Страницы жизни

Учеба в институте

Ленинградский Электротехнический институт (ЛЭТИ). Этап 1 (1954—1960)

С ЛЭТИ связана почти полувековая история нашей семьи. В 20-х годах здесь учился отец, 50-80-е годы связаны с моей учебой и работой в ЛЭТИ, 80-е годы – время учебы здесь Андрея и Оли. Решил я поступать в Электротехнический институт им. В. И. Ульянова (Ленина) не из-за страстного увлечения электротехникой, а скорее всего – в знакомое по рассказам отца учреждение.

Решил я выбрать факультет электро-приборостроения (ФЭП). Хотелось поближе быть к современному прогрессу, связанному с автоматикой и телемеханикой. Я считал, что подготовка в школе у меня неплохая, но и готовился к предстоящим экзаменам тщательно. Для того, чтобы быть принятым на ФЭП необходимо было набрать минимум 27 баллов, то есть из шести сдаваемых экзаменов необходимо было сдать три на пятерки и три на четверки.

Первым было сочинение (тему его сейчас уже не помню). Оценка по нему выставлялась после сдачи устного экзамена по литературе. Затем была математика. Тут в полной мере сказалась моя подготовка, успешно проведенная в 9—10 классах. На экзамене мне пришлось решить не менее 30 задач. Принимавший экзамен Добротворский (он вел у нас занятия по математике на первых курсах), просто вошел в раж, когда же я дам ему неверный ответ на предложенные задачи. Результат – первая пятерка.

Потом была физика. По физике я чувствовал себя не уверенно, и принимавший Березкин поставил мне «хорошо». Это была первая четверка. Английский прошел без сучка и задоринки. Ванина, которая была у нас преподавателем по английскому на первых трех курсах, оценила мои знания на пятерку. Правда на втором курсе я несколько зазнался, так как в группе был наиболее продвинутым, и на занятиях позволил себе разлениться. Ванина (к сожалению, не помню ее имени и отчества), что бы вернуть меня на правильный путь демонстративно в течение семестра ставила мне только «неуды».

Самая интересная история приключилась на экзамене по химии. Принимал экзамен Заведующий кафедрой. Химию я знал тоже неплохо. С задачами расправился легко, но интересное случилось при ответе на третий вопрос «алюминий». Зинаида Павловна в школе рассказывала нам об, открывателе алюминия Веллере, удивительные истории, которые я и счел нужным изложить на экзамене. Экзаменатор с увлечением прослушал, сказал, что все совсем не так, но это было очень интересно и он ставит мне «отлично».

Наконец наступил самый решающий момент. Экзамен по литературе. На все вопросы я отвечаю, как положено. Учебник по литературе практически знаю наизусть. Последний вопрос: «Что называется поэмой?». Декламирую слово в слово по учебнику, а экзаменатор говорит, что это неверно и все тут. Оценка – «три». Далее она смотрит сочинение. В нем нет ни одной ошибки. Без всяких объяснений ставит за него «четверку». Причина всего этого была очевидна. Экзаменатор была явная антисемитка, и моя фамилия подействовала не нее, как на быка красная тряпка.

Итог плачевный – 26 баллов и я не прохожу не только на ФЭП, но и не поступаю в институт. Настроение не сказать скверное, а просто отчаянное. Ведь в ту пору поступление в институт было единственной целью для всех нас. К другому не готовили. Какая работа? Какой техникум? Ведь ты почти медалист. Было просто стыдно прийти домой и сказать, что ты не поступил в институт. Возвращался домой после экзаменов пешком вдоль Ботанического сада через Гренадерский мост. Настроение такое, что впору броситься с моста.

Спас Борис Иванович Норневский, друг отца по институтским временам и коммуне 133-х. Он, Заведующий кафедрой электрооборудования судов, поспособствовал, чтобы меня зачислили на вечерний факультет. Так я оказался студентом 942 группы факультета Электрификации и автоматизации (ФЭА), в которой кроме нескольких человек старшего возраста, пришедших на учебу с производства, собрались не поступившие по конкурсу в институт представители со злополучным 5-м пунктом: Юрий Гилерович, Эдик Зильберман, Женя Мительман, Таня Жемчужина, Инна Гутина, Алла Вахтина, а также дети ответственных работников – Ира Торопова, Вова Солдатов. Задача у нас была одна – по возможности учится на одни пятерки, чтобы по окончания первого курса перейти на дневное отделение. Для ребят это было очень существенно, так как маячила перспектива загреметь в армию.

В итоге я после сдачи предметов, на которые отличались программы дневного и вечернего отделений, был зачислен на второй курс в 441 группу факультета ФЭА по специальности Электрооборудование и электрификация судов. Таня Жемчужина – в 432 группу факультета ФЭП, Вова Солдатов – 446 группу факультета ФЭА; потом он перевелся в другой институт. Женя Мительман оказался на своем любимом Электрофизическом факультете. Ира Торопова не стала сдавать дополнительные предметы и перевелась на первый курс. С Ирой Тороповой (Сабадашевской) и Аллой Вахтиной (Смирновой) впоследствии мы оказались в ЦНИИ СЭТ (Центральный Научно – исследовательский институт судовой электротехники и связи), где проработали вместе многие годы.

Сложнее сложилась судьба Эдика Зильбермана. Исключительно талантливый парень, он увлекался всем и радиотехникой, и писательством, и режиссурой. Весной 1955 года он подпадал под весенний призыв в армию. Дабы избежать этого уехал в Рязань и поступил в Рязанский радиотехнический институт, где работал его брат. В мои приезды в Рязань к Лене я пытался отыскать его, но все время не успевал. Только разыскал его адрес в Рязани, а он уже в Москве в Московском Энергетическом институте (МЭИ). Нашел его комнату в общежитии МЭИ, но там меня ждали только афиши театра, с которым он уехал на гастроли.

Позднее видел на экране телевизора ссылки на него, как редактора и автора молодежных передач. Далее его следы потерялись.

Для того, чтобы учиться на вечернем факультете необходимо было работать. В первый момент поступления, для получения справки отец договорился об этом в Телефонстрое, а с октября я пошел работать «учеником надсмотрщика» на Петроградский Телефонный узел. На меня возлагалось поддержание безаварийной работы источников электропитания, необходимых для функционирования оборудования телефонной станции. В состав источников питания входили электромашинные агрегаты для зарядки аккумуляторных батарей на 24 и 36 вольт, распределительные щиты с аппаратурой защиты, сигнально-вызывной агрегат на 127 вольт и другое оборудование. Кроме этого обслуживанию подлежала вся электросеть телефонной станции.

Моим наставником и учителем был начальник аккумуляторного отдела Владимир Яковлевич Грассман. Замеры плотности электролита в аккумуляторных банках, долив электролита, контроль работы электромашинных агрегатов оставляли достаточно свободного времени у надсмотрщика. Однако у меня его не было. Мой учитель постоянно тренировал меня во всем, что определяло специальность электрика. Я часами занимался слесарными работами, осваивая такие операции, как выпиливание квадрата по угольнику, работой шлямбуром, прокладкой скрытой электропроводки, осваиванием техники безопасности.

Все эти уроки не прошли даром. Я с успехом применял их в последующие годы при организации электропроводки в домашних условиях. Владимиру Яковлевичу за все это я признателен на всю жизнь. Это был настоящий учитель. Электрик старой формации со специфическим подходом к различным вопросам. Он считал, что в основе должно лежать не только знание предмета по книжному описанию, но и познание его непосредственным ощущением. Помню, когда я уже освоился с составом, назначением и функционированием оборудования, он подвел меня к силовому щиту постоянного тока и предложил, чтобы я взялся руками за разно-полярные электрические шины. Страшно было, а он говорит: «Что чувствуешь?». Первый удар током, а потом жжение. «Теперь ты понял, как ведет себя постоянный ток, а сейчас сравним эти ощущения с переменным током». Подошли к сигнально-вызывному агрегату. «Бери в руки фазные клеммы агрегата». Я расхорохорился: «Подумаешь 36 вольт». Положил руки на фазные клеммы – трясет. «Понял разницу, а теперь смотри на вольтметр». На вольтметре 127 вольт.

1 сентября 1955 года я пришел на учебу на второй курс в 441 группу. Близкое знакомство с однокурсниками произошло не в аудитории или перерывах между лекциями, а в общежитии ЛЭТИ на 2-м Муринском проспекте. Первые годы было принято вечером съезжаться туда на танцы, тем более что там обитала половина нашей группы: Витя Семенов, Витя Гусев, Таня Шорохова, Лиза Искина, Тамара Коржупова (Пирхал), Алла Архиреева, Тамара Ермилова (Курочкина), Валера Ильевский, Саша Куриленко.

Как только я вошел в зал, меня подхватила Рита Пфейф, староста нашей группы. Она была поразительно легка в танце и должен сказать, что стала практически постоянным моим партнером. Рита, Люда Павлова и Надя Сычева образовали ядро группы, вокруг которого вращалась большая часть студентов-ленинградцев и некоторых иногородних, примкнувших к ним. Это были Саша Куриленко, Валера Ильевский, Тамара Коржупова.

Первая моя студенческая вечеринка состоялась на квартире у Риты. Было это по случаю праздников 7 ноября. Любопытно, но для меня это был день, когда я впервые попробовал вкус водки. Наше отношение к алкоголю станет вполне понятным, когда я скажу, что во время одной из загородных поездок, купив бутылку шампанского, мы пытались открыть ее с помощью штопора.

Зимние каникулы мы проводили вместе в нашей студенческой компании выездами в Петродворец и Комарово. Все наши домашние встречи обычно проходили на квартирах у Риты или Нади Сычевой. Обе их мамы, Вера Васильевна и Вера Петровна, были исключительно добродушными и хлебосольными женщинами. Они с удовольствием принимали нашу компанию.

Рита пришла в институт после окончания с красным дипломом Судостроительного техникума. Она не отличалась особенной красотой, но была очень милой и женственной. Ей были присущи хозяйственность, наследованная от мамы, строгость и пунктуальность и то же самое время жизнерадостность и веселость в хорошей компании. Все эти качества и были определяющими при выборе ее как старосты группы. Борис Иванович Норневский, наш заведующий кафедрой, бывая у нас дома, говорил, что лучше Риты жены не найти. По распределению Рита была направлена на «Электросилу», где проработала честно до самой пенсии.

Наши отношения с ней носили исключительно дружественный характер, каковыми являются и сегодня. Зимние каникулы мы проводили вместе в нашей студенческой компании с выездами в Петродворец и Комарово. Я с удовольствием бывал с Ритой в Токсово, помогая обустраивать дачный участок, который выделили ее отцу в дачно-строительном кооперативе. Вместе с Ритой мы организовывали все встречи однокурсников в ресторанах гостиниц «Россия», «Нева», «Ленинград» по случаю 5,10,20-летия окончания института. В 1961 году, когда я оказался в Туберкулезном санатории в Сосновом Бору, в 100 км от города, Рита была одним из немногих, кто навестил меня там.

Постоянные вечеринки, совместные поездки за город, участие в строительстве дачи в Токсово способствовали развитию взаимных симпатий, больших, чем дружественные. Однажды я остался у Риты на ночь. Она мне помогала оформить курсовой проект по электромонтажным работам; до некоторой степени я был лентяем и не делал, того, что мне было «не по душе». Эти отношения могли перерасти в нечто большее, но этого не случилось. Я ушел в «чужой сад, где яблоки кажутся всегда слаще».

Люда Павлова была «тенью» Риты. Они были неразлучны на лекциях, на экзаменах, в лаборатории, на отдыхе. Жила Люда на Кировском проспекте в доме 24/26, где жил в свое время С. М. Киров. Родители – капитан 1 ранга, мать домохозяйка. В квартире у нее я был только один раз. На лето Люда уезжала в Крым, где у них был собственный дом. Внешне это была высокая девушка, производившая впечатление школьницы-переростка, часто реагирующей на возникающие межличностные конфликты надуванием щек и губ, и резкой пронзительной речью. Как правило, эти моменты почти сразу же сменялись на улыбку, создающую впечатление заискивания с уменьшительными словами обращения к собеседнику. Но в целом это была добрая девушка, преданная дружбе. Вместе с Ритой, Люда прошла весь свой трудовой путь до пенсии на заводе «Электросила». Там же она встретила своего мужа. Ныне, после 90-х годов, муж успешно занялся бизнесом, а Люда у нас стала бизнес-леди, которая если и не оторвалась сегодня полностью от группы, но не стремиться к тесному общению.

Надя Сычева, яркая, живая, экспансивная, с несколько грубоватыми чертами лица, всегда была в центре событий, происходивших в группе. В ее квартире на Большом проспекте мы также часто собирались благодаря гостеприимству и доброжелательности мамы, Веры Петровны. После окончания второго курса две недели я провел в Надиной семье вместе с ее мамой и младшей сестрой, Любой, на Кавказе в Гудаутах. Не могу сказать, что Надя привлекала симпатии однокурсников, если не считать Саши Куриленко. Правда, как я понимаю, он получил «отлуп». То ли от безысходности, но к окончанию института она таки решилась выйти замуж за Олега Федорова, который все эти годы совершал попытки робкого ухаживания за ней. Отец Нади, директор завода, организовал им отдельное жилье, но супружеская жизнь не клеилась и продолжалась не долго. Они развелись, и Надежда осталась с сыном. Дальнейшая ее жизнь была связана с ЦКБ 18, где она встретила своего второго мужа. Надя мужественная женщина. Несмотря на все ее болячки и многочисленные операции, она всегда была бодра и весела. В прошлом году Нади не стало.

К нашей компании часто примыкала и Тамара Коржупова (Пирхал). Фамилия по мужу. Он учился в параллельной 444 группе. Работать они уехали на родину в Западную Украину. В поисках друзей на сайте «одноклассники» я обнаружил единственное посещение Тамарой этого сайта. Написал письмо. Ответа от нее не получил и последующих выходов в интернет не обнаружил.

Самой яркой и интересной в группе была Оля Вовулина. Правда держалась она скромно, никогда не выделялась. Из девчат поддерживала отношения с Лизой Искиной. Первые годы с ней пытался заигрывать Толя Батяев, но из этого ничего не вышло. Оля оставалась для всех неприступной. На последнем курсе в нашу группу пришел Саша Шеренос. Он был постарше нас и до этого учился в Высшем мореходном училище. Вот он то и положил глаз на Олю. Оля жила на Невском проспекте в доме 24 с, «общеизвестной мороженницей», на втором этаже, в большой коммунальной квартире с множеством шкафов и закоулков. В этой квартире мы отмечали то ли 25, то ли 30-летие окончания института.

Пытаясь добиться благосклонности Ольги, отказывавшей Саше Шереносу в свидании, он приходил заранее и прятался в шкафу, дожидаясь ее прихода. Не помогло. Вышла Оля замуж после окончания института. Сейчас она носит фамилию Нахимова; дети и внуки растут в Америке.

Алла Архиреева. Ныне ничего не могу вспомнить, чтобы как-то охарактеризовать ее. Признаюсь – общался с девушками нашей группы избирательно. Да и они, как правило, держались своей компании, в которую входили в основном общежитейские ребята. Алла, после распределения вернулась в родной Брянск; там у нее семья. Поддерживает связь с Надеждой Сычевой (Суровенко). Приглашали ее на 50-летие окончания института, но она не смогла вырваться.

Из общежитейских самой запоминающейся была Лиза Искина, очень темпераментная девушка, активистка, комсомолка. Ее симпатии были полностью отданы Жене Иванову, с которым он поддерживала контакт все годы после распределения в Зеленодольск. Самой близкой подругой Лизы была Тамара Ермилова (Курочкина). Худенькая, с косичками, она все годы учебы оставалась какой-то «школьницей». Ее вечно «слюнявый» рот создавал отталкивающее впечатление. Однако Тамара одной из первых вышла замуж. Если мне память не изменяет это был студент Кораблестроительного института. Зато потом она развернулась в полной мере. Последующие замужества, огромный дом в Одессе, яхты, машины не сделали ее счастливой. Результат – чрезмерное употребление алкоголя и какая-то необузданная жизнь.

Света Гарькавая и Галя Королькова жили в Петродворце. С ними я во время учебы совсем не общался и о судьбе после окончания института ничего не знаю. Ходили слухи, что Галю Королькову убили в лихие девяностые. Также ничего не могу сказать и о Тане Шороховой. Знаю только, что родом она была из Северодвинска, куда и распределилась после окончания института.

Ада Геворкян, армяночка, хохотушка, но держалась всегда скромно. В компаниях не выделялась. По распределению пошла работать в ЦКБ-18, стала там ведущим специалистом, вышла замуж, родила сына, которого никак не может женить. По-соседству со мной на 67 км обзавелась дачей, где проводит лето. Один раз и я там был.

