Не такой. Книга первая

Мы вышли возле одного из нескольких пятиэтажных домов, которые родители почему-то называли «хрущёвками». В подъезде пахло сыростью и ещё чем-то напоминающим запах болота.

– Смотри, ему тоже не нравится этот запах, – обратилась к отцу мать, увидев, как я поморщил нос.

– А кому понравится, – буркнул в ответ тот. – Сколько лет уже в подвале вода стоит, а жековцы только обещают отремонтировать.

Мы не спеша поднялись на второй этаж и вошли в квартиру, номер которой я заметить не успел. В дверях нас встретила Матрёна Никитична – мать моей матери и, стало быть, моя бабка. Мне был хорошо знаком её низкий с хрипотцой голос, совсем не гармонирующий с её сухощавой фигурой. Бабулька, которой было, по моим подсчётам, всего-то пятьдесят шесть лет, ещё в период нашей с матерью беременности иногда навещала родителей. Как я понял, несмотря на повсеместный атеизм, она, тем не менее, была очень религиозной женщиной. Сейчас её голова была покрыта тёмным шёлковым платком, а на лице не было никаких признаков макияжа.

О религии, из того, что я услышал из разговоров бабушки с матерью, на данный момент времени у меня сложилось весьма противоречивое представление. С одной стороны, она как бы пыталась приблизить человека к Богу, что, несомненно, было большим плюсом, но с другой, – она, как я понял, имела множество догм и ограничений, и это являлось её огромным минусом. Я прекрасно понимал, что заключи свободного человека в какие-либо рамки, и большинство открытий так и не были бы сделаны, запрети ему полёт мысли, и не было бы написано множество музыкальных и художественных шедевров. Для того, чтобы творить, человек должен быть по-настоящему свободным от ограничений, для того, чтобы общаться с Богом, ему не нужны никакие особенные условия, особые места и выдуманные кем-то ритуалы. Конечно, я сужу, исходя из высокоморальных принципов, по которым живёт общество будущего, а также из того, что все живые существа того времени реально ощущают присутствие чего-то Великого и Могущественного. Это чувство настолько сильное, что ни у кого даже не возникает мысли о том, что Бога нет.

Но вот переживания, которые я ощутил, родившись в этом мире, были явно слабее. Скорее всего, на данном этапе Земля, как планета, ещё не излучает тот спектр энергий, при котором сверхчувствительность у её жителей становится нормой. Возможно, именно поэтому люди этой эпохи не имеют сверхспособностей и не могут ощутить реальную связь с Космосом. Тогда, наверное, определённые запреты и ограничения им всё же необходимы… Что ж, поживём-увидим…

– Слава Богу, слава Богу, – запричитала бабулька, пропуская нас внутрь. – Я уж заждалась.

Она замахала рукой, прикасаясь пальцами то ко лбу, то к плечам, то опуская руку вниз. Эти движения были мне непонятны. «Наверное, это часть какого-то ритуала», – предположил я. Скосив глаза, я с интересом проследил за манипуляциями старшей представительницы нашей семьи, но тут же поспешил зажмуриться, чтобы родня не заметила ничего подозрительного в моём взгляде. Эту привычку я выработал ещё в роддоме. Однако мои предосторожности были напрасны, так как все были возбуждены, радостны и вряд ли бы обратили сейчас внимание на такую мелочь, как осмысленный взгляд грудного ребёнка. Мы вошли в квартиру. Здесь, в отличие от лестничной клетки, пахло чем-то вкусным, видимо, родня подсуетилась по поводу праздничного стола.

– На выписку много времени ушло, – посетовала мать в ответ на укор бабульки, отдавая ей меня, чтобы снять верхнюю одежду.

– Я даже замёрзнуть успел, пока дождался, – вставил своё слово отец. – Ну ничего, сейчас согреемся, – добавил он, потирая ладони.

– Тебе бы только напиться, – неодобрительно пробурчала бабка.

– По такому случаю не грех, Матрёна Никитична… Не грех, – весело возразил папаша.

– Ой, – встрепенулась вдруг бабуля, когда меня высвободили из одеяла, – нужно же ребёночка повивальником3 умотать. Говорила тебе, возьми его с собой, – укорила она мою мамочку.

– Мама, ну кто будет с ним там возиться? – мягко возразила та.

«Чего это ещё моя неугомонная бабка придумала? – мысленно возмутился я. – Мало, что в пелёнку замотан, так ещё нужно каким-то повивальником обмотать… Они что, из меня мумию собираются сделать?»

