Неискушённый

Антал пожал плечами, потупив взгляд:

– Предложение заманчивое. Так уж вышло, что идти мне всё равно некуда. Но позвольте для начала спросить: почему вы не воспользовались своими силами, чтобы отогнать Павшее войско? Я считал, что благословлённые семьи способны дать отпор проклятым. Даже настолько сильным.

Рамиель тяжело вздохнул, погрузившись в размышления. Казалось, он решал, стоило ли отвечать прескверному или нет. А потом, спустя пару мгновений, произнёс:

– Мой ответ будет настоящим откровением. И взамен на него я тоже хочу задать свой вопрос. Но вы должны будете ответить честно.

Дело было в том, что Антал и Рамиель априори являлись полными противоположностями и даже настоящими врагами. Откровенничать друг с другом им было непозволительно. Это всё равно что раскрывать собственные слабости противнику, чтобы тот мог воспользоваться ими. И Меро молчал бы, не вёл бы диалог с прескверным, если бы тот не оказался таким… неправильным. Подобные ему способны на разные, самые подлые уловки и поступки, но спасать священника и храм Пресвятого Сальваторе даже во имя цели не стали бы. Ведь это являлось кощунством, противоречило их вере.

– Хорошо, – согласился Антал.

– Тогда отвечу на ваш вопрос: с исчезновением Сальваторе угасла и наша сила. Его благословение с каждым днём всё больше утрачивает своё влияние. Потому даже самого простого проклятого я, вероятно, прогнал бы с большим трудом. Что уж говорить о Павшем войске, которое даже вам, прескверным, не подчиняется.

Он помолчал всего секунду, а потом, осознав, медленно проговорил:

– Однако вас оно не посмело ослушаться.

– Я не имею над ними власти. И сам задаюсь вопросом, как так вышло. Быть может, удача была на моей стороне сегодня.

Сам Антал в этом сомневался, но объяснение найти не мог. Случившееся не давало покоя в той же степени, что и услышанное только что. Неужели и впрямь благословлённые семьи лишились своего могущества? И насколько же всё плачевно? Ему казалось, что правящая семья по крайней мере своего влияния не растеряла. Но уточнять это только ради простого любопытства Антал не стал бы – слишком уж будет подозрительно.

– Теперь и вы ответьте, господин. Почему вы вмешались? Думаю, ради такого поступка вам пришлось наступить себе и самой Тенебрис на горло.

Антал был уверен, что Рамиель ему не поверит. Он и сам не поверил бы. Но всё же обещание своё сдержал – ответил честно.

– Дело в том, что с некоторых пор я отрёкся от неё…

Глаза Меро округлились. Он ничего не говорил и не спешил обвинять прескверного во лжи, а просто решил выслушать. И Антал продолжил:

– Я не молюсь и не подчиняюсь ей. Тенебрис не имеет надо мной власти.

– Совсем?

И тут Антал осёкся. Нет, не совсем. Не полностью, не абсолютно. Над разумом она не властвует, но вот над сердцем… Он тщательно подбирал слова, чтобы выразиться яснее. И всё больше казалось, что священник ни капли ему не верил.

– Скажем так, Тенебрис не способна заставить меня что-либо сделать. Её воля – не закон для меня.

– И как же так вышло? Ведь не было ещё ни одного прескверного, способного от неё отречься. Она вас создала, одарила своим проклятием. Она… слишком сильна, и противиться её воле, я полагаю, не удавалось никому из вас.

– Вы вправе не верить мне. Но я говорю правду. Обещал ведь, что буду честным.

Рамиель прищурился, вглядываясь в Антала, в его ясные глаза. Казалось, перед ним сидел не прескверный, а самый обыкновенный молодой человек. От него не веяло угрозой и опасностью. А ведь для того, чтобы убить подобных ему, требовались порой целые войска. Одно такое было с треском разгромлено первородной прескверной Джокестой Сигаль. Оно же по сей день бродит по землям Эрхейса. То самое Павшее войско, которое пошло на смерть во имя высшей цели, а в итоге было обречено на вечное проклятие.

– Я хочу вам верить, господин Бонхомме, – заговорил неуверенно старик. – Но доверие слишком дорого стоит. Особенно…

Антал горько усмехнулся, кивнув:

– …особенно для такого, как я. Мне и за целый век не наскрести на чьё-либо доверие, господин Меро, я знаю.