Из парней ближе всех мне был Толя Батяев, коренастый, розовощекий, жизнерадостный парень. С самого начала к нему приклеилось прозвище «чиж». Толя неплохо играл на пианино и обычно радовал нас своей игрой. Коронным было «In the mood» (В настроении), которое он исполнял на всех вечерах и вечеринках. Дружба с Толей переросла в дружбу наших семей. Эта дружба продолжается и поныне.

Во время учебы я часто бывал у него на даче в Васкелово, помогал осваивать участок. В городе Толя жил на улице Яблочкова; там, на квартире я познакомился со всей его семьей: отцом Алексеем Григорьевичем, мамой, Ольгой Васильевной, сестрой Людой и братом Женей, каждый из которых отличался своеобразием характеров и не был лишен определенных странностей. Отец и мама были достаточно строгих правил и, хотя ко мне они относились вполне добродушно, я всегда чувствовал некий страх перед ними. Достаточно сказать, что первая женитьба Толи была сорвана в последний момент, когда все гости уже собрались во Дворце Бракосочетания, выяснилось, что мама, Ольга Васильевна, разорвала его паспорт дабы не допустить этого. Случай в России не такой уж редкий, но невразумительный. Интересно и переплетение судеб. Люда работала вместе с моими одноклассниками Петровым и Кутиным, ее дочка Марина вышла замуж за моего ученика Васю Супруна, а муж Люды, Михаил работал начальником отдела в НИИ «Рыбводхоз», которое было приватизировано в 90-е страховой компанией «Прогресс-Нева». Когда мы въехали в это здание я стал расспрашивать завхоза о бывших сотрудниках этого заведения и получил слишком нелестную характеристику Михаила.

Дома я был представлен и его школьным друзьям – Жене Бабенову и Юре Лившицу, Сереже Каплану. Осенью 1956 года ребята познакомились с тремя девушками: Милой, Светой и Олей. Мила училась в Медицинском институте, Света – Текстильном, где Ольга не помню. Симпатии ребят обозначились: Толя ухаживал за Милой, Женя за Светой, Юра пытался «клеить» Ольгу. Через какое-то время после их знакомства и я примкнул к этой компании. Обычно мы встречались на квартире у Светы. Она жила в коммунальной квартире одного из домов «Крестовского жилмассива». Сейчас эти дома снесли, остался один полуразрушенный.

Наличие четырех парней и трех девушек не мешало нам. Из квартиры мы направлялись на прогулку в парке Крестовского острова, где весело проводили белые ночи. Ольга, яркая девушка с большой копной вьющихся волос, отвергала ухаживания Юры Лившица; был ли я тому причиной, не знаю. Света вышла замуж за Женю Бабенова, который сменил свою фамилию на фамилию жены – Антонов. С Милой я встретился при купании на Каме, когда поезд, везший нас на целину, сделал остановку. Мила недвусмысленно дала понять, что хочет меня. Мужская дружба была для меня дороже, и я не поехал до следующего перегона в тамбуре вагона, который вез студентов Медицинского института. После возвращения с целины Толя с Милой расстались.

Сегодня мы дружим семьями. В течение многих лет проводили отпуск вместе на машинах в поездках по Крыму, Кавказу, Прибалтике, Украине, Молдавии. У Толи прелестная дочка Юля и сын Филип, окончил институт холодильной техники внук Саша. Стараемся праздники проводить вместе.

На этот же период пришлось и увлечение «стиляжничеством». Самым большим стилягой в нашей группе был Саша Куриленко. Он с гордостью носил узкие брюки, туфли на толстой микропоре и великолепно начесанный кок, благодаря наличию отличной шевелюры из жестких, вьющихся волос. В моду вошла стрижка «канадка». Но надо было придать голове и соответствующий антураж. Потому стриг себя я сам. Также перешивал самостоятельно брюки, добиваясь необходимой ширины. Ну а шикарные темно-сиреневые ботинки на толстой белой микропоре мне удружила мамочка, достав их где-то по блату. Отличился и в шитье рубашки, начиная с кроя и заканчивая отделкой по заранее выбранному фасону с воротом «апаш».

В институте Толя сошелся также с Витей Николаевым. Витя был достаточно странным парнем на фоне тогдашней молодежи с ее однообразными взглядами. Он никак не вписывался в общую систему, да и, пожалуй, не стремился к этому. После первого курса группа летом была направлена на работу в колхоз. Что там произошло конкретно мне неизвестно. Я тогда с ними не учился. Во всяком случае, он отказался делать что-то, что делала вся группа, но это противоречило его убеждениям. Результатом всего явилось комсомольское собрание, на котором был поставлен вопрос об исключении Вити Николаева из комсомола. Конечно, закончилось это ничем, по-моему, порицанием, но надо было видеть, как толпа пытается расправиться с индивидуумом, отказавшим ей в общности взглядов.