– А если у него ручки или ножки кривыми будут, что потом делать прикажешь? Ну да ладно… раз в больницу не взяла, то уж дома обязательно умотай. Слава Богу, добрые люди подарили, дай им Бог здоровья.

– Хорошо, – согласилась мать.

Пока она меня разматывала, пока меняла подгузник, который мне пришлось по дороге немного подмочить, пока поверх пелёнки уматывала какой-то широкой пёстрой лентой, стянувшей моё тело так, что вообще было невозможно шевелиться, на кухне звякала посуда и доносились: тихий голос бабульки и жизнерадостные восклицания отца.

– Куда ты лезешь своими ручищами-то, – ворчала баба Мотя. – Успеешь ещё…

– Так я кусочек колбаски, – миролюбиво ответствовал зять. Звякнула посуда. – Как говорит Толян: «Хороший праздник не обойдётся без бутылки, а вот бутылка без праздника обойдётся легко!»

– Аккуратнее, антихрист, посуду разобьёшь.

– Не боись, Матрёна Никитична, всё будет чики-пуки.

Закончив уматывать, мать уложила меня в деревянный манеж. Взглянув на меня нежным материнским взглядом, она удалилась на кухню, чтобы вместе со всеми отметить пополнение семейства и благополучное возвращение домой.

– Так, что-то я не понял, – возмутился я довольно громко. – Сами, значит, трапезничать будут, а ты тут с голоду помирай?!

Разговор на кухне стих, видимо, родня ждала, что я вскоре утихну. Только я замолкать вовсе не собирался, а потому, спустя пару минут, в комнате появилась мать со знакомой бутылочкой молока в руке.

– Не плачь, мой хороший, – ласково проговорила она, вынимая меня из манежа. – Сейчас мамочка тебя покормит. Ты думал, что про тебя забыли? – она бережно уложила меня себе на руки и сунула мне в рот соску. – Ешь, мой маленький, ешь, мой сладенький… – приговаривала она, пристально всматриваясь в моё лицо.

Я уже по привычке закрыл глаза, делая вид, что получаю огромное удовольствие от еды, а самого распирало от смеха. Лёжа с закрытыми глазами, мне совсем не тяжело было представить тридцатишестилетнего мужчину на руках у женщины, да ещё с соской во рту. Картинка у меня в голове, скажу вам, получилась довольно забавная.

– Ларочка, вы долго ещё? – в комнату заглянул отец. Его лицо стало ещё краснее, а до моего чуткого обоняния долетел незнакомый мне неприятный запашок. Это было какое-то специфическое амбре, которое мне не встречалось в моём прошлом мире, а потому я сразу не смог понять, что же такого здесь едят или пьют люди, что от них потом начинает так вот неприятно пахнуть. Во всяком случае, за всё время моего пребывания в роддоме, я ни от кого такого запаха не учуял.

– Уже скоро, – отозвалась мать, не отрывая от меня взгляда. Я чувствовал его даже сквозь опущенные веки. – Видишь, совсем немножко осталось. Мы мальчики хорошие, мы мальчики послушные, – продолжала умиляться моим аппетитом родительница. – Вот как мы хорошо кушаем…

Такое вот сюсюкание меня, честно говоря, немного раздражало. В принципе, я-то понимал, что родители думают будто разговаривают с ничего непонимающим младенцем, но дело ведь обстояло далеко не так. Это по внешнему виду я был маленьким карапузом, но моё сознание-то было гораздо старше. Покончив с едой, я по заведённой, явно не мной, традиции, опорожнил в пелёнку свой мочевой пузырь, а когда не привыкшая к таким сюрпризам мамочка уже хотела было уйти, не проверив наличие влаги, громко ей об этом напомнил.

– Чего он ещё хочет? – нетерпеливо пробурчал отец, который по-прежнему стоял в дверях, и ему, видимо, очень хотелось продолжить праздник.

Мать сначала недоумённо пожала плечами, а потом, наверное, её материнский инстинкт всё же подсказал причину моего недовольства. Ей до этого не приходилось сталкиваться вплотную с этой проблемой, так как в больнице с малышами занимались медсёстры. «Ну ничего, привыкнет ещё», – подумал я, когда уже сухого и сытого меня вновь уложили в манеж.

Пока на кухне праздновали, я немного осмотрелся вокруг. Комната была небольшая. Прямо напротив моего манежа стоял платяной шкаф, слева – на стене, оклеенной какими-то невзрачными зеленоватыми обоями, висела пара полупустых книжных полок. Родительскую кровать с металлическими спинками, стоявшую у окна рядом с манежем, видно не было, но я заметил её, когда мать поднимала меня, чтобы перепеленать. Рядом с кроватью, на тонкой ножке, точно истощавший часовой, застыл старенький торшер с голубым абажуром. На потолке, покрашенном в больничный белый цвет, висела простенькая трёхрожковая люстра с матово-белыми плафонами. Вот, собственно и всё, что здесь было.

Окончив осматриваться, я вновь загрустил. Сколько мне ещё предстоит вот так проваляться без дела, когда вокруг столько интересного, столько всего, о чём мы в нашем мире даже уже и не догадываемся. Конечно, у меня впереди ещё целая жизнь, но, как я уже упоминал, у меня от моего прошлого остался мой неугомонный темперамент. В той жизни я и минуты не мог посидеть, чтобы чем-нибудь не заняться. Если не работали руки, то вовсю трудился мой мозг, который, как вы помните, выдавал, практически, девяносто процентов своего КПД. Именно благодаря моей работоспособности меня и взял к себе в лабораторию профессор Здравомыслов. И вот теперь мне приходиться, туго умотанным пелёнкой, неподвижно лежать в манеже и тупо пялиться в потолок…

Когда родительские посиделки закончились, они все трое ещё раз заглянули ко мне в комнату. Услышав их шаги, я сделал вид, что сплю, однако чуть было не вскочил на ноги, когда подошедший к манежу отец вновь дохнул на меня всё тем же неизвестным мне зловонным амбре. Я еле удержался, чтобы не выдать себя громкими возмущениями.

– Спит Витюша… намаялся с переездом, – с умилением произнесла мать.

– Нужно будет подумать, когда его покрестить, – безапелляционно заявила бабуля, от которой тоже повеяло таким же душком, как и от отца, только чуть слабее. – И чем раньше, тем лучше.

Концентрация эфирных веществ, выдыхаемых родичами в моей комнате, неуклонно увеличивалась, так, что с непривычки у меня начала кружиться голова.

– Успеется, куда торопиться… Дурное дело не хитрое… – беззаботно отмахнулся папаша.

– Молчи, богохульник! – окрысилась на зятя баба Матрёна. – Не успеется. Крещёный он и спать будет спокойней и вообще…

– Да он и так дрыхнет, как убитый, – тихонько хохотнул папаша. – Пушкой не разбудишь.

– Покрестим обязательно, пусть он немного пообвыкнется… – решила примирить две враждующие стороны дочь, супруга и мать в одном лице.

– Ладно, пойду я, – недовольно проворчала бабуля и направилась к выходу из комнаты.

Родители двинулись вслед за ней, чтобы проводить, но мать вернулась и, укрыв меня одеялом, приоткрыла форточку. Я мысленно послал ей огромную благодарность и, наконец, полной грудью вдохнул чуточку посвежевший воздух. Однако вспомнив, что мне предстоит спать в одной комнате с отцом, вновь пришёл в уныние. «Похоже, что придётся всё это как-то терпеть», – безрадостно подумал я.

– Ты когда выпьешь, не можешь удержаться, чтобы не перечить матери, – услышал я из коридорчика укоризненный голос мамочки, когда дверь за бабулей затворилась.

– Так я ж ничего такого не сказал, – не очень смело оправдывался папаша.

– Это тебе так кажется, – возразила супруга. – Зачем ты пил третью рюмку?

– Так… – неопределённо буркнул отец, но развивать свою мысль не стал. Как я уже понял за предыдущие девять месяцев, папаша у меня был вовсе не конфликтным человеком и всегда уступал матери в спорах, особенно, если чувствовал, что она права.

– Ты иди, посмотри телевизор, вздремни на диване, если хочешь, – предложила ему заботливая супруга. – Незачем на ребёнка сейчас перегаром дышать. Видел, как он носик кривил, когда ты к нему подошёл?

«Во как! – подумал я. – Какая у меня замечательная мамочка – всё замечает. То обратила внимание, что мне запах на лестнице не понравился, теперь вот, что я от, как там она сказала: „перегара“ скривился. Отчего же этот перегар появляется, и что нужно сделать, чтобы он появился?» Вопросов становилось всё больше, а решать их у меня пока не было никакой возможности. Я попытался было подключиться к планетарной системе данных, которую открыли приблизительно в эти времена и назвали Ноосферой4, но у меня, к сожалению, ничего не получилось. То ли ещё не хватало энергии, то ли в этом времени мне такая способность вообще будет недоступна. Тогда я обратился к своему ангелу-хранителю. Тот незамедлительно возник прямо передо мной и посмотрел на меня печальными глазами.

