Записки новичка из петушино-цитрусового рая

Сама Танька заурядной себя не считала, справедливости ради, надо отметить, что и красавицей тоже: среднего роста, светленькая, полноватенькая, аппетитная, как мама говорит. Таких много. Правда, была у Таньки одна выдающаяся деталь! И какая! Выдающимися у Таньки были ноги: длинные, выточенные в форме бутылочек, и поэтому, как говорят в народе, опьяняющие! Она эти ноги и носила торжественно, не скрывая от постороннего глаза под длинными одеждами или брюками: что зима, что лето, а Танька все в юбочках коротеньких бегает. И не то чтобы никто этих прелестей не замечал, замечали, конечно, но замечали все не те, а обычные личности, ничем не примечательные, которых семейный совет, конечно, не одобрял.

А Таньке продолжало казаться, что должен ей встретиться кто-то необыкновенный, который пока все никак не попадался в поле ее зрения.

Измученная поисками своего пути и прилагающегося к этому пути партнеру, отправилась как-то Танька на собранные семьёй деньги отдохнуть в Турцию, в пятизвёздочный отель, полагающийся приличным девушкам по статусу. И до того там Таньке понравились анимационные выступления и артисты, которые выходили на эту сцену, что решила она непременно устроиться в такую труппу. А что? Сцена для выступлений есть, вокруг мужчины-красавцы как на подбор, брутальные и харизматичные. Климат южный замечательный – это, безусловно, тоже плюс: пальмы, море, круглогодичное тепло, ни снега тебе, ни мороза, как в Омске, еды вокруг много разнообразной – шведский стол, а главное – это простор для творчества!

Мила Сергеевна с ужасом выслушала дочку, решив, что в тех краях, пока она отдыхала, ее кто-то сглазил, и отправилась в церковь за советом, как эту порчу снять или, что с ней делать? Пал Петрович, как всегда, лишь удивлённо поднял брови, на секунду оторвавшись от патогенов: жестких возражений по поводу странного желания дочери у него не было.

«Там, где все время тепло, там, должно быть, круглогодично и усиленно размножаются патогены,» – единственное, о чем он подумал.

Миле Сергеевне, оставшейся один на один со страшной перспективой потерять дочь, батюшка в церкви объяснил, что порчей в народе называют некоторые виды духовных болезней, а в данном случае речь идет, скорее, об одержимости, а вот одержимость может носить греховный характер. И посоветовал для начала поговорить с дочкой.

Воодушевленная словами батюшки, Мила Сергеевна решила, что сможет быстро, как встарь, восстановить статус-кво и вразумить расчудившуюся дочь. Но та упёрлась и не хотела услышать голос разума, т.е. матери!

Немного поборовшись, Мила Сергеевна решила: а черт с ним! (Господи, прости!) Пускай поработает на курорте заморском, похоже, дочь одержима желанием трудиться, а в этом желании никакой греховности нет! Сезон в отеле недлинный: 6 месяцев, а там, глядишь, и вернётся ее чадо восвояси.

И двадцатишестилетняя Танька отправилась на курорт с уверенностью, что покорит театральные вершины отельного Олимпа.

Прибыв на курорт и устроившись работать в анимационную группу отеля, Таня с удивлением обнаружила, что на практике все выглядит не так заманчиво, как представлялось ей из своего дома в Омске. И уж абсолютно иначе виделась ей эта работа, пока она отдыхала в отеле в прошлом году. Тепло, конечно, но летом уж слишком жарко, еды много, но рабочие перерывы, выделенные на то, чтобы поесть, чрезвычайно короткие, и в этой связи подкрепиться практически некогда, впрочем, как и поспать. Оказалось, что работа аниматоров начинается около 9 утра и заканчивается глубоко заполночь, так как «артисты» продолжают развлекать подвыпивших гостей на дискотеках. Да и репертуар местных театральных подмостков – небольшие скетчи – никак не соответствовал полученному Танькой образованию и амбициям. И ко всему прочему, язык этот тарабарский, непонятный! А английским языком Таня владела тоже не очень хорошо.

Промучившись пару месяцев на анимационной ниве, в полуобморочном состоянии Танька упала на вовремя подставленные ей руки местного фотографа Ахмета, быстро разглядевшего и оценившего зажигательные Танькины прелести, и здесь выставленные ей на всеобщее обозрение.

Ахмет-фотограф

Ахмет вырос в большой и дружной семье: мать, отец, два брата и две сестры, и непременная, прилагающаяся по местным традициям к основным родственникам, домашним, другая орда родственников, живущая в поселке по соседству, а еще- дальняя, проживающая в других местах, но тоже важная составляющая часть. Так уж принято в здешних краях: жить дружно и привечать многочисленные родственные связи.

Иногда такие тесные связи с дальней родней немного усложняют жизнь домочадцев, когда совершенно неожиданно в дом родителей Ахмета нагрянут дядя Ораз с женой и четырьмя обожаемым отпрысками из Аланьи, и одновременно с ними – троюродный дядя Хусейн из Эльмалы с любимыми тремя детьми. Все едут с благой целью – навестить горячо любимого брата и ненаглядных племянников, поэтому никому из встречающих их в доме не придёт в голову спросить о том, надолго ли те явились, и почему не предупредили. А посему приходится ютиться всем вместе, не задавая лишних вопросов, чтобы не обидеть гостей и не намекнуть своими расспросами на то, что им пора бы восвояси.

Традиции есть традиции, и они помогают в главном: когда случается что-то важное в жизни, никто один на один с бедой или с радостью не остается, потому что стыдно не помочь в горе или не разделить счастье с родственником или соседом.

И семья Ахмета тому не исключение.

Ахмет рос подвижным, неусидчивым ребенком: не обошлось без шила в одном месте, как говорят у всех народов. Он был третьим ребенком в семье, а еще имелась самая маленькая сестричка Нур – всеми любимая егоза и старшие: брат Мустафа и сестра Фатима. Мать, с утра накормив всю семью, оставляла младших детей на попечение старших и уходила заниматься хозяйством. Хозяйство внушительное: два гектара земли, из которых один гектар приходился на апельсиновые и гранатовые сады, в которых прогуливались куры и индюшки, живущие на свежем воздухе, под сенью плодовых деревьев. Устраиваясь на ночлег, домашние птицы забирались на нижние ветки деревьев, а плоды полигамной петушиной страсти несушки зарывали в верхнем слое лиственной земли. Там же, на свободе, резвились задиристые козы, а занятые своими мыслями бараны завершали картину домашнего подворья. И все они с отменным аппетитом пощипывали травку, нагуливая, кто – молочко, а кто – жирок.

Второй гектар неосвоенной земли предназначался для наследования и, порастая травой, терпеливо ожидал своего часа.

Отец семейства пахал на собственном тракторе, предлагая свои услуги и соседским хозяйствам. Этими скромными средствами, добытыми физическим трудом, и жила семья, а еще сдавали дом, доставшийся по наследству от деда, продавали фрукты и овощи, ели практически все домашнее, то, чем кормила местная земля, изредка докупая продукты в поселковом магазине.

И росли дети в семье на своих домашних продуктах, лишённых избытка химикатов, крепкими, до краев наполненными чистым горным воздухом.

Старший брат Ахмета, Мустафа, учился недурно, тягу имел к школьным предметам, и в этой связи после окончания средней школы был отправлен родителями продолжить обучение в лицее ближайшего к поселку города.

Сёстры, окончив начальную школу, были оставлены помогать матери по хозяйству, а у самого Ахмета с учебой все складывалось скверно: старания у него не хватало в освоении школьных предметов, а при выполнении домашних заданий – усидчивости. Зато любил он зачарованно и подолгу смотреть на красоту гор местных: любовался пейзажами, которые природа в здешних краях щедро разбросала пред наблюдательным взором, а порой случалось, быстро чертил что-то карандашом, делал наброски у себя в блокноте. Младшей сестричке Нур нравились художества брата, и она часто приставала к нему с просьбой нарисовать ей диковинные фигурки воображаемых героев ее фантазий.

Время в поселке движется неспешно, как и сама жизнь: рутинная, одинаковая. Однако и она, хоть и не торопится, но идёт своим чередом. И настало время вернуться из города Мустафе, окончившему лицей, пришло время и Ахмету определиться с работой: вырос парень, нечего дома ему околачиваться по углам, мух ловить. А тут и случай удобный подвернулся: братец старший, Мустафа, захотел свой салон фотографии открыть в поселке. Хорошее дело, доброе! И отец с матерью продали часть земли: тяжело с таким большим хозяйством с возрастом справляться, а на вырученные деньги купили сыну помещение под фотоателье в самом центре посёлка. Туда же, к брату, и Ахмета пристроили, чтобы Мустафе помог и ремеслу подучился.

Ахмету занятие фотографией по душе пришлось: чем не художественное творчество? Навел объектив камеры – и вот тебе пейзаж красивый, к примеру. Только красоту эту увидеть надо сначала. А с этим у Ахмета проблем никогда не было: в обычной палке мог разглядеть красоту изгиба.

Так они и работали вместе, пока Мустафа жениться не решил. Хорошую девушку выбрал, из местных, поселковую красавицу Гамзе. Свадьбу сыграли такую, что полпоселка пришло на свадьбу, чтобы поздравить и поддержать молодых, одновременно выразив свое почтение и родителям.

Только после замужества не захотелось молодой жене дома сидеть, мужа с работы поджидая, вызвалась она ему в салоне помогать – вместе с Мустафой работать. И все бы хорошо, да часто ссориться начали братья: стала жена Мустафы на правах старшей указывать Ахмету, что ему делать, как фотографировать правильно, и в результате не поладили они, работая вместе. Ахмету не нравилось быть источником постоянных ссор – пускай молодые живут в любви и согласии. И поэтому решил Ахмет, что пришло время начать трудиться самостоятельно. Не стал он второй, конкурирующий салон открывать в поселке, а отправился в курортную зону, чтобы там устроиться на работу, арендовав в отеле помещение под услуги фотографа. Хорошие фотографы везде нужны, а туристы с удовольствием заказывают фотосъемку на память об отдыхе у моря – так рассуждал он.

