то работал до назначения на должность первого секретаря обкома, тот самый, из окна которого Бухаров наблюдал за приготовлениями к митингу в честь праздника Первого мая. Загорелся зелёный свет, «Жигули» капитана вновь двинулись по улице 8-го марта. Совсем неподалёку от здания горкома и проспекта Ленина была стройка, огороженная деревянными заборами и жестяными листами. Деревянные таблички утверждали, что это «Станция метро 1905-го года» – еще одно детище Бухарова, до открытия которого он не дожил. По пустынной дороге Осокин-Коломейцев на большой скорости проскочил до самой улицы Куйбышева, где у перекрестка раскинулся Дендрологический парк, а неподалеку еще одна стройка метро: на этот раз «станция Геологическая» Автомобиль повернул налево и помчался вдоль трамвайных путей. Осокин-Коломейцев был уже рядом с пунктом назначения -гостиницей «Турист», пока не заметил скопление патрульных машин милиции. Тихонько свернув на гостиничную парковку, капитан первым делом решил удостовериться, что всё-таки тут происходит и почему толпятся люди.

Неподалеку от гостиницы находился сквер, в котором происходило действие. В центре располагался гранитный постамент, но без памятника или какого-нибудь монумента. Вокруг него выстроилась цепочка гражданских активистов с плакатами из картона и фанеры. Содержание лозунгов отличалось агрессивностью: «Долой ублюдка», «Ублюдка на свалку», «За историческую справедливость», ну, и, конечно, мозоливший глаза, и набивший оскомину лозунг демократов «За вашу и нашу свободу» – настолько осточертевший, что Осокин-Коломейцев даже поморщился от тошноты. Граждане-демократы, как и всегда, бросались в глаза, резко отличаясь от «гомо советикус», которых они критиковали и всячески поносили: бешенные выпученные глаза, жирные губы с которых летят слюни, нечесаные волосы, посыпанные перхотью, словно первым снегом, мятая одежда, традиционные «шарфики интеллигентов», замызганная грязью стоптанная обувь. Демократы скандировали антисоветские лозунги, чему-то радовались, один из них пришел с гитарой, бренчал, что-то бормотал себе под нос, не обращая внимания на своих товарищей, если бы его политические взгляды позволяли ему их назвать «товарищами».

Митинг окружили милиционеры, которые молчаливо наблюдали за происходящим, но никак не вмешивались – гласность и перестройка же! Позади оцепления туда-сюда бродили какие-то люди в штатском, что-то постоянно фотографируя. Конечно же, тут собрались и горожане-зеваки: шептались, пересказывали друг другу какие-то слухи. Прислушиваясь, Осокин-Коломейцев понял, в чем было дело: буквально этой ночью из сквера пропал памятник Павлику Морозову. Вряд ли это дело рук демократов, которые сейчас горлопанят возле постамента, иначе бы их тут же взяли на заметку и при расследовании выяснили, что именно они нанесли ущерб городу. Капитан подавил в себе жгучее желание подискутировать с господами-демократами, особенно было нелегко воздержаться от того, чтобы трахнуть по голове того лохматого его же гитарой, чтобы он заткнулся и больше не пел своим гундосым голоском песню группы «Кино». Оставив своих коллег-милиционеров разбираться с пропажей памятника, Осокин-Коломейцев двинулся в сторону гостиницы. Взбежав по ступенькам к крыльцу, и, миновав, стеклянные двери, он оказался внутри, в большом просторном холле с мраморным кафелем на полу, с высокими потолками, отделанными золоченой решеткой, возле колонн расставлены кадки с тропическими цветами – одним словом, типичная советская гостиница.

Предъявив бронь на номер у регистрационного бюро, и, получив ключи, гость из Челябинска Коломейцев направился к лифтовому холлу. Тут стояло еще несколько человек, сетуя, что «кто-то постоянно катается на лифте».

– Слыхал, ублюдка из сквера украли этой ночью? – обратилась к немолодому мужчине в сером костюме женщина средних лет с сильно напудренной физиономией и тяжеловесными красными бусами на шее. – Шиш, теперь менты что-то найдут!

– Угу. – полусонно отвечал мужчина, будто не вслушиваясь в слова собеседницы.