– Что такое перегар, говоришь? – повторил он вопрос, вертящийся в моей голове. – Что ж, попробую объяснить тебе. – Он немного помолчал, будто собираясь с мыслями, и продолжил. – К сожалению, в этом мире люди ещё не научились бережно относиться к своему здоровью. В эти времена, желание получить телесное наслаждение зачастую преобладает над здравым рассудком. Люди вдыхают в себя ядовитый дым, называя это курением, они пьют алкоголь, который является нейротоксином и также медленно разрушает их тела. Попадая в желудок, алкоголь быстро всасывается в кровь, и организм перерабатывает его в альдегид. Он-то, испаряясь через лёгкие, и имеет специфический запах, который называют перегаром.

– Но для чего люди это делают?! – забывшись, в недоумении воскликнул я вслух. – Почему они сами себя отравляют?

На мой вопрос ответа я не получил, так как на крик прибежала мамочка и, взяв меня на руки, начала баюкать, и успокаивать. «Как же, у вас тут успокоишься, – подумал я, прикинувшись спящим. – Вы творите неизвестно чего, а ты, значит, лежи спокойно и делай вид, что ничего не происходит. Ну ничего, дайте только срок, я уж постараюсь сделать всё, что в моих силах, чтобы хоть как-то изменить существующее положение вещей. Профессор, конечно, предупреждал о том, чтобы я не вмешивался в текущий ход истории, так как я первый, кто забрасывается в прошлое, и ещё неизвестно, к каким последствиям моё вмешательство может привести. Ну да ладно… поживём-увидим. Как говорят, утро вечера мудренее».

Глава 6

Спустя две недели, в последний день сентября, меня всё же решили покрестить. Естественно, в принятии этого решения не обошлось без активного участия бабы Матрёны, которая с каждым своим приходом напоминала родителям о необходимости проведения данного ритуала. Наблюдая за дебатами, неизменно возникающими между отцом, который, как он говорил, был «партийцем со стажем», и его беспартийной тёщей, я, в общем-то, уже имел общее представление о том, что же это за мероприятие – крещение. Как я понял, в этот день назначенные условные родители, их потом называют крёстными, должны были отнести ребёнка в церковь. Там церковнослужитель, которого отец называл попом, а бабка батюшкой, проводил определённые манипуляции с новорождённым, окуная его в воду и читая молитвы. То есть, судя по всему, он должен был подключить меня к какому-то виду энергии, которая в нашем мире называется эгрегор5.

Отец в течение этих двух недель немного покочевряжился, но против тёщиного напора, поддерживаемого нейтралитетом супруги, не устоял.

– Вы только слишком вокруг-то не распространяйтесь, – попросил он женщин, когда решение было окончательно принято. – Не хватало мне ещё на работе по партийной линии взыскание огрести.

Конечно, посмотреть на что-то новенькое и обогатить свои знания новой информацией об этом мире мне очень хотелось, но тут моя свободолюбивая сущность вдруг взбунтовалась – моего-то согласия никто как-то и не спросил. «Когда вздумал всякими непотребствами заниматься, – мысленно возмущался я, поглядывая на отца, – то в живот мамке кричал, разреши, мол. А теперь, вот он я перед вами лежу, а вам трудно меня спросить?» К сожалению, узнать моё мнение никто так и не удосужился, и мне пришлось подчиниться воле родителей. В качестве крёстных пригласили: отец – Толика, своего товарища по работе, мать – свою давнюю подругу Оксану. Мамочка с самого утра принялась готовить праздничный стол, а мои крёстные взяли меня в охапку и в сопровождении бабули, как же без неё, направились в церковь.

На улице вновь немного потеплело. Ярко светило солнышко, приятно пахло сырой листвой, которую ещё не успели убрать дворники. Я и в той своей жизни любил раннюю осень. Мне нравилось в редко выпадавшие свободные минуты побродить по опавшим листьям, под их шорох погружаясь в свои мысли.

Толик был чуть пониже моего отца и, приблизительно, того же возраста. С его лица с такими же красными, как и у бати, глазами, казалось, никогда не сходила добродушная улыбка, а руки были такими же крепкими, как и у моего родителя. Он был весельчаком и оптимистом по жизни, и если бы не его любовь к алкогольным напиткам и курению, то я бы мог считать его образцом никогда не унывающего советского человека этого времени. В присутствии моей бабули Толик старался вести себя сдержанно и не балагурил, поэтому, убаюканный в его руках, я наслаждался погодой и радостно жмурился, когда солнечный свет попадал мне в лицо. Оксана, щупленькая, если не сказать худая, женщина маленького роста, истинный возраст которой было трудно определить из-за большого количества косметики на её несколько вытянутом лице, была одета в пальто и какую-то замысловатую шапку из меха. Она шла рядом и время от времени порывалась забрать меня у моего будущего крёстного. Однако тот доверил ей столь ценный груз только лишь тогда, когда мы сели в автобус. Женщине с ребёнком тут же уступили место, а Толик с моей бабулей остались стоять рядом.

Ехали мы не долго, а может это мне только показалось, так как я, лёжа на руках у Оксаны, немного вздремнул. Проснулся, когда мы уже выходили из автобуса. Толик, чуть поотстав, закурил. У входа в церковь Оксана передала меня закончившему курить крёстному и вместе с бабулей три раза перекрестилась (теперь я знал, что означает своеобразное махание рукой перед собой).

Несмотря на моё неодобрение, что со мной, без моего согласия, будут проводить какие-то обряды, само путешествие мне было интересно. Монотонное лежачее пребывание в манеже, связанным по рукам и ногам, ужасно надоело, но, к сожалению, даже при моём не детском сознании, физическое тело не могло развиваться быстрее, чем заложено природой. Единственное, чем я мог похвастать, так это наличием в таком раннем возрасте четырех зубов – по два: сверху и снизу. Что ж, я, как и Толик, тоже всегда был оптимистом, поэтому не терял надежды на то, что со временем сумею настроить свой организм на более интенсивное развитие. В отличие от людей этого времени я-то знал, что именно сознание определяет наше бытие.

Когда мы вошли во двор, то бабуля, как сведущий в религиозных делах человек, отвела нас в специальное помещение, в котором, видимо, и должен был проходить обряд. Народу здесь было немного – всего две пары крёстных и ещё несколько человек родственников, включая и мою бабулю. То ли детей рождалось не очень много (но по количеству новорождённых в роддоме такого не скажешь), то ли люди так же, как и мой папаша, опасались приходить в церковь из-за атеистической политики государства. Хочу сказать, что обстановка внутри помещения мне понравилась. Всюду было развешано множество картин в золочёных рамках с изображением непривычно одетых мужчин и женщин; женщины, как правило, держали на руках младенца, а мужчины – кресты и книги. Здесь приятно пахло какими-то ароматическими веществами, создающими некую мистическую атмосферу и, несомненно, благотворно влияющими на ауру.

Я уже в общих чертах имел представление о том, что такое церковь, и для чего она предназначена. В нашем мире, то есть в будущем, таких заведений вообще не существовало. Люди умели свободно общаться со своими духами-кураторами, а некоторые и с другими существами из тонкого мира. Мы всем своим естеством чувствовали постоянное незримое присутствие чего-то необъяснимо великого внутри нас, вокруг нас и всюду, куда не кинешь взгляд. С самого рождения мы ощущали себя маленькой частичкой чего-то невероятно большого и светлого, и для того, чтобы это понимать, не нужно было никуда ходить и читать специальную литературу. В этом же мире люди даже не представляли что такое Абсолют и тем более не ощущали его. Те же, кто желал иметь хоть какую-то сопричастность с ним, шли в церкви, пытаясь отыскать там то, что всегда было и есть с ними рядом.

В моём прошлом мире, конечно, есть что-то, отдалённо напоминающее здешние церкви. У нас в разных уголках планеты построены специальные храмы, которые возводились исключительно в местах силы, то есть там, где из Земли выходили мощные источники энергии. Люди, которым в силу определённых обстоятельств приходилось расходовать много жизненной энергии (в большинстве случаев это были работники интеллектуального труда), чтобы её восполнить, приезжали в такие вот заведения и могли там посидеть или даже полежать, то есть просто отдохнуть. Чтобы набраться сил, им не нужно совершать какие бы то ни было ритуалы и обряды, а внутри храмов нет никаких особых украшений для привлечения большего количества паломников… Главное, это наличие в них мощной восстановительной энергии.

