Не такой. Книга первая

Глава 4

Как я уже говорил, пребывая в животе своей мамочки, я много размышлял о том, как буду жить после своего рождения. Однако родившись, я понял, что для того, чтобы жить, нужно сначала выжить в условиях роддома. То, что я знал о рождении детей в своём времени, и то, что прочувствовал всем своим существом здесь, не шло ни в какие сравнения. Моё девятимесячное «заточение», которое я мужественно переносил и завершения которого так ждал, во время родов мне показалось счастливейшим временем в моей нынешней жизни. Издевательства над моим маленьким беззащитным тельцем начались уже с того момента, когда я только-только начал покидать место своего обитания. Благодаря «мудрым» и «всезнающим» эскулапам, которые наблюдали мою мать во время беременности и постоянно напоминали ей о её возрасте и о возможных проблемах во время родов, она так боялась рожать, что когда начались схватки, в её и так зажатом ментальными блоками теле, все мышцы напряглись ещё сильнее. Я своим маленьким и мягоньким тельцем ощутил, как всё вокруг меня просто окаменело. Изнутри мне казалось, что организм мамочки приготовился к отражению какой-то неизвестной агрессии. Естественно, родовые пути сузились, и я, лишь только моя голова кое-как выглянула наружу, натуральным образом застрял. Мало того, что по моим глазам резанул непереносимо яркий свет, а уши закладывало от громких болезненных криков матери, так за мою несчастную голову, череп которой был таким же мягким, как и все остальные косточки, ухватили какими-то щипцами и принялись помогать мне двигаться дальше. Было ощущение, что эти ироды в медицинских халатах, белизну которых я только и мог рассмотреть сквозь слёзы и слизь, застилающие глаза, решили оставить меня без головы. От боли я на некоторое время потерял ощущение реальности и впал в какой-то транс.

Однако, на этом издевательства надо мной не прекратились. В чувство меня привела резкая боль, пронзившая моё тело. Я сразу даже не сообразил, откуда она исходит. Было ощущение, что болел живот, но не внутри, а снаружи и… как-то вдали, что ли. Вновь приходя в себя после шока, я понял причину этой боли. Как оказалось, это всего-навсего была обрезана пуповина. Лишившись вдруг источника питания и дыхания, мой организм некоторое время пребывал в замешательстве. Он не понимал: почему его вдруг прекратили кормить и откуда теперь брать кислород для жизни. Кроме того, оторванный от энергетики матери и ещё не обладая умением получать энергию из окружающего пространства, я впал в страшную депрессию. В этот миг мне показалось, что весь мир и даже моя мать отвернулись от меня, в голове пронеслись мысли, что я никому не нужен и что брошен на произвол судьбы. В моём мире, для того, чтобы не нанести душевную травму ребёнку, пуповину сразу не обрезают. Малыша для адаптации кладут на грудь матери, и он не испытывает таких страданий, которые впоследствии могут отразиться на его психическом здоровье.

Долго пребывать в депрессивном состоянии мне мои мучители не дали. В следующее мгновение я получил ощутимый и звонкий шлепок по мягкому месту. От неожиданности я вытолкнул остатки жидкости из лёгких и, наконец, сделав глубокий вдох, заорал от возмущения. Почему-то мой крик возымел на извергов совсем не то действие, на которое я рассчитывал. Вместо того, чтобы внять моим словам и ощутить угрызение совести, глаза людей в белых медицинских масках растянулись в довольных улыбках. Врач, державшая меня на руках, тщательно вытерла моё тело от остатков слизи полотенцем, после чего показала моей матери.

– У вас мальчик! – радостно сообщила она моей родительнице, до сих пор пребывающей в небольшой прострации.

Всё происходящее настолько поразило меня и выбило из колеи, что я даже не смог как следует разглядеть лицо своей мамочки. Несмотря на мой тридцатишестилетний опыт, я даже представить себе не мог такого вот «радушного приёма». Как я уже упомянул, в том времени, откуда я прибыл, роды проходили намного благоприятнее как для ребёнка, так и для его матери. Я, естественно, не знал всех тонкостей, но никогда, ни от одной знакомой женщины не слышал о том, чтобы этот процесс доставил ей хоть какие-либо неудобства.

