Платон и Дарья. Повесть

– Не езди больше на дорогу. Просто жди, он сам приедет.

– Я бы рада мама быть спокойной, да только тревога меня обуяла.

Мать хмурыми глазами уставилась на дочь и поняла, что настаивать было бесполезно.

– Все будет хорошо. Приедет Платон – свадьбу сыграем. Мы вам уже припасли приданое. В сундуке лежит: столовая посуда, постельное и нижнее белье, да и серебро мы скопили для вас. Отец даже револьвер припас Платону. Негоже казаку быть без оружия. Все готово к вашей свадьбе.

– Давай платье померяем?

– Сейчас принесу.

Мать вышла из комнаты и быстро вернулась со свадебным платьем. Девушку охватило сильное волнение, ее щеки раскраснелись. Дарья при помощи матери надела красивое платье, подбежала к длинному зеркалу и стала разглядывать себя со всех сторон.

– Ну, как? – улыбнувшись, спросила она и густо покраснела.

– Это платье на тебе хорошо глядится, дочь. Светлый цвет тебе к лицу.

Настроение девушки немного улучшилось, Дарья вся искрилась.

– Какая ты красивая в этом платье!

– Правда?

Дарья действительно в эту минуту выглядела прекрасно.

– Да! Замуж выйдешь за любимого – то-то у тебя будет счастье, то-то будет жизнь, – ответила мать и вдруг вспомнила свою жизнь: – А у нас никакой свадьбы не было. Иван пришел со своими родителями и с бутылкой. Вот и вся свадьба. Мне всего-то семнадцатый годок шел. Много слез я пролила пока со свекровью жила. Больше года я не видела жизни, поэтому отец хочет сыграть громкую свадьбу. Своей не видали – хоть вашу поглядим.

– Хорошо я постараюсь быть веселой. Только бы Платон вернулся, а то без него у меня не будет никакой жизни.

– Он обязательно вернется – иного и быть не может. Вы же искренно любите друг друга.

– Мама, я не представляю себе другого мужа. Мое сердце нашло единственного казака. Мне другой муж не нужен.

– Ох, дочь! Жизнь длинная – все еще будет у вас. Поживешь на свете, всего натерпишься. Лишь бы не колотил тебя и другую себе не завел.

– Кто? Платон? Что ты, мама? Он никогда не посмеет поднять на меня руку. Он очень меня любит.

– Дай Бог!

– Мама, он даже дышать на меня боится! Платон сказал, что всю жизнь будет любить меня, – со страстным увлечением воскликнула Дарья.

– Казаки чего только не скажут, чтобы завоевать сердце казачки.

– Платон другой, он не такой как все.

– Молись Божьей Матери она не оставит тебя в беде, – произнесла Анастасия Васильевна и ушла спать, а в сердце девушки ненадолго поселилось праздничное настроение.

Дарья обратила взор на темный лик Божьей Матери на Табынской иконе и, сложив крестом руки, стала читать молитву:

– Наста днесь пресветлый праздник, Пречистая дева, честныя Твоея Табынския иконы, Владычице, яже паче лучей солнечных возсия…

Не отрывая глаз от лица девы Марии, девушка молилась искренно. Ее слова шли от самого сердца, а душа была в молитвах. Они звучали с таким страданием, что вокруг все примолкло. Она даже чуть прослезилась.

– Матерь Божья, оставь мне Платона живым. Я каждый день буду тебе молиться, и жечь лампаду перед тобой!

Несмотря на то, что Дарья молилась со страстным чувством, лик Божьей Матери все равно остался темным. Хотя издревле было широко известно, что она открывает свой лик избранным людям.

Впервые образ Святой Богородицы явился дьякону в шестнадцатом веке в селе Табынском, расположенном в ста верстах от Уфы. В далекий день один дьякон возвращался с покоса домой через соляной источник и вдруг услышал чей-то голос. Вначале он подумал, что ему почудилось, но голос вновь повторился. Осмотревшись по сторонам, дьякон заметил возле источника икону и с радостью принес в монастырь. С этих пор Табынская икона Божьей Матери стала предметом всеобщего почитания монастырской братии, местных жителей и уральских казаков. Она исцеляла, успокаивала, помогала и защищала семью с домом.

