То, что помню

Потом наша сопровождающая поводила нас по городку, еще мы съездили на фуникулере на вершину горы, а потом, совершенно голодные, вернулись вниз. Недалеко от стоянки туристических автобусов было маленькое кафе, в котором еду продавали на вес. Мы решили, что если уж мы сегодня попробовали карловарскую воду и карловарские вафли, то и в кафе надо съесть что-нибудь особенно карловарское. Мы старательно прочитали все этикетки в витрине (на чешском читать несложно, почти понятно) и нашли нечто под названием "карловарский салат". Взяли себе по целой тарелке – и он не обманул наших ожиданий. И не только в том было дело, что мы были голодные – это вообще очень хорошая вещь. Когда мы вернулись в Москву, я воспроизвела это кушанье в домашних условиях, и оно имело успех у гостей. Правда, к здоровому питанию карловарский салат не имеет отношения, но готовится просто и получается вкусно.

А готовится он так.

Берется триста грамм ветчины, режется тонкими полосочками. К ним три луковицы – их надо порезать и прежде чем класть в салат, залить на пять минут кипятком, а потом слить воду, чтобы ушла горечь. Еще к этому – половину стандартной банки горошка, три средних маринованных огурца и три ложки легкого майонеза. Всё, можно есть!

Совсем как в Карловых Варах.

6. Праздники

Когда-то, как говорят, во времена языческие, Первое мая было праздником первой борозды. Эту самую борозду торжественно пропахивали, приветствовали песнями и заклинаниями, а потом весело праздновали до следующего дня, когда начиналась настоящая работа. Так было на нашей земле. В Европе, конечно, первая борозда была раньше, но на первые майские дни все равно приходилось что-то торжественное и сельскохозяйственное.

Потом его праздновали как «красную пасху», день солидарности, труда и чего-то еще, слегка морщась от официоза, но все же праздновали.

Потом прокляли, как мерзкий пережиток совкового прошлого. И с тех пор до двухтысячных, а точнее, до две тысячи шестого года мне, как и большинству российских жителей, стыдно было даже упоминать об этом дне, как о чем-то, кроме начала дачного сезона.

Но вот в том самом две тысячи шестом году я попала на майские праздники в Германию. И вот каково же было мое и моих попутчиков удивление, когда выяснилось, что первого мая предприятия в Германии не работают, что жители празднуют, развлекаются и пьют, как какие-то совки! И называется это по-совковому – День труда! Впрочем, особых затруднений нам, гостям, от этого не было – несмотря на праздник, магазины и разные кафешки были открыты, и жизнь била ключом. Ну, поскольку немцы славятся трудолюбием, а День все-таки труда, я с этим быстро свыклась.

Однако тремя годами позже во Франции мы с мужем увидели европейское Первое мая во всей красе. В Париже, казалось, все выбежали на улицу гулять и развлекаться – и туристы, которым сам бог велел, и местные жители, и трудяги-мигранты, которых в Париже великое множество. На Монмартре все было украшено разноцветными флагами и гирляндами, на площадке под церковью Святого Сердца невозможно было протолкнуться.

Публика расселась на лестнице и смотрела на Париж сверху и на уличных артистов, которые выступали на площадке внизу.

Музыка, шум, толчея – даже в Москве такого не увидишь!

Праздник был во Франции и первого, и второго, причем не работали не только предприятия. Когда в один из этих дней мы попали в монастырь Мон-Сен-Мишель, оказалось, что даже в прекрасную музейную церковь Святого Михаила мы не войдем, потому что музейные сотрудники тоже решили праздновать и устроили себе выходной. Так что церковь в монастыре мы смотрели снаружи.

Но не везде праздники мы видели в таком шумном варианте.

Однажды мы попали в праздничный день в Стокгольм. Точнее, это был праздничный день после праздничной ночи Летнего Солнцестояния. На широтах Стокгольма это классическая июньская белая ночь, и в эту ночь народ в Швеции оказывает уважение старым обычаям. Все с вечера выезжают компаниями за город – просто на природу с палатками или на дачу, разжигают костры, устраивают угощение, прыгают через огонь, пьют и поют народные песни. А наутро город Стокгольм может сравниться только с Москвой после встречи Нового года.

Тишина, пустота, ни магазины не работают, ни кафе. Музеи открыты, но в них только туристы да зевающие после праздничной ночи смотрительницы, почти не отличающиеся от московских. Выходит народ на улицы только после обеда, да и то в основном молодые родители с малышами и те, у кого неотложные дела. Вот такие праздники…

7. Химеры в Шартре.

