Со скоростью мечты (иллюстрированный сборник короткой прозы и поэзии)

– Пойдем к Сирру, – мягко позвал он.

– Идем, – эхом отозвалась Лль, поднимаясь с пола. – Только один вопрос. Почему ты решился меня учить?

– Ты осталась живой в смерти, – пояснил Кктурр, открывая тяжелую дверь. Вот и всё. Он вернется в свою долину, к привычной тишине и спокойствию….

– А… Можно мне продолжить учебу?

– А кто-то говорил, что она закончена? Нет, солнце мое, до настоящей смерти тебе еще учиться и учиться! – с напускной строгостью ответил он, с удовольствием отмечая ее улыбку. «А все-таки интересно, что получится», – подумал он, пропуская Лль вперед.

ВРЕМЯ ПРИШЛО

Тихо погаснет свеча,

Прольется на пол вино,

Плащ упадет с плеча,

Будет уже все равно.

Где-то пробьют часы,

Отмерив последний круг.

Капли небесной росы

Стекают с прозрачных рук.

Под пальцами треснет стекло,

Сотрутся границы миров.

Кажется, время пришло

Пройти через сотни костров.

Музыкант

Прислушайся: так разбивается тишина,

Смотри, как быстро уходит прочь одиночество,

Чувствуй – под пальцами тихо мурлычет струна,

Спой в темноте свое собственное пророчество.

Я открываю глаза. Поезд тихо подходит к станции нового города, замедляя привычную тряску, дядюшка довольно ухмыляется с верхней полки – видимо, у него большие планы на эту поездку. Полноватый, с лихо закрученными вверх усиками, он всегда заполняет собой все пространство вокруг: говорит о чем-то, бурно жестикулируя, куда-то спешит… не могу сказать, что дядюшка мне неприятен – он единственный оставшийся у меня родственник, и живу я с ним вполне неплохо. Он даже привязан ко мне, по-своему. Но я слишком люблю тишину. Новый город… что ждет меня там? Очередные выступления, съемная квартира (главное, чтобы была без клопов, клещей и всяческой кусачей дряни.Ууу, ненавижу), и, конечно, новая девушка. Они – мое маленькое хобби. Я выбираю одну девушку из толпы – всегда одну, и выполняю почти все её желания, в своеобразной форме, конечно. Им нравится моя внешность, а коронный взгляд поверх смычка завершает картину наилучшим образом. Я не люблю врать, и потому ни одной из них я не сказал ни слова о любви…

Люди перестают мельтешить перед глазами, а значит, дядюшка слезает с полки и вручает носильщикам все наши футляры. Пора выходить. Я встаю очень неохотно, захватываю свой рюкзак и футляр прежде, чем их схватят чужие небрежные руки. У меня не слишком много вещей, но их я никому не доверяю. Привычная суматоха с багажом проходит практически мимо меня, я молча забираюсь в поджидающий нас кэб, прислоняюсь виском к холодному стеклу и смотрю на вокзальную площадь до тех пор, пока мерное цоканье копыт по мостовой не увозит нас в серые лабиринты.

В городе идет дождь, и рассмотреть его за полосами текущей по стеклу воды практически невозможно. Впрочем, таинственность мне по душе – времени налюбоваться будет еще достаточно. Дядюшка опять рассуждает о предстоящих выступлениях. Хорошо, что он чем-то занят, я даже не пытаюсь вникнуть в смысл его слов – он меняет планы каждые десять минут. Тоскливо. До боли, до воя в груди, но вряд ли я однажды в этом кому-то признаюсь. Я привык быть один.

– А вот и наш новый дом, – восклицает дядюшка, выпрыгивая из кэба и целуя в обе щеки разрумянившуюся домохозяйку, – Жизельда, дорогая, сколько лет, сколько зим… сынок, занеси вещи в комнату и иди развлекись, чего тебе с нами, стариками сидеть. Хотя, что вы, простите, мадам, старик только я, а Вы молоды и прекрасны…

Все ясно. Дядя опять за свое – старые подружки встречаются почти в каждом городе. Значит, до полуночи я совершенно свободен. Нетерпеливые толчки в спину, замаскированные под отеческие объятия, выпроваживают меня на лестничную клетку с футляром и тощим бумажником в нагрудном кармане. Полчаса я сижу на холодных ступенях, наблюдая, как постепенно успокаивается бушующий ливень, и, наконец, дождавшись последних капель, выхожу на улицу в поисках максимально дешевого ужина.