Однако в восемнадцатом веке во время башкирского бунта монастырь разрушили, и святая икона бесследно пропала. В следующий раз Табынскую икону Божьей Матери на том же месте и на том же камне обнаружили двое башкир. Из ненависти к другой вере один из них начал ее рубить, однако она осталась неповрежденной, но это не осталось без последствий для обоих башкир. За совершенное кощунство над иконой они тут же ослепли. Правда один из них тут же раскаялся в своем поступке и прозрел. Обрадованный башкир принес икону Божьей Матери в село Табынское, рассказал о случившемся жителям и люди в радости отнесли икону в отстроенный заново монастырь.

Неожиданно Дарье привиделось, что по щекам Божьей Матери сбежали слезы.

– Что случилось? – опасливо вскликнула девушка и, подскочив к иконе, посмотрела на нее испуганными глазами.

Дарья провела по темному лику Божьей Матери белой рукой и не почувствовала влаги. Сердце девушки мучительно забилось и к горлу подступили рыданья. И хотя она всеми силами на пыталась удержать слезы, но они хлынули из ее глаз неудержимо. Обычная веселость из девичьей души куда-то пропала.

– Зачем я плачу? Ничего же не случилось. Может это игра света.

Каждый день у Дарьи проходил в тоске и думах, и они все время росли. В воспоминаниях девушки светлым образом вставал тот, кому девушка отдала свое горячее сердце. Дарьина душа истомилась от неизвестности и неизбывной тоски. Несмотря на обещание матери, она снова становилась печальной.

Дарья с утра до вечера стирала, стряпала, ухаживала за животными и подолгу сидела у окна, чтобы отвлечься от тяжелых дум. В свободное время девушка читала молитвы, но чуть ли не каждую ночь ей снились тяжелые сны. Дарье даже подумала, что они не спроста к ней приходили. Они как будто на что-то ей указывали. И хотя ее сердце всегда чувствовало беду, но что предвещали ей ночные сны, она не могла понять.

И все же, несмотря ни на что, Дарья продолжила жить светлыми надеждами на скорую встречу и на счастливую жизнь с любимым человеком. Каждый божий день она вставала на колени перед иконой и зажженными лампадами и усердно просила Бога, чтобы Гражданская война не разрушила ее счастье.

В это время в хуторе царил беззвучный покой.

***

Утром Перелыгин вставал и делал то, что он делал каждый день: одевался, мылся, брился. И скоро его здоровье улучшилось настолько, что он запросто мог заниматься личными делами. Но о полном выздоровлении не могло быть и речи. После ранения он ослабел и по утрам ему с кровати подниматься было трудно, потому что боль сразу же отдавалась во всем теле. Хотя рана хорошо затянулась, оставалась только краснота на месте ранения.

Однажды утром Платон привел себя в порядок и отправился на последнюю перевязку. В перевязочном кабинете была все та же сестра милосердия, которая очень походила на его Дарью. Она приятно улыбнулась, и добрая улыбка сделала ее лицо красивым. Платон заметил, что во взоре Елизаветы промелькнули живые искорки, а на щеках появились маленькие ямочки.

Загоревшийся взор казака поддался обаянию сестры милосердия. Его строгое лицо смягчилось, и он невольно залюбовался ею, невольно проявив восхищение. При этом его охватило странное беспокойство. В ее образе и ее глазах было то, чего не было в других девушках. Своим ясным взором она, как будто пронзила его душу. Казак испытал волнующее чувство, которого давно не испытывал и почувствовал молодую радость. Это чудесное ощущение казаку было знакомо. Такое не раз случалось при встречах с Дарьей, но все же к своей казачке у него было совсем иное чувство. Оно было настоящим и полностью владевшим его душой и сердцем.

Перелыгин безотрывно загляделся на Елизавету, как на икону, облив строгим взором лицо молодой женщины. Печаль придавала прелести ее красивому лицу. Сестра милосердия смутилась восхищенного взгляда Платона. Ее лицо с правильными чертами невольно дрогнуло и появился румянец. Но через минуту на красивое лицо девушки вернулось строгое выражение. Зябко поведя плечами, она поправила тонкими пальцами белый воротник на обнаженной шее.

– Не мешайте мне работать.

Сердце Платона неровно и сильно забилось. Он стоял не в силах сдвинуться с места. Хотя это произошло в одно мгновение, но Платону показалось, что оно длилось очень долго. Красавица пленила казака, в его душе стало свежо и чисто. После первого чувства недоумения в душе Платона воцарилась радость. Не один раз в его сознании возникал в те дни миловидный образ сестры милосердия. Потом она всю дорогу неотступно преследовала казака. Это чувство не покинуло его до самой встречи с Дарьей.

– Спасибо и до свидания, – попрощался Платон, едва сестра милосердия закончила перевязку.