Не успел я пережить все эти потрясения, как последовали новые. Врач подошла со мной к металлическому столу и уложила спиной на холодную чашу весов. На несколько мгновений я затих, так как моё тело сковало ознобом. Однако, похоже, к тому, что я чувствую и переживаю, здесь никому не было дела.

– Три пятьсот, – громко объявила врачиха, после чего привязала к моей руке приготовленную клеёнчатую бирку и умелыми заученными действиями ловко меня спеленала.

Я оказался в плотном белом коконе, в котором не то чтобы шевелиться – дышать стало трудно. Сделав передышку, я вновь продолжил ругаться и вопить, но, видимо, местные изуверы уже привыкли к такому поведению новорожденных, поэтому не придавали моим крикам никакого значения. Тем более что, несмотря на все старания, я не смог выговорить ни единого нормального слова, чтобы доходчиво объяснить присутствующим, чем именно я недоволен. Мой язык ещё был абсолютно не приспособлен для разговоров, и всё, что у меня получилось выдать из своего горла, так это одно лишь: «У-а-а, у-а-а-а!» Меж тем меня передали в руки другой женщины в белом халате, которая меня куда-то понесла. Поняв всю бессмысленность своего поведения, я прекратил ненужные потуги достучаться до сознания врачей и вдруг вспомнил про волшебную силу благодарности. «Как же так произошло, – думал я, – что я об этом позабыл? – Неужели так сильно воздействует на сознание ребёнка энергетика социума, в котором вращается его мать? Это интересный вопрос, и нужно будет на досуге об этом подумать, и постараться больше не забывать».

Я, как получилось (мимические мышцы лица ещё были не натренированы и меня не слушались), улыбнулся во весь свой беззубый рот. Одновременно мысленно поблагодарил весь медицинский персонал и тех, кто принимал роды в частности, за их нелёгкий и очень важный труд. Не успел я послать Миру добро, как почувствовал себя гораздо лучше и спокойнее. Взглянув на врача, которая как раз меня укладывала рядом с другими новорожденными, я заметил, как в её глазах также вспыхнули лучики безусловной любви ко всему живому на Земле. Её губы скрывала марлевая повязка, но красивые глаза девушки говорили обо всём, а её энергия разливалась вокруг животворящим потоком. Именно так в наше время опытные целители корректировали всевозможные мелкие изменения в организмах пациентов. Это был хороший знак, но, к моему большому сожалению, в таком состоянии она пребывала всего несколько секунд. Через мгновение её возвышенное состояние, будто корова языком слизала, как выражаются люди этого времени. Медсестра спешно, будто в её руках был не ребёнок, а ядовитый скорпион, замотанный в пелёнку, опустила меня на какой-то стол и тут же отдёрнула руки. На столе уже лежало несколько моих «коллег», и левым боком я упёрся в одного из них. Во взгляде девушки царила непонятно откуда взявшаяся паника и даже испуг. Вначале я не понял, что заставило её выйти из состояния благости и любви. Таких последствий на посыл благодарности я ещё не встречал. В моей настоящей жизни люди всегда, без исключения, реагировали на него всплеском положительных эмоций, в которых они пребывали потом долгое время.

Девушка постояла ещё некоторое время, пристально всматриваясь в моё лицо, а затем быстро, почти бегом, покинула помещение. Лишь в дверях она на миг задержалась, ещё раз бросив в мою сторону подозрительный взгляд. В палате воцарилась полная тишина, и только было слышно едва уловимое сопение моих соседей по столу. Я попытался осмотреться вокруг, но мне это не удалось – шевелиться в моей «упаковке» было, практически, невозможно. Спустя пару-тройку минут, когда от нечего делать я уже было решил погрузиться в благоприятный сон, дверь в палату вновь отворилась. Я, насколько мог, повернул голову и скосил глаза на вошедших. Это была та же медсестра, которая доставила меня сюда, а с ней ещё одна женщина, явно старше сестрички и раза в два её толще.

– Вот, Фаина Семёновна, что я говорила! – громким шёпотом возбуждённо заговорила медсестра, тыча пальчиком в мою сторону. Оба врача не спеша подошли ближе к столу, на котором лежал я с компанией.

– Действительно, – задумчиво произнесла толстуха, встретившись со мной взглядом. – Странно…

– Я же говорила, что он какой-то не такой! – продолжала шептать молодая сестричка. Судя по голосу, ей было чуть больше двадцати лет.

