Мессианский квадрат

– Вы же меня на амбразуру бросили, а сами книжки читали и сны смотрели – за дорогой я одна и наблюдала. И еще тот араб…

Сам Андрей прокомментировать ничего не мог – он почти ничего не видел, а если что и видел – то не помнил. Собственной версии событий у него не было. Но предположение, что пытались сбить именно его, Андрей отверг категорически.

– Я здесь никого, кроме вас, не знаю. Кто бы мог на меня покушаться? Может, все-таки в кого-то из вас целились?

– Эта версия вчера тщательно разрабатывалась, но была отвергнута.

– Если честно, меня гораздо больше, чем это запутанное дело, волнует мой перелом. Из-за него я не смогу путешествовать минимум месяц. А мне совершенно необходимо в одно место попасть!

– Снова на «гору Искушения»?

– Ну да. Я же говорил тебе, там есть нечто очень важное для меня…

– Вообще-то ты этого не говорил, но по лицу было понятно… Думаю, что по горам ты уже не попрыгаешь – в этот приезд. Только в следующий. Но не волнуйся, организуем тебе что-нибудь альтернативное поблизости… Мы обязаны компенсировать или как-то скрасить тебе твои лишения. А святых мест в Иерусалиме, слава Богу, хватает.

– Ты не понимаешь! Это совсем не то, что ты думаешь. Это место совершенно незаменимо. Я ради него ехал, ради него оставил институт, и не только…

В этот момент в дверях показались хозяева. Невысокий скромный сверх-интеллигентный Зеэв и шумная энергичная Марина. Зеэв говорил тихо и неторопливо, мягко возражая и не спеша обдумывая ответ – это создавало такую теплую спокойную атмосферу, что никуда не хотелось уходить.

Мы поговорили о наезде, а затем разговор, как всегда в то время в среде репатриантов из СССР, незаметно соскользнул к теме перестройки и рухнувшего железного занавеса. События на бывшей родине живо интересовали моих земляков, все это казалось диковинным, сверхважным и вызывало восторг, удивление и гордость.

– Для меня это событие было полной неожиданностью. Признаюсь, я всегда думал, что тоталитарные системы не разрушаются изнутри… Были ли какие-то признаки приближающегося переворота? Вы что-нибудь замечали? – обратился он к Андрею.

– Никаких признаков не было. Сперва Горбачев вырубал виноградники и ставил повсюду своих людей, никакими свободами и не пахло. Весь 86-й год все шло «по-брежнему». Я очень удивился, когда на радио «Свобода» один комментатор разглядел признаки тектонического сдвига в том, что в журнале «Коммунист» была опубликована статья, в которой сдержанно хвалили Василия Гроссмана. И что бы вы думали? Он-таки, комментатор «свободный», прав оказался! Но первые полтора года Горбачев свои революционные намерения умело прятал: только гайки закручивал и ничем, кроме этой статьи в «Коммунисте», себя не выдал.

– Я слышал, – добавил Зеэв, – в 1986 году даже просьбы на выезд в Израиль перестали принимать.

– И вот 8 декабря в Чистопольской тюрьме умер Анатолий Марченко. Он держал бессрочную голодовку за освобождение всех узников совести, – продолжил Андрей. – И вдруг все в одночасье переменилось, как по волшебству: 19 декабря освобождают Сахарова, а 7 февраля следующего года первых 42 политзаключенных.

– Бедный Марченко, чуть-чуть не дотянул, – горестно вздохнула Марина.

– Да, 10 дней всего, – согласился Андрей. – Только, знаете, мне иногда кажется, что именно он-то как раз и дотянул. Все это дело дотянул и с мертвой точки сдвинул. Может, и звучит невероятно – я иногда думаю, что без его гибели никаких освобождений бы не было. Допустим даже, что Горбачев сам давно хотел всю эту казарму советскую распустить – но для этого нужен был момент, когда все политбюро находится в смятении.

– Вы хотите сказать, что если бы Марченко тогда снял голодовку, Сахаров бы и сегодня в Горьком оставался? – уточнил Зеэв.

– Почему нет? Марченко с его максималистскими требованиями был совершеннейшим Дон Кихотом, но он, похоже, знал, что делал: ценой жизни перелицевал действительность.

Мысль Андрея всем понравилась, и я было принялся рассказывать про каббалистическое понятие «импульс снизу», когда человеческая решимость пробуждает ответный «импульс сверху», но неожиданно зазвонил звонок. Зеэв извинился, снял трубку и некоторое время молча слушал. Мы ждали.