Это не так уж и сложно – отдаляешься от вокзалов и главных городских площадей, забредаешь в глухие дворы и ищешь пекарню с неброской вывеской. К вечеру хлеб отдают почти даром, а там и на чашку чая как-нибудь наскребу. В крайнем случае, всегда можно предложить сыграть в обмен на еду… не люблю. Ненавижу продавать свою душу за какие-то мелочи, и потому такая «бартерная» игра всегда проста и безыскусна, в чем-то даже груба и остервенела.

Ботинки почти не успели промокнуть, когда я все же нашел подходящее место для ужина. За прилавком стояла темноволосая девушка, рассматривающая пирожки с видом вселенской печали. Неплохое начало вечера.

– Добрый вечер, – я снял шляпу и слегка поклонился. Леди мгновенно оживилась.

– Для кого как, – не слишком любезно ответила она, впрочем, на её лице промелькнула быстрая улыбка.

– Если Вы продадите мне пирожок и тем самым не позволите сгинуть от голода, для меня вечер будет совершенно прекрасным.

Девица хмыкнула, выбивая чек, расплатившись, я устроился на одном из нескольких шатких стульев.

– Неужели Вы – тот самый расхваленный всеми музыкант? – почти презрительно поинтересовалась она, кивнув на футляр за моими плечами.

– Не уверен, мадемуазель, что я всеми расхвален, но – да, Вы правы. Я действительно музыкант и всю неделю буду давать концерты. Приходите. Возможно, Вы не пожалеете.

– Посмотрим. Пекарня закрывается через десять минут.

– Тогда – не смею задерживать, – с лёгким полупоклоном я вновь вернулся на холодную улицу.

Пожалуй, я ошибся. День сегодня явно не мой: плащ совершенно не собирался защищать от резких порывов северного ветра, ночь стремительно наползала на город со всех сторон, фонари не горели, и идти было особенно некуда. Я отсчитывал время, дрожа от холода. Теплый пирожок был съеден и практически забыт, оставшейся в кармане мелочи хватило бы на чашку-другую чая, но я хотел приберечь ее про запас. Если через полчаса станет еще холоднее, я просто умру. Пойти, что ли, по ресторанам? Я осмотрел свой обтрепавшийся дорожный костюм: на брюках несколько капель грязи, манжеты на рукавах поистерлись, ботинки разношены и не чищены… ни в одно приличное место в таком виде не пустят.

Пальцы дубели. Чтобы согреться, я расчехлил скрипку, привычно прижал подбородком холодное дерево и коснулся смычком струны. Густое «соллль» окутало темный двор, под смычком полноводной рекой струилось «ре», «ля» прозвенело чистым стеклянным звуком, «ми» растаяло в воздухе звездной пылью. Неуклюже сорвались со струн, догоняя гаммы, арпеджио, превращаясь неспешно в мои любимые мелодии. Нет, я не играл ничего из концертной программы – от нее тошнило до одури, а от первых звуков пальцы судорожно занимали соответствующую позицию на невидимом грифе и хватали смычок.

Я играл песни. Одну за другой, медленные и быстрые, трепетные колыбельные и огненно-быстрые танцевальные мотивы, до тех пор, пока гладкий конский волос не перестал цеплять струны, растеряв канифольную пыль.

– Браво, – за спиной раздались несколько неторопливых хлопков. – Если на концерте Вы будете играть столь же вдохновенно, пожалуй, я потрачу немного своего времени и часть дневной выручки.

Я уложил скрипку, аккуратно укутал её старым шарфом, пристегнул на место смычок, и лишь затем обернулся.

– Боюсь, я вынужден Вас разочаровать: на публике я обычно играю то, что мне заказывают, и в таком случае исполнение становится несколько менее эмоциональным, – холодно ответил я девушке из пекарни. Вместо того чтобы идти по своим делам или выдать обиженно-резкий ответ, она усмехнулась и подошла ближе. Новая знакомая начинала меня раздражать.

– Поразительная честность. Как зовут тебя, музыкант? – равнодушно спросила она, откинув напыщенно-витиеватую вежливость. Я решил тоже особенно не церемониться.

– Мое имя красуется на каждой афише. А твоё – нет. Может, представишься первой?

– Допустим: Адель, – представилась она. Как всегда, при упоминании имени из прошлого по спине предательски пробежали мурашки, я поёжился. Ее черные глаза не выражали абсолютно никаких эмоций.

– Адель, значит, Адель. Приятно познакомиться.

