Записки новичка из петушино-цитрусового рая

К реальности возвращает требовательная трель звонка. Как не во время! Пробую смыть маску, но экологически чистые продукты крепко вцепились в кожу лица. Заливистый звонок продолжает неистовствовать. Промокаю лицо салфеткой и бегу открывать.

– Что с тобой? – Сафия смотрит с тревогой.

– Омолаживаюсь! – с городостью произношу я. – Здравствуйте, соседка!

– Что это такое желтое, а местами очень коричневое? – не слышит она меня.

– Элексир молодости! У меня еще остался. Садись – вместе ринемся навстречу прекрасному прошлому!

Сафия принюхивается к зелью и, не услышав подозрительных запахов, разрешает и себя приобщить к вечной молодости. Попытка номер два. Сидим обе жутко красивые.

На лестнице слышатся еще шаги. Сначала трель звонка льётся из квартиры Сафии, а потом уже кто-то звонит в мою дверь.

– Сафия, кто это? – отчаявшись стать в это утро красивой и молодой, спрашиваю я.

– Это Пери. Я зашла к тебе сказать, что мы идем к ней.

– А зачем же мы тут салон- красоты устроили, если нас ждут?

– Да я как тебя увидела, обо всем забыла, – оправдывается соседка.

– Тогда иди и открывай! Я в этот раз досижу положенное время в маске!

Из коридора доносится веселый смех. И вот нас уже трое омолаживающихся: Пери потребовала и свою долю молодости.

Через двадцать минут умываемся и спешим в дом к Пери. Быстро взглянув на себя в зеркало, висящее в коридоре, отмечаю прекрасный цвет лица, розовый, правда, почему- то немного пятнами, а прикоснувшись, под пальцами чувствую нежную бархатистость кожи.

– Смотрите, молодость- то кусочками возвращается, – смеется Пери, – может, к вечеру и всё лицо зарумянится! И будет нам счастье, девочки!

***

– Сегодня привезут коляску, – заметив меня на балконе за мольбертом, кричит мне Сафия.

– А мы еще тут крышек насобирали! Отдам детишкам – пусть играют. Не выбрасывать же такое добро. Может, как кораблики пустят вплавь по нашему арыку, – улыбаюсь я, услышав хорошую новость.

Событие на самом деле значительное! Целый год мы все вместе собирали пластиковые крышки от бутилированной воды: двести тысяч крышек, в обмен на которые ассоциация инвалидов выдает новую инвалидную коляску. Цифра внушительная. Собирали все: дети – в школах, родители – на местах работы. Все знакомые и вся деревня. На улицах поставили специальные пустые банки с объявлением для прохожих о сборе крышек и с просьбой бросать эти крышки в установленную ёмкость.

В итоге нужное количество крышек было собрано, и теперь у дочки Пери будет новая инвалидная коляска!

У моей неунывающей соседки Пери двое дочерей: старшая – Гамзе, родилась с отклонениями от нормы, так сказали врачи Пери, как только она пришла в себя после сложных родов. Насколько эти отклонения оказались серьезными, стало понятно по мере роста девочки: она самостоятельно не могла передвигаться и так и не заговорила. Ложный стыд удерживал меня от расспросов на эту тему, а сама Пери, далекая от медицины, только пожимала плечами:

– А кто ж его знает, почему так случилось? Что-то в голове у девочки не так. Врачи говорят, экология плохая и продукты…

И, чуть помолчав, с улыбкой добавляет:

– Она у меня всегда будет маленькой и несамостоятельной.

Пери живёт в небольшом одноэтажном доме, практически под нашими окнами. У домика – просторная веранда, а к ней примыкает роскошный цитрусовый сад, в котором живут столь полюбившиеся мне многодетные петухи с женами. А еще бегают кролики!

– Моим девочкам нравятся кролики! – смеется владелица петушино-цитрусового рая.

Кролики чрезвычайно упитаны, длинноухи, белого и черного окраса, семейка их многочисленна и любвеобильна. Иногда их шумная компания забегает и в наш дворик- на радость местной детворе, которая вооружившись морковкой, спешит удовлетворить гастрономические вкусы незванных гостей. Ушастые гости, в свою очередь, вначале недоверчиво шевелят толстыми подвижными носиками, принюхиваясь к угощению, а потом неожиданным наскоком выхватываю добычу из рук ребятни. Последние сначала пугаются, а потом весело смеются: ах, какая прыть у этих толстопузиков!

– Пери, как же ты с нами выходишь на утреннюю прогулку? Муж твой каждый день уходит на работу, Семра (младшая дочь) – в школу. А кто с Гамзе остается дома? – спрашиваю я.

– Гамзе по ночам не спит. А утром крепко засыпает и спит до обеда. Я успеваю и с вами погулять, и, вернувшись, еду приготовить. А потом везу Гамзе в реабилитационный центр.

– Это тот, что на нашей улице?

– Да, хороший центр! Там и гимнастика специальная есть, и массаж проводят лечебный. Мою Гамзе инструктор научил самостоятельно есть и не только, ну, сама понимаешь, – последнюю фразу Пери произносит многозначительно приподняв брови.

У Гамзе жгучие карие глаза, удивительно светлая фарфоровая кожа лица на фоне черных густых волос, красиво подстриженных в форме каре и обрамляющих нежный овал лица девушки. Голова ее немного откинута назад и поддерживается специальной подушечкой инвалидного кресла. Сосредоточенный взгляд бездонных глаз устремлен вдаль. Длинные кисти рук постоянно находятся в беспокойном движении, словно компенсируют неподвижность тела. Легкость и изгибы лебедя, раненого и мечтающего о небе, застывшая грация и пластика – вот все то, что приходит мне на ум, когда я смотрю на девушку.

Семра ловко подхватывает коляску из рук матери. Во взгляде Гамзе узнавание и тень улыбки на бледных губах:

– Сегодня, сестренка, пересядешь в новую коляску! Она большая и нетяжелая! Будем теперь бегать с тобой, – смущенно улыбается Семра.

Семра – тихая, светлая девочка, сероглазая, русоволосая, с застенчивой улыбкой на пухлых губах. Застенчивость Семры легко объясняется наличием у нее близорукости и нежеланием носить очки. При встрече с людьми Семра опускает глазки, чтобы не ошибиться и не поздороваться с незнакомым человеком.

– Семра, милая, посмотри, я тоже в очках! Это удобно, честно. Я, как и ты, раньше стеснялась носить очки, думая, что очки совсем не украшают лицо. А ничего подобного! От них твое красивое личико станет еще прекраснее, – говорю я девушке. Мне, очкарику со стажем, понятны чувства девушки и ее предубежденность к ношению очков.

– Линзы лучше! – доверчиво сообщает мне она. – От них глаза становятся еще больше!

– Так они у тебя и так огромные! Куда же больше? – удивляюсь я.

Семра смущенно смеется и немного краснеет.

– Давай вместе сходим в магазин и выберем тебе очки! Выберем самые модные! А то девочек с большими глазами много, а вот с модными очками – совсем нет.

Семра с надеждой смотрит на мать и ждет ее решения.

– Да сходи ты с тетей (это со мной) – она в модах лучше понимает. Без очков, дочка, тяжело.

Семра светлеет личиком, и мы решаем пойти вместе за очками, прямо сейчас, чтобы она не успела передумать, благо, магазин оптики недалеко от нас.

В магазине Семра нерешительно перебирает оправы, предлагаемые ловким продавцом.

– Давай остановимся на пластиковой оправе цвета брусники, – предлагаю я. – Она красиво дополнит нежный овал твоего лица.

– Правда? – Семра смотрит в зеркало, поворачивает головку то налево, то направо, и по выражению ее глаз я понимаю, что результат ей нравится.

– Когда будут готовы очки? – спрашиваю я у продавца.

– Завтра! Приходите после обеда, – вежливо улыбается продавец.

– Хорошо! Я сразу после окончания уроков в школе заберу очки. Моя школа тут рядом! Спасибо Вам, – благодарит меня девчушка.

А в нашем дворе между тем кипит жизнь: привезли коляску! И нарядно одетая по такому случаю Гамзе, предстала в ней перед половиной деревни, пришедшей посмотреть на это событие, в котором все приняли посильное участие.

Семра, увидев коляску с сестрой, несётся к матери с отцом, забирает у них коляску и тут же пытается опробовать её на маневренность. Гамзе безучастно смотрит в небо. Ни один мускул на ее фарфоровом лице не выдал наличия каких-либо эмоций.

«Лебедь раненый!» – в очередной раз проносится у меня в голове.

***

В наш петушино-цитрусовый рай незаметно пришла зима. Просто теплая осень перешла в другую стадию – мокрую, со всеми возможными природными спецэффектами: громом, всполохами молний, ураганным ветром, готовым забрать с собой мои цветочные горшки, раставленные на балконах, а напоследок – выдрать с корнем распахнутые ему навстречу жалюзи. После такого стихийного марша обычно случается полное отключение электричества в нашем раю. И вот тогда телевизор и компьютер превращаются в совершенно не нужное приложение к нашей жизни на лоне природы. А нам, жителям этого петушино-цитрусового рая, остается только одно: прильнуть лицом к светлому окошку и созерцать вершины гор, игру облаков на небе. А еще развлекаться наблюдением редких цветовых сочетаний: мохнатых серых облаков, свинцовых туч, антрацита гор, и, неожиданно выглянувшего в просвете между тучами, солнца, пролившего золотистый цвет на мрачный пейзаж.

– Зейнеб, прекрати трясти половиками с балкона, – голос Сафии срывается на визг.

Зейнеб – моя новая соседка, и с правилами совместного проживания в нашем доме пока не знакома.

– Я вытряхиваю коврик с торца дома, – настаивает на правильности своих действий Зейнеб. – Кому от этого вред?

– Всем!!! Твоя пыль летит к нам на балконы! – кричит Сафия.

– Так и земля к нам летит, когда ветер дует, – соседка не хочет услышать глас разума: у нее свои доводы на этот счет.

– Нам земляной пыли и так хватает, а тут еще и твоя…

Петух, едва заслышав громогласный призыв, льющийся откуда-то сверху и позволяющий конкурировать с мощью его легких, тут же вышел на середину двора, растрепал крылья и, гордо вытянув шею по направлению к небу, явил всему дому прелести своего вокала:

«Не забывайте-таки, кто главный в петушино-цитрусовом раю!»

***

Есть в увядании своя улыбка счастья:

Оно нас избавляет от ненастья,

От пережитых драм очарованья

И от внезапного в любви признанья.

Всё в прошлом: и мечты, и суета,

И дней бегущих мимо маета…

А нам тепло, и на душе уютно —

Теперь живем мы тихо и «рассудно».

Мы знаем цену дружбы, просветленья.

И много уже навыков, уменья

Жить не спеша, смакуя каждый день,

И познавать нам истину не лень.

И удивляться нам еще приятно-

Пусть молодость уходит безвозвратно.

В любое время года есть свой плюс:

Я вновь очароваться не боюсь!

Мороз ахметович

– Мне скоро Дед Мороз принесет подарки! Я у него робота попросил!

– У Дед Мороза? У нас и мороза-то нет, а мне вот подарки папа покупает: все, что я захочу!

– И мне тоже родители покупают, ну, мама и папа… А на Новый год Дед Мороз кладет подарки под елочку.

Девочка расширенными от удивления огромными темно-карими глазами посмотрела на мальчишку и наткнулась на его уверенный взгляд, устремленный на нее.

– Никакого Деда Мороза нет! Ты его видел? – хитро прищурившись, спросила девочка и выжидательно уставилась на мальчишку.

– Ничего ты не понимаешь! Его нельзя увидеть: Дед Мороз мчится на оленьей упряжке и забрасывает подарки в каждое окно! – от злости непонимания мальчик топнул ногой.

– Где, где он мчится, какие еще олени? В наших-то краях! – девочка нарочито громко рассмеялась.

– Он издалека едет. По небу летит! Да что с тобой говорить-то! – начал сердиться мальчик: у него закончились все аргументы.

– Ой, да ты ещё совсем маленький! Вот тебе твоя мама сказки и рассказывает, – Ясмин брезгливо повела плечиком. – Ты – малявка!

– Я? – глаза Эмира, гневно сверкнув, наполнились слезами. – Я не маленький! Это вы девчонки ничего не знаете!

На крики детей из окон первого этажа высунулась соседка.

– О чем спор, детки?

– Он говорит, что Дед Мороз подарки приносит! – Ясмин указательным пальчиком презрительно ткнула в Эмира, который и плакал, не сдерживая слез возмущения, и злился одновременно.

– Дед Мороз? – переспросила соседка, которую дети называли просто «бабушкой», а для соседей постарше она была тетушка, тетушка Айше. Думала она недолго, махнув рукой, как будто отбилась от назойливых мух, а на самом деле, от своих мыслей, миролюбиво произнесла:

– Дед не дед, какая разница, кто подарок принесёт? Хорошо, что о тебе помнят и подарки дарят. Вот мне подарков уже лет сто никто не приносил: ни дед, ни сосед!

– Вы такая старая? – удивленно посмотрел на соседку Эмир, у которого тут же высохли горячие слезы обиды, выступившие во время спора с Ясмин, и он внимательно начал разглядывать соседку.

– Ты что, хочешь у меня третий глаз или третью руку обнаружить? – глядя на мальчика, засмеялась тетушка Айше, явив миру практически младенческий рот с удивительно белыми четырьмя передними зубами. Похоже, наличие единственных четырех зубов ее совсем не смущало и не доставляло никаких неудобств. – Да, старая и живу тут совсем одна.

– А где же ваши дети? Они уже выросли? – Эмир и Ясмин, перестав ругаться, обратили все своё внимание в сторону соседки.

– Мои дети? Дети давно выросли и разлетелись, кто куда, – усмехнулась тетушка Айше. – У них у самих уже дети подрастают.

– Улетели!!! – мечтательно протянул Эмир и посмотрел в небо, будто пытался там увидеть махающих крыльями детей тётушки Айше.

– Ты что в небо уставился? – вмешалась в мечты Эмира проворная Ясмин. – Это так говорят просто: улетел, а на самом деле, это означает, что они у-е-х-а-л-и! – последнее слово Ясмин специально растянула в длинный локомотив, чтобы до Эмира дошёл смысл сказанного ею.

– Эмир! Пора обедать! – из окна на третьем этаже высунулась мама Эмира, Таня- ханым, как называют её соседи.

– Я ещё чуть-чуть погуляю! – Эмир вдруг вспомнил о своем незаконченном споре о существовании Деда Мороза и вознамерился задержаться во дворе, готовясь окончательно убедить в своей правоте эту противную девчонку. – Мне очень надо!

– Никаких чуть-чуть! – в голосе матери послышались металлические нотки, которые мальчик сразу уловил.

– Иду, – насупился Эмир и, проходя мимо Ясмин, специально задел её плечом.

– Ты что дерешься! – сразу взвизгнула та. – Папе расскажу, как ты меня обижаешь!

– Ясмин, я все видела! Эмир тебя не ударил! – тут же вступилась за сына Таня-ханым.

– А зачем он толкается? – Ясмин надула губки и собралась потревожить окрестности заливистым плачем.

– Эй, дочка, у меня тут шоколадка есть. Зайди-ка ко мне, – позвала девочку тетушка Айше.

Ясмин не стала ждать повторного приглашения и опрометью помчалась к ней, чуть не сбив с ног Эмира, начавшего свой подъём по лестнице.

– Мама, она меня толкнула. Я чуть не упал! – закричал Эмир.

– Ну не упал же, сынок! Иди быстрее домой. Обед уже готов! – мама Таня тяжело вздохнула.

Таня-ханым

Танечка Семёнова никогда не думала, что однажды превратится в Таню-ханым, ничто не предвещало такой метаморфозы в ее жизни, слаженной и вполне благополучной.

Родилась и выросла она в практически счастливой семье, где были и отец, и мать, где оба родителя работали и добывали средства на неуклонно дорожающую жизнь.

Вот сама жизнь -да, она трансформировалась! И из предсказуемой, и поэтому стабильной, как по волшебству, превратилась «в даму с сюрпризами»: вместо ожидаемого светлого коммунистического будущего, к которому шло советское общество по строго выверенной партией правильной дороге, жизнь, накренившись и свернув с протоптанной колеи, неожиданно для себя встретила призрак капитализма.

Призрак не только не растаял, как дурной сон, а, напротив, очень даже хорошо прижился во вчерашнем социалистическом обществе, дав вначале слабые корешочки – так сказать, прощупал почву, а затем углубился и расширился: почва оказалась весьма и весьма благоприятной для пышного системного роста, что он и не преминул сделать.

Новые порядки с новыми безграничными, на первый взгляд, возможностями, тем не менее, оказались строго ограничены возможностями кошелька каждого индивидуума. И отец Тани – индивидуум из лаборатории научно-исследовательского института природно-очаговых инфекций, находящийся в чине старшего научного сотрудника, с прилагающимися к чину спектрометрами, микроскопами и, безусловно, колбочками и пробирками для опытов, не смог переквалифицироваться из области научных интересов в область сугубо торговых отношений: близорукость сильной степени не позволила.

Близорукость, собственно, – это такой дефект зрения, когда картинка хорошо видна только на расстоянии собственного носа, а чтобы разглядеть грядущую масштабную панораму капиталистических перспектив, нужна дальновидность или дальнозоркость, которой обладала Мила Сергеевна, его жена и мать Татьяны. Именно она взяла на себя задачу по переквалификации, и, устроившись торговать на рынке, изменила профессии учителя, получив новый статус, в котором начала себя гордо именовать индивидуальным предпринимателем.

А что, собственно, здесь предосудительного?

«И тут, и там работа с людьми,» – говорила она всем. Недаром раньше была парторгом и убедить могла каждого в правильности своих решений.

Теперь у всех появилась новая цель – выживать и желательно с прибылью! С этой задачей Мила Сергеевна успешно справлялась.

Таня к моменту общественных перемен окончила среднюю школу и, надо заметить, с очень средним показателем уровня знаний, который в этой связи совершенно не блистал. Кроме того, не было у нее и особо полюбившегося предмета, который мог бы определить дальнейшее движение девушки в профессию.

Семейный совет, срочно созванный Милой Сергеевной с целью выбора высшего учебного заведения для будущей абитуриентки, никак не мог прийти к консенсусу. В переговорном процессе слабый голос научного сотрудника быстро «ушел на дно», не выдержав натиска словесного потока супруги, которая настаивала на бухгалтерском образовании их явно гуманитарной дочери, не блещущей математическими способностями.

– Но, Мила, наша дочь совсем не дружит с цифрами.

– Зато она будет дружить с деньгами! – кричала бывшая учительница, освоившая новую предпринимательскую тактику: кто громче крикнет, тот и прав, – таким образом пытаясь заглушить робкие аргументы несогласных. И заглушила-таки.

Вообще, надо отдать должное Миле Сергеевне: она во всё верила истово! Как и сейчас, она была уверена в правильности своего решения. К тому же Мила Сергеевна имела твердые принципы, согласно которым жила до подходящего момента. И пока этот момент не наступал, была в них непоколебима. Раньше – в своей вере в коммунизм и в преобладание общественного над личным. Впоследствии, когда жизнь вышла из привычного русла и вошла в новую колею, так же, не моргнув глазом, Мила Сергеевна поверила, что личное – оно всегда личное, а то, что было раньше – это был своего рода дурман! Личное – оно всегда ближе, потому что человеческая сущность такова, и зачем с ней, с сущностью, бороться, сооружая иллюзорные идеологические надстройки, готовые рухнуть даже от лёгкого сквозняка?

Но иногда мысли о призрачности убеждений человека гнали в прошлом хорошего педагога в церковь, где она пыталась усмирить свои вдруг разбушевавшиеся личные желания, прося индульгенции у бога.

И только Пал Петрович, ее муж, был беззаветно предан науке, а посему в церковь бегать не спешил – верил научным данным, полученным в ходе экспериментов и, как и в былые времена, зарывался в специализированные справочники в поисках ответов на непростые вопросы, которые ставила перед ним наука, да и жизнь по большому счету!

Танька, получившая в подарок от матери дар перевоплощения- трансформации и одновременно истовую веру, в душе мечтала о театральных подмостках и карьере актрисы. Только ее мечты были розовыми и не вполне сформировавшимися, так как что с этими желаниями делать конкретно, Танька себе не представляла. Да и привычка постоянно опираться на решения матери не позволила пойти супротив ее воли, поэтому к будущей карьере бухгалтера отнеслась терпимо, но и без особого энтузиазма. «Маме лучше знать!»

В результате всех этих перипетий попала Танька лишь на платное отделение омского филиала финансового университета: на бюджетное отделение с ее слабо выраженными математическим способностями она не прошла.

В связи с возросшими расходами на обучение студентки Миле Сергеевне пришлось срочно увеличить свои предпринимательские способности и через некоторое время превратить семейное предприятие из небольшой торговой точки на рынке в несколько ларьков ИЧП.

Семья практически перестала видеть мать дома, так как та с головой окунулась в работу.

Танька вяло осваивала бухучет, но благодаря финансовым вливаниям переводилась с предыдущего курса обучения в следующий. Пал Петрович корпел в НИИ над серьезной и очень сложной темой: «Выяснение этиологической роли новых геномовидов патогенов» – и в этой связи тоже был неимоверно занят.

Так незаметно для всех Таня закончила вуз и стала молодым специалистом, которого мама тут же устроила на работу помощником бухгалтера на предприятие к своей подруге Верочке, где Таньке, как молодому специалисту, полагалась небольшая зарплата.

«А зачем Танюшке деньги? – искренне недоумевала работодатель Верочка.– Милочка и сама семью содержит. Пусть девочка пока опыта наберётся. А приобретенный опыт обязательно будет оценен впоследствии!»

От разговоров, когда же наступит это «впоследствии», Верочка неизменно уклонялась.

Тем не менее занятость на ее предприятии вопреки минимальному финансовому вознаграждению – на косметику и колготки, – составляла практически двенадцать часов. Таньке такой рабочий расклад совсем не понравился.

– Это же несправедливо, эксплуатация какая-то получается! – попыталась она урезонить работодателя, по совместительству подругу матери.

После этого разговора она была в срочном порядке сдана на руки своей матери, а дружба с Верочкой дала трещину, размером с пропасть.

Сделать попытку номер два и устроиться на работу самостоятельно Таня пока не решалась. У нее был свой аргумент к собственному бездействию: если и с оказанной протекцией работодатели норовят тебя использовать на ненормированной работе за копейки, то если придёшь с улицы, могут и совсем не заплатить.

Мила Сергеевна попыталась ещё пару раз пристроить Танечку, и каждый раз приблизительно с тем же результатом, а поскольку и терпение небезгранично, да и подруги имеют тенденцию заканчиваться, в итоге ей пришлось отказаться от своих бесплодных затей.

И тут неожиданно для всех Таня решила проявить самостоятельность, вспомнив о своей любви к Мельпомене и нереализованной в связи с собственной нерешительностью мечте, и стала посещать курсы актерского мастерства, коих, как грибов после дождя, появилось множество.

Мать на странное решение дочери махнула рукой, таким образом своеобразно благословив, и тут же выделила нужную сумму на обучение: пусть хоть чем-то займётся – в конце концов, женщина и должна быть актрисой, это так органично ее природе.

Отец, с трудом оторвав голову от новых геномовидов, поспешил обрадоваться тому, что женщины по этому вопросу не нашли почву для разногласий, и с ещё большим энтузиазмом вернулся к патогенам, временно брошенным им на момент семейной дискуссии.

А как же Танькина личная жизнь, могла ли она протиснуться сквозь узкие рамки контроля вездесущей Милы Сергеевны? Нет, конечно, и ее личная жизнь, всегда становившаяся достоянием семейного совета, проходила мимо. Подружки каким-то образом встречали своих мужчин, все чаще оставляя Таньку в одиночестве.

И нельзя сказать, что дурна собой Татьяна, но особой красоты не обнаруживалось, той самой красоты, которая непременно должна была привести в ее жизнь настоящего принца с большими возможностями и деньгами.

«Не модель, конечно, не модель, а так ничего, вполне симпатичная девушка,» – говорили о ее внешности обычные парни, мимо которых Танька проходила, высоко задрав голову. И не потому, что были они ей совсем неинтересны, напротив, некоторые даже вполне симпатичны, но ведь непрестижно встречаться с такими заурядными мужчинами. Что ее успешные в деле охмурения престижных спутников жизни подруги скажут? А мама? Даже страшно подумать!