Священник вдруг отмахнулся:

– Вам просто не давали шанса. А я вам его дам. Возможно, на то воля Пресвятого Сальваторе. Быть может, он так и задумывал, и наша встреча не случайна. Где бы наш создатель ни был сейчас, живой или мёртвый, может, он всё ещё ниспосылает нам знаки и сигналы.

Рамиель чуть подался вперёд, зашептав:

– А вдруг вы больше его создание, чем Тенебрис? Вдруг он и к вашей душе, пусть и проклятой, желает прислушаться?

Антал никогда о подобном не задумывался. А сейчас даже не нашёлся с ответом. И казалось, даже с фресок лик божества уже взирал не так грозно и презрительно. Антал был смущён и искренне благодарен за доброту. Её он всегда больше всего ценил в людях. Наверное, потому что таких на его пути почти и не встречалось.

Прескверный задрожал сильнее. И Тенебрис как-то подозрительно стихла, не вмешиваясь в размышления и не пытаясь их запутать.

– Если вы так считаете и раз уж пригласили меня здесь погостить, могу я дерзнуть и попросить кое о чём? – тихо спросил Антал. – Вероятно, моя просьба покажется вам странной, а, быть может, даже оскорбительной.

– Я вас слушаю.

Антал какое-то время собирался с силами. Он чувствовал, что назад уже дороги не будет. Разум твердил, что он всё делал правильно, но вот сердце, отданное Тенебрис, кричало о предательстве и стыдило. Жизнь вот-вот должна была разделиться на до и после. Хотя просьба его и была, казалось бы, совсем незначительной, но всё-таки для Антала это было очень важно. Он сомневался, мялся в нерешительности, а потом, набрав в грудь воздух, произнёс:

– Не могли бы вы научить меня молитвам?

Кара божественная не обрушилась внезапно на голову. Не произошло вообще ничего. И только священник в изумлении поднял брови. Вероятно, ожидал он чего угодно, но только не этого. И всё же Рамиель Меро ответил:

– Хорошо. Давайте для начала зажжём свечи и воскурим благовония. А потом вместе помолимся о погибших.

Старик с усилием поднялся на ноги и побрёл, хромая, вглубь храма. В его сердце – к алтарю. Он вручил Анталу спички, и тот принялся зажигать многочисленные свечи и благовония. Руки его нещадно дрожали. Огонёк спички неумолимо дёргался, промахиваясь по фитилям. Процесс этот сакральный ощущался как нечто очень значимое. В эту самую секунду Антал отрекался не только от своей веры, но и от части самого себя. И пусть искоренить проклятие невозможно, однако можно не быть его заложником. Душа металась, терзаемая сомнениями. Прескверный по-прежнему испытывал определённые чувства к Тенебрис. Он… любил её. И избавиться от этих чувств не так просто. Вероятно, для этого нужны годы. Но по крайней мере шаг к полному освобождению уже был сделан.

Закончив со свечами, священник и прескверный сели на скамью. Рамиель вручил ему книгу со священными писаниями, и вдвоём они принялись молиться. Тихо, почти шёпотом. А потом наступил рассвет.

Дом, в котором поселился Антал, принадлежал Рамиелю. Но тот уже давно не жил в нём, предпочитая день и ночь оставаться в храме. Потому он безвозмездно позволил прескверному жить в нём. Антал не желал покидать Домну и решил остаться.

Со временем сюда вернулись и некоторые из тех жителей, что в то злополучное утро бежали со всех ног, спасая свои жизни. Вероятно, потому, что идти им было больше некуда, и тут осталось брошенное хозяйство. Брошенная жизнь. Постепенно люди начали приходить в себя, однако время ещё не до конца залечило их раны и позволило забыть о пережитой трагедии. К соседству с прескверным они относились настороженно. А кто-то и вовсе был против. Однако Рамиель убедил перепуганный народ в том, что Антал спас его и прогнал Павшее войско. И тогда, пусть не сразу, жители смирились с его нахождением здесь. Хотя по-прежнему сторонились и игнорировали.

Однажды Анталу пришла идея о ветряных колокольчиках. Один такой он смастерил и напитал своей энергетикой с намерением отпугивать проклятых. Чтобы те, случайно забредя в крохотную Домну, разворачивались и уходили прочь, даже и не думая чинить беспорядки. А потом сделал ещё несколько таких же колокольчиков. Парочку он повесил прямо на въезде, на деревьях. И тогда люди заинтересовались. А потом и вовсе захотели себе такие же. И теперь колокольчики, созданные для защиты, висели над дверью каждого дома. И даже в Чайном Доме, играя приятную музыку ветра.