– Лучше бы распилили или в реке утопили его, а то опять приволокут эту мразь обратно. – продолжала злорадствовать гражданка пропаже памятника Павлику Морозову.

– Угу. – безропотно и безмятежно отвечал мужчина в сером костюме, все крепче сжимая ручку дипломата.

– Не слушаешь ты меня! – с досадой бросила мужчине ретивая гражданка. Тот ничего не ответил.

– Я бы лучше утопила этого маленького выродка в помойной яме! – поддержала демократку еще одна злопыхательница. – А лучше бы живьем его в яме с дерьмом утопила! Своих родителей под монастырь подвёл, гадёныш. А эти совки такой мрази памятник поставили!

– Эх, жаль его свои же собственные родители не придушили! Теперь сквер из-за него называется «Ублюдочным».

– Если вернут, то ночью говном измажем постамент! – С воодушевлением в глазах заявила напудренная гражданка.

Коломейцев терпел, не вмешиваясь в разговор. В это время на первый этаж пришел лифт, и все четверо вошли внутрь. Двери закрылись, кабина погрузилась в полусумрак, освещаемый лишь большим плафоном под потолком и светящимися кнопками на панели. Гудели лифтовые механизмы, Коломейцев отвел лицо в сторону, чтобы меньше чувствовать едкий запах духов гражданки-демократки. Его этаж был шестой, но эта поезда показалась Коломейцеву вечностью. Легкие капитане не выдержали химического запаха, и он чихнул, едва успев прикрыть рукой рот. В это время двери лифта распахнулись и Коломейцев вышел в холл шестого этажа.

– Хам! Приличные люди закрывают рот ладонью, когда чихают, и стульчак поднимают, когда по нужде ходят! – прокричала вслед гражданка.

– И говном памятники мажут! – ехидно ответил ей Коломейцев, не в силах уже себя сдержать.

Капитан двинул по длинному коридору, нашел свой номер – 617й, отпер дверь. Обстановка внутри не отличалась шиком. Впрочем, Осокину-Коломейцеву не с чем особо было сравнивать: к путешествиям он не привык. Двуместный номер, большая кровать, журнальный стол, пыльные портьеры. Капитан провел пальцем по плафону лампы, собрав ворох пыли. Затем он нажал кнопку – лампа загорелась. Аналогичным образом, капитан проверил исправность ночника – дернул за шнур выключателя. Сантехника тоже была исправна, в кранах горячая и холодная вода. В номере имелось настенное радио, телевизор, на журнальном столе лежало несколько журналов, стеклянная вазочка, на стене календарь. На прикроватной тумбочке стоял красный телефонный аппарат «Тельта» чехословацкого производства. Единственное, чего не хватало, так это пепельницы. Коломейцев обыскал весь номер, но искомого предмета интерьера так и не нашел. Подойдя к окну, капитан одернул пыльную портеру. Перед ним внизу была видна гостиничная автостоянка, проезжая часть улицы Белинского, за ним еще один сквер и верхние этажи какого-то здания с завитушками на фасаде. Небо, однако, начало хмуриться, появились серые облака. Коломейцев хотел было дернуть оконную ручку, чтобы распахнуть форточку, но таковой не нащупал. Пошарив рукой по пыльному подоконнику, он всё же обнаружил искомое, вставил в зияющее отверстие оконной рамы. Из распахнутой форточки в пыльный гостиничный номер ворвались потоки свежего, ароматного майского ветра, несущего с собой запахи дождевой влаги и весеннего цветения. Коломейцев оставил вещи в номере и решил спуститься вниз – подышать на крыльце свежим воздухом.

Стоя на крыльце гостиницы, Осокин-Коломейцев достал пачку сигарет, после чего застегнул куртку, которую всё больше трепал набегавший ветер. Его порывы ударяли в лицо, метали струйки пыли, ерошили волосы. Надвигающаяся непогода, видимо, разогнала демократов с митинга в сквере: от того больше не было слышно ни надрывных воплей, ни неумелого бренчания гитары. Покинула улицу и милиция.

