Долгая ночь

Первый артефакт был раза в четыре тяжелее сегодняшнего, весь корявый и неопрятный, но он работал. Мой человеческий запах, смешиваясь с чарами, погружал зверя в сон, – и вместе со зверем засыпали и его запах, и его нюх. Я долго шла по воде, а потом вытащила из чемоданов чужую одежду, вымылась в снегу и натерла пальцы пахучей кедровой корой.

Потом бегала несколько месяцев, случайно выбирая маршрут. Сменила документы. И прожила в столице почти полгода, чтобы убедиться: они действительно потеряли мой след.

Смешно, но сейчас я даже не могу толком оценить, сложно ли это было. Звучит вроде как «не очень»? Или, наоборот, «чересчур»? Первый год свободы превратился в моей памяти в переваренную кашу на воде, из тех, в которых, как в клейстере, застревает стоймя ложка – и невозможно понять, из чего вообще она сделана.

Тогда ласка тоже вредничала. Однажды, еще до Огица, я вообще очнулась в двадцати километрах от города, в вонючей норе и на птичьих трупах; к счастью, было лето, и я кое-как смогла добраться обратно.

Но чем дальше, тем слабее она становилась и тем гуще был окружающий ее туман. Однажды, должно быть, мой зверь уснет насовсем и утонет в этой молочной дымке.

Я надеюсь, что тогда ласка снова станет воздушным призраком и побежит вслед за колесницей Полуночи через чернильное небо, горящее тысячами огней. Я надеюсь, что для нее тогда снова начнется Охота, и кто-то другой – не я – свяжет с ней свою судьбу.

Тогда я перестану быть двоедушницей. И моя дорога станет наконец из далекого, тоскливого несбывшегося – воспоминанием.

Это будет больно, я знаю. Это будет страшно, потому что кто ты такой – лунный без имени, колдун без рода, двоедушник без судьбы?

И все равно я отчаянно жду. Потому что только это и будет свободой.

* * *

В понедельник Чабита сердилась и загоняла всех так, что все эти философские глупости вылетели из головы.

Отдавали на чистку погодник, и где же он? Вот? А почему же некрасивый? Ну да, реставрировать не просили, но нельзя же отдавать клиенту такое!..

В смысле – раствор для чистки серебра кончился? А куда ж ты его дела? Пьешь его, что ли, за счет мастерской?.. Будешь теперь учитывать расход по журналу! Да, каждый раз. Да, в миллилитрах! Потому что нечего транжирить, или что же – не твое, так и не жалко? И вот здесь в расчетнике подпиши.

Какие еще пять процентов? Он же так и не пришел!..

В общем, до самого вечера все работники старались пореже попадаться Чабите на глаза, и только мастер Финеас был, как всегда, совершенно спокоен, – потому что это как раз он и занимался причиной всех наших бед. Волчья Корона, начищенная до сияющего блеска, покоилась в тяжелом сейфе – ящике с бронированным стеклом – на бархатной подушечке с кистями. Хаос из синеватых камней, тонкая ковка, серебряные капли – корона была хороша, и совсем скоро она ляжет на голову прекрасной Принцессы Полуночи. Пока же рядом с сейфом стоял суровый недружелюбный детина, вооруженный автоматом и еще неведомо чем.

Ласки приехали перед самым закрытием, и я не смогла удержаться от соблазна на них поглазеть. Притаилась за шторой, смешавшись с группкой таких же любопытных.

Их было трое. Старшая ласка совсем не изменилась с нашей прошлой встречи: тот же острый нос, цепкий взгляд, совершенная до последнего локона укладка, морщинки-лапки в уголках глаз. Ее сопровождали две девушки помладше: суровая на вид заклинательница и девица с глупыми косичками.

Чабита называла старшую Матильдой, – я сильно сомневалась, что это ее настоящее имя. Ради высокопоставленных посетителей гостевую дверь заперли, включили софиты над столом, и Чабита вынесла корону.

Она блистала, и даже Финеас, под мышкой у которого я оказалась при этом подглядывании, зачарованно вздохнул.

Мы за шторой ждали каких-то спецэффектов, но их не было. Ласка надела белые перчатки, аккуратно переложила корону в простую коробку для украшений, а коробку – в небольшой саквояж. Подписали документы, обменялись бланками с водяными знаками; девица с косичками аккуратно сложила их вчетверо и убрала во внутренний карман. Они коротко попрощались – и ушли.

«Бездельники», – ругалась потом Чабита на нашу зашторную встречу шпионов. – «Позорите мастерскую!»

Словом, все было как обычно.

Во вторник я согласилась-таки погулять с Арденом, и после занятий мы довольно мило посидели в кофейне у канала. Он делал мне лиричные комплименты, я краснела и пыталась отшучиваться; потом болтали о заклинаниях, о том, почему в изначальном языке два будущих времени, о мастерских, женской дружбе и кинематографе. Арден рассказывал смешные байки про свою учебу, а я, стараясь не сболтнуть лишнего, про кедровый лес у подножья Амрау и то, как детьми мы собирали землянику и продавали проезжим варенец в стеклянных стаканах и пирожки с салом, луком и картофелем – по местному рецепту.

– О! Я их помню. Пока едешь в машине, они ужасно вкусные, а если есть просто так – ни о чем.

Я засмеялась, а потом спохватилась:

– Ты бывал в Амрау?

– Четыре или пять раз. – Он кивнул. – Одна… чтоб ей икалось… в общем, одна женщина предсказала мне, что я встречу там свою пару.

И даже в этот момент во мне ничего не екнуло. Может быть, Трис была права, и легкая влюбленность просто несовместима с мыслительной деятельностью. А может, я все-таки отморозила себе мозг, пока ласка скакала по сугробам и грызла мышей.

Так или иначе, но я ничего не сказала, ни о чем не подумала и даже не спросила – встретил или нет. Вместо этого я опять глупо засмеялась, и мы заговорили про колдунов, предсказания и то, существует ли будущее.

Словом, осторожность – не моя сильная сторона.

XV

Арден снова вызвался проводить меня до трамвая, и мы шли вдоль канала, никуда не торопясь. Давно стемнело; шел мелкий-мелкий, совсем слабый снег, который снова верно предсказал мой погодный артефакт.

Болтали о всяком. Арден травил байки о народных обычаях. В столице, например, были приняты купания в проруби накануне Охоты, хотя в учениях Полуночи об этом ничего не было явно сказано; я вспомнила, что мы в Амрау пекли пироги, обязательно с брусникой в сливках, а Арден даже никогда такого не пробовал.

Потом соревновались, кто вспомнит больше наизустных формул. Забавно – и, пожалуй, логично, – я выиграла: заклинателей учили составлять свои, а не пользоваться готовыми. Особенно я гордилась довольно сложной фразой для заметания следов на снегу: Арден попытался сочинить свой вариант, но не преуспел.

Стояли под фонарем в обнимку, и мягкие губы сцеловывали снежинки с моих ресниц.

И как раз когда я с легким замиранием внутри подалась навстречу поцелую, Арден вдруг напрягся и текучим, хищным движением развернулся к переулкам.

Рука на моей спине напряглась. Я рассеянно потянулась Ардену вслед, подняла взгляд на лицо и споткнулась о желтый отблеск его глаз. Между бровями – морщинка, странно искажающая идеально ровный нос. Заострившиеся скулы, напряженные губы, мелькнувший за ними клык.

Что он там учуял – подземного гада?

Я попыталась принюхаться, шмыгнула носом и чихнула. Терпко пахло водой из канала и рыбьим духом; от переулка тянуло залежавшимся мусором, прелым бельем и немного мочой.

– Подожди меня здесь минутку, – сказал Арден. – Мне кажется, там кое-кто знакомый…

Он мне улыбался, а лицо оставалось острым, звериным, с гротескными тенями. Маска балагура, весельчака и любителя баек сползла-стекла с него, как змеиная кожа, и то, что я увидела под ней, мне не понравилось.

Арден дождался моего кивка. Я облокотилась на перильца, нашла рукой фонарный столб. Арден стянул с рук перчатки без пальцев и небрежно сунул их в карман, а потом мягким неслышным шагом двинулся к темному повороту.

Я встревоженно огляделась. Набережная была пуста. Где-то вдалеке прозвенел трамвай, но сюда, я знала, линия не сворачивает.

Что за хрень? Перчатки-то зачем – драться? Или это у них какие-то объятия дружеские, а я напридумывала ерунды…

Какое-то время было тихо. Троллейбус, мигнув издали фонарями, проехал мимо. Я нервно разминала пальцы, отгоняя от себя воспоминание с хищным лицом Ардена; наверное, он все-таки никакой не олень, а рысь или росомаха… можно было бы спросить, но тогда он спросил бы тоже, а врать не хотелось.

Среди девчонок принято вздыхать на крупных хищников: они-де мужественные, сильные, и вообще с ними как за каменной стеной. Даже будучи подростком, я не хотела ни за одну мохнатую стену спрятаться: какой бы рыцарь ни был великолепный, если ты постоянно с кем-то дерешься, это обязательно плохо кончится.

Лучше бы встретить какого-нибудь лося. Тоже большой, но зато какой спокойный.

О чем я вообще думаю? Вовсе и не обязательно вообще что-то такое происхо…

В переулке хлопнуло, грохнуло, раздался звон стекла, а потом – приглушенный вскрик.

Небо ужалило запахами. Зверь внутри рванулся, ощерился.

Долгие секунды я сомневалась. Но потом снова зазвенело, заскрежетало, до меня долетело робкое эхо заклинаний – мои пальцы сами собой сжались в кулаки, – и я припустила бегом.

Не в переулок, нет, – я же не дурочка.

Поскользнулась, чуть не упала, с трудом выровнялась. Вскарабкалась по заснеженной лесенке. Дверь телефонной кабины замело и приморозило, я какое-то время пыталась сбить лед ботинками, сдалась и кое-как заговорила на словах – пар поднялся горячим облаком. Стянула варежки, сорвала трубку и с силой вжала в корпус крупную красную кнопку экстренных служб.

Гудок. Пауза. Гудок.

Ноги вытанцовывали нервную чечетку.

– Шестое отделеение, сержант Глес Дорика, где вы находитесь, что у вас случилось?

Как он может быть – на такой-то работе – таким спокойным?!

– Я на Вальсовом мосту. – Голос не слушался. – На углу набережной и переулка Тореза что-то… взорвалось. Пахнет кровью и адреналином.

Полицейский задал мне еще какие-то вопросы, я кое-как на них ответила.

– Оставайтесь на месте, – сурово велел мне сержант. – Наряд прибудет в течение десяти-пятнадцати минут.

Пятнадцать минут!

За пятнадцать минут можно принять корону Полуночи, или поймать своего зверя, или утонуть в горной реке. Что уж говорить о том, чтобы убить одного там двоедушника!

«Ты сошла с ума», – сказало что-то внутри меня. Просто придурошная. Тебе сказали оставаться на месте, а ты что придумала, самоубиться? Ты так старалась проложить свою собственную дорогу, – и все для того, чтобы просто взять и глупо подохнуть, да?

Я даже не отмахивалась от этих мыслей, они просто летали вокруг и гудели, как помойные мухи, мерзкие и бессильные. Все мое внимание занимали карманы и сумка.

Не может же быть такого, чтобы у артефактора не нашлось ничего полезного?

Запутавшись в застежках, я выругалась, высыпала вещи прямо на снег. Разворошила ладонями – где я успела потерять варежки?

Пучок проволоки. Блюдце. Полная нитка крупных бусин красного граната. Неограненный турмалин не слишком высокого качества. Перья. Бытовой клей. Стеклорез с алмазным напылением.

У меня отчаянно дрожали руки, но стоило коснуться инструментов, и панический мандраж отступил. Я всадила в турмалин чары; расстелила на мосту шарф, ссыпала гранат на край и криво-косо вычертила знаки; губы будто сами вспомнили слова, которыми Арден создал огурец с глазами, и заковали ими бусины в шары ледяной брони.

Это все заняло, может, минуту или полторы.

Старшая ласка, та, что представилась в мастерской Матильдой, говорила: мол, ласки – они находчивые. Если очень надо, ласка сошьет парашют из мужской рубашки и такой-то матери, десантируется на врага и разгрызет ему горло зубами.

Тогда, шесть лет назад, я подумала: Полуночь, какой ужас. И что же, кто-то может подумать, что это – про меня?

Но нужно, кажется, признать: она не во всем ошибалась.

В переулке больше не гремело, но воздух загустел от чар и недосказанных слов. Страх во мне забрался куда-то в правое подреберье и свернулся там колючим клубком, освободив от себя разум; я перетащила поближе шарф со снарядами и осторожно выглянула за угол.

Все было… не очень. «Кое-кто знакомый» оказался крепким на вид, совершенно лысым мужчиной, – Арден сумел сильно обжечь ему лицо, и кожа пузырилась жуткими красно-черными волдырями. У самого Ардена обе руки повисли плетьми, и с пальцев правой обильно текла кровь.

Между ними искривленным кругом валялись обломки артефакта вперемешку с гвоздями и черной крошкой. Чуть поодаль встал на дыбы развороченный мусорный бак: Арден с чего-то лупил по противнику площадными чарами.