Пока я с интересом разглядывал всё вокруг, мои крёстные зажгли свечи, которые им принесла баба Мотя. Расположившись полукругом, они вместе с остальными людьми принялись внимать тому, что толстый работник церкви с окладистой бородой, одетый в чёрную просторную одежду, читал из толстой книги. Взглянув на сосредоточенное лицо Толика, который из того, что читал священник, ничегошеньки не понимал и был сейчас похож скорее на тупого школяра, чем на серьёзного мужчину, я чуть было не прыснул со смеху. С трудом сдержав себя, чтобы не рассмеяться, я прислушался к тому, что нараспев произносил толстяк, и оказалось, что я, практически, всё понимаю – священник читал на хорошо известном в моём прошлом мире славянском протоязыке. Я, откровенно говоря, такого даже не ожидал. Единственное, что мне было не совсем ясно, так это почему здесь упоминались лишь какие-то замысловатые, вовсе не славянские имена. Тем не менее, все внимательно слушали и время от времени крестились, что-то тихо бормотали и кланялись.

Слушая, не без интереса, всё, что читал священник, я мысленно прикидывал – чего бы сделать такого, чтоб избежать подключения к эгрегору, который меня, на данный момент времени, вовсе не интересовал. В этом я, скорее, был солидарен с моим папашей. Тот тоже был не в восторге от того, что меня понесут в церковь, хотя и его атеистические взгляды мне также были чужды.

– О имени твоём, господи Боже истины, и единороднаго твоего сына, и Святаго твоего Духа, возлагаю руку мою на раба твоего Виктора, – пропел толстяк возле меня и, перекрестив, потянулся ладонью к моей голове.

Медлить было нельзя. Я изловчился и хватанул священника своими едва отросшими зубами за его большой палец. От неожиданности тот вздрогнул и, чуть отпрянув назад, с укором посмотрел на меня. Я же, недолго думая, взял и показал ему язык. На лице работника церкви отразилась одновременно целая гамма чувств и эмоций. Такой младенец ему явно попадался впервые. Прикасаться ко мне ещё раз он уже опасался, хотя мой укус не причинил ему особого вреда, да я, в общем-то, к этому и не стремился. Имея многолетний опыт работы в этом заведении, священник быстро взял себя в руки и, как ни в чём не бывало, подошёл к другому малышу. С ним он уже спокойно проделал то, что со мной не вышло. Вновь отвернувшись от нас, толстяк продолжил напевать:

– Сподобльшагося прибегнути ко святому имени твоему, и под кровом крил Твоих сохранитися…

Время шло, а он всё читал и читал, а мне становилось с каждой минутой всё грустнее, так как, в отличие от других здесь присутствующих людей, прекрасно понимал смысл прочитанного. Главной мыслью всего текста было отречение от какого-то Сатаны и желание подтвердить свою незыблемую веру в Бога, которого священник именовал Саваофом. Ни того, ни другого я не знал, поэтому мне всё это казалось странным и чуждым. Самым мне непонятным было то, что через определённые промежутки времени все хором повторяли фразу: «Господи, помилуй!». В наше время, я имею ввиду то, откуда я сюда прибыл, люди не просили Бога ни о чём и тем более о помиловании. Все прекрасно знают – всё, что он даёт – это его воля и наши чаяния. И не важно, осмысленные это мысли и желания или случайно мелькнувшие в нашей голове. Отсюда и умение контролировать всё, о чём мы думаем и о чём мечтаем. Так что всё, что мы делали, так это благодарили Всевышнего за всё, что имеем. Я слушал, а в моей душе зрел всё больший протест и возмущение. Понимая, что в данный момент сделать ничего не могу, а мой укус не произвёл должного впечатления, я терпеливо дожидался следующего удобного случая, чтобы, наконец, прервать насилие над моей личностью.

Пока священнослужитель освящал елей и воду для производства самого таинства крещения, нас с моим соратником по несчастью начали раздевать. Оставшись нагишом среди незнакомых мне людей, я немного смутился, в своём сознании я всё же был тридцатишестилетним мужчиной. Смущение я преодолел быстро, но вот с холодом я бороться ещё не научился, поэтому изрядно замёрз, и моё тело покрылось мелкими пупырышками. Толстый священник в этот раз не решился начать с меня. Он помазал елеем второго малыша, после чего окунул того в воду. «Вот, решающий момент», – пронеслось в моей голове. Когда же священник с некоторой опаской всё же взял меня на руки и поднёс к чаше с водой, я просто, выскользнув из его мясистых ладоней, завис в воздухе. В первое мгновение в помещении воцарилась мёртвая тишина. Все, наверное, были в шоке. Первым пришёл в себя работник церкви.