Отвернувшись от ветра, Осокин-Коломейцев попытался раскурить сигарету, однако это не получалось. Как чиркал капитан колесиком зажигалки, огонёк не загорался. Лишь отойдя за колонну, Коломейцеву удалось добыть блёклый, дрожащий султанчик огня, который трепыхаясь от налетавших ветерков, всё же поджёг папиросную бумагу. Сигарета начала тлеть и испускать табачный дымок. Коломейцев раскурил ее окончательно, выпустив изо рта клубы сероватого дымка. Тем временем со стороны сквера стали доноситься какие-то странные завывания, похожие на похоронные. Капитан прислушался: это и правда были человеческие голоса, которые пели хором. Но что это было? Кого-то убили? Похороны? Или шествие сектантов?

Коломейцев стоял и курил, дожидаясь ответа на свой вопрос. Он не заставил себя ждать. На дорожке сквера на противоположной стороне улицы появилась странная процессия: несколько человек, включая мужчин и женщин, неторопливо двигалась в сторону улицы Куйбышева – они-то и были источником странных песнопений. Вскоре Осокин-Коломейцев начал догадываться, что это было что-то вроде церковных песнопений. Подтверждением такой версии был внешний вид участников процессии. Возглавлял ее статный рослый мужчина в какой-то странной военной форме: точно не в советской, но и не в американской. Коломейцев попытался разглядеть получше, но мешало расстояние и деревья в сквере: всё, что он сумел высмотреть – фуражка необычного кроя, светло-зеленый мундир, сапоги. Подмышкой странный человек нес икону. За ним шли его соратники: понурые женщины с платками на голове и в юбках до пят, мужчины были выглядели поинтереснее. Один из них полноватый старик с папахой на голове и в синих штанах с широкими красными лампасами, на ногах армейские сапоги. Еще один – молодой, высокий, с бородой, на голове черная скуфья, как у священников, в руках хоругвь. Наверное, это костюмированное шествие заявилось в сквер, как только услышала, что пропал памятник: вот они и решили «освятить» место.

Непогода все больше давала о себе знать. Ветер становился более порывистым, группа церковников ускорила шаг, а затем и вовсе скрылась из виду. По крыльцу стали бить капли дождя. Они становились все громче и громче, темными пятнами покрывали гранитные ступени крыльца гостиницы. Еще немного и серое небо разверзлось над Свердловском. В сквере напротив раскачивались из стороны в сторону кусты и деревья. Асфальт покрылся пузырящимися лужами, вид на улицу заслонила туманная рябь дождя. Воздух стал чище и свежее, придорожная пыль прибита. Теперь до ноздрей Коломейцева доносились запахи цветущей черёмухи. Потушив сигарету, и, бросив окурок в урну, он еще немного постоял, наслаждаясь свежестью дождя. В небе что-то мельком вспыхнуло, затем треснуло. Через пару мгновений до ушей Коломейцева донеслись отдаленные раскаты грома. Следующий удар грома был куда более громким: от него даже сотряслись стеклянные витражи первого этажа гостиницы. Тут Осокин-Коломейцев вернулся обратно, но, прежде чем, подняться на свой этаж, решил заглянуть в «кафе-ресторан», вывеска которого красовалась крупными буквами, подсвечиваемая маленькими лампочками.

Сразу направо от входа стояли прилавки и касса. Коломейцев стал рассматривать ассортимент: пирожные «картошка», пирожные «песочное», треугольный кусок торта «Киевский», маленькие блюдечки с бутербродами из сыра и финского сервелата, галазированные сырки, вафельные трубочки со сгущенкой, большой лоток с плавлеными сырками и шоколадными конфетами, булочки с маком и курагой. Дальше касса. За ней стояла продавщица довольно молодых лет, но уже начавшая полнеть. Уперев руку в бок, она с пренебрежением наблюдала за Коломейцевым, разглядывавшим ассортимент «кафе-ресторана». За кассой еще прилавок. Там были два больших лотка с салатом из морской капусты, перемешанной непонятно с чем, котлеты по-киевски, винегрет, салат оливье, жареная печень и свиные отбивные. Меню не впечатлило постояльца гостиницы, зато зал был вполне приличный: аккуратные столики со скатертями и наборами столовых приборов, резные деревянные панели на стенах и на колоннах, хороший вид из панорамного окна: пешеходная дорожка, вазоны с клумбами, липы у дороги, проезжающие мимо гостиницы трамваи. Тут хорошо посидеть со своими мыслями наедине.

– Что-нибудь выбрали? – спросила продавщица, немного приглушив музыку, лившуюся из кассетного магнитофона.