– Щ-щенок, – выплюнул лысый.

Арден вышептывал под нос какую-то формулу, но сбился и лишь чудом увернулся, когда противник швырнул в него молнию. Плохо.

Я стиснула зубы, размяла пальцы и низенько кинула турмалин; он ударился в сапог и раскрылся над Арденом щитом. Миг, бросок – «снежок» с начинкой из граната ударил в обожженное лицо и разлетелся жалящей ледяной пылью. Миг – и новая молния ушла в стену.

В конце переулка пронзительно закричала женщина. Топот ног, звон стекла – я перестала слушать.

– Вали отсюда, идиотка!

Это Арден, – он, как ясно, был полон благодарности. Я оскалилась и кинула еще две ледышки, одну за другой. Лысый взвыл, неразборчиво выругался, откинул осколки чарами – и нашел меня взглядом.

Свои щиты я повесила на стеклорез: ничего получше уже не нашлось. Они скрипнули от чужих слов, но выдержали, а я швыряла шары с гранатом один за другим, пока Арден что-то плел.

На какую-то секунду мне показалось, что все получилось. Стеклорез в кармане раскалился и прожег подкладку пальто, но щиты держались; от Ардена разворачивалась кольцом волна силы, а молнии у противника выходили все слабее.

Я даже успела улыбнуться.

А потом в чужих руках мелькнул пистолет.

– Похожа, – сказал незнакомец будто бы с сожалением.

И развернулся ко мне.

Мой крик разбился в морозном воздухе, смешался с запахом крови. Я куда-то отпрыгнула, упала, забарахталась в сугробе; где-то в стороне затрещала ткань, раздался хлопок; на краю зрения промелькнуло что-то бордовое.

Выстрел. И еще один, и еще, и еще; звуки борьбы; пустой щелчок; хруст; надломленный, почти звериный вой.

Я отплевалась от снега и вскочила.

Обожженный мужчина рухнул на колени, в его правой руке блестел пистолет, а на кисти руки висел некрупный лис с окровавленными передними лапами.

* * *

Мир замедлился, покачнулся и застыл.

Лысый отчаянно боролся, лис стискивал зубы и молотил когтями по воздуху. Я должна была бы вмешаться, что-то сделать, но во мне словно что-то сломалось.

Я стояла в темном, развороченном переулке, среди окровавленного снега, рядом с отчаянно дерущимися двоедушниками, и могла только смотреть.

Мой взгляд гулял по темно-рыжей шерсти. Роскошный светлый мех на груди бурел от крови, – как жаль, это могло бы быть так красиво; а вот и белое пятно-стрелка на узкой морде, ровно между глазами…

Пространство вокруг звенело от чар. Как-то лениво, толком не понимая, что делаю, я подцепила хвост заклинания – оно не было закончено, но не с моими навыками в это лезть, – и я вычертила знаки активации и направления.

Лис отскочил с его пути каким-то диким длинным прыжком, а лысого спеленало и пришпилило к кирпичной стене.

Я даже не глянула на него. Страх во мне умер. Во мне все, кажется, умерло.

Я отыскала среди разорванной одежды разряженный турмалин, отряхнула свой платок. Жаль, что потеряла варежки…

– Ты! Какого черта ты сюда сунулась?! Сбежать мозгов не хватило?!

Арден стоял, припав к пожарной лестнице, совершенно голый, мокрый от снега и крови. Татуировки заклинателя поднимались до плеч, перетекали на выбритую грудь и терялись в рыжеватых волосах на животе.

Я смотрела на это как-то тупо, не понимая, на что смотрю.

Это был все тот же Арден – шутник, который водил меня гулять и травил байки про заклинателей и в которого я почти успела влюбиться.

Это был лис, который загнал меня в смертоносные воды горной реки. Истинная пара, от которой я шесть лет бежала через все земли Кланов.

– Хватило, – сухо сказала я. – Только это, видимо, не помогло.

Арден как-то вдруг смешался.

– Кесса, я…

Он шагнул ко мне, протянул руку. Кровь катилась с пальцев сплошным потоком и мешалась с разбитым в кашу снегом.

Я не стала слушать. Я врезала ему ботинком по яйцам, а когда он охнул и скрючился, с силой впечатала локоть в основание шеи.

Арден рухнул в снег.

Стоило бы наступить ему на лицо, разбить этот идеальный нос, выдрать косу, но я не смогла. Меня отчаянно тошнило. В глазах плясали красные пятна.

Где-то в отдалении звучала сирена полицейской машины.

Я отступила на несколько шагов. Арден прохрипел что-то, а я развернулась – и побежала.

XVI

Дура. Какая же дура!

Расслабилась, пригрелась. Поверила, будто все позади; будто дорога, утонувшая в тумане несбывшегося, – достаточно далеко. Завела себе какую-то там жизнь, каких-то людей вокруг, планы, мечты и вклад в банке.

Думала, самая умная, да? Думала, что смогла, справилась, молодец?

Идиотка.

Что еще ты успела себе вообразить, во что поверить? Что молодой двоедушник из важной семьи, с личным наставником и татуировками заклинателя действительно решил учиться в вечерней школе на артефактора? Что ты понравилась ему просто так, ни с чего, с первого взгляда, потому что глаза у тебя большие и все остальное – терпимое? Что он гулял с тобой, потому что ему вроде как интересно и прям заняться больше нечем, кроме как болтать о глупых местечковых обычаях?..

Пороли тебя мало, Кесса. Не был бы папа такой добряк, глядишь, и выбили бы из тебя давным-давно эту дурь.

Зато еще вчера… ах, как красиво было вчера!.. Как просто – и как хорошо. Ты ведь забыла совсем и про побег, и про ласок, и про лис, и бояться тоже – забыла. Ты думала, что вот еще пара лет, и у тебя будет диплом, и Чабита наконец разрешит тебе что-нибудь, кроме как чистить и заменять детали. Денег станет больше, и ты переедешь, снимешь квартирку у лестниц, и у тебя будут свои кухня и маленький балкон. Проснешься утром от звуков радио, нажаришь оладий, намажешь облепиховым джемом и будешь есть, черкая список дел и любуясь рассветом.

Потом мастерская, а там – артефакты, прекрасные и полные силы, и ты среди них – уважаемая специалистка, разработчица, а может, даже и владелица парочки патентов. Клиенты говорят с тобой на «вы», а вон того усатого дядечку ты ведешь уже лет десять и знаешь всю его семью. И он заказывает что-нибудь эдакое, и ты долго-долго возишься, а потом находишь изящнейшее из решений.

В обед приходят девочки, и Трис каким-то чудом все-таки сошлась обратно с тем милым беркутом. Ливи теперь снова в ладах со своим родом и читает в университете спецкурс по материаловедению, а Бенера ездит к своим лунным только по большим праздникам и открыла салон совершенно сумасшедшего нижнего белья.

А вечером тебя встречает на крыльце какой-нибудь… кто-нибудь. Можно даже и рыжий, и заклинатель. Вы гуляете по набережной, а вокруг – начало лета, и одуряюще пахнут яблони. И он приносит тебе цветы, целый пушистый букет нежных кустовых роз, потому что почему бы и нет; это ведь твоя фантазия, верно? Почему бы в ней не быть букетам, и романтике, и даже какой-нибудь, страшно сказать, любви; и почему бы выдуманному возлюбленному не дарить тебе кустовые розы и не остаться у тебя на ночь, верно?

Может, ты уже и имена совместным детям придумала, как в дурацких анекдотах, – ну и что, что у нас не бывает детей ни от кого, кроме пары?

Как только не утонула в этих своих розовых соплях!..

Дура. Какая же дура…

* * *

Я хотела бы сказать, что меня душила ярость. Или, по крайней мере, слезы.

Но по правде – дышалось легко, хотя и шла я очень быстро, переходя иногда на бег. И в голосе было ясно-ясно, и холодный разум вовсю вертел, как головоломку, план дальнейших действий.

Никаких кустовых роз, конечно, не будет. Диплома, к сожалению, тоже; да и всю остальную ерунду про патенты и облепиховый джем нужно скомкать в плотный шарик и выкинуть далеко-далеко.

Холодная голова, да. Никаких слез, никаких криков, и, пожалуйста, будь так любезна – обойдись без истерик. Если так уж захочется, поплачешь как-нибудь потом, когда выбранная для тебя Полуночью судьба снова покажется тебе несбывшейся.

Я уже знала: не захочется.

Планы строились у меня в голове сами собой, сами собой уточнялись, проходили каверзные проверки и отбрасывались за негодностью.

Оставаться в Огице, конечно, нельзя. Но и уезжать без денег – самоубийство; я хотела, конечно, оказаться как можно дальше от приписанной мне судьбы, но это не значило, что я рада буду уже послезавтра кончить в борделе, подпольных боях или гробу.