А вот и еще про Францию. На всех готических соборах есть химеры. Странных чудовищ изображали мастера для отпугивания от храма нечистой силы и при этом давали полную волю фантазии. Чего только нет у химер – и драконовые крылья, и жуткие зубы, и разинутые пасти, и козлиные бороды, и рога – чем страшнее и заметнее на карнизе здания, тем лучше.

Но вот в Шартре, на знаменитом соборе, я видела совсем других химер. Все у них не как положено. И не на карнизе они сидят, и не на крыше, и не на башне, а наоборот – в темноватых углублениях в основании одной из колонн, стоящих по фасаду. Только одной, с южной стороны.

Выглядывают, высовывая головки, как будто мелкие зверюшки из своих нор. И размером они совсем невелики, сантиметров двадцать каждая голова.

А если приглядеться к мордочкам, то у них они наивные, безобидные, будто это детеныши химер.

Некоторые, правда, словно уже учатся кого-то отгонять, но у них не очень-то получается.

И похожи они не на драконов, а на каких-то ящериц или черепашек.

Я спросила, что это такое, у нашего экскурсовода, но он впервые сам их заметил.

Пыталась потом искать в интернете – ничего. Наверняка, французские историки их давно увидели и описали, но должно быть, это не переведено.

А ведь как интересно! Сколько вопросов! Почему эти мелкие химерики только на одной колонне? Почему именно на этой? Почему, наконец, они такие несовершеннолетние?

8. Молодым проектировщикам поучение.

Кто платит, тот и заказывает музыку – все это знают, все с этим согласны. Заказчик приходит к проектировщику, обещает деньги и заказывает проект – дома, лодки, моста или телебашни, все равно. И за свои деньги он хочет иметь то, что обычно делают, потом то, чего обычно не делают, после этого то, чт о не соответствует строительным нормам и государственным законам, а может еще захотеть того, чего вообще сделать физически невозможно – скажем, дом, стоящий фундаментом кверху или телебашню высотой в четыре километра. При этом заказчик отметает все возражения проектировщика – ты что, работать не хочешь? Я же тебе деньги плачу за то, чтобы ты делал, что я хочу! И задание тебе пишу, и отвечаю за это!

И вроде бы он прав, он отвечает за задание. Однако проектировщик всегда отвечает за результат – за развалившийся дом, упавший мост и нереальный проект телебашни. И когда очередной заказчик пытается в очередной раз заставить меня делать то, что не соответствует нормам, законам, расчету или моему здравому смыслу, я вспоминаю вот этот корабль, который видела в музее в Стокгольме.

Стоит он, такой большой, красивый, резной и золоченый, в полутемном помещении, с особенным кондиционированием, где туристам не разрешается даже фотографировать его со вспышкой, а уж руками трогать – об этом даже подумать нельзя. Этот снимок – только скан с открытки, для открыток корабль профессионально, с осветительной аппаратурой, снимали только один раз, чтобы это не пошло ему во вред. А все потому, что корабль этот пролежал триста лет под водой, и теперь, если пересохнет на солнце или получит повреждение, спокойно может рассыпаться на куски. А ведь это военный корабль, предназначенный палить из пушек, маневрировать и, между прочим, безопасно возить королей и адмиралов, поскольку строился он как флагман флота Швеции и носил имя основателя тогдашней королевской династии – "Васа".

Один шведских королей, потомков этого почтенного господина, поручил строительство флагманского корабля умному и опытному строителю, который, как все его коллеги в то время, и делал проект, и строил. Старый строитель был упорным человеком и строил корабль так, как подсказывали ему опыт, расчеты и здравый смысл. Советам посторонних не следовал, и почти уже достроил "Васу", но годы и болезни сделали свое дело – он умер, не успев довести строительство до конца. Старого строителя сменил его ученик, гордившийся неожиданным своим повышением и боявшийся потерять почетное место королевского кораблестроителя. А потому, когда король пожелал, чтобы на почти готовый корабль надстроили еще одну палубу, у нового строителя не хватило духу возражать такому могущественному заказчику. Единственное, что он смог сделать – распорядился, чтобы корабль строили несколько более широким, для устойчивости. Но нижняя, подводная часть "Васы" уже была построена узкой, поэтому широким стал только верх, и от этого все стало еще хуже.