– У него всего лишь перелом, – сказал он наконец на иврите, – минуту…

Зеэв прикрыл трубку:

– Звонит какой-то молодой человек, который был с вами, когда сбили Андрея. Говорит, телефон ему дали в больнице. Спрашивает, что с Андреем.

– Какой молодой человек? – удивился я. – Араб?

– Наверное… У него вроде бы арабский акцент.

– Дайте-ка, я с ним поговорю, – попросил я и взял трубку.

– Алло!

– Шалом, с кем я говорю?

– Это араб! – прошептал я, делая знаки друзьям. – Говорит Ури, я тоже был тогда на тремпиаде, при наезде. Хотелось бы поговорить.

Араб молчал.

– Алло, ты меня слышишь?

Молчание.

– Я буду завтра в Старом городе до пяти вечера, – произнес он наконец, и мне показалось, что он уже вешает трубку.

– Эй, подожди! Завтра у Яффских ворот, в 15.00! – бросил я наугад.

Самому мне это не очень подходило, потому что в четыре у меня был урок рава Эшхара, который я очень любил, но надежда успеть все же оставалась.

Опять долгое молчание.

– Хорошо, в три, но на площади Цион, – донеслось, наконец, из трубки.

– Еще лучше.

– Тогда до встречи, – послышались частые гудки.

Уф! Я стоял и все еще слушал гудок телефона, пытаясь осмыслить, что произошло.

– Зайдешь сюда после разговора с ним? – спросил Андрей.

– Я тоже хочу послушать! – воскликнула Сарит.

– Конечно, Сарочка, ты тоже приходи, – кивнул ей Андрей.

– Но только не раньше четырех! – наставительно добавил я. – Хватит уже школу прогуливать.

Сарит вспыхнула, хотела что-то возразить, но промолчала.

«А сам-то ты разве не готов прогулять урок рава Эшхара?» – подумал я с некоторым даже удивлением.

***

Я был на площади без десяти три. Араб уже ждал меня. Мы сразу узнали друг друга, пожали руки и представились.

Его звали Халед, жил он в Рамалле, работал водителем автобуса: возил учеников в какую-то арабскую школу в Иерусалиме.

– У Андрея всего лишь перелом. Через месяц будет ходить, – сказал я. – Ты случайно не знаешь, почему та машина его сбила?

– Он был единственный, кто не отскочил. По-моему….

– Нет. Я спрашиваю, почему она вообще наехала? Ты знаешь?

– Могу только догадываться.

– Думаешь, это была случайность?

– Нет, не думаю. Похоже, что кто-то из моих собратьев хотел задавить еврея.

– А ты с ним случайно не знаком, с этим твоим собратом?

– Да я его и не разглядел даже.

– Но ты видел, что машина сначала мимо проехала, а потом вернулась? – с подозрением спросил я.

– Это видел.

– Странно. Машину ты видел, а водителя не разглядел?

– Он же в куфию замотался, – удивился Халед.

– Ах да, верно, – пробормотал я. Я только теперь вспомнил, что во время наезда водитель закрылся куфией, хотя при первом проезде, как рассказала Сарит, лицо вроде бы было открыто. Но вполне вероятно, что Халед мог не обратить тогда на него внимания.

В общем, Халед знал о причине наезда не больше нашего. Затеянное мною следствие снова зашло в тупик.

Мы уложились в 5 минут, я понятия не имел, что еще спросить, и у меня сорвалось с языка:

– А ты сам-то в интифаде случайно не участвуешь?

Халед посмотрел на меня с явной иронией.

– Ну разве совсем немного… по четвергам, с трех до пяти.

Заметив, что я нахмурился, Халед расхохотался и, дружески хлопнув своего «следователя» рукой по плечу, сказал:

– Я пошутил. На самом деле я на вашей стороне.

В ответ на мой недоверчивый взгляд Халед широко улыбнулся и объяснил:

– Ваша военная администрация, конечно, не подарок, и я бы, честно говоря, с удовольствием ее сменил… но я слишком хорошо понимаю, что здесь начнется, если эта детвора, которая сегодня швыряет в вас камнями, займет ее место.

Я и раньше сталкивался с арабской лестью, с заверениями в сочувствии Израилю, но всегда относился к этому с большим недоверием. Но Халед держался совершенно иначе – свободно, с достоинством и говорил по существу. Я просто не смог ему не поверить.