Тут до меня вдруг дошло, что именно во мне привлекло внимание медицинских работниц. У новорождённых ведь не может быть такого осмысленного взгляда, какой был у меня с первых минут появления на свет. Я в своей жизни не раз видел малышей, которым было всего несколько недель от роду. Сам-то, в свои тридцать шесть, я ещё не успел обзавестись семьёй, так как после окончания учебы всё свободное время посвящал науке. Так вот, все новорождённые, которых я видел, ещё довольно долго после рождения не фокусировали взгляд на чём-либо. Они бессмысленно вертели головой в разные стороны, иногда реагируя на разные шумовые раздражители, а их взгляд всегда только скользил по всему, что попадалось им на глаза, не задерживаясь на чём-то конкретном.

Поняв, что допустил прокол, я не придумал ничего лучше, как скривиться и заорать, что было сил. Мой крик разбудил спящих в палате малышей. Как оказалось, здесь был не один такой стол с детьми. Поднялся такой гвалт, что медички, наверное, были уже не рады тому, что пришли. Успокаивать всю орущую толпу они не стали, а поспешили ретироваться, чтобы не травмировать себе слух. Увидев, что женщины удалились, я перестал орать, а вслед за мной постепенно успокоились и остальные. Потянулись долгие минуты ожидания неизвестно чего. Припомнив свою вольготную жизнь у мамочки в животе, когда я мог без проблем шевелиться и крутиться в пределах моего небольшого убежища, мне стало грустно. Сколько же ещё дней и ночей теперь придётся лежать вот так неподвижно? Отягощённый грустными мыслями, я не заметил как уснул.

Проснулся я от покачивания стола, на котором мы лежали. Оказалось, что это был вовсе не стол, а тележка на колёсиках, на которой нас куда-то везли. Через несколько минут стало понятно, что везут нас не куда-нибудь, а к нашим мамашам на кормёжку. Я весьма обрадовался этому обстоятельству, потому как давно уже ощущал чувство голода. Согласно биркам, прикреплённым ещё и на пелёнку, нас раздали сидящим в палате женщинам. Моя мать бережно приняла меня из рук медсестры и прислонила губами к своей груди. Я тут же с воодушевлением взял в рот её сосок, но сколько ни старался, ничего не смог из него вытянуть. «Что ещё за ерунда? – подумал, отстраняясь от кормушки, которая оказалась пустой. – Где же обещанный ужин?» То, что это была именно вечерняя трапеза, я понял по включённому во всех помещениях электрическому свету.

– Ешь, Витенька, ешь, – ласково произнесла мамочка, пытаясь вновь сунуть мне сиську в рот и нежно поглаживая по голове.

– Чего есть-то? – возмутился я. – Хоть бы молока туда налили…

Моё возмущение, естественно, прозвучало, как капризное похныкивание.

– Что, Лариса, молока нет? – послышался участливый голос соседки по койке. – Ничего, бывает. Это у тебя первый? – мать растерянно кивнула. – А у меня, вот, второй, – радостно сообщила невидимая мне женщина. – Ты погоди чуток, сейчас мой наестся, я и твоего покормлю. У меня на всех хватит.

Мать всем корпусом повернулась к соседке, и я увидел полную женщину лет двадцати пяти с большой грудью. Розовощёкий малыш, весело причмокивая, поглощал её содержимое. «Да она с таким размером сможет и десятерых накормить», – грустно подумалось мне. Делать было нечего, пришлось ждать, пока маленький обжора напьётся и отлипнет от груди мамаши.

– Давай своего, – предложила толстуха, укладывая своего сынишку рядом с собой на койку.

Мать передала меня соседке. Когда же перед моими глазами оказалась огромная грудь с синими прожилками, мне почему-то перехотелось из неё есть.

– Ты смотри! – удивилась добровольная кормилица. – Не хочет. Не голодный что ли или капризничает? – она вопросительно взглянула на мать.

Та промолчала, а толстуха сказала:

– Ладно, я всё равно сцеживаю, да и не я одна. Попозже его кто-нибудь из сестричек покормит.

– А когда его покормят? – с волнением в голосе поинтересовалась мать.