– Нет, спасибо! В другой раз зайду. – ответил Коломейцев, после чего продавщица опять увеличила громкость магнитофона.

Постоялец поднялся обратно на свой шестой этаж, добрался до номера, вставил ключ и тут дверь открылась несмотря на то, что Коломейцев еще не успел повернуть ключ и дернуть ручку. Он еще раз посмотрел на номер: «617». Всё верно, он не ошибся. Капитан осторожно толкнул дверь и тихонько вошел. Внутри он увидел горничную, которая вытирала пыльную мебель.

– Гражданин, когда уходите, не забывайте пожалуйста закрывать окно. Да и вообще его лучше не открывать, а то оно совсем хлипкое. – заявила горничная, увидев постояльца на пороге.

– А как же тогда зимой, если оно хлипкое? – ответил Коломейцев, глазами ища свою сумку. Она лежала в том месте, где ее он сам и оставил, но целы ли вещи?

– Если каждый будет дёргать сломанную ручку, то что будет зимой, когда окно вообще вывалится? Сейчас хоть май, поэтому не холодно будет ждать мастеров, а зимой, когда на улице минус тридцать пять?

– У вас, кажется, пепельницы и мыло тут воруют: я их не нашел.

– Воруют, поэтому мы это все убрали.

– А как тогда курить? – разводил руками Коломейцев

– Банку какую-нибудь возьми и туда бросай окурки. Если каждому по пепельнице будем выдавать, то гостиница в трубу вылетит.

– Мда… – пробормотал постоялец, подумав про себя: «это хорошо, что удостоверение и пистолет с собой взял, а не оставил в сумке».

– Мыло я вам принесла. Вот оно: лежит на прикроватной тумбочке. Два куска на две недели. Но после десяти краны на полную мощность не включайте: их у нас иногда срывает.

– И на том спасибо.

– Что-то желаете в номер? Обед или минералки?

– Шампанское?

– Не предлагаем: сухой закон соблюдаем.

– Тогда бутылку минералки… с газом…

Горничная удалилась, а Осокин-Коломейцев принялся осматривать свою сумку. Она была закрыта. Всё, что лежало внутри: сменная одежда, лекарства, бритвенные принадлежности, мыло, шампунь, блокноты, карандаши, фломастеры – было на месте. В дальнем кармане он нащупал деньги, достал их из пластикового пакета, пересчитал – ничего не пропало.

На следующее утро Коломейцев решил еще раз осмотреться в городе. Свою сумку он положил в шкаф, а к створке прикрепил спичку так, что если открывать шкаф, то она сломается. Деньги Коломейцев прихватил с собой, чтобы положить ее в несгораемую ячейку на вокзале.

Сразу после вокзала капитан двинул в сторону Верх-Исетского водохранилища, буклеты с фотографиями которого лежали в номере. Привычной дорогой по улице Челюскинцев Коломейцев добрался до проспекта Ленина, где свернул вправо. Белые «Жигули» понеслись по улице Татищева средь панельных кварталов. За новостройками показались угловатые крыши приземистых частных домов, деревянные заборы, сады, утопающие в изумруде молодой майской зелени. Затем еще один квартал обветшалых пятиэтажек, поросшие кустами и бурьяном обочины, вышки электропередач. Дорога стала ухабистой, колёса то и дело проваливались в выбоины, машину трясло так, что заскрипели сидения и пластик приборной панели. Объезжая особенно большие и глубокие лужи, петляя из сторону в сторону, белые «Жигули» повернули креном налево, затем вправо. Трущобы расступились, в лобовое стекло ударили потоки ветра. Узкая асфальтированная дорога вытянулась стрелой между железнодорожной линией вдоль лесистых зарослей и кромкой водохранилища. Серо-синий простор рябили набегающие ветерки, водное пространство казалось бескрайним, похожим на море. На этой же дороге то и дело встречались другие автомобили: чаще потрепанные «Жигули», «Москвичи» и «Запорожцы», попадались в этой глуши неожиданно и такси. На Верх-Исетское водохранилище приезжали компаниями, некоторые останавливали свои машины прямо у дороги и размещались у самой кромке воды. Коломейцев заметил, что здешняя публика в основном состояла из молодых людей: он практически не увидел здесь ни одной семейной пары с детьми. По-видимому, здесь, в Свердловске, Верх-Исетское водохранилище было излюбленным местом отдыха для неприхотливой молодежи.