Пришел торжественный день, когда в присутствии его величества, всего двора, экипажей других кораблей и городских жителей "Васа" был спущен на воду. Экипаж поднял паруса, "Васа" вышел на середину залива и развернулся. Он проплыл меньше километра, когда неожиданно подул сильный ветер – корабль на виду у всей собравшейся публики накренился, зачерпнул воду бортом и мгновенно перевернулся.

Из экипажа спаслась едва ли треть, все произошло слишком быстро.

Началось разбирательство, строителя обвиняли во всем, ему грозила, как минимум, тюрьма, но к счастью, нашлось много свидетелей тому, что сам король отдал приказ надстроить корабль. Не привлекать же к ответственности самого короля? Так никого и не наказали.

Но далеко не всем проектировщикам так везет. А потому никогда не поддавайтесь давлению, и проектируйте, и стройте так, как надо по расчету, по закону, и по вашему здравому смыслу.

9. Каждому городу – своя крышка!

Началось это в Праге в 2002 году. Мы с сыном – впервые за границей, все ново, все не такое, как в Москве. И город особенный, и тротуары, и даже канализационная крышка на тротуаре. Фотографировали все подряд, и крышку тоже. Красивая крышка – с пражскими крышами и отчетливой надписью, не допускающей сомнений: "Пражская канализация".

Здание, чья крыша изображена на крышке, мы тоже видели – вот оно. Часть дворца в Граде, внутри – высокий рыцарский зал, в который можно было въехать на коне и где в старину во время плохой погоды устраивались рыцарские турниры.

Вот так с тех пор и пошло – в какой город ни попаду, обязательно смотрю под ноги и фотографирую среди всего прочего и крышки. Чего только на них нет! Вот, скажем, когда я попала в бельгийский Брюгге – город богатый, старинный, купеческий – там и крышки оказались соответствующие, с коронами и вензелями (Бельгия, как ни крути, королевство, а водопровод и канализация – дело государево).

Какова крышка – таков и город, а может, и наоборот…

Старый Брюгге весь во власти туризма, будто заснул в старые времена, а вся современная жизнь ушла из него к морскому берегу в Зее-Брюгге, то есть Брюгге-Приморский. А вот другой старинный бельгийский город, Гент, живет новой жизнью на старом месте, но крышки есть очень даже оригинальные.

В практичном немецком Мюнхене все рационально и аккуратно, даже стройка.

И канализационные крышки. Такие же и в большинстве немецких городов.

Ченстохова – место, где молятся все, даже мы, безбожники и даже папа римский.

В городе французских пиратов Сен-Мало крышки роскошны, как и природа.

В Берлине тоже есть на что посмотреть. Любимая телебашня города в тот год была расписана признаниями в любви к городу (их писали профессиональные художники, любителей граффити к этому процессу не подпустили). И она же, телебашня, увековечена на крышке городской канализации.

В две тысячи четырнадцатом году я попала на знаменитое озеро Лаго Маджоре в Италии. На озере множество островов, они все в старину (да большей частью и теперь) принадлежали княжескому семейству Борромео. Русские путешественники называли их Борромейскими островами. На самом большом острове – княжеский дом, княжеский сад, и живут там княжеские потомки, хотя и туристов пускают.

Канализация там поистине княжеская.

Это дальние страны. Но и в России есть крышки не хуже.

Вот в Петербурге, на площади перед Исаакиевским собором тоже есть на что посмотреть.

Правда, крышка прикрывает прокладки телефонной сети, а не канализации, но все же!

Вот пока и все. Закончились у меня крышки, пора ехать за новыми!

10. Чудо-объявления

Объявления бывают… Ну, в общем, разные бывают.

Во французском городе Фужере (том самом, откуда фужеры-посуда) на стене ресторанчика прямо у входа рядом с зеркалом – вот такая композиция. Без слов ясно – здесь едят.

В немецком Любеке – целый дорожный знак для собак и их хозяев, в надежде, что либо те, либо другие поймут без слов.

Со словами еще лучше. В Симферополе на железнодорожном вокзале в туалете над умывальниками несколько лет назад можно было увидеть вот эту надпись.

Я сначала подумала, что неправильно перевела с украинского. Когда приехала, проверила по словарям – все правильно. "Овощи, фрукты и ноги (обутые) не мыть!"

Славный город Выборг за долгую свою жизнь был и шведским, и финским, и русским. В краеведческом музее под стеклом – объявление из тех времен, когда он был одновременно и тем, и другим, и третьим, а людей надо было предупреждать о том, о чем теперь не предупреждают (предполагается, что сейчас мы и сами это знаем).