– Я не знаю, они там сами этим всем занимаются, – ответила соседка. – Во всяком случае, ночью кормёжки нет. Теперь уже только утром привезут… Да ты не переживай, с голоду умереть не дадут, – весело рассмеялась толстуха.

Вскоре пришла незнакомая мне медсестра, и нас всех вновь отвезли в нашу персональную палату. Я думаю, ей уже успели сообщить о странном младенце с умными глазами, потому что она всё время с интересом поглядывала в мою сторону. Чтобы не выдать себя ещё раз, я просто прикрыл веки и сделал вид, что сплю. Минут через десять, когда наевшиеся малявки уже мирно спали, попукивая в свои пелёнки, медсестра вернулась и принесла бутылочку с молоком.

– Ну что, сердешный, – обратилась она ко мне ласковым, тихим голосом, – кушать будешь или как? – И сунула мне в рот резиновую соску.

«Голод не тётка», – вспомнил я поговорку папаши, которую слышал, ещё будучи в утробе, и с азартом принялся за еду. Наевшись, я вполне умиротворённый, словно в экран, уставился в белый потолок, вспоминая облик своей матери, запечатлевшийся в памяти после нашей первой встречи. Это была худощавая женщина с неухоженным лицом, лишённым каких-либо признаков макияжа. Плотно сжатые тонкие губы, серые грустные глаза, от уголков которых разбегались мелкие морщинки, маленький острый носик, заметные носогубные складки… Я подумал, что в моём настоящем времени женщины её возраста выглядели намного моложе. Редкие каштановые волосы, которые мать перестала красить как только узнала что беременна, на несколько сантиметров от корешков имели природный русый цвет и были заплетены в небольшую косу. Нельзя сказать, чтоб она была красавицей, но если бы ей сделать косметическую процедуру на лице да добавить немного огонька в глаза, то она явно была бы ещё весьма симпатичной женщиной. Как мужчине с тридцатишестилетним жизненным опытом мне особенно понравилась форма её груди. Жаль, что из-за стресса в ней перегорело молоко, и теперь я при кормлении буду созерцать лишь резиновую соску на конце стандартной стеклянной бутылочки. Как ни странно, несмотря на то что я чувствовал к матери несомненную привязанность, я никак не мог отвязаться от мысли, что она мне ещё нравится просто как женщина взрослому мужчине. Странное, конечно, чувство, с которым мне тоже придётся что-то делать.

Поразмышляв ещё немного о том, с чем ещё в этой жизни мне придётся столкнуться, я уделил немного времени для того, чтобы определиться со стратегией своего дальнейшего поведения. Получив порцию неприятных ощущений во время родов, я совсем упустил из виду, что веду себя не совсем так, как должен вести малыш в возрасте всего лишь нескольких минут. В дальнейшем, чтобы не привлекать к себе внимание, решил быть более осторожным и сосредоточенным. За этими размышлениями я и не заметил, как в который раз погрузился в сладкий сон.

Проснулся я через несколько часов. Сразу не мог понять, что именно меня разбудило. Немного придя в себя, понял: во-первых, что не ощущаю под собой твёрдую поверхность, а во-вторых, между ног у меня была неприятная сырость, которая ещё и скверно попахивала. «Ещё один нюанс младенческой жизни», – подумалось мне. Откуда вдруг взялась влага, догадаться было нетрудно – это чётко отработал мой маленький кишечник, но вот почему моя спина не чувствует ничего под собой, было непонятно. Кое-как разлепив глаза, я с удивлением обнаружил прямо перед собой потолок палаты, а где-то внизу раздалось громкое кряхтение какого-то малыша, которое постепенно перешло в плач. Через несколько секунд этот клич подхватили ещё около десятка малышей, и вскоре палата наполнилась какофонией множества разнообразных голосов. Сориентировавшись, как говорится, на местности, я понял, что моё тело буквальным образом висит над столом-каталкой. «Вот только спонтанной левитации мне сейчас и не хватало, – с досадой подумал я. – Сейчас на вопли детворы прибегут медсёстры, а я тут парю над всеми. Воздухоплаватель, етить твою…» Вы не удивляйтесь, что человек, пришедший из будущего, где общество достигло большого духовного развития, так вот ругается. За время, проведённое в животе у мамочки, чего только я не понаслушался…

Усилием воли я вовремя сумел уложить себя на место. Лишь только моя задняя поверхность прикоснулась к столу, и мокрая пелёнка неприятно прилипла к ногам и ягодицам, как в палату вошли две медсестры. Одна из них была та самая, молоденькая, которая приводила сюда толстуху, вторая – та, что меня кормила. Чтобы не выделяться из толпы, пришлось и мне, закрыв глаза, принять участие в нестройном многоголосом хоре новорожденных. Медички не спеша перепеленали всех в чистые пелёнки, заботливо протерев влажным полотенцем все места, которые были испачканы отходами жизнедеятельности, и вскоре тишина возобновилась. Молодая медсестра так и не подошла ко мне, сразу же приступив ухаживать за детьми, лежащими на соседнем столе. Однако сквозь неплотно прикрытые веки я видел, как она бросала короткие подозрительные взгляды в мою сторону. Когда меня, наконец, облачили в сухое бельё, я тоже прекратил орать и сделал вид, что сразу заснул. Пока маленькое тело ещё не научилось полностью контролировать себя, я решил почаще прикидываться спящим. Окончив своё дело, медсёстры собрали грязные пелёнки и удалились.

В тишине комнаты в голову начали приходить разнообразные мысли. Факт моей непроизвольной левитации меня одновременно и обрадовал и огорчил. Обрадовал потому, что вопреки моему предположению, я вовсе не утратил все свои сверхспособности, а огорчил потому, что такие их спонтанные проявления вряд ли принесут мне какие-нибудь бонусы. В моём прошлом, хотя люди из низших варн и не были наделены особыми дарами, тем не менее они были прекрасно осведомлены о таких способностях у представителей других сословий. Поэтому относились к тому, что здесь называют чудесами, как к чему-то обыденному и не обращали на них никакого внимания. Можно только представить, как воспримут здесь полёты над землёй человека, не имеющего для этого дела никаких механических приспособлений, если в этом времени даже человек-невидимка считается фантастикой. Ну а если вдруг появляется реальный персонаж, который может делать что-то такое, что не укладывается в сознании толпы, то ему уделяется особо пристальное, можно сказать, даже болезненное внимание. Возможно, кому-то это льстит и стимулирует рост его эго, но вот мне такой славы точно не хочется. Я был воспитан совсем иначе и не привык каким-либо образом ставить себя выше других. У нас каждый занимал свою нишу в обществе, где старался по максимуму принести пользу от того что умеет делать, и в совокупности получалось, что все от этого только выигрывали.

Осознав, что теперь могу пользоваться левитацией, мне очень захотелось попробовать, что же у меня ещё может получиться. Однако, как мне не свербило ещё раз приподняться над землёй, а также попробовать что-нибудь из того, что умел раньше, я твёрдо сказал себе – нет. Во время применения каких-либо сверхспособностей расходуется колоссальное количество жизненной энергии. Там, где я жил, люди ежедневно занимались практиками, повышающими как уровень сознания, так и уровень собственной энергии, которая являлась и важнейшей составляющей долгой жизни, и гарантом крепкого здоровья. Как всё это отразится на здоровье, а возможно и жизни новорождённого младенца, мне было неизвестно. «Всему своё время», – твёрдо решил я не поддаваться искушению и не забивать свой ещё не окрепший мозг всякой ерундой.

Глава 5

Второй день моей жизни, начавшийся ранним утром десятого сентября, был хмурым и дождливым. По стёклам барабанил осенний дождик, своим монотонным стуком погружая всех вокруг в меланхолию и апатию. Однако к полудню дождь прекратился, а к вечеру на короткий промежуток времени даже выглянуло солнышко. Окна родильного отделения смотрели на запад, поэтому я лежал и жмурился от ярких лучей заходящего сентябрьского солнышка. Ни повернуться в другую сторону, ни просто отвернуться я не мог, но сейчас это меня нисколько не беспокоило. Я с удовольствием подставил солнышку свою мордашку и, чувствуя нежное тепло, улыбался во весь рот.