Дорога в Домну теперь называлась Запретным путём. Её, как и само поселение, обходили стороной, считая земли здешние проклятыми. Многие верили, что пролитая тут кровь рано или поздно вновь привлечёт проклятых, и очередной трагедии не удастся избежать. Но колокольчики – до смешного маленькое средство защиты – неустанно играли свою мелодию, утешая и отгоняя тревоги прочь. И уже год с момента случившегося Домна не знала бед.

Глава 8. «Дяденька, дай монетку!»

***

Антал закончил свой рассказ. Элейн растерянно хлопала глазами, пытаясь принять откровение прескверного. Если бы кто-нибудь рассказал ей о том, что порождение Тенебрис спасло храм Пресвятого Сальваторе и тем более представителя благословлённой семьи, она не поверила бы и только посмеялась. Но отношение Рамиеля Меро к Анталу принцесса видела собственными глазами, и причин сомневаться в его искренности у неё не было. Как такое возможно? На этот вопрос, вероятно, сложно отыскать ответ. Ведь за целые столетия ни один прескверный не проявлял себя с подобной стороны.

– Откуда в вас такая воля? – проронила она едва слышно.

Антал только и мог пожать плечами:

– Я знаю лишь то, что Тенебрис – не всё, что во мне есть. Есть и другая сторона, но откуда она взялась, и кем была бережно взращена, понятия не имею.

– Вы очень сильный человек, господин Бонхомме.

Антал, опустив взгляд, в смущении улыбнулся. «Человек». Так она его назвала. И в ту же секунду он понял, что общество Элейн ему приятно. К аристократам прескверный относился с презрением, и на то были свои причины. Исключением стали лишь Меро, который давно выбрал иную жизнь, отойдя от дел его семьи, и, по всей видимости, Элейн, которая, несмотря на статус, всё же оказалась более приземлённой.

– Я хочу спросить, – сказал Антал. – Вы прибегли к моей помощи, потому что благословение Сальваторе в самом деле угасает? Как и ваши силы.

Элейн закусила губу, вздохнув:

– Да. Отец был против. Ему сложно признать, что сейчас единственная наша надежда – вы. И только вы на данный момент способны справиться со столь сильным проклятием. У нас же, увы, былой власти больше нет. Уговорить отца у меня не получилось, потому пришлось пойти на обман.

Она вдруг хихикнула:

– Но, знаете, я даже не сомневаюсь в том, что он всё понял. Всё-таки короля Эрхейса обвести вокруг пальца не так просто. Тем более мне – той, которую он растил. Честно говоря, не имею и малейшего понятия, почему он всё-таки позволил мне пригласить вас. Быть может, решился дать мне возможность хотя бы попытаться что-то исправить.

– Ваш отец настолько презирает прескверных, что не смог переступить через собственную гордость ради сына?

– Дело вовсе не в гордости. Скорее, он не верит, что вы действительно могли бы помочь. Да и с чего бы? Ведь, как известно, у прескверных своей воли нет, и Тенебрис вряд ли пошла бы навстречу. Это всё равно что просить рыбу взлететь – глупо и невозможно. Однако…

Принцесса взглянула на Антала, тепло улыбнувшись:

– Нам повезло. И единственный в мире оставшийся прескверный оказался куда более непредсказуемым, чем мы предполагали.

– Вы ведь меня ещё совсем не знаете, госпожа.

– Верно. Но вы согласились помочь, а это уже о многом говорит.

Антал не нашёлся с ответом. Он только устремил взор на соседние дома, вслушиваясь в переливчатый, спокойный звон ветряных колокольчиков. Да, Тенебрис ни за что не стала бы помогать благословлённым семьям. Их смерти она желала так же сильно, как воскрешения своего сына. И даже если бы они пообещали взамен вернуть Вогана к жизни, богиня не согласилась бы, не поверила.

Антал не знал, насколько теперь Элейн доверяла ему. За себя он мог сказать лишь то, что обманывать её не собирался и в самом деле намеревался помочь настолько, насколько сможет. Но в голову принцессы прескверный, к сожалению, залезть не мог. Не мог узнать, о чём та думала. А что, если Тенебрис права, и Элейн так мила и любезна лишь до тех пор, пока он полезен? И ждать ничего хорошего в итоге не стоило. Что ж, пока ничего не оставалось, кроме как присматриваться и быть осторожным. Доверие – ценная валюта. И даже доверие Антала Бонхомме так просто не купишь.

– Господин, а что за несчастный проклятый, о котором вы так переживаете?

Антал поёжился от холода и ответил:

– Давайте зайдём в дом, и я вам расскажу.

Принцесса согласилась. Оказавшись перед камином, в тепле, Антал заговорил вновь. Причин утаивать эту историю не было.

– Не так давно к моему дому явился странный молодой человек. Он смог ступить на порог лишь потому, что над моей дверью не висят ветряные колокольчики. Вероятно, слонялся где-нибудь неподалёку, и моя энергетика его привлекла. Проклятые ведь, как известно, тянутся к прескверным.

– А почему же вы не повесили колокольчики у своей двери?

Антал пояснил:

– Чтобы нуждающиеся в моей помощи проклятые могли отыскать сюда дорогу.

Так и случилось с несчастной Евадне Реверди. Она забрела в Домну не случайно. Проклятие измучило её, истерзало разум, и поэтому аристократка смогла-таки найти сюда дорогу в поисках спасения, когда стало совсем невыносимо.

– По возможности я стараюсь снимать проклятия. К моей помощи прибегают очень редко, но всё же иногда такое случается.

– И вы всем помогаете?

– От меня не убудет. Отказываю только тем, кто, наоборот, желает кому-либо навредить.

«Как это случилось с мерзавцем Лабаром.» – подумал Антал. А после продолжил:

– Так вот однажды к моим дверям пришёл нуждающийся. Не знаю, откуда он появился, и что с ним случилось. Понимаю лишь одно – кто-то очень сильно постарался насолить парню, ведь проклятие на нём наложено невероятно сильное и ужасное.

Элейн сделалась опечаленной. В голове всплыли воспоминания о брате, с которым случилось то же самое. Она, грустно опустив взгляд, спросила:

– Смертельное?

– Да. И не только. Знаете ли вы, госпожа, какие проклятия существуют?

– Очевидно, я осведомлена не так хорошо, как вы. Объясните.

И Антал, усевшись удобнее, принялся объяснять:

– Существуют две категории проклятий: смертельные и дурманящие. К первой относятся такие как: «посмертное проклятие», «проклятые муки» и «наказание болью». Ко второй: «дрёма», «забвение», «кошмары и галлюцинаций», а также «безволье». «Проклятые муки» появились очень давно. Именно этим проклятием Воган убил своего учителя. Заключается оно в том, что тело человека начинает гнить изнутри. Учитель Вогана харкал кровью, изрыгая остатки собственных органов. Проклятие это может действовать как мгновенно, так и медленно, убивая мучительно. «Наказание болью» заставляет проклятого испытывать немыслимые физические страдания без видимой на то причины. Ни один лекарь не отыщет болезнь и не увидит ран, однако человек будет медленно умирать от страшных болей по всему телу. А вот «посмертное проклятие», являющееся одним из самых кощунственных и жестоких, придумала и сотворила первородная прескверная Джокеста Сигаль. При помощи него она подняла Павшее войско, и…

Антал осёкся, закусив губу. Хотел он было привести в пример и Бартоломью, но тут же осознал, что стоило бы закрыть рот. Потому вовремя остановился. Однако Элейн и без того всё поняла и, тяжело вздохнув, закончила фразу за него:

– И Бартоломью тоже восстал из-за этого проклятия. Я знаю, как оно работает. В момент агонии человека проклинают, и его душа возвращается в изувеченное тело совершенно другой. Испорченной. А потом мертвец со временем превращается в кошмарное чудовище, как это и случилось с солдатами из Павшего войска. И…

Слёзы подступили неожиданно. Элейн так и прервалась на полуслове, не в силах закончить мысль. К горлу подкатил давящий комок. Но уже через мгновение принцесса взяла себя в руки и, сжав кулаки так сильно, что ногти впились в дрожащие ладони, сказала:

– Не будем об этом. Лучше расскажите про дурманящие проклятия.

– Может, не стоит, госпожа?

– Стоит.

– На самом деле вам ведь известно про каждое из этих проклятий. Небось с малых лет вас учили их отличать. Так к чему же слушать снова и снова? Ещё и раны бередить.

– Хочу услышать это из уст прескверного. Хочу послушать именно вас.

– Что ж, ладно. Дурманящие проклятия не так страшны и опасны, однако способны изрядно подпортить людям жизнь. А, что самое отвратительное, этим многие пользуются и без вмешательства прескверных. «Дрёма» заставляет человека уснуть. И спать он будет до тех пор, пока проклятие не снимут. «Забвение» стирает память. «Кошмары и галлюцинации», думаю, в объяснениях не нуждаются. А вот «безволье» звучит поинтереснее. Наложив это проклятие, можно завладеть волею человека и направлять так, как душе угодно.

– И чем же из всего этого был проклят ваш несчастный друг?

– Вы удивитесь, но проклятие на нём наложено не одно. Он страдает от «проклятых мук» и «забвения». По всей видимости, чтобы не смог вспомнить, кто одарил его такими чудесными дарами. Вот только Дьярви – так он назвался – забыл не только это, а вообще всё. На вид ему лет двадцать с небольшим, а ведёт себя, словно малое дитя. Не говорит почти, всего боится. Но есть ещё одна загвоздка, понять которую я никак не могу…

– Какая же?

– Понимаете, госпожа, все эти проклятия, наложенные простыми людьми, хоть и вредят, однако ж легко снимаются мною. И не оказывают такого сильного воздействия, какое могло бы быть, наложи эти проклятия я. Но снять проклятия с Дьярви я не могу.

Элейн нахмурилась, не понимая:

– Как это?

– «Забвение», наложенное на Дьярви, обладает сильным влиянием. А вы знаете, каким именно? Помимо лишения памяти.

Элейн задумалась на мгновение, вспоминая всё, чему её учили, а потом неуверенно ответила:

– Это проклятие не только стирает воспоминания, но и заставляет забыть этого человека. То есть все, кто его когда-то знал, не помнят о его существовании. Будто бы его никогда и не было. И снять его можно лишь одним способом – назвать полное имя проклятого.

Антал кивнул, но не спешил подсказывать. Элейн поразмыслила ещё немного, а потом сделала вывод, в который сама же не поверила:

– И такое проклятие способен наложить лишь прескверный. Так ведь? Простому человеку, балующемуся проклятиями, не под силу оказать столь сильного влияния.

– Именно. Это и есть та самая загвоздка. Верите вы или нет, но я не проклинал Дьярви. Я вообще увидел его впервые в жизни. Раньше мы не встречались.

– И это значит, что его проклял… прескверный? Но вы ведь единственный…

Антал вздохнул, перебив:

– Да, так я считал. Что я единственный оставшийся. Но теперь не уверен.

Элейн крепко задумалась. Если такое возможно, то, может, и Бартоломью подвергся нападению неизвестного прескверного? И сможет ли тогда Антал снять с него это проклятие и упокоить его душу? Пока верилось в это с трудом, однако принцесса не спешила с выводами. Сейчас не было никакого смысла гадать, ведь им ничего толком неизвестно.

– Вы устали, – заметил Антал. – Давайте ляжем. На рассвете отправимся в путь.

– А куда именно мы пойдём? У вас есть мысли, откуда стоит начать поиски?

– Для начала расскажите мне, чем при жизни очень любил заниматься ваш брат? Чему отдавал особое предпочтение?

Элейн нахмурилась:

– Какое это имеет отношение к нашим поискам?

– Прямое. Проклятые даже после смерти зачастую не забывают о том, что любили. Их неосознанно тянет в значимые места, и привлекают обожаемые вещи. Вы упоминали, что Бартоломью часто покидал дворец и спускался на землю. Куда же он уходил?

Элейн без раздумий ответила:

– Он был частым гостем второй благословлённой семьи…

Принцесса смолкла, задумавшись. На лице читалось напряжение.

– Однако я никак не могу вспомнить, кто его там ждал. Видите ли, у нашей семьи и семьи Беланже – второй благословлённой – были некоторые разногласия. Сейчас мы пришли к миру, но когда-то мой отец и глава рода Беланже – госпожа Надайн – едва не стали врагами. И всё же странно, что я не могу вспомнить, по какой причине Бартоломью посещал их дом. Да и если бы мой брат появился там, они непременно сообщили бы об этом моему отцу.

– Быть может, есть что-нибудь ещё?

– Театр. Бартоломью танцевал и учился актёрскому мастерству, сам писал пьесы…

– Тот самый большой театр в столице?