На всякий случай я застегнул футляр и закинул его за плечо. Скрипки довольно дороги, а некоторые истерички уже пыталась украсть у меня инструменты. Мало ли, что ей в голову взбредёт…

Пока я возился, Адель исчезла. Часы вдалеке били полночь. Неужели я проиграл три часа кряду и сам этого не заметил? Думать о пропавшем времени не было сил, я поплелся домой под холодной взвесью дождя, радуясь, что вовремя убрал скрипку. Через несколько поворотов я примерно понял, как чувствуют себя рыбы: снаружи ледяная вода, внутри холодная вода. Еще пару поворотов спустя ощущения закончились в принципе. Не представляю, каким чудом я нашел незапертый черный ход в неосвещенном дворе: парадный, разумеется, был давно заперт. Стараясь не шуметь, я поднялся по темной лестнице, упал на отведенный мне матрас в дальнем углу чердака и провалился в тягуче-пустую тьму.

Утро наступило в меня хозяйской кошкой, прыгнувшей мне на грудь из чердачного окна. Кошка, кстати, была черной, может быть, поэтому день не слишком удался? Бесконечные репетиции в нетопленном зале под ругательства рабочих, беспрерывно таскающих что-то за спиной, выведут из себя кого угодно. Я вежливо улыбался: в зал постоянно заходили разного рода начальники. Вечером дядя вновь отправил меня на прогулку.

Я опять стоял на улице под дождём перед входом в давешнюю булочную. Почему-то вчера мне казалось, что она была совсем в другом направлении, впрочем, город дневной и город вечерний – разные города, как я не раз убеждался, и потому нисколько не удивился собственной рассеянности.

Внутри было тепло, жарко трещал камин, скучающая за прилавком Адель одарила меня равнодушным взглядом.

– А, добрался-таки. Садись, на тебя смотреть холодно. Я бы на твоем месте вместо нового чехла для скрипки раскошелилась на пальто. Или хотя бы на шарф с перчатками, – проворчала она, выставляя на прилавок блюдо с пирожками.

– И тебе добрый вечер, – почти обиженно ответил я. Молодая девушка, а ведет себя, как старуха! Ишь ты, шарф с перчатками ей подавай. Ничего, не расклеюсь, а вот инструмент и испортиться может.

– Ладно, не куксись, – лукаво улыбнулась Адель. – Ешь, за счет заведения. Надо же мне отплатить тебе как-то за вчерашний концерт. А ты откладывай на шапку всё же.

– Благодарю. Первый концерт через три дня, если пожелаешь – приходи.

– Обойдусь. Мне хватило музыки на пару месяцев вперед, – отмахнулась девушка с прежним равнодушием на лице. Это было похоже на вызов. И я его принял.

Я усердно готовился к выступлениям, дядя не уставал восторгаться моим энтузиазмом: я обновил репертуар, придумал несколько интересных сцен, даже согласился на ненавистный галстук, лишь бы дядюшка не воспротивился моим планам. Вечером я был совершенно вымотан и мечтал лишь о матрасе на чердаке, но перед этой желанной встречей меня ждало огромное разочарование. Удобства, предоставленные мадам Жизельдой, представляли собой ведро для кипячения воды и корыто для мытья в оном, стоявшие, как ни странно, на заднем дворе. Как будто в доме места для корыта не нашлось. Разумеется.

– Чудесно, – подытожил я, ожидая закипания воды.

– Все равно не дождешься, – прозвучал за спиной насмешливый голос.

– Почему же? Я достаточно терпелив.

– Дело не в твоем терпении, – пояснила Адель. – Судя по тучам и редким каплям, сейчас снова польёт. Грей-не грей, мыться тебе холодной водой, музыкантик.

Я вздохнул и улыбнулся из последних сил, скрывая нахлынувшее раздражение.

– Значит, буду мыться холодной, – подытожил я, расстегивая плащ. – Кстати, если ты собираешься так тут и стоять, можешь потереть мне спину.

Адель рассмеялась.

– Ну уж нет. Ты как-нибудь и сам справишься. Только постарайся успеть до ливня, а то простудишься. Знаешь, шмыганье носом несколько отвлекает от игры, – заговорщически поведала Адель и, не прощаясь, скрылась в промозглой тьме. Она, кстати, не соврала: дождь состоялся.

Подготовка перемежалась ужинами в аристократических домах: каждый хотел похвастаться своим знанием музыки и знакомствами в творческих кругах. Скукота невероятная, но я исправно шутил, смущался, танцевал, не забывая наедаться досыта крохотными пироженками и бутербродиками. Нет, ну правда, разве это ужин? Хорошо, хоть вино наливают – иначе я бы совсем скис… но сегодня скучать не пришлось. Мне, конечно, влетит от дядюшки (если он вспомнит, что я слинял), но я самовольно покинул вечер без предупреждения, прихватив с собой пару бутылок ликера. Такое дело нужно запить – весь вечер вокруг крутилась мадам Бестрель, сорокалетняя вдова, наследница огромного состояния, строила глазки и норовила ущипнуть меня за ребра… и слава небесам, что только за ребра! Я удачно подтанцевал её к дядюшке и позволил себе оставить их друг на друга. Пусть общаются. Если она станет моей тётушкой, я, так и быть, сбегу.

Ключ остался у дядюшки, черный ход оказался предательски запертым, денег с собой не было, потому до утра я устроился на скамейке в малопродуваемом дворе, в прекрасном обществе бутылки. Тошно. Нет, правда. Все эти напыщенные фразы и расфуфыренные дамы, мужчины, с трудом застегивающие на пузе фрак, псевдоизящные танцы… дома всё было иначе. Лучше об этом не вспоминать. Зато юные леди, воспитанные гувернантками в строгости, весьма очаровательны! Особенно мне нравится наблюдать за сменами выражений лиц этих опекунш, как будто я – лимон, соль и портовый грузчик в одном лице.

– Что пьешь? – спросила появившаяся из темноты Адель, забирая бутылку из моих рук.

– Кофе с ликером, – буркнул я. Только её мне не хватало! Могу я хоть напиться в одиночестве? – Только кофе, к сожалению, остался дома.

Адель отпила из горлышка и вернула ликер обратно.

– Недурно. Только, знаешь ли, пить в одиночестве – плохая примета. Скажи мне, дорогой друг, неужели ты не узнаешь меня, м? – вкрадчиво поинтересовалась она.

– Я же не настолько пьян! Ты – Адель, торгуешь в пекарне и, кажется, немного меня преследуешь! – возмутился я.

– И всё? – разочарованно вздохнула Адель. – Все вы, мужики, такие. Сменишь причёску и туфли – не узнаваема. Пара лет – и любовь всей жизни забыта. Ладно, дорогуша, ты пьян – на сегодня прощаю. Вспоминай.

Адель взяла вторую бутылку и растворилась в ночи, напоследок поцеловав меня в щеку. Дурная какая-то, честное слово.

Концерт удался, но я почти его не запомнил – большую часть времени я шарил глазами по залу, выискивая Адель. Я нашел её только перед последним номером – черноволосая, в черном плаще, она стояла в тени портьеры, сливаясь с нею. Не в зале. За кулисами. Поймав мой взгляд, она улыбнулась, кивнула и приложила палец к губам, призывая меня к тишине. Незаметно кивнув, я опустил смычок на струны и вместо новомодной арии заиграл свою любимую песню, нежную колыбельную, единственное хоть сколько-то материальное воспоминание из моего прошлого. Многие считают музыку эфемерной, но я могу до нее дотронуться. Когда растаяли отголоски последней ноты, Адель за кулисами не было.

Одеваясь в гримерке, я чувствовал себя неуютно, хотелось как можно быстрее убежать из этого зала, я уже предчувствовал нагоняй от дядюшки за самовольное изменение программы. Кстати, где он сам? Я не видел его с самого утра, слишком занятый подготовкой. У дверей черного хода я наткнулся на строгого полицейского. Никогда не думал, что выступления требуют охраны.

– Подождите, сэр, – вежливо окликнул он.

– Добрый вечер, сэр. Чем могу помочь?

Я обернулся, удивленный неожиданным обращением. Насколько я знал, моим самым противозаконным действием являлся шум в ночное время.

– Вынужден донести до Вашего сведения, что за время Вашего отсутствия дом, в котором Вы остановились, пострадал в результате пожара, – тактично сообщил полицейский.

– Насколько пострадал? – с нехорошим предчувствием уточнил я.

– Сгорел дотла, сэр. К сожалению, выживших нет. Мои соболезнования, сэр.

– Выживших? – уточнил я с очень большой опаской. Не люблю это слово, в прошлый раз…

– Да, сэр. Ваш многоуважаемый дядя, мир праху его, до последней секунды пытался вытащить из огня инструменты, пожарные не смогли остановить его – он упорно лез в самую гущу пламени. Приношу извинения за печальные вести. В городе беспокойство, я должен откланяться, – с легким полупоклоном страж порядка отправился восвояси.

– Никогда не доверял деревянным постройкам, – пробормотал я вслед полицейскому. Мысли расползались в разные стороны. Для начала… сходить, проверить, не была ли новость дурацким розыгрышем? Да. Определенно. Именно так и поступлю. А если не была? Всё-таки, подобная шутка довольно жестока. Что тогда делать? Идти некуда, хорошо хоть деньги за концерт перечислены на банковский счет. Придется искать гостиницу… наверное.

– Не ходи туда, мой тебе совет, – мягко сказала выплывшая из мрака Адель. Не до неё сейчас. Просто не до неё.

– Почему?

– Тяжелое зрелище. Ты не сможешь его забыть, поверь, а помнить о нем совершенно незачем. Достаточно того, что ты знаешь о случившемся.

– А как же прощание? – тупо переспросил я.

– С чем ты собрался прощаться? С пеплом дома, в котором проспал пару ночей?

– А дядюшка?

– Послушай, пожалуйста. – Адель взяла меня за руки и пристально посмотрела в глаза. – Там снуют люди, оставшиеся без крыши. Люди, старающиеся стащить всё, что не сгорело, свое и чужое. Люди, пришедшие посмотреть на беду. Тебе нечего там делать, – она чеканила каждое слово, вбивая его в мой разум.

– Нечего. Ты права, – эхом отозвался я.

– Пойдем. Я заварю тебе чай.

– Пойдем… но лучше плесни мне виски.

Адель не отпускала мою ладонь до самой двери. Впустив меня в пекарню, она заперла дверь, молча кивнула на стул и скрылась на кухне. Я не знал, с чего она решила мне помочь, да и не хотел знать. Её присутствие удивительно успокаивало. Несколько минут спустя, Адель вернулась, положив на стол пирожок и чашку с горячим напитком светло-зеленого цвета, распространявшим по залу летний аромат лимона и свежей мяты.

– Поешь, будет легче.

– Спасибо. Расскажи мне что-нибудь? – попросил я, попробовав питьё.

Адель устроилась напротив, одарив меня тяжелым взглядом.

– Если рассказать тебе правду, ты не поверишь. А врать я не люблю. Так что ты пей пока. А потом и поговорим.

– Почему же не поверю? – удивился я, отпивая еще глоток. Странная жидкость холодила язык, но приятно согревала горло, а чашка уютно наполняла теплом пальцы. По оконному стеклу заструилась вода, причудливо преломляя рыжий свет фонарей, люди бежали мимо, под козырьки подъездов и уютные убежища редких лавок, вдалеке острой стрелой в землю вонзилась молния. Уходить не хотелось.

– Сам напросился, – предупредила Адель, усмехнувшись. – Я – ведьма.

– Очень приятно, – кивнул я без намёка на сарказм.

– Неужели веришь? – недоверчиво уточнила она.

– Почему нет? Ведьмой была моя мама, она неплохо лечила людей, – признался я. Зачем я ей это сказал? А с другой стороны – какая уже разница? Усталость тяжестью опустилась на плечи. В голове легонько шумело, или это дождь совсем уж разбушевался? И правда, разошелся: из водостока стекал на землю целый водопад. «Странно, – сонно подумал я, – почему никто не додумался забежать сюда?»

– А отец?

– Плохо помню его почему-то, в отличие от матери, – веки тяжелели, постепенно клонило в сон. Интересно, если я усну прямо здесь, Адель рассердится?

– Что с ними случилось?

– Эпидемия. Я у дяди гостил в городе, потому и выжил, – коротко ответил я, допивая отвар. Не люблю говорить о своей семье: вспоминать сладко, а озвучивать – остро и больно. Как будто любое сказанное вслух слово убивает один миг прошлого.

– Это тяжело, – согласилась Адель. – Сейчас еще принесу, подожди, – попросила девушка, забирая пустую посуду. Через пару мгновений она вернулась с целым чайником ароматного питья. – Держи еще пирожок, с яблоком и корицей. Осторожно, только из печи, очень горячий. – Адель поставила передо мной тарелку, вновь наполнила чашку и скрылась за стойкой. Голова слегка кружилась.

– Спасибо, – крикнул я вслед. Очередная вспышка погрузила пекарню в кромешную тьму.

– Не вставай, а то навернёшься! – издали прокричала Адель, – я сейчас найду лампу!

– Хорошо, – громко ответил я, возвращаясь к отвару. Остывающая жидкость приятно кислила, вкус казался смутно знакомым. Я закрыл глаза и прислонился к стене, покачиваясь на волнах уютного полумрака.

– Просыпайся, соня, – легкий щелчок по носу возвращает меня к реальности. Адель появляется из темноты в ореоле нежного желтоватого света, ставит лампу на стол и мягко отбирает пустую чашку из моих рук. – За тобой глаз да глаз. Вечно ты путаешься в пространстве и времени, еще и сбегаешь от меня временами, – Адель притворно возмущается, перебирая пальцами мои отросшие волосы.

– Прости, – виновато улыбаюсь я. – Пытался разгадать состав сбора. Мелисса, мята перечная, базилик, кажется… и, наверное, еще что-то.

– Да-а, зелья – не твоя сильная сторона, милый. Не расстраивайся, я всегда знала, что ты ближе к интуитивной магии, наваждениям, предсказаниям и обольщению. В последнем тебе не откажешь, прям вампир какой-то.

– Ну, так уж и вампир… Хочешь, сыграю тебе весну? – предлагаю я, протягивая руку к футляру.

– Не хочу, – ласково отказывается Адель. – Уж чего-чего, а её я в твоем исполнении наслушалась выше крыши. Лучше сыграй мне летний закатный луг.

Я улыбаюсь и поднимаю на плечо скрипку. Тихое вибрато «ми» перетекает в соловьиные трели, Адель вытягивается рядом со мной на траве, а теплые розоватые солнечные лучи стекают по ее щекам на черные волосы, рассыпаясь медовыми бликами…

КОЛДУНЬЯ

Признаюсь тихонько – воровка,

Ты не веришь мне и смеешься,

Я же сердце в ответ краду ловко,

Опасаясь, что ты проснешься.

Прокрадусь к тебе белой волчицей,

Буду сон стеречь у дверей,

Упорхну утром серой птицей

В сумрак гаснущих фонарей.

Зелье сварю тебе тайное,

Выпьешь, сказав: «вкусный чай»,

Слово скажу случайное,

Превращая ноябрь в май.

В шутку спросишь однажды – колдунья

С взглядом пристальным черной кошки?

Я с улыбкой скажу – в полнолуние.

Ну и так… по чуть-чуть. Немножко.

Мифы и легенды о…

О воплощениях

Запах травы. Густой, пьянящий, терпкий, обволакивающий, расслабляющий, уносящий, напоминающий… заставляющий лечь на колючий зеленый ковер, закрыть глаза, утонуть, упасть, погрузиться на самое дно, и там, глубоко внутри вспомнить, наконец, что-то важное, неописуемое, необъяснимое… Не хватает чуть-чуть. Все время не хватает какой-то малости, как будто лишь самые кончики пальцев не дотягиваются до того, важного. А когда дотянутся – сломается нерушимая крепость, легко, будто карты, разлетевшиеся от дуновения ветра, и хлынут ощущения, воспоминания, знания, рекой, неудержимым потоком, лавиной.

Запах травы. Теплый ласковый ветер, играющий в волосах. Переплестись пальцами с тонкими крепкими стеблями полевых цветов, единым порывом пронестись над лесами, лугами, полями, соединяясь, вживаясь, узнавая, подлечивая, защищая… и в то же время – лежать, пустыми глазами уставившись в ясное небо…

Запах листвы, спелой вишни, шершавая ветка качается под ногами. Сидеть высоко на дереве, разглядывая солнце сквозь изумрудную мозаику, смеяться, колокольчиком разливаясь, бежать высоко над землей, в густом лесу, ловко перепрыгивая-перелетая с одной ветки на другую, так быстро, что лишь легкий шелест листвы провожает движение. Светлые волосы отданы ветру, на щеках легкий румянец, сердце бьется, диктуя движениям бешеный ритм, горячая кровь льется в венах, пряная, как вино…

После леса – обрыв, и плавно, без остановок, оттолкнуться от надежной шершавой коры, взлететь на мгновение, замереть… и обрушиться в прохладную воду, позволить ей накрыть себя с головой, замедлить движения, остудить кровь, погрузиться на самое дно, плыть, привычной волной изгибая фиолетово-изумрудный хвост, смотреть на жемчужины и ракушки, что так прелестно смотрятся на узкой девичьей шее. Набраться сил, решительно рвануться к солнцу, разбитому на множество ярких осколков поверхностью моря, выпрыгнуть высоко, обернуться, чтобы успеть увидеть причудливые искорки влаги на чешуе, лететь…