Вскоре нас, как обычно, развезли на ужин. Меня, в отличие от остальных товарищей и подруг по палате, мать кормила из бутылочки, заранее сцеженным роженицами для такого случая, молоком. Таких, как я, здесь называли искусственниками. Если утренняя и дневная трапеза окончились как обычно – обратной транспортировкой малышей в детскую палату, то вечером началось настоящее представление. Под окнами больницы собралось множество народу, в основном мужчины, и они наперебой начали выкрикивать имена своих жён. Мамаши сразу засуетились, с волнением бросая короткие взгляды на окно. Услышав своё имя, они едва заметно вздрагивали и с нетерпением ждали, когда их чадо закончит трапезу. Лишь только их сокровище прекращало сосать, они тут же наспех прихорашивались и, подхватив малыша на руки, подбегали к окну. Папаши что-то кричали, махали руками, но так как открывать окна было запрещено, а палата находилась аж на третьем этаже, то женщины тыкали своих малявок прямо чуть ли не лбом в стекло, чтобы родичи смогли получше их рассмотреть.

Не избежал этой участи и я. Моя мать, подойдя к окну, тоже обвела взглядом собравшуюся внизу толпу и, видимо, заприметив супруга, заулыбалась. Она начала энергично махать свободной рукой, после чего выставила меня в окне, словно в витрине. Я взглянул вниз, и мне показалось, что я смотрю на большое и необычное семейство грибов, так как большинство мужчин были в фуражках. С любопытством обведя взглядом галдящих и машущих руками мужиков, отыскать среди них отца я не смог. Да и как бы я его признал, если до сих пор слышал только его голос. Слава Богу, длилось это безобразие не очень долго. Вскоре появилась медсестра и строго приказала укладывать новорождённых на стол. Мамочки нехотя подчинились, и нас отвезли в нашу персональную палату.

Такие вот «показательные выступления» продолжались каждый вечер на протяжении всех семи дней, которые мы с матерью находились в роддоме. Утром семнадцатого сентября, в понедельник, нас, наконец, благополучно выписали. В тот день я и познакомился с Николаем Николаевичем Петренко – моим папашей. В общем-то, я его таким и представлял. Крепко сбитый мужчина с мозолистыми руками, ростом он был чуть выше своей супруги. На голове уже привычная мне фуражка, в руках букетик каких-то осенних цветов (в цветах я особенно не разбираюсь, тем более в разнообразии видов в этом времени). Несмотря на то, что день был рабочим, отец радостно сообщил, что отпросился у начальника, чтобы забрать нас из больницы и за это ему нужно будет что-то там поставить бригаде. Видимо, он довольно долго простоял у дверей роддома, дожидаясь пока мы с мамой выйдем, потому что его нос заметно посинел. Несмотря на то, что по календарю была только середина сентября, погода стояла по-осеннему сырая и холодная. С нашим появлением круглое загоревшее от сварки лицо папаши, на котором, казалось, отражалась вся мировая тоска, наконец, расплылось в довольной счастливой улыбке.

– Осторожнее, медведь! – незлобно прикрикнула на него мамочка, когда батя забирал меня у неё из рук.

– Не боись, – уверенно заявил он, – солдат ребёнка не обидит. – На меня уставились два внимательных красноватых глаза. Так как отец работал на металлургическом заводе сварщиком то, видимо, имел профессиональное воспаление конъюнктивы глаз. – Наша порода, Петренковская, – гордо произнёс довольный папаша, продолжая щекотать меня своим весёлым взглядом.

Однако долго разглядывать у него не получилось. То ли от радости, то ли от воспаления, на его глазах появились слёзы, и он, чтобы промокнуть их носовым платком, вновь вернул одеяло, в которое я был надёжно укутан, матери. Мы прошлись немного по больничной аллее и вышли на какую-то улицу, по которой сновал в разные стороны городской транспорт. По такому торжественному поводу родители решили не ехать на автобусе, и отец поймал проезжающее мимо такси, на котором мы с комфортом добрались домой. На всём протяжении пути я незаметно, с огромным интересом, разглядывал город, в котором мне предстояло жить. Конечно, находясь в лежачем положении и глядя в окно машины, много я увидеть не мог, но всё же небольшое поверхностное представление получил. Поверхностным оно было в прямом смысле слова, так как, лёжа на коленях у матери, я мог видеть лишь верхние этажи многоэтажных зданий, да начинающие желтеть кроны деревьев, растущих по обочинам дорог. Я уже знал, что Зарецк, по большей части, был городом шахтёров и металлургов. К последним можно было причислить и моих родителей, хотя непосредственного отношения к выплавке чугуна или стали они не имели.