– Да. Там он тоже был частым гостем. Но как зритель, а не артист.

– Что ж, в таком случае, нам следует направиться именно туда. А сразу после того, как найдём его, наш путь будет лежать в сторону Аукциона Фонтанель.

– А что же нам там делать?

Антал усмехнулся:

– А там вы выполните свою часть уговора. На этом аукционе можно купить не только ценные вещи и различные диковины, но и информацию. О козлёнке, к примеру. Не беспокойтесь, я заплачу за всё сам. Но без вас со мной попросту даже говорить не станут.

Элейн скептически улыбнулась, наклонив голову набок:

– Вы так уверены, что там найдутся люди, знающие о местонахождении второго козлёнка? Даже моему отцу это неизвестно.

Антал откинулся в кресле, закинув ногу на ногу:

– Местонахождение второго козлёнка мне известно. Он хранится у семьи Беланже. Речь идёт о третьем и четвёртом. И да, вероятнее всего там найдётся хоть один человек, обладающий столь ценной информацией.

– Но ведь если бы кто-то знал об этом, уже давно доложили бы моему отцу. Козлята невероятно ценны.

– Именно поэтому просто так никто не стал бы докладывать о них во дворец, госпожа. Вы росли в аристократичном обществе, однако плохо его знаете. Далеко не все, увы, так же преданно служат богу, как ваша семья. Им плевать на то, как важны эти несчастные козлята. Вопрос всегда в том, насколько они дороги, и сколько денег с них можно поиметь. В этом мире честных людей слишком мало. – Антал грустно вздохнул. – Как, вероятно, и в любых других. И я не сомневаюсь, что наш король, при всём уважении, о многом не ведает.

– Поэтому вы так аристократию не любите?

– Есть и другие причины. Видите ли, но ведь моя семья тоже вхожа в это общество. Потому я так хорошо осведомлён.

Элейн округлила глаза, чуть подавшись вперёд:

– Неужели? Но я не припоминаю ни одной знатной семьи по фамилии Бонхомме.

– Потому что это только моя фамилия. Я взял её сразу же после того, как покинул родной дом. Фамилия моих родителей Болье.

Элейн принялась вспоминать, но это не заняло много времени. И вновь пришла пора удивляться. Принцесса встрепенулась, едва не подпрыгнув на месте, после чего громко заявила:

– Да, я знаю эту семью! Господин Ашеал Болье занимал пост командующего королевской армией, а после его место занял Вейлин Гонтье – его приемник. Так неужели господин Ашеал Болье…

– Мой отец, да. Прославившийся тем, что выследил и убил последнего прескверного. Ну, того, что был до меня.

Антал вдруг истерично расхохотался:

– Можете себе представить? А потом у этого человека родился я.

Элейн, однако, не было смешно. Слишком уж жестокие у судьбы шутки. А, быть может, Тенебрис намеренно избрала очередным своим последователем дитя человека, посвятившего свою жизнь преследованию прескверных? Хотела поиздеваться? Что ж, если так, то у неё получилось. Принцесса не могла даже представить, каким было детство Антала. И что же чувствовали его родители? И стоило только ей подумать об этом, как Антал добавил:

– Моя мать долго не могла забеременеть. Но потом – о чудо! – родился мальчик. И имя-то ему дали какое! Антал! Что означает «бесценный». Я был долгожданным ребёнком. Мать с отцом изо дня в день молились Сальваторе о том, чтобы он подарил им дитя. И молитвы, судя по всему, были услышаны. А потом меня нашла Тенебрис.

Элейн всё больше мрачнела. Эта история не казалась трогательной. Хотя ей так хотелось узнать Антала поближе, так хотелось выведать у него, казалось бы, столь незначительную информацию о его прошлом, о семье. А теперь в душе сделалось как-то пусто и холодно.

– Меня почти сразу списали со счетов.

Антал перестал смеяться и стал серьёзным.

– Мать рыдала, а отец не находил себе места. Мучительное ожидание, потом тяжёлая беременность и роды… И в итоге родился прескверный. Отец, столкнувшийся с таким же, как я, верил лишь в одно: долго я не проживу. Потому что рано или поздно Тенебрис окончательно возьмёт надо мной верх, и я превращусь в чудовище. Он был уверен, что в один день они потеряют меня. Что я собьюсь с праведного пути и ступлю на путь зла. И меня убьют. Выследят и убьют.