Не менее славным городом Владимиром когда-то правил князь Всеволод Большое Гнездо. Правил благополучно, в числе прочего благополучия – имел двенадцать детей и построил красивейший Дмитриевский собор. Поэтому во Владимире с недавних пор принято во время свадьбы прикоснуться молодым к дверям Дмитриевского собора – чтоб детей было много. Прикасаются, должно быть, с энтузиазмом. Поэтому появилось вот такое объявление.

Но в целом вид двери не пострадал.

11. Скамейка имени…

Ни в Европе, ни в России, нигде больше, кроме как в славном городе Эдинбурге, я не видела таких скамеек. И даже в художественной литературе нигде их нет, хотя бы в качестве достоверной детали жизни города.

В центре Эдинбурга множество скамеек, все одинаковые, деревянные, покрашенные одинаковой рыжей пропиткой. Стоят на бульваре, на холме пониже старинного королевского замка, вдоль дорожек вокруг холма. И почти у всех на спинках, с той стороны, где садятся, – желтоватые латунные таблички. Первую я заметила на холме около замка. Села, стала разбирать английскую надпись – "Госпожа Мэри Смитсон на этом месте любила сидеть и мечтать." И год – лет пятнадцать назад. Сразу представилась мне пожилая госпожа с палочкой, приходящая на замковый холм и сидящая на скамейке, мечтательно глядя с высоты на город. Я тоже посидела и посмотрела, оказалось, от замка прекрасный вид!

Спустилась с холма в сквер, смотрю – еще несколько скамеек, все с табличками, в основном имена. На одной, правда, надпись позамысловатее – "В память о профессоре Годвине поставлена учениками". В Эдинбурге есть старинный и знаменитый университет, вот о нем-то все знают, стало быть, профессор Годвин там и преподавал до самой смерти.

Тут до меня стало доходить – если скамейки и таблички все одинаковые, значит, их ставит все-таки город, а вот тексты табличек и финансирование содержания этих скамеек – это как раз от жителей города. Хорошо у них получилось, вроде и не памятник мрачный и скучный (хотя в Эдинбурге и памятников видимо-невидимо), и в печальное место, на кладбище, не надо идти, а память всегда рядом.

А на следующий день на бульваре, что вдоль улицы Принцессы (какой именно, в названии улицы не сказано, должно быть, жители города и так знают, какой), обнаружилась скамейка с самой лучшей надписью: "Анна Хендерсон, храбрая леди". В честь храброй дамы я посидела на скамейке, и попросила меня сфотографировать. И почувствовала себя хотя бы отчасти – храброй дамой!

12. Песни

У нас в России в последние тридцать лет пение хором считается признаком необразованности, серости и застоя. Любой образованный россиянин знает, что хоровое пение возможно в провинции – как сохранение традиций, чтобы было чему поудивляться цивилизованным столичным гостям, или за праздничным столом – но только у необразованных соседей, однако в приличном обществе оно выглядит совершенно нецивилизованно.

В советское время хорового пения у нас было слишком много, и видимо, поэтому песни хором стали символом всего официозного и нецивилизованного. Теперь они сменились в нашей жизни бардовскими одноголосными песнями под гитару, которые поют где угодно, и это считается приличным и на даче, и в поезде, и в походе.

Однако именно в цивилизованной Европе мне приходилось встречать хоровое пение в наше время.

В первый раз я заметила это десять лет назад в Эдинбурге, в выходные дни. Сначала несколько подпивших жителей этого города, взявшись под руки, шли посреди главной улицы – торжественной и старинной Королевской Мили – и распевали народные песни. При мне они пропели две песни, прошли половину длины улицы (она, несмотря на название, много длиннее одной мили) и никто им не делал замечаний, и не звал полицейского.

На следующий день в ресторане я снова услышала пение местных жителей хором, они пели так громко, что мы в другом углу зала друг друга не слышали. А в последнюю ночь под окном моего гостиничного номера компания молодежи пела снова что-то народное, и даже трезвыми голосами. Не думала, что засну под их веселое пение, но заснула.

Спустя несколько лет я попала в Остенде, тот самый знаменитый приморский город в Бельгии, куда ездят отдыхать и есть остендских устриц. Там есть огромная красивая набережная рядом с морским портом.

На ней – памятник погибшим морякам и разные развлечения.

И вот по этой набережной, выстроившись в шеренгу, шагали человек десять молодых людей, не старше тридцати пяти, одетых неофициально, но прилично, и пели хором на три (!!!) голоса. Закончив одну песню, они перешли на другую, в два голоса, и так звучно, слаженно и профессионально, что мне представилось, что вышли они на улицу после основательной репетиции. Набережная в Остенде длинная, и пока они прошагали ее всю, спели четыре песни. Записать я их не могла, нечем было, но впечатление до сих пор живо.

Однако потом у меня завелся современный телефон с записью видео, и два года назад, бывши в курортном городке Орта на севере Италии, я кое-что успела и снять и записать. Как нам объяснил наш сопровождающий, в Орте есть клуб любителей хорового пения, и они поют по всем торжественным случаям в городе, ну и для собственного удовольствия по обычным дням. Вот так выглядело здание, где этот клуб занимается (оно рядом с местной мэрией, которая, кажется, финансирует его деятельность), и около него как раз видны участники – они вышли на улицу как раз тогда, когда и мы были рядом.

И они не просто вышли, а начали петь, и пели жизнерадостные песни в неаполитанском стиле, я даже узнала среди них знаменитого "Влюбленного солдата".

В общем, в Европе отвращения к хоровому пению не наблюдается. У них оно ничего плохого не символизирует, и потому народные песни или традиции не считаются признаком нецивилизованности. Возможно, со временем и мы заново привыкнем к старым добрым народным песням. Или они возродятся в каком-нибудь новом виде.

13. Арест по-европейски

В две тысячи шестом году ездила я в Бельгию. Отличная была поездка! И Брюссель прекрасен, и Остенде, и Брюгге, и Гент – сплошное удовольствие… А вот обратный путь оказался… ну, скажем, занимательным.

Рейс был ночной, аэрофлотовский, самолет должен был вылететь в час ночи. И вот сидим мы сонные в зале ожидания, и вдруг подбегает наш сопровождающий и говорит: "Скорее все в третий зал, там с нами начальник аэропорта говорить будет!". Странно, что этому начальнику от нас надо? Приходим в зал, а там уже сидят человек сто пассажиров, как оказалось, все с нашего рейса и слушают какого-то приличного господина. Наш сопровождающий переводит: "Мы, администрация аэропорта, очень просим вас войти в положение и потерпеть. Понимаете, вашим рейсом мы будем выдворять из Бельгии правонарушителя. Он не убийца, не бандит, он подданный Белоруссии и жил здесь, в Бельгии, занимался торговлей, и за ним числится несколько случаев мошенничества…" Ну ладно, мошенник – он и в Бельгии мошенник, но нас-то зачем заранее предупреждать? Выдворили бы тихо. А господин продолжает: "Мы уже в третий раз пытаемся его вывезти, но в прошлые два раза пассажиры просили нас убрать его из самолета. Я очень вас прошу – что бы он ни говорил, что бы ни делал, потерпите…" Ладно, думаю, потерпим, ну что такого может натворить арестованный?

Тут объявили посадку, и мы все пошли в самолет. Я сидела в хвосте, в третьем ряду от конца, и вот за минуту до вылета, когда уже двигатели заурчали, вижу – ведут по проходу человека. Ростом он метра под два, взгляд мрачный, лицо злое – да и каким оно может быть, когда руки в наручниках, впереди идет молодец-полицейский – роста невысокого, зато в плечах раза в два шире среднего человека, а сзади еще вредного вида дамочка в полицейской форме. Арестованного посадили в последний ряд, и мне его даже жаль стало – ну правда, так хотел человек в Бельгии богатой пожить, а вот выдворяют… Но тут же я поняла, что недооценила ситуацию.

Арестованный вздохнул поглубже, набрал воздуху и зарычал на весь самолет зычным басом: "Я требую командира корабля! Я требую командира корабля! Я требую командира корабля!" Командир корабля, то есть самолета, не появлялся, и арестованный заорал снова: "Я требую отменить взлет! Я требую отменить взлет и высадить меня! Товарищи пассажиры, помогите, потребуйте, чтобы меня высадили!" Орал он, не снижая мощности, прерываясь только тогда, когда полицейский тыкал его кулаком в бок, но тут же начинал снова: "Пассажиры, если вы люди, скажите, чтобы меня высадили! Если полетите – самолет упадет! Упадет, говорю я вам!" Пассажиры тревожно ерзали на местах, но терпели, самолет поехал по дорожке, подбираясь к взлетной полосе. "Скажите, чтобы отменили взлет! Отмените взлет!" – загремел арестованный еще громче. Теперь я хорошо понимала, почему начальник аэропорта просил потерпеть. Но если это будет продолжаться все три с половиной часа до Москвы… Сочувствия к униженному и оскорбленному у меня становилось с каждой секундой меньше.