Деньги – дома. Должно быть, он давно уже знал не только где я жила и работала, но и что ела на завтрак и какого цвета носила трусы. Соваться домой – безумие: это первое место, где меня будут искать.

С другой стороны, у Ар… у лиса ранены руки, да и я добавила. На снегу крови всегда кажется больше, но сейчас ее и правда было очень много. Приедет полиция – уже, наверное, приехала, – ему окажут помощь, снимут со стены любителя молний и пистолетов, будет допрос. Даже если лис станет очень торопиться и ему найдется чем надавить, он не освободится мгновенно.

Это давало мне фору. Оптимистично можно надеяться на четыре-пять часов, но это уже избыточный риск; по меньшей мере, должно быть, часа полтора.

Полтора часа, чтобы исчезнуть.

Что ж, с каждым разом задачки становятся все сложнее. К следующему разу мне стоит научиться мгновенно растворяться в воздухе.

Я хотела улыбнуться этому, но не смогла: губы сжались в тонкую нервную полоску и на каждую попытку ими шевельнуть начинали трястись.

Я ненавидела, когда у меня трясутся губы. Я ненавидела все эти нервы: слезы; дрожащие руки; безнадежные просьбы помочь; кислую чужую жалость; душащее бессилие; собственную неспособность нормально спать и чему-нибудь смеяться; мучительную слабость.

Я сжала губы еще плотнее. Взбежала по лестнице, щелкнула светом в коридоре, отперла свою дверь. Рывком выдернула из-под шкафа чемодан, швырнула его на кровать.

Деньги разделить. Часть – в тощий кошелек, часть – в несессер и во внутренний карман, крупные купюры и банковские чеки – в пластиковый пакет и быстрыми стежками подшить к подштанникам. В чемодан – инструменты, коробку с камнями и металлом, смену одежды. Летние платья бросить, из обуви – только осенние ботинки на толстой подошве. Швейный набор, горелка, металлическая чашка, ложка и нож; без косметики как-нибудь обойдусь; взять дождевик и свернуть плотным рулоном тонкое одеяло – поможет хоть как-то устроиться, если придется ночевать в лесу.

Хорошо бы, чтобы не пришлось.

Мелочовку из ящика вытряхнула в чемодан, не разбирая. Бережно завернула в носки флаконы с эфирными маслами, сунула в карман банку с перцем.

Сейчас, очевидно, его нюх уже почти восстановился. Вряд ли следующую травму слизистых он перенесет так же легко, но, видит Полуночь, моя рука не дрогнет.

По уму мне нет смысла оставаться в Кланах. Если он нашел меня в Огице, в землях двоедушников мне нигде не будет покоя. Это значит – на железнодорожный вокзал, электричкой до магистрали, а по ней на юг, к заливу и колдовским островам.

Это самый очевидный путь, и нагнать меня там будет непросто, но вполне возможно. Мои шансы повышаются, если я успеваю на скорый поезд, и все равно – риск.

Да и мне нужно не просто сбежать поскорее отсюда: мне нужно потом как-то жить где-то там. А с островов двоедушницу без образования и поручителей быстренько «вернут в род», то есть – депортируют и сопроводят квитанцией на штраф на имя действующего мэра Амрау.

Нет, этот план не годился.

Наверное, мой… преследователь – мне было сложно называть его по имени даже про себя – ждал от меня именно этого: сумбурного и эмоционального побега за границу. Но я, может, и расслабилась, и забылась, но когда ты несколько лет каждую секунду продумываешь, где тебя будут искать дальше, планы вертятся в голове сами собой.

Я привычными движениями заряжала новый, еще не опробованный артефакт, а мой мозг сам собой решал: в поезд все-таки сяду, возьму билет до магистрали. В нем закончу пару артефакторных штучек, а еще разболтаюсь с кем-нибудь из попутчиков, узнаю, кто едет на юг. Умею ли я болтать? Понятия не имею, но, как известно, «и не так раскорячишься». Дальше пропитать артефакт своим запахом, подкинуть в чужую сумку, чтобы остался след. Себя закрыть полностью, уж на пару-то минут этой штуки должно хватить, главное, правильно выбрать время; выйти на случайной станции; оттуда взять машину до порта, приехать к самому отплытию, взять каюту до столицы…

Найти того колдуна. Пусть хоть всю меня высосет, кровопийца, но мне нужны поручительства и документы.