скачать книгу бесплатно
Ой.
– Не тупи. Подумай.
С практической точки зрения Марс – мертвая планета, даже если когда-то на нем были предпосылки для возникновения жизни. За пределами Спина Марс «развивался» уже много миллионов лет, греясь в лучах растущего Солнца. Судя по последним фотографиям со спутников, он оставался сухой и безжизненной планетой. Будь на нем простейшие формы жизни и подходящий климат, он – в моем понимании – уже превратился бы в буйные зеленые джунгли. Но этого не произошло, потому что на Марсе не имелось ни того ни другого.
– Терраформирование. Раньше этот термин был на слуху, – сказал Джейсон. – Помнишь те спекулятивные романы, что ты когда-то читал?
– И до сих пор читаю, Джейс.
– Тем лучше. Что скажешь насчет терраформирования Марса?
– Нужно напитать атмосферу парниковыми газами, чтобы она согрелась и растопила замороженную воду. Засеять планету простейшими организмами. Но даже по самым смелым подсчетам этот процесс займет…
Он улыбнулся.
– Ты прикалываешься, – сказал я.
– Нет. – Улыбка угасла. – Вовсе нет. Я говорю вполне серьезно.
– Да с чего вообще начать?..
– С серии одновременных запусков с грузом специально созданных бактерий. Простые ионные двигатели, неспешный полет к Марсу. По большей части управляемые жесткие посадки – одноклеточные их переживут, – а затем несколько грузов посерьезнее: мощные бомбы, чтобы доставить эти же организмы под поверхность планеты – туда, где, по нашим предположениям, имеется вода. Чтобы подстраховаться, проведем множество запусков с целым спектром подходящих организмов. Смысл в том, чтобы вывести органическую деятельность на нужный уровень, после чего углерод высвободится из коры и планета выдохнет его в атмосферу. Это несколько миллионов лет. По нашим меркам – несколько месяцев. Далее смотрим, что получилось. Если видим, что на Марсе потеплело, плотность атмосферы возросла, а кое-где появились грязевые лужицы, повторяем весь цикл, на сей раз – с многоклеточными растениями, разработанными для марсианских условий. В атмосферу начнет поступать кислород, а давление, быть может, возрастет еще на пару миллибар. Повторяем по мере необходимости. Добавляем еще несколько миллионов лет, размешиваем хорошенько и через приемлемый промежуток времени – конечно, по нашим часам – имеем все шансы состряпать планету, пригодную для жизни.
У меня перехватило дух. Я чувствовал себя закадычным другом главного героя викторианской детективной новеллы. «Разработанный им план был дерзок до неