Надвигается буря

Добрых пять минут Роджер, окончательно отвлекшись от своей задачи, пытался связать все это с каким-нибудь воспоминанием из прошлого. Мысли его, естественно, обратились к тем временам, когда он жил в Париже, в особняке Рошамбо – доме маркиза, и многие дворяне кивали или улыбались ему при встрече, когда приходили навестить хозяина; но почему-то ему казалось, что длиннолицый незнакомец – не дворянин, несмотря на дорогой наряд и превосходную лошадь. Через некоторое время он попытался выбросить все это из головы, как не имеющее значения, но худое лицо стояло перед глазами, так что он начал перебирать в уме общественные места для танцев и трактиры, которые ему приходилось посещать в Париже.

Вдруг что-то словно щелкнуло у него в мозгу. В то же мгновение Роджер натянул поводья, развернул изумленного скакуна и помчался по просеке бешеным галопом. Имя этого молодчика было Этьен де Рубек, и он называл себя шевалье, хотя Роджер сильно сомневался в его праве на этот титул. Он встретился с де Рубеком в гостинице в Гавре в первую свою ночь во Франции; но с тех пор прошло уже почти шесть лет, а в те времена шевалье был тощим, обшарпанным субъектом в потертой красной бархатной куртке.

Побуждая лошадь скакать быстрее по мягкому, пружинистому дерну, Роджер проклинал себя за то, что так долго не мог вспомнить своего старого знакомого. Он мог предъявить де Рубеку некий счет, и яростная решимость призвать того к ответу, по-видимому, ничуть не ослабела за пять лет и девять месяцев, истекшие со дня их последней встречи. Он опасался лишь, что, поскольку они двигались в противоположных направлениях и де Рубек скакал галопом, он мог за эти семь или восемь минут успеть свернуть в боковую просеку и отмахать по ней столько, что его уже не удастся догнать.

Рывком одолев небольшой подъем, Роджер стал оглядывать тянущийся почти на милю склон, но де Рубека нигде не было видно. У него было более чем достаточно времени, чтобы проехать это расстояние и скрыться за поворотом. И Роджер ринулся дальше во весь опор. Добравшись до поворота, он обнаружил, что дорога выходила на открытую лужайку, где сходились четыре просеки. Он поспешно осмотрел их все – безуспешно. Но по одной из дорог приближалась карета.

Пока Роджер лихорадочно соображал, по какой из просек мог отправиться де Рубек, экипаж выехал на лужайку. Это была закрытая карета, запряженная четверкой красивых серых лошадей, двигавшихся неторопливой рысцой. Очевидно, экипаж принадлежал какому-то богатому лицу, но на дверцах не было видно герба, а кучер, равно как и лакей на запятках, был одет в простую темную ливрею.

Когда карета проезжала мимо, Роджер мельком увидел через открытое окно двух женщин. У обеих волосы были зачесаны наверх по тогдашней моде, прическу каждой украшала нелепая крошечная соломенная шляпка с цветами, кокетливо сдвинутая на лоб; обе были в масках.

В те времена в Париже, да и в любом другом городе не было ничего необычного в том, чтобы дама, выезжающая без сопровождения кавалера в дневное ли, в ночное ли время, надевала шелковую маску. Первоначально это делалось, чтобы защитить молодых и привлекательных благородных дам от нежелательных приставаний встречных любезников, но это новшество пришлось весьма кстати дамам, желавших проехать неузнанными на тайное свидание с возлюбленным, так что оно расцвело пышным цветом в век всеобщей моды на незаконные любовные связи. Но Роджеру показалось очень странным: две дамы ездили в масках средь бела дня по практически безлюдному лесу Фонтенбло.

Глядя им вслед с внезапно пробудившимся любопытством, он вдруг заметил несколько свежих отпечатков копыт, ясно различимых на влажном участке земли сбоку от дороги, по которой поехала карета. Эти следы могла оставить только гнедая де Рубека, если только по этой дороге не проехал в самое недавнее время другой одинокий всадник. Воспрянув духом при новой возможности настигнуть объект своей погони, Роджер пришпорил лошадь и галопом помчался вслед за таинственными дамами.

Ярдах в трехстах от поляны дорога делала крутой поворот. Карета уже начала сворачивать, когда Роджер приблизился к ней вплотную. Завернув лошадь влево, он приготовился обогнать экипаж, как в этот момент увидел впереди, на расстоянии около четверти мили, другую поляну. Огромный дуб возвышался там во всем своем одиноком великолепии, а прямо под ним спокойно восседал на своей лошади де Рубек.

При виде шевалье Роджер в ту же секунду придержал лошадь и оказался позади кареты. То, что де Рубек остановился под дубом-великаном, наводило на мысль, что у него здесь назначено свидание с таинственными дамами в масках. Роджер с самого начала понимал, что скакун де Рубека гораздо быстрее его собственной наемной клячи, и боялся, как бы, заметив погоню, шевалье не воспользовался превосходством своей гнедой в скорости, чтобы избежать нежелательной для него встречи. Поэтому теперь он рассчитывал подобраться к своему врагу незамеченным под прикрытием экипажа.

Он медленно продвигался вперед, пригнувшись к самой шее лошади, чтобы его шляпа не была видна над крышей кареты, каждую секунду опасаясь, что лакей на запятках обернется и заметит его. Но стук копыт четырех серых заглушал шаги его лошадки, и слуга не оглянулся, даже когда карета остановилась под большим дубом. Как и полагается вышколенному лакею, он немедленно соскочил с запяток и обежал экипаж, чтобы открыть дверцу своей хозяйке.

В тот же миг Роджер соскользнул с седла. Секунду он стоял неподвижно, придерживая лошадь под уздцы; но старая кляча была очень смирная, и, видя, что она сразу принялась щипать травку, он отпустил поводья, осторожно прошел вперед и выглянул из своего укрытия.

Де Рубек со шляпой в руке склонился в поклоне до самой шеи лошади. Одна из дам выглядывала из кареты. В руке она держала пухлый пакет, который протягивала ему. Роджер и сам однажды доверил де Рубеку пухлый пакет с самыми плачевными последствиями. При виде этой сцены воспоминания о страданиях, перенесенных им из-за излишней доверчивости к де Рубеку, ожили, словно открылась старая рана. Он тотчас же решил, что не может допустить, чтобы неизвестную даму провели таким же образом. Но действовать следовало немедленно; заметив его, де Рубек мог схватить пакет и ускакать с ним, исчезнуть навсегда.

Одним быстрым, отточенным движением Роджер выхватил свою длинную шпагу и в то же мгновение ринулся вперед. Де Рубек как раз принимал пакет от дамы в маске, и оба еще держались каждый за свой уголок. Они ахнули от неожиданности при внезапном появлении Роджера. Пока они разглядывали его, оцепенев от изумления, его шпага, сверкнув, попала прямо в цель и блестящий клинок вонзился в самый центр конверта.

Сильным движением руки он вздернул шпагу кверху, и пакет выскользнул у них из пальцев. Подняв его над головой, Роджер крикнул де Рубеку:

– Вы не помните меня, шевалье, но я вас не забыл! И я намерен отрезать вам уши в уплату за ваш должок.

– Кто… кто вы такой, сударь? – еле выговорил де Рубек.

Пока они обменивались этими краткими репликами, дама решила выйти из экипажа. Теперь она стояла на нижней ступеньке откидной подножки. Окинув ее взглядом, Роджер сразу заметил, что она довольно высока, с не девичьей, но стройной фигурой. Когда она выпрямилась, создалось впечатление, что она возвышается над ним: ступенька плюс высокая прическа. В следующую секунду он уловил гневный блеск голубых глаз в прорезях маски, и она порывисто воскликнула:

– Как смеете вы, сударь, вмешиваться в мои дела! Известно ли вам, что не дозволяется обнажать шпагу…

Она не договорила, так как ее спутница, все еще невидимая в глубине кареты, предостерегающе воскликнула по-французски, но с сильным иностранным акцентом:

– Сударыня! Умоляю вас, осторожнее!

Но дама на подножке уже сказала слишком много, чтобы и дальше сохранять свое инкогнито. В прошлом Роджеру несколько раз приходилось видеть этот решительный подбородок, чуть припухлую нижнюю губу и изящный, но царственный нос. Незаконченная фраза, произнесенная с ледяным достоинством, приоткрыла для него тайну, и он понял, что она собиралась закончить словами «в моем присутствии».

На какую-то секунду он был ошеломлен, но затем его охватило радостное волнение. Похоже, в час, когда собственная сообразительность дремала, богиня Фортуна сдала ему лучшие карты, и теперь оставалось только правильно разыграть их, чтобы быть принятым ко двору на самых благоприятных условиях.

Помешав передать мерзавцу де Рубеку пакет, он мог с полным основанием полагать, что оказал крайне ценную услугу не кому иному, как Марии Антуанетте, королеве Франции.

Глава 2

Дамы в масках

Роджер все еще держал насаженный на острие шпаги пакет, подняв его высоко вверх, поэтому не мог поклониться должным образом. Но он мог сорвать с головы шляпу, что и сделал свободной рукой, затем опустил шпагу к земле и преклонил колено перед королевой.

– Вижу, вы узнали меня, сударь, – холодно сказала она. – Это делает ваше поведение еще более непростительным.

– Я не узнал ваше величество, пока вы не заговорили, – горячо запротестовал он.

– В таком случае я прощаю вам, что вы извлекли шпагу из ножен, но не прощаю вашего вмешательства. – Она говорила уже более спокойно. – Встаньте, сударь, и отдайте пакет этому господину, которому я только что собиралась вручить его.

Роджер встал, снял пакет с клинка и спрятал шпагу в ножны, но не сделал ни малейшей попытки выполнить ее последнее приказание. Вместо этого он сказал:

– Рискуя вызвать еще большее неудовольствие вашего величества, я как раз хотел добавить, что, если бы даже я сразу узнал вас, я действовал бы точно так же.

– Что означает эта новая дерзость, сударь? – Она вновь повысила голос.

Роджеру не впервые приходилось разговаривать с королевскими особами. За прошедший год ему несколько раз случалось вести долгие беседы с королем Швеции Густавом III и разговоры куда более интимного характера со смелой, образованной и распущенной женщиной, царицей Российской Екатериной Великой, так что он очень хорошо знал, что задавать суверену прямой вопрос считается вопиющим нарушением этикета. Но по опыту он знал также, что, хотя коронованные особы представляются своим подданным существами почти божественными, окруженными аурой великолепия и роскоши, за этим фасадом они – всего лишь обычные люди, как и все остальные; и, если обращаться к ним с должным почтением, но естественно, а не с рабским подобострастием, они воспринимают это гораздо лучше. Поэтому, махнув рукой в сторону де Рубека, который все еще смотрел на него с выражением тревожного недоумения, он проговорил:

– Мадам, умоляю вас простить мою смелость, но что вам известно об этом человеке? Готов держать пари на крупную сумму, что вы очень мало или совсем ничего не знаете о нем.

Задавая такой вопрос королеве Франции, он сильно рисковал, но это сошло ему с рук. Она так удивилась, что не придала значения его дерзости и отвечала со своей обычной порывистостью:

– Вы выиграли бы ваше пари, сударь, потому что я никогда не видела его раньше. Я знаю только, что его рекомендовали мне как надежного человека, с которым я могу отправить письмо, имеющее для меня довольно большое значение.

– Тогда я умоляю ваше величество уволить меня от выполнения вашего приказа, – воскликнул Роджер, немедленно воспользовавшись своим преимуществом. – Мне известно, что это молодец – мошенник. Ему нельзя доверить даже кружку для подаяния, не говоря уж о важном послании из ваших августейших рук. Хотя, когда я только что прибыл на место действия, я подумал, что вы передавали ему пакет с драгоценностями.

– Почему же? – спросила королева, снова удивившись.

– Мадам, в ваших же интересах я молю вас всемилостивейше позволить мне рассказать один эпизод из моего прошлого, который имеет самое прямое отношение к настоящему делу.

– Рассказывайте, сударь. Но будьте кратки.

Роджер поклонился:

– Благодарю ваше величество и заранее клянусь, что каждое слово моего рассказа – чистая правда. По происхождению я дворянин, со стороны матери, но когда я был еще мальчишкой, я решил отправиться по свету и самому искать себе пропитания где придется, лишь бы не быть посланным в море. Когда я убежал из дома, в кошельке у меня имелось почти двадцать… – Он чуть не сказал: «гиней», но быстро заменил это словом «луидоров» и продолжал: – Но в связи с различными расходами от этой суммы оставалось не больше горстки серебра к тому времени, как я оказался в Гавре.

Услышав это название, де Рубек вздрогнул так сильно, что нечаянно задел шпорой бок своей гнедой. Горячая лошадь заплясала на месте, и несколько минут всадник прилагал отчаянные усилия, чтобы справиться с нею.

Роджер заметил, какой эффект произвели его слова, и теперь, указывая на де Рубека, воскликнул:

– Взгляните, Мадам! Он узнал меня наконец, хотя неудивительно, что ему понадобилось для этого так много времени, ведь с тех пор прошло несколько лет; и я сам, разминувшись с ним сегодня в лесу, в миле отсюда, несколько минут не мог признать в малопривлекательных чертах этого расфуфыренного франта того оборванного мошенника, что обманул меня когда-то.

– Продолжайте ваш рассказ, сударь, – молвила королева.

Роджер снова поклонился:

– Прибыв в Гавр, ваше величество, я поселился в скромной гостинице на набережной. Там со мной познакомился этот шевалье де Рубек. Объясняя свой потрепанный наряд, он рассказал мне, что у него украли значительную сумму денег и что хозяин гостиницы забрал весь его гардероб в виде залога уплаты за комнату, но он уверил меня, что он – сын маркиза, имеющего огромные поместья в Лангедоке и занимающего важное положение в ближайшем окружении короля, так что скоро он снова будет при деньгах. Но это в сторону. Достаточно сказать, что, так как я, почти мальчик, был тогда совершенно незнаком с обычаями подобных проходимцев, я поверил ему и стал считать его своим другом.

– Он лжет! – с жаром вмешался де Рубек. Он наконец успокоил лошадь и, перегнувшись, смотрел сверху вниз на Роджера со страхом и злобой. – Даю слово чести вашему величеству, что все это – сплошная ложь. Он принял меня за кого-то другого.

– Молчите! – резко остановила его Мария Антуанетта и сделала Роджеру знак продолжать.

Он послушно возобновил свой рассказ:

– Я говорил вам, Мадам, что и у меня в то время деньги подходили к концу, но зато в запасе было средство, которое, как я рассчитывал, должно было спасти меня от нищеты, по крайней мере на год. Перед отъездом из дома один дорогой друг – особа, которую я считал больше чем сестрой, – зная о моих намерениях, заставила меня принять от нее несколько золотых безделушек. Эти вещи были довольно старомодны, у нее имелись украшения и получше, но ценность их была велика; думаю, что мог бы выручить за них до четырехсот луидоров. Этот негодяй, воспользовавшись моим доверием, уговорил меня позволить ему продать их для меня. После этого, Мадам, он исчез вместе с драгоценностями, оставив меня, мальчишку пятнадцати с половиной лет, без гроша в кармане в незнакомом городе, где я не знал ни единой души.

– Это ложь! Злостная клевета! – снова закричал де Рубек.

– Это правда! – отрезал Роджер. – И я благодарю Господа, что, встретив вас сегодня, смог вовремя появиться на сцене, чтобы помешать ее величеству довериться такому презренному мерзавцу. Не сомневаюсь, что вы намеревались помчаться в Париж и продать ее письмо за самую высокую цену, какую только вам дали бы за него ее враги.

Лицо королевы побледнело под слоем румян, но голос был тверд, когда она обратилась к де Рубеку:

– Хотя преступление, в котором вас обвиняют, сударь, было совершено давно, необходимо тщательное расследование. Если, в конце концов, справедливость обвинения будет доказана, то это был поистине низкий поступок – обобрать таким образом ребенка, оставив его легкой добычей всяческого зла, обитающего в трущобах наших больших городов, и я обещаю, что за это вам придется созерцать изнутри тюремные стены дольше, чем вы пользовались бесчестно добытыми деньгами. Но в таких делах лучший судья – его величество король, и он услышит обо всем этом. Сейчас я возвращаюсь в замок. Повелеваю вам следовать за моей каретой.

Затем она обернулась к Роджеру и спросила:

– Как ваше имя, сударь?

– Де Брюк, к услугам вашего величества, – ответил он с поклоном.

– Вы также, господин де Брюк, следуйте за нами в Фонтенбло. Если ваш рассказ окажется ложным, вам придется пожалеть об этом, но, если он правдив, вы увидите мою благодарность за оказанную вами услугу. Пока же приказываю вам никому ничего не говорить о сегодняшней встрече.

Едва Мария Антуанетта успела закончить свою речь, как лошадь де Рубека заржала и снова заплясала на месте, задирая голову. Роджер, сразу догадавшись, что на этот раз фальшивый шевалье намеренно пришпорил своего скакуна, бросился вперед, стараясь поймать уздечку. Но он опоздал всего лишь на мгновение. Де Рубек развернул гнедую и отпустил поводья. В тот же миг она помчалась прочь.

– Стойте! – воскликнула королева. – Стойте! Если вы ослушаетесь меня, берегитесь!

Но де Рубек только махнул левой рукой, возможно показывая, что не может справиться с животным, и ускакал по одной из просек.

Быстрым движением королева поднесла к губам крошечный серебряный свисток, раздалась пронзительная трель.

Роджер тем временем подбежал к своей лошади и взлетел в седло, хотя он прекрасно понимал, что у него нет ни малейшего шанса догнать гнедую де Рубека. Несмотря на это, он уже приготовился вонзить шпоры в бока своей клячи, когда королева знаком приказала ему остановиться:

– Останьтесь здесь, сударь. У меня найдутся скакуны получше вашего, чтобы послать их в погоню за этим плутом.

Ее слова объяснили Роджеру назначение свистка. Теперь он догадался, что карету, должно быть, сопровождал эскорт, державшийся до поры на почтительном расстоянии. В следующую секунду его догадка подтвердилась: едва он спрыгнул с лошади, которую принял у него лакей, на лужайку галопом вылетели два всадника.

– Господа! – приветствовала их королева, указывая в том направлении, куда скрылся де Рубек. – Прошу вас, догоните и приведите сюда человека в пурпурном атласном камзоле, который только что умчался вот по той дороге.

Они ринулись в погоню, а королева вновь обернулась к Роджеру. Впервые с момента их встречи голос ее звучал благосклонно:

– Господин де Брюк, бегство – верный признак вины. В юности я и сама была неплохой наездницей, хотя моя наставница мадам де Ноайль не позволяла мне насладиться верховой ездой из-за нелепого опасения, что от этого я растолстею. Но я достаточно разбираюсь в искусстве верховой езды, чтобы ясно видеть: мошенник сам заставил лошадь сорваться с места, более того, он вполне мог бы остановить ее, если бы захотел.

Роджер, ответив улыбкой на ее улыбку, немедленно ухватился за личную нотку:

– Говорят… я слышал, что ваше величество прозвали эту пожилую даму «мадам Этикет» и что однажды, упав с осла, вы со смехом объявили своим спутникам, что не подниметесь с земли до тех пор, пока мадам де Ноайль не продемонстрирует, как именно полагается помогать дофине Франции подняться на ноги.

Мария Антуанетта рассмеялась. Ее улыбка тотчас угасла, но она милостиво посмотрела на Роджера, покачивая головой.

– Не знаю, где вы слышали эту историю, но в основном все верно, сударь, и напоминает мне о более счастливых временах. Тогда я была всего лишь беспечной девочкой-женой наследного принца Франции; теперь я – французская королева, у которой множество забот. Возможно, узнав сегодня мошенника в этом человеке и поступив так, как поступили, вы избавили меня от еще одной большой неприятности. Как я могу вознаградить вас?

Выхватив треуголку, которую держал под мышкой, Роджер взмахнул ею, едва не коснувшись земли; затем, выпрямившись, ответил:

– Эта встреча с вашим величеством – сама по себе достаточная награда, и, если мне посчастливилось оказать вам небольшую услугу, я почту это за дополнительную честь. Но если, Мадам, ваша щедрость побуждает вас еще больше наградить меня, это нетрудно сделать.

– Говорите, чего вы хотите, сударь.

– Всего лишь возможности еще немного развлечь ваше величество, чтобы вы могли на время забыть о заботах, о которых вы говорили. Вы с сочувствием и интересом выслушали мой рассказ о том, как мальчиком я был ограблен и остался в Гавре без гроша. С тех пор мне довелось путешествовать по Англии, Голландии, Дании, побывать в Швеции и России, и в этих странах мне пришлось пережить множество приключений, и серьезных, и забавных. В настоящее время я достаточно обеспечен и не прошу денежного вознаграждения, но, если бы вы даровали мне привилегию ненавязчиво присутствовать при вашем дворе и посылали бы за мною время от времени, когда государственные заботы будут особенно тяготить вас, я надеюсь, что смог бы развеять вашу печаль и снова рассмешить вас, как это произошло только что, когда я напомнил вам о происшествии с ослом. И если бы мне это удалось, я считал бы себя поистине счастливым.

– О, прошу вас, Мадам! – Из глубины кареты снова послышался тот же нежный голос с акцентом. – Умоляю вас снизойти к его просьбе. Мне не терпится узнать, что же он стал делать после того, как лишился драгоценностей, в которых заключалось все его состояние.

Полуобернувшись к фрейлине, королева ответила:

– Вы услышите об этом, дитя мое. – Затем она снова улыбнулась Роджеру: – Сударь, ваша просьба поистине скромна и бескорыстна. Я охотно выполню ее.

Кланяясь в знак благодарности, Роджер чувствовал, что имеет все основания поздравить себя с успехом, поскольку находчивость помогла ему наилучшим образом использовать столь неожиданную удачу. Более того, казалось, Фортуна подарила ему еще одну милость, ибо его рассказ заинтересовал невидимую даму в экипаже, так что он не только получил разрешение являться ко двору, но и обеспечил себе неизвестного союзника, который напомнит о нем королеве, дабы услышать продолжение истории.

Теперь его заботило только одно: много ли ему придется лгать, продолжая выдавать себя за француза. Он слишком хорошо знал, что ложь имеет ужасное свойство тянуть за собой нить до бесконечности, пока она не опутает человека опасной паутиной. Хотя ему чрезвычайно не хотелось раскрывать свое иностранное происхождение, все же он начал подумывать о том, что дальнейшая игра в инкогнито в конечном счете, возможно, не будет стоить свеч.

После недолгого молчания королева заметила:

– Мои рыцари что-то долго не возвращаются с этим проходимцем.

– У него отличная лошадь, Мадам, – отозвался Роджер, пожимая плечами. – И несколько минут форы. Боюсь, может пройти по крайней мере час, пока они догонят его.

– В таком случае, поскольку день такой погожий и здесь так приятно, посидим немного на траве.

Когда королева сошла на землю, лакей встрепенулся и, обежав вокруг кареты, достал с запяток несколько пушистых пледов, которые он расстелил у подножия громадного дуба. Тем временем фрейлина королевы вышла из кареты и, видя, что ее госпожа сняла маску, последовала ее примеру.

Она оказалась молодой женщиной около двадцати двух лет, с блестящими черными волосами и оливковой кожей. У нее были бархатно-карие глаза, орлиный нос, худые щеки и длинный подбородок. Руки хорошей формы, с маленькими кистями и длинными, тонкими пальцами. Она была не слишком высока, но довольно худа для своего роста. По стандартам своего времени она не могла считаться дурнушкой, но и красавицей тоже. Правда, в ее лице была одна особенность, благодаря которой, раз увидев, его невозможно было забыть: густые темные брови, которые у переносицы достигали почти полдюйма ширины, делали красивый изгиб, постепенно сужаясь к вискам.

Роджер сразу угадал в ней латинскую кровь и подумал, что никогда еще не видел таких удивительно черных волос. Возможно, впрочем, что подобное впечатление создавалось от контраста с королевой. Когда Мария Антуанетта впервые появилась при дворе, ее волосы напоминали золотую пряжу. Даже после ее смерти еще долго шелковую нить изысканного золотистого цвета называли «волосы королевы».

Пока смуглая молодая женщина снимала маску, королева обратилась к Роджеру:

– Господин де Брюк, я хочу представить вас сеньорите д’Аранда. Когда отец сеньориты получил приказ возвратиться в Мадрид после того, как много лет представлял свою родину при нашем дворе, он был так добр, что позволил мне еще на некоторое время оставить ее среди моих фрейлин. Ее скорый отъезд – не последняя из моих печалей.

– Поистине большое несчастье – лишиться столь очаровательной компаньонки, – пробормотал Роджер, отвечая галантным поклоном на церемонный реверанс сеньориты. Про себя же подумал: интересно, унаследовала ли она острый ум и бурный темперамент своего прославленного отца. Дон Педро д’Аранда был блестящим генералом и целых семь лет – премьер-министром своей страны, прежде чем его отправили послом во Францию, и никто не мог бы отрицать его больших талантов, но говорили, что он отличался невероятным высокомерием и яростной нетерпимостью.