Денег к тому времени у Ахмета появилось достаточно для того, чтобы заняться своим делом: успел подзаработать в салоне у брата, а недостающую сумму подкинули родители.

Начав работать в отеле, Ахмет окунулся в совершенно иной мир – мир развлечений и витринной привлекательности, в котором женщины были красивы, а мужчины -вальяжны и уверены в себе, в котором все время появлялись новые лица, словно Ахмет катался на весёлой карусели, и в котором жизнь была призрачно-беззаботной.

И в самом начале такой образ жизни пришелся Ахмету по вкусу! Необычные женщины с разных концов света, являлись к завтраку, обеду или ужину, и даже на пляж, одетыми так, будто каждую минуту готовы были пройти по подиуму на показе мод от известного в узких кругах кутюрье! Эти прекрасные женщины притягивали Ахмета к себе, словно магнит.

В его прежней жизни девушки, разумеется, тоже следили за собой, но на подиум выходили в редкие праздники: на свою свадьбу или на свадьбу соседки, а такие события происходят не каждый день.

И бросился Ахмет во все тяжкие. Тем более, что «тяжкое» само плыло в его крепкие руки, стоило ему только поднять свои иссиня- чёрные глаза в обрамлении длинных и таких же черных густых ресниц и предложить даме прилечь на газон отеля или принять соблазнительную позу в пенном прибое, чтобы запечатлеть нимфу. А нимфа, вернувшись в родные пенаты, будет хвастаться не только крепким южным загаром, откровенным купальником фирмы «супер-мини», но и неусыпным вниманием южных кавалеров, сошедших буквально с ума от её прелестей. Об откровении дам на этот щекотливый предмет Ахмет даже не подозревал.

Откровенная легкость и безоблачность такой жизни со временем приедается, а сквозь ширму южного темперамента, то здесь, то там начинает выскакивать восточный характер вместе с традициями, в которых вырос. А традиции эти упорно настаивают на том, что если женщина с Ахметом встречается, то должна она быть только с ним, с Ахметом! В нынешней же его, опереточной жизни, дамы сердца всегда стремятся выпорхнуть из его крепких рук, улетая в неизвестном для него направлении, а некоторые особы даже умудряются заигрывать с другими мужчинами в присутствии Ахмета, а уж этого-то он и вовсе не может понять и стерпеть.

Именно в этот поворотный период к засомневавшемуся в правильности своей новой жизни Ахмету, почти разуверившемуся в добропорядочности чужестранок, и свалилась Танька, буквально на голову. Сам Ахмет, признаться, давно на неё заглядывался: не мог хороший фотограф пропустить эти зажигательные ножки-бутылочки, бесстыдно выставленные на всеобщее обозрение. Но дело не только в ее ногах. Ахмета влекло к Таньке что-то неуловимое, возможно, оно выражалось в странном сочетании ее неприкрытых, призывных ног с целомудренностью отрешенного взгляда задумчивых серых глаз. Именно это интересное и, казалось бы, такое нелогичное сочетание вызывало в сердце Ахмета странное беспокойство за неё и одновременно обычное мужское волнение.

А тут сама Танька пришла к нему и разрыдалась горючими серо-чёрными слезами. Вернее, сначала она рыдать не собиралась, а просто забежала сфотографироваться, и на дежурный вопрос тут же оживившегося Ахмета: «Не устала ли ты, девица, вид у тебя какой- то…» – неожиданно для себя расплакалась, впервые встретив в отеле, как ей показалось, неподдельное участие и интерес к себе.

И пожаловалась она зачем-то Ахмету на свою горькую анимационную долю, рассказала, что совсем выбилась из сил, работая практически без отдыха целый день до глубокого вечера, что спать приходится ей крайне мало, развлекая на дискотеке гостей отеля, и что совсем не так она представляла себе работу в театральной труппе, как продолжала она высокопарно называть то, чем занималась в отеле.

Ахмет задумался, а пока думал, напоил девушку чаем, и, окинув ее колыхающуюся в рыданиях фигурку орлиным взором, твердо решил помочь. По-мужски, не тратя лишних слов, решил и сделал. Вечером того же дня пошел и поговорил с шефом этой, как называла её Танька, труппы, с которым он жил по соседству в поселке и с которым состоял в некотором отдаленном родстве: шеф был его троюродным дядей со стороны отца. О чем был разговор, Ахмет Таньке не рассказал, но на следующий день удивленная Танька была освобождена от ночных выступлений на дискотеке по слабости своего здоровья. А через какое-то время, весьма недолгое, каким-то непостижимым для Таньки образом, она стала встречаться с Ахметом, не каждый день, конечно: каждый день они работали оба – в редкие выходные, которые после того чудесного разговора, стали ей положены.