– Ваши слова подразумевают следующие свидания, но будет лучше, если вы больше не вернетесь к нам. Может быть, я говорю грубо, но пусть это будет так. Прощайте!

– Прощайте!

– Идите к доктору он вас ждет.

Перед тем как войти в кабинет доктора, Платон посмотрел на свое отражение в зеркало и не узнал себя. Казак изменился настолько, что перед ним стоял будто чужой человек.

Удивленно качнув головой, он отворил дверь и вежливо спросил:

– Разрешите войти?

– Входите, как вы себя чувствуете?

– Мне кажется, что хорошо, – уверенно ответил Платон.

– Надоело лежать? Ну что ж я вас больше не могу держать.

– И я смогу продолжить службу? – с радостью спросил Перелыгин.

– Об этом не может быть и речи, – доктор внимательно поглядел на казака. – Сейчас вы к ней не годитесь. Вы нуждаетесь в длительном отдыхе. Не раньше, чем через год-два здоровье ваше восстановится. Поезжайте домой и выздоравливайте. Идите к главному врачу, он вас выпишет.

– Спасибо, доктор! Прощайте!

– Прощай, казак! Я думаю, что тебе незачем будет возвращаться на службу. Скоро все закончится.

Приоткрыв дверь, Платон удивленно приподнял брови и хотел что-то сказать, но неожиданно передумал.

– Подождите! – вдруг окликнул доктор. – Возьмите последнюю нательную иконку. Это великие княжны во время европейской войны прислали в госпиталь. Придет беда – она тебе обязательно поможет. Казаки говорят, что помогает.

Перелыгин взял иконку и, зажав ее в руке, вышел из кабинета. Вскоре Платон выписался, получил документы и, покинув госпиталь, сразу же отправился в казарму.

Стоял тихий, теплый день и на деревьях нахохлившиеся вороны кричали друг на друга. Путь до казармы оказался недолгим, у ворот казака остановил часовой в небрежной позе.

– Куда идешь?

– В сотню возвращаюсь, я в госпитале лечился.

– Здесь никого нет, всех казаков отправили на фронт.

– Но там находится мой конь и личные вещи.

– Иди к дежурному офицеру.

Перелыгин прошел в дежурную комнату и предъявил офицеру командировочное удостоверение на отдых. Дежурный поставил печать в удостоверении, выдал жалованье, личные вещи и отвел в конюшню.

– Фронта больше нет, поэтому дождись возвращения своей сотни и вместе с ними уйдешь.

Ночью луна прорвалась сквозь тучи и с удивлением поглядела на уснувшего казака в опустевшей казарме. Задолго до утра звезды побледнели и одна за другой погасли. Затем возникли утренние сумерки и сонная тишина. Потом на востоке в широкую полосу рассвета устремился белый свет и на горизонте взгромоздилось горячее солнце. Едва вся земля осветилась, слабый ветерок загулял по улицам и растрепал верхушки деревьев.

День наступил тихий и светлый.

Когда вечером в казарму вернулась небольшая горстка молодых казаков, Платон жадно спросил:

– Слава Богу, казаки! Где остальные?

– Погибли, остались только те, кого ты видишь.

– Что случилось?

Казаки оживленно заговорили.

– Вся территория занята красными, поэтому нам надо уходить в Сибирь или в Тургайскую степь, – высказал общую мысль Павел Селенин.

– Нет, нужно возвращаться в Старый Хутор! – решительно возразил Роман Чернавин.

– Что мы забыли в тургайской степи или в Сибири? – поддержал его Матвей Никитин. – Не пойдем к киргизам или сибирякам!

Осип Шутемов казался изнуренным и раздражительным.

– Воевать нужно! Либо грудь в крестах, либо голова в кустах! – горячо воскликнул он и его поддержали другие казаки.

– По-другому и быть не может! Казак это, прежде всего воин. Мы не можем сидеть и ждать, когда нас всех перебьют. Зачем навязывать нам новые правила, ценности и чуждые перемены? Ведь у нас традиции веками складывались. С нами не хотят разговаривать как с равными. Мы или должны безоговорочно подчиниться, или навсегда отказаться от своей прежней жизни. И то, и то одинаково неприемлемо для нас. Это же смерти подобно.

– А как я смогу зажить другой жизнью, если мои предки до седьмого колена были казаками. Проще умереть и не жить, чем перестать быть казаком. Это же для нас, как глоток свежего воздуха. Разве мы можем без боя отказаться от казачества?

– Не горюйте казаки с нами Бог! – воскликнул Осип.

– С нами Бог! – откликнулся Матвей.

– Однако от нас теперь ничего не зависит, – устало проговорил Роман.

– Эх, а что сейчас творится на казачьих землях. Многие станицы сгорели. По всей казачьей земле не осталось ни одного не тронутого хутора или станицы, а некоторые совсем исчезли, как будто там никогда и не жили казаки. Вся земля превратилась в пустыню. В уцелевших станицах остались в основном женщины, старики и дети. Мы заплатили огромную цену, выступив против большевиков, – сокрушенно покачал головой Павел.

– Что правда, то правда.

– У нас последняя победа была, когда мы разбили Чапаева в Лбищенске, а потом мы только отступали.

– Как это случилось? – спросил Платон.

Часто моргая ничего не выражавшими глазами, Селенин стал рассказывать:

– Мы тайно подобрались к Лбищенску и ударили ранним утром. Спросонья они не знали куда бежать, потому что мы стреляли отовсюду. Красные отступили к реке, поплыли на другой берег, но и в воде наши пули их настигали. В этом бою погибло очень много чапаевцев и немало сдалось в плен. С нашей стороны потери оказались невеликими.

– Чапаев погиб?

– Чапаев в бою получил тяжелое ранение. Во время отступления его на заплоте переправили на другой берег и там схоронили.

Казаки смолкли под впечатлением рассказа, а Платон ушел в тяжелые мысли, ломая голову над тем, как поступить в сложившейся ситуации. Никогда на его душе не было тягостного и противоречивого чувства. Какой смысл идти туда, где все валится в тартарары? Лучше уж возвратиться в родной хутор. Там старикам не на кого положиться. Они их единственная и слабая защита.

– Утром двинемся в Старый Хутор, – твердо решил Перелыгин и строго добавил хриплым голосом: – На молитву папахи долой!

Помолившись и спешно поужинав, казаки сложили свои думные головы на подушки и всю ночь слушали, как за окном шумел и не умолкал разросшейся верхушкой тополь.

***

Летом одна тысяча девятнадцатого года Белая Армия перешла в наступление и достигла временного успеха. Но затем она выдохлась и началось повсеместное отступление белых на восток. В июле – августе на Урале установилась советская власть, а в сентябре под Актюбинском Оренбургское казачье войско потерпело тяжелое поражение от Красной Армии. В то же время атаман Дутов с остатками войск ушел в Семиречье и там соединился с атаманом Анненковым. Только атаман Толстов Уральского казачьего войска из последних сил держался за свою территорию.

Скоро хуторские казаки отправились из Актюбинска в Старый Хутор. К этому времени на Урале уже прочно установилась печальная и унылая осень. Деревья в перелеске стояли, словно облитые разноцветными красками. Сухие листья с шуршанием падали на землю. В степи тихо шептались травы и громко кричали птицы.

Вечером осеннее солнце скатилось за горизонт. Дорога тянулась с юга на север серой лентой, то выгибаясь, то выпрямляясь. Из-под копыт лошадей крупными облачками летела пыль, покрывая всадников тонким слоем пыли. Впереди за косогором показалась небольшая речка. Над самой водой висли могучие ветви старого тополя.

– Стой! Здесь разобьем стан на ночлег, – спрыгнул с коня Перелыгин возле развесистого дерева. – Лучшего места нам не найти.

Усталые казаки посыпались на землю, как горох из мешка. Лица их были строгими и пыльными. Они выглядели, как крестьяне после тяжелого труда на поле. Казаки вначале походили, разминая затекшие ноги, а затем стали выбивать из одежды мелкую пыль.

Взмыленных коней расседлали и тут же отвели на водопой. Кто-то въехал на лошадях прямо в воду. Подрагивая всей кожей, животные жадно хватали губами с поверхности реки холодную воду. Потом напоенных коней стреножили и пустили пастись по рыжей траве. Тяжело дыша, рысаки рвали мягкими губами сухую траву.

– Умыться бы в речке, – устало сказал Осип Шутемов.

Скинув с себя пыльную одежду, казаки по густой траве прошли к реке. У казаков поднялось бодрое настроение. На берегу поднялся шум и гвалт. Они вымылись, натянули на влажные тела одежду и поставили палатки, а потом с шутками-прибаутками натаскали сухих дров.

На берегу взвился серый дымок и костер разгорелся ровным пламенем. Петр Вальнев повесил на огонь большой походный котел, огромный чайник и стал готовить горячий ужин. Осип Шутемов с Павлом Селениным зашли в реку с бреднем и, раскинув от берега до берега, потащили его против течения. Иногда рыбаки выходили с бреднем на берег и, вывалив на траву серебристую рыбу, снова заходили в реку. Рыбешка попадалась разная, но в основном это были чебак и окунь. Вскоре на берегу образовалась большая кучка из рыб.

Как только из котла повалил вкусный парок, душистая уха заплескалась через край и зашипела на раскаленных углях. Варево получилось густым и пахучим. Перекрестившись, казаки подсели поближе к котлу и тесно сгрудились вокруг огня. Однако места всем около костра не хватило. Обжигаясь, казаки слизывали с губ и ложек густой жир.

– Какая вкусная уха, братья!

– Давно не хлебали на свежем воздухе.

– Гляди не лопни.

– Ну ты скажешь! От еды еще никто не пропадал.

Казаки ели уху так дружно, что у Павла сломалась ложка.

– Вот навалился – даже ложка сломалась.

– Наверное, уха слишком наваристой оказалась.

Когда запыхтел огромный чайник, казаки отведали горячий чай.

– Ну что, – улыбаясь, сказал Матвей, когда все насытились, – с доброй песней и путь короче, и жизнь краше, и смерть легче. Споем нашу любимую песню.

Захмелевшие от сытости головы кружились, а глаза сами собой слипались. Но Матвей Никитин раздвинул меха гармони, откашлялся и баритоном запел старинную уральскую песню:

Держались мы три дня, две ночи,

Две ночи долгия, как год,

В крови и, не смыкая очи.

Затем мы ринулись вперед…

Казаки подхватили песню басистыми голосами, и песня разнеслась по речной долине. Она звучала так громко, что даже птицы притихли, слушая казачью песню.

Платон с закрытыми глазами раскачивался из стороны в сторону и беззвучно шевелил губами. Среди молодых и дружных голосов у Осипа был самый душевный голос. Его глаза сияли, как у начищенного самовара.

Мы отступали; он за нами

Толпами тысячными шел,

И путь наш устилал телами,

И кровь струил на снежный дол.

Лихая песня взвилась в небо и унеслась за вечернюю падь. Едва шумная и полная тревоги песня замерла, в чистом воздухе стало совсем тихо. Песня разбередила казаков, они крепко призадумались над тем, что им судьба приготовила. Так ничего и, не поняв, они дружно загомонили.

– Веселы привалы, где казаки запевали!

– Люблю наши казачьи песни. В них столько удали и простора, что они берут прямо за сердце. Их подолгу слушать хочется. – Платон поднялся на ноги и вдруг спросил: – А кто такие казаки? Откуда они взялись?

– По Карамзину – беглый люд, – с иронией сказал Осип.

– А если глубже копнуть?

Матвей повел плечом и с горячностью сказал:

– Беглые? Бежали на судоходную и многолюдную реку? Под самый бок Турецкой империи? Тогда бежали в какие-нибудь бы дебри, где б их никто не сыскал. И сидели там ниже травы, тише воды. Так нет же, они беспокоить и бить турок начали. От испуга, что ли стали вдруг храбрыми и искусными воинами?

– Казаки не вели своей истории. Кто теперь скажет, откуда казаки пошли.

– Не морочьте себе голову! Казак от казака ведется. Казаки есть и всегда будут, потому что не формой славен казак, а духом.

– Русские мы – ничем не отличаемся.

Шутемов с улыбкой посмотрел на него и молча покивал головой.

– А ведь многие казаки пошли за красными и выступили против казаков.

– А казаки ли они? Это, наверное, те самые и есть беглые, которых мы напринимали в казачество на свою голову. А царские генералы повели против потомков беглых крестьян и каторжников. Но они не понимают, что и сами сидят на пороховой бочке. После нас возьмутся за них, – сказал Матвей.

Платон подошел с ружьем близко к реке.

– Кто сможет так выстрелить?

Перелыгин выстрелил по поверхности реки, и пуля, как плоский камень, пущенный из руки, поскакала по воде, оставляя за собой волнистый след брызг, фонтанчиков, прежде чем на излете скрыться под водой. Осип покачал головой то ли от удивления, то ли восхищения. Многие попробовали повторить этот прием, но ни у кого не получилось.

– Ну, ты даешь, Платон! – восхитились казаки.

Скоро небо затянули непроглядные тучи. Костер, догорая, выбросил в небо снопы искр и в самое небо потянулся тонкий дымок. Притих тополь, перестала плескаться рыба в реке. Налетевший порыв ветра растрепал тополиную листву, тихими песнями залились степные птицы. Тишина постепенно завоевывала степь.