Чуть дальше по берегу водохранилища вырастали громады лесных рощ, в чаще которых угадывались колеи, продавленные колёсами автомобилей. Именно сюда свернули «Жигули» Коломейцева. Дорога проходила сквозь сосновый бор, за которым уже слышались голоса, выкрики, смех. Лес расступился, и автомобиль капитана выехал на просторный луг, тянущийся аж до самого берега, омываемого набегающей волной Исети. Коломейцев остановил машину, вышел из нее, озираясь кругом. На туристическом буклете, который лежал в гостинице, было фото именно этого живописного места… правда, живописным оно было, по воле профессионального фотографа, выбравшего хорошие ракурсы в погожий день и когда здесь было мало народу.

В этот день берег выглядел совсем иначе. Несколько автомобилей, шумные компании, громкая музыка из магнитофоном, запах костров. Компании студентов жалили шашлыки, расстилали на траве одеяла для пикников. Несмотря на то, что до лета было еще полмесяца, многие отдыхающие купались в холодной воде. Коломейцев неторопливо бродил по лугу, пытаясь выйти к кромке воды. На него никто не обращал никакого внимания: все огульно предавались веселью. Мимо капитана прошли две девушки, но что-то заставило Коломейцева посмотреть им вслед. Обернувшись, он не поверил своим глазам: они были одеты в купальники, но на спине не было бретелек. Тут еще группка девушек: капитану кровь ударила в голову – из бикини на них был только низ…

Осокин-Коломейцев подумал про себя, что правильно сделал, что решил приехать сюда. Пусть дорога сюда долгая, ухабистая, но зато какое вознаграждение! Девушки резво плескались в воде, выходили на берег во всей своей красоте молодости. Они совершенно не стыдились своих юных тел, гладкой белой кожи, округлых бёдер, стройных ног, твёрдо ступающих по примятой траве. Покачивались их белые обнаженные груди, покрывшиеся мурашками от холода. Цветник! Правда, девушки заметили на себе взгляды незнакомца, смущенно отвели глаза в сторону, и побежали к своим компаниям.

Коломейцев хотел разместиться близ воды, чтобы было удобнее наблюдать. Но садиться в светлых брюках на траву он не пожелал. Увидев неподалеку потемневшее от дождей бревно, он уселся на него и закурил, делая вид, что любуется водным пейзажем. Природа брала своё: обнаженные женские тела будоражили ум, в жилах закипала кровь, сердце учащенно билось. Коломейцев почувствовал, что его лицо раскраснелось, стало настолько горячим, что следующую сигарету можно было прикуривать о собственной физиономии.

Справа от себя Осокин-Коломейцев услышал шорох травы и топот бегущих ног. Боковым зрением он заметил, как к нему устремилась девушка… причем полностью обнаженная, на ней вообще не было никаких частей купальника.

– Молодой человек, не угостите сигареткой? – обратилась она к Коломейцеву. Тот протянул пачку, делая вид, что не обращает на нее никакого внимания.

– Спички будут?

– У меня зажигалка.

Молодая незнакомка подсела к капитану, будто нарочно его провоцируя. Коломейцев чиркнул зажигалкой и поднес огонек к сигарете. Капитан успел разглядеть ее: около двадцати лет. Волосы светло-русые, острый кончик носа, зеленые глаза, чуть оттопыренная нижняя губа. Девушка опять встала во весь рост, но не спешила отходить от незнакомца. Она затянулась сигаретой и спросила мужчину:

– У меня в волосах нет никаких там водорослей?

Произнеся это, она начала расчесывать свою шевелюру, отирая воду с кожи, поигрывая обнаженными округлостями тела. Но что-то в ней было необычное, но что? Коломейцев взглянул на девушку еще раз и заметил, что ее зеленые глаза уж очень какие-то странные, будто ненастоящие.

– Вроде нет ничего. – ответил Осокин-Коломейцев, поравнявшись рядом с незнакомкой. Та продолжала отрывисто смеяться, ее тело ходило ходуном, руки, держащие сигарету, тряслись. Тут Коломейцев и заметил, что зрачки незнакомки были неестественно маленькими: подобного раньше он никогда не видел.

