Досье Ходжсона, или Тени над Адьяром

Как-то вечером они сидели в беседке после только что прошедшего тропического ливня. Лилиан молчала, наблюдая, как последние капли дождя падают с листьев мангового дерева. Её лицо, обычно озаренное мягкой улыбкой, было задумчивым, почти печальным. Ричард сидел напротив, не нарушая тишины, излучая спокойное, ненавязчивое внимание – поза искренне заинтересованного слушателя.

– Знаешь, Ричард, – заговорила она вдруг, тихо, не глядя на него, – Своей искренностью и трудолюбием ты очень напоминаешь мне… моего брата Уильяма.

– У тебя есть брат? – искренне удивился Ходжсон.

– Был, – с грустью в голосе произнесла Лилиан, вставая. – Он погиб два года назад в боях при Касассине в Египте, немного не дойдя до Каира, – голос её дрогнул, но она взяла себя в руки и продолжила, – Ещё совсем детьми мы остались с ним полными сиротами. Мы выросли в приюте Святой Марии в Девоншире. Единственным, кто был добр к нам тогда, была старая няня. Она научила нас беречь друг друга и всегда держаться рядом, – Лилиан замолчала, глядя в темнеющий сад. – Мы были друг для друга всем. Делили последнюю корку хлеба, согревали друг друга в промозглые дни, мечтали…

Ричард слушал, затаив дыхание. Его расчетливая роль адепта на мгновение отступила перед реальной болью в голосе Лилиан.

– Лилиан… – пробормотал он, тронутый её искренностью.

– Когда он уходил на фронт, – продолжила девушка, – мы поклялись друг другу: какие бы испытания ни послала жизнь, мы останемся хорошими людьми. Добрыми и честными.

Тишина повисла густая и тяжелая. Ричард не знал, что сказать. Его собственная миссия внезапно показалась ему такой грязной перед лицом этой девушки, искренне верящей в людей. Он молча протянул ей через стол чистый платок. Лилиан машинально взяла его, сжала в кулаке, но не вытерла слез.

– Тогда я осталась одна, Ричард. Совсем одна, – прошептала Лилиан, поворачиваясь к нему. – Мир опустел. Стал серым и холодным. Я думала, что я не переживу этой потери, – она подняла глаза, полные такой тоски, что Ричарду стало физически больно. – А потом я услышала о ней. О мадам Блаватской. О том, что она… что она может слышать тех, кто ушел. Что она, – Лилиан оживилась, в её глазах загорелся огонь веры, – может общаться с ними! Я собрала свои немногочисленные вещи и пришла к дверям её лондонской квартиры. Упала к её ногам. Умоляла… – голос Лилиан дрожал от эмоций. – И она услышала меня, Ричард! Она дала мне надежду! Через неё Уильям говорит со мной. Пишет мне письма. Дает советы. Рассказывает, что там… там хорошо. Что он ждет меня. Что гордится мной.

Она вытащила из складок платья небольшой, истрепанный листок бумаги, бережно развернула его.

– Видишь? Его почерк. Я узнаю его из тысячи. Он просит меня жить. Расти. Нести свет другим. Как мечтали мы с ним.

Ричард смотрел на дрожащий в руках Лилиан листок. И внутри у него все переворачивалось. Эта девочка искренне верит, что письмо настоящее. Что его написал её погибший брат. Оно не было для неё не фокусом, не было мистификацией. Оно было единственной нитью к любимому, родному человеку.

– Лилиан, это чудо! – выдохнул он с нарочитым благоговением.

– Да! – страстно подтвердила она, пряча письмо как величайшую святыню. – Именно чудо, Ричард! Мадам – она святая для меня. Она вернула мне брата. Возможность чувствовать его рядом. Сейчас я работаю с книгами, переписываю труды, учусь. Все ради него. Ради Уильяма. Чтобы он гордился. Чтобы я была достойна этого дара общения.

Она замолчала, переводя дух. Печаль постепенно отступала, сменяясь привычной мягкой решимостью.

– Вот почему Адьяр для меня – не просто место, Ричард. Это мост в мир, где теперь мой брат. И я до последнего дыхания буду рядом с мадам и полковником Олкоттом. Потому что они вернули мне часть моего сердца.