Жил Витя в коммунальной квартире в доме Эмира Бухарского на Кировском (ныне Каменноостровском) проспекте. Родителей у него не было. Воспитывали тетушки, проживавшие в Пушкине. Внешне он был не интересен. Редкие волосы, гладко зачесанные на пробор, большой нос, не красивший его. Одет он был всегда аккуратно, но однообразно, с постоянной белой манишкой. Учился средне. Алкоголь не употреблял. Всегда приветлив, но нелюдим. Доступен он был, пожалуй, только Толе. Среди его увлечений было чтение французской литературы в подлиннике, занятия тяжелой атлетикой и в последние годы – изготовление из газетной бумаги буеров и лодок для использования на Финском заливе.

Наверно надо рассказать и о последующей судьбе Вити после окончания института. По распределению направили его в ЦКБ-57, где он и трудился исправно в должности инженера. Трудно сказать, откуда в его голове зародились мысли об отъезде в США. Год был 1970, время жесткое, «андроповское». Но охота пуще неволи. Выбирает он довольно странный способ решения этой задачи. Так не поступил бы ни один «советский человек», отчетливо понимающий, какая государственная машина ему противостоит. Витя едет в Москву, подходит к охране посольства и требует, чтобы его пропустили к послу, так как у него в Америке дядя, с которым ему надо встретиться. Охрана предлагает обратиться в Красный Крест и навести необходимые справки. Витя вежливо благодарит и при следующей смене караула пытается пробиться силой. Все заканчивается печально – «столыпинский вагон» и психбольница им. Скворцова-Степанова в Санкт-Петербурге.

О том, что Витя, находится в этой больнице, узнал Толя, и мы вдвоем отправляемся навестить его. Любезно принимает лечащий врач, расспрашивает нас о нем, сообщает:

«Странно, у нас такая интеллигентная публика, академики, а он ни с кем не общается. Только с одним бомжом, который поехал требовать пенсию в Верховном Совете, и был доставлен сюда той же оказией. Мы тестировали его на предмет, что же его не устраивает в жизни СССР. Он ответил, что не согласен с учением марксизма-ленинизма, в частности с учением о церкви. Однако никаких вразумительных доводов в поддержку этого привести не смог». Она устроила нам встречу с Виктором. Мы деликатно пожурили его. Сказали, что не прав. Продержали Витю в больнице полгода, чем «накачивали» его не знаю. Выпустили его, и он снова приступил к работе, даже секретность не сказалась.

К работе Витя приступил, но мысли о побеге не оставил. Он продолжал усиленно тренироваться в длительных заплывах в ледяной воде, клеил буера и лодки из газетной бумаги и, наконец, приобрел акваланг. Цель – побег морским путем из Батуми в Турцию. Витя рассчитывал на свои силы, но не знал, что за ним ведется негласный надзор службами КГБ. Естественно, на пути в Батуми его задержали, акваланг конфисковали и посадили на поезд обратно в Петербург под надзором сопровождающего. От сопровождающего он умудряется уйти и пробирается к западной границе СССР, чтобы пересечь ее сухопутным путем.

Витя сумел – таки преодолеть пять полос вспаханной территории и колючки, переплыть Днестр и оказался в Румынии. А здесь опять подвела его натура. Сев в поезд, при проверке билетов он не нашел ничего умнее, чем сказать, что он ищет политического убежища. За него взялась румынская Сигуранца, но поняв, что проку от этого никакого не будет, передала России. Со слов Виктора передача проходила на мосту, как в лучших шпионских детективах. Далее спецприемник для политических в Кишиневе, затем в Казани и потом уже питерские «Кресты», из которых он пытался бежать, но сломал ногу. Навещали мы его снова в больнице им. Скворцова-Степанова. Встречала нас тот же врач. Сказала, что ходить незачем. Диагноз ясный – шизофрения. Все эти злоключения на внешнем виде Виктора никак не отразились. Получив инвалидность, чтобы обеспечить себя, он занялся сбором орехов и грибов, совершая дальние поездки в Украину.