– Настя, ну, где ты там? Хватит приставать к людям! – крикнула ей компашка, расположившаяся невдалеке. Незнакомка, имя которой теперь стало Коломейцеву известно, побежала к своим.

Дальше тут оставаться нельзя: слишком много посторонних взглядов. Капитан поспешил к своим «Жигулям», завел двигатель и повернул в сторону соснового бора. Зарядившись впечатлениями, Осокин-Коломейцев теперь решил покататься по промышленному району города, к которому вели нити дерзкого преступления. Белые «Жигули» полетели на север города. С виду тут ничего особенного не происходило: обычный советский промышленный район, каких полно по всей стране. Иглы коптящих небо заводских труб, бесконечно длинные бетонные заборы, бруски заводских цехов с ленточным остеклением или стеклянными витражами, многочисленные проходные. С одной из прилегающих территорий выехало несколько грузовиков – вроде ничего особенного, но тот день был субботний. Неужто тут вместо пятидневки шестидневная рабочая неделя? Коломейцев свернул в узкий проезд и уперся в синий металлический забор предприятия, откуда следовали грузовики. Проехав немного вдоль, у проходной Коломейцев увидел табличку. Тут располагался Электрокабельный завод, тот самый, который в своем предсмертном письме упоминал покойный Бухаров. Неподалеку был и завод по обработке цветных металлов. У его проходной, несмотря на субботний день, также крутились рабочие. В тоже время в остальной части квартала был выходной.

Коломейцев выехал на проспект, и двинул вдоль бесконечно длинного забора Уралмаша. Тут работа не останавливалась никогда, часть предприятий вообще считалась секретной, к которым даже не подобраться – поэтому Свердловск считался городом, закрытым для иностранцев. Через улицу Машиностроителей Коломейцев направился к выезду из города, где находилось еще не менее интересное и важное для расследования место. Белые «Жигули» по уходящей дугой дороге ехали мимо Шувакишского лесопарка. Затем город закончился: одинокая скоростная магистраль, проложенная через тайгу, шла на север. Коломейцев высматривал поворот на поселок Шувакиш с одноименной железнодорожной станцией. Тайга вырастала на обочине непреодолимой стеной, в итоге капитан разложил карту прямо на приборной панели. Увидев что-то похожее, на поворот, правда без указателя, куда он ведет, Коломейцев повернул руль влево.

Дорога была довольно узкая и ухабистая, но это еще цветочки. Затем какое-нибудь асфальтовое покрытие вообще исчезло: дальше только грунтовка. Машину трясло, мелкие камешки, вылетавшие из-под колес, трещали, царапая кузов. По обочинам всё также рос дремучий хвойный лес, глядевший на автомобиль Коломейцева чёрными пятнами чащи. Капитан начал волноваться: дорога могла оказаться тупиком, идти в никуда или тянуться так на многие десятки, а то и сотни километров. Стрелка показывала, что бензина в баке было еще достаточно, талоны на бензин были в куртке, но где тут заправишься в случае чего? Коломейцева пугала перспектива застрять в этой глухомани. К счастью, впереди забрезжило открытое пространство, показались совсем маленькие домишки. Подъехав поближе, Коломейцев убедился, что это был посёлок Шувакиш, о чем также гласил придорожный указатель.

Белые «Жигули» медленно покатили по асфальтовой улице, проходившей через весь населенный пункт. Коломейцев не знал куда она ведет, но интуиция подсказывала ему, что дорога непременно выведет к станции. Вскоре он в этом убедился: улица закончилась, а дальше была железнодорожная платформа.

Маленький поселок на отшибе крупного города имел для Свердловска большое значение. У станции Шувакиш раскинулся рынок, который притягивал к себе не только жителей посёлка, но и жителей города. Поселок, расположенный за чертой города, как магнитом притягивал разного рода спекулянтов, фарцовщиков, жуликов, контрабандистов и прочих мутных личностей. В отличие от самого Свердловска, здесь никогда не было дефицита: купить на Шувакишском рынке можно было что угодно – от гвоздей до виниловых пластинок зарубежных музыкальных групп и импортных магнитофонов. Руководство в Москве было уверено, что в этом запутанном деле нити расследования непременно будут тянуться к Шувакишу.