Мы проболтали с Халедом с полчаса и на прощание обменялись телефонами. Его симпатия к Израилю не казалась фальшивой. Хотя у меня и осталось какое-то неопределенное впечатление, что он чего-то недоговаривает.

На урок рава Эшхара я уже явно не успевал и сразу направился к Фридманам, где меня ждали Андрей и Сарит. Я в подробностях пересказал разговор с Халедом. Мы еще раз погадали, в кого мог целить террорист, но никакой стоящей версии так и не выдвинули и окончательно сошлись на том, что террорист решил вдруг наехать на группу случайных евреев.

Я уже торопился в йешиву, и Сарит вышла со мной.

– Тебе какой автобус? – спросил я, когда мы подошли к остановке.

– 48-й лучше всего.

– Я посажу тебя. Как сегодня в школе было?

– Я туда так и не попала, – махнула рукой Сарит. – Мы с подругой на море ездили… – и дальше по-русски добавила, – бархатный сезон в полном разгаре.

– Понятно, – усмехнулся я, вспоминая свое наивное «приходи не раньше четырех»… – А ты, кстати, весьма неплохо говоришь по-русски! «Бархатный сезон», «в полном разгаре»… Сколько тебе лет было, когда вы приехали?

– Откуда приехали?

– Из СССР, понятно, – ответил я, несколько сбитый с толку ее вопросом.

– А мы не из СССР вовсе приехали. Мы из Марокко приехали, – важно объяснила Сарит. – Неужели ты серьезно мог подумать, будто я русская?

Я обомлел от удивления.

– Я действительно сначала подумал, что ты сефардка, даже йеменка, но когда твой русский услышал, то понял, что ты из Союза… Как же ты по-русски-то выучилась?

– Мои родители учились в Институте Дружбы Народов в Москве, и у них повелось с той поры говорить дома по-русски…

Я открыл рот. Вот это история. Оказывается, евреи из Марокко учились в Институте Дружбы Народов! Поразительно!

– Так они что, коммунисты у тебя, что ли? – с недоумением спросил я.

– Сам ты коммунист! Они просто скрыли, что они евреи…

– А как это они тебя в светском духе воспитали? Никогда не видел сефардов, которые бы не придерживались традиции.

– Насколько я знаю, они как раз в Советском Союзе и оставили эти глупости.

– Странный случай. Ну и сколько они там прожили?

– Шесть лет. Я там у них как раз и родилась. Но я сама этого своего периода не помню.

– И что? Потом из Москвы вы вернулись в Марокко?

– Да, сначала вернулись в Марокко, а уж оттуда в Израиль репатриировались.

– И где вы в Марокко жили?

– В Касабланке.

– Это на море?

– Да, на море.

– Так ты, наверно, арабский знаешь?

– Совсем немного, мы ведь недолго в Касабланке оставались. Я ходила, конечно, в детский садик, слышала там арабскую речь, но давно все позабыла. Мои родители по-арабски совсем дома не говорят.

– Так у тебя ностальгия, наверно, по Марокко?

– Спрашиваешь! Садик на берегу моря, под пальмами! А рынок! Какой рынок!

Минут десять я расспрашивал Сарит о семье. Она обстоятельно, красочно и образно, с трогательными и неповторимыми деталями, рассказала мне, как ее родители решили поехать учиться в Россию после того, как прочитали «Преступление и наказание», как общались там с диссидентами, как и поныне смотрят русское телевидение, а по вечерам слушают Чайковского.

– Поразительно! Я всегда был уверен, что Чайковским марокканцев можно только пытать…

– Может быть, ты перепутал? Может быть, Скрябиным? – обиженно заметила Сарит.

– Прости. Я не должен был обобщать. Просто я действительно встретил в своей жизни несколько сефардов, которых классическая музыка из себя выводила.

– Это был Скрябин. Я уверена!

Я внимательно посмотрел на Сарит. Какое-то время она выглядела сердитой, но вдруг прикусила губу, закрыла лицо руками и, наконец, не выдержала и громко расхохоталась.

– Извини, Ури, – давясь смехом, с трудом произнесла она. – Я пошутила… На самом деле я просто дружу с одной девчонкой из иракской семьи, и ко мне многое от сефардов пристало. А на самом деле мы из Москвы…

Я не мог опомниться. Водитель автобуса, который уже пару минут стоял на нашей остановке, без выражения посмотрел на меня и, убедившись, что мы не заходим внутрь, приготовился захлопнуть двери.

– Какой это номер? – очнулся я. – Быстро залезай! Это 48-й!

Сарит уехала, а я зашагал в йешиву, стараясь думать о предстоящих занятиях, днях трепета и приближающемся Йом Кипуре, но глупая улыбка помимо моей воли растягивала мне рот.

***

На другой день в йешиву позвонила мама и сказала, что меня разыскивает Андрей.

В перерыве между занятиями я выбрался к Фридманам.

Андрей усадил меня пить чай, но сам к своей чашке не притронулся.

– Искал меня?

– Да вроде того… – теребя пуговицу на рукаве, ответил Андрей. – Я хотел тебя кое о чем попросить. Понимаешь, мне совершенно не к кому больше обратиться. Зеэв больной человек. Перенес недавно инфаркт.

– А в чем дело?

– Помнишь, я тебе рассказывал про гору Искушения?

– Как не помнить! Я ведь, оказывается, знаю это место. И очень неплохо знаю. Родители рассказали, что так у русских зовется гора Каранталь. У меня там рядом друг живет. Мы с ним вместе все ущелья в том районе исходили.

Мы с Йосефом, который жил на полпути между Иерусалимом и Иерихоном, действительно хорошо знали эту местность. Обыкновенно мы навещали бедуинские стойбища, где катались на ослах и приценивались к ягнятам (в школе я всегда мечтал, что в будущем заведу себе стада овец и буду пасти их среди этих холмов). Однако иногда мы выбирались и дальше и однажды действительно дошли до горы Каранталь.

– Да ты что?! Это же просто прекрасно! – обрадовался Андрей.

– Но при чем тут инфаркт Зеэва?

– Дело в том, что туда необходимо срочно попасть!

– Срочно?

– Да. Я нашел там рукопись! – выдохнул Андрей.

– Рукопись? – не поверил я своим ушам.

– Да, древнюю рукопись. В одной пещере. Но не на горе, а как раз наоборот, в глубоком ущелье.

– Подожди, подожди. Рассказывай все по порядку. Когда это случилось?

– Накануне того дня, когда я угодил в больницу… Но ладно, давай по порядку: на третий день после того, как я приехал в Израиль, я доехал до Иерихона и отправился на гору Искушения.

– Почему именно туда?

– Это место кажется мне самым загадочным, самым таинственным местом на земле… Не знаю почему, но меня сюда всегда тянуло. Это было как наваждение, как мечта – побывать наедине с самим собой в том месте, где Иисус находился в уединении сорок дней.

– Хорошо. Что было дальше?

– Я сошел с автобуса в Йерихоне, как мне объяснили Фридманы, добрался до подножья горы и углубился в какое-то ущелье. Два дня я переходил с места на место, делая привалы, пока случайно не набрел на пещеру, в которой и нашел рукопись.

– Как эта рукопись выглядела?

– Ну как, как свиток и выглядела, но я сначала не заметил ее, потому что она лежала в выемке в стене и была покрыта толстым слоем пыли. Я просто нечаянно ее задел, и она упала, при этом от нее отвалился довольно большой кусок. В той пещере не только рукопись была. Там была всякая утварь. Горшки, корзины, совершенно истлевшие, серпы какие-то… Но эта рукопись меня просто потрясла. Я, представь себе, даже что-то на том отвалившемся куске смог прочитать!

– А на каком же языке была рукопись? Как ты мог там что-то прочитать?

– Не знаю точно на каком языке, на иврите или арамейском, но буквы были ивритские. Я разобрал там слово «шней», то есть «два», и слово «Йешуа». Не знаю, означает ли это имя Иисус, или просто слово «спасение».

– Ладно, – махнул я рукой. – Оставим это. Так где теперь твоя находка?

– Там же, где и была. Дело в том, что я не знал, как ее унести. Когда я попробовал рукопись раскрыть, то она стала крошиться. Я понял, что в рюкзаке бы она просто измочалилась… Даже отвалившиеся куски не во что было положить. Тогда я решил съездить в Иерусалим за подходящим кэйсом. На рассвете я спустился в долину, вышел на какую-то дорогу. Стал останавливать попутные машины, кто-то меня подцепил и увезли неизвестно куда… Ну а дальше ты знаешь.

– М-да… – протянул я. – Ты не думаешь, что тебя кто-то мог выследить? Там, где ты рукопись нашел, бедуины были?

– Были. Они там овец пасли.

– Вот видишь. Ну а когда ты садился в машину, ты, вообще, хотя бы спросил, куда она едет?

– Спросил, конечно.

– Вот что я тебе скажу, – подытожил я свои подозрения, – то, что тебя повезли в другую сторону, а потом попытались сбить – все это очень может быть как-то связано с твоей находкой! Не исключено, что уже кто-то другой сейчас эту рукопись про твоих «двух Иисусов» читает!

– Вот я и говорю, может, ты сходишь и проверишь?

– Покажи мне карту, по которой ты ориентировался.

Андрей извлек из рюкзака туристскую схему Израиля и стал что-то царапать на ней спичкой.

– Нет, так дело не пойдет, – развел я руками. – По такой карте да с твоей спичкой! Ты, может быть, сам какой-то план нарисуешь?

После долгих попыток что-то изобразить на листе бумаги, Андрей пришел почти в полное отчаяние.

– Вот что, Андрей, давай быстрей поправляйся, и отправимся туда вместе, – резюмировал я. – Никакого другого способа отыскать пещеру я не вижу.

***

После Йом Кипура настали осенние каникулы, которые мы с друзьями решили провести на Голанах. С утра ходили по ущельям с озерами и водопадами, а вечерами просиживали у огня, жаря мясо. Но с наступлением Суккота, как ни жаль мне было уезжать и как ни уговаривали меня остаться, я отправился домой. Родители меня уже давно не видели, да и Андрея надо было проведать.

Первый праздничный день Суккота пришелся на субботу, и я встретил его дома. Сам я в строительстве шалаша не участвовал, но консультировал отца и брата по телефону. Как всегда, они возвели временное жилище во внутреннем дворе и изобретательно и с любовью украсили. Суккот даже и родители очень любили. Ведь в эту неделю – благо так повелел Создатель – взрослый человек может как ребенок с чистой совестью часами просиживать в самодельном «домике» из фанеры и цветных покрывал, хотя рядом находится его комфортабельное жилище.

***

На следующий день, в воскресенье, после утренней молитвы у Котеля, я зашел к Фридманам.

Андрея я нашел в его комнате в скверном настроении. Недельное сидение в четырех стенах порядком поднадоело ему.

– Хочешь, погуляем по Иерусалиму? – предложил я.

– Иерусалим, Иерусалим, – произнес он печально. – Гоголь вот тоже всю жизнь стремился в Иерусалим. Надеялся, что это паломничество избавит его от тяжелых мыслей, и просчитался… Я отчасти на то же рассчитывал, и отчасти также напрасно.

– Да что же у тебя за тяжелые мысли такие?! – удивился я, припомнив, что Андрей и раньше временами выглядел несколько растерянным и, как мне однажды показалось, даже подавленным. Потихоньку я вытянул из Андрея его тайну. Оказалось, что он страдает из-за девушки, которая предпочла ему другого, и что теперь он старается ее забыть. Но чем больше старается – тем меньше получается.

В этом смысле Андрей возлагал особые надежды на свое путешествие. Оказывается, гора Искушения должна была воистину стать горой преодоления искушения. Исцелиться он сюда ехал – вот что! А вместо этого сломал ногу, нашел и потерял рукопись – и теперь валялся дома, постоянно думая о девушке, отчего состояние только ухудшалось…

Мне сразу стало ясно, кто тут может помочь. Покопавшись в бумажнике и сразу опознав розовый с цветочками листок, я позвонил Сарит, и минут через сорок мы уже гуляли по рынку и прилегающему к нему району Нахлаот. Сарит очень забавно имитировала гида, показывая Андрею прилавки с апельсинами, крикливых торговцев и решительно ничем не примечательные здания.

– Перед нами знаменитые израильские колобки! – говорила она, указывая на гору пит. – В отличие от своих русских аналогов они совершенно пусты изнутри. Приобретение колобков не входит в стоимость экскурсии, но если у вас хватит денег, в перерыве вы сможете купить по такому колобку и угостить экскурсовода или же сохранить колобок в качестве сувенира…

На улице Агриппас мы зашли в шалаш, выставленный при входе в одну из небольших закусочных31. Мы с аппетитом уплетали «колобки» с фалафелями и смеялись. Сарит дразнила Андрея его костылями и неловкостью, а он в ответ укорял ее за прогулы и легкомыслие.

С торгового ряда доносилась оживленная русская речь.

– Петь, посмотри, что это?

– Какие-то груши с пупырышками…

– Какие еще груши?

– А что же? Огурцы что ли?

– Это они на авокадо наткнулись, – засмеялась Сарит. – Может, и им небольшую экскурсию провести?

– Им не про авокадо, а про «территории» надо рассказывать, – посетовал я. – Ожидается, что скоро сюда из России приедет миллион евреев. А наше правительство ничего не делает для того, чтобы заселить ими Иудею и Самарию.

– И очень хорошо, – заявила вдруг Сарит. – Если эти территории заселить, то потом нельзя будет поделить землю с палестинцами и заключить с ними мир.

Меня передернуло от этих слов. Я всегда лишался душевного равновесия, когда при мне кто-либо начинал мысленно кромсать Эрец Исраэль.

– Поделить землю? Иудею и Самарию?! – воскликнул я. – Да ведь это и есть та самая земля, которая нам Богом обетована! Арабы где хочешь могут жить, а мы без этой земли никак не можем.

На личике Сарит появилась уже знакомая мне насмешливая гримаса.

– Кто это – мы? Иудейские фанатики?

– Можно не разделять еврейскую веру, но нельзя не понимать, что иудаизм – это не только религия народа Израиля, но и религия земли Израиля, и, значит, запрет евреям селиться в Эрец Исраэль равносилен запрету исповедовать иудаизм.

– Исповедуйте свой иудаизм в Тель-Авиве – это такая же земля Израиля, как ваш Шхем или Хеврон.

– Совсем не такая же. Ты что, не знаешь, что и в Шхеме, и в Хевроне – гробницы Патриархов? Да и о чем сыр-бор? Вся Иудея меньше Москвы…

Увидев скучающее выражение на лице Сарит, я решил перейти к доступным каждому израильтянину «шкурным» аргументам.

– А безопасность? Без Шхема и Хеврона, без гряды гор, на которых они расположены, нельзя защитить ту двадцатикилометровую прибрежную полоску, которую мировое сообщество отвело нам под государство.

– Глупости. Если мы уступим арабам оккупированные территории, то у них вообще не будет никакого повода на нас нападать.

– Но ведь они постоянно находили такой повод задолго до того, как мы успели у них что-то «оккупировать».

– Молодец, что об этом напомнил. Оказывается, мы их прекрасно били со своей «двадцатикилометровой прибрежной полоски».

– Прекрасно били? – схватился я за голову. – Победу в «Шестидневной войне» нам принес исключительно предупредительный удар ЦАХАЛа… Но в 1973 году мы отразили нападение Сирии и Египта только благодаря стратегической глубине полученной в 1967 году…

– Ты не понимаешь, что арабы тоже меняются?

– Меняются?! Ты знаешь, что сказал Анвар Садат после того, как Бегин подарил ему Синай? Он сказал: «Наша задача вернуть Израиль к границам до 1967 года, остальное завершат наши дети».

– А ты знаешь, что не может быть свободен народ, владеющий другим народом?

– Не передергивай! Это арабы не могут быть свободными, пока не откажутся от мысли нас уничтожить. Мы же как раз готовы предоставить им автономию.

– А если они не захотят довольствоваться автономией?

– То пусть тогда отправляются на свою историческую родину! Пусть совершат хадж в один конец! – выпалил я, начиная понемногу выходить из себя. – «Если забуду тебя, Мекка…» и так далее. Мы готовы оплатить им проезд…

– У тебя мания преследования, у тебя комплекс Масады! – извлекая последние «козырные» аргументы из арсенала своих «либеральных» лозунгов, крикнула Сарит.

– Сарит, но тогда и у меня этот комплекс, – вмешался Андрей. – У меня и у многих других. Академик Сахаров, например, говорил, что на те деньги, которые человечество вгрохало в поддержание палестинского дела, уже давно можно было бы обустроить всех палестинцев в самых разных странах мира.

– Это несправедливо. Они здесь родились и имеют свои права… нельзя их нарушать, – бесстрастно возразила Сарит.

– Сарит, что ты говоришь?! – возмутился я. – Кто тебе так голову заморочил? Арабы имеют в Израиле больше прав, чем в любой другой собственной стране, которых у них больше двадцати! Пойми, им не права нужны, им нужно нас уничтожить. Как можно всего этого не видеть?

– Ну да, – подтвердил Андрей. – Граждане Ливии, Сирии или той же Саудовской Аравии лишены многих элементарных прав, но всех почему-то лишает сна именно положение достаточно благополучных в правовом отношении палестинцев! Как ты думаешь, почему? Да потому что этой публике на самом деле не права палестинцев интересны, им интересно лишить евреев права на Святую Землю… Это называется «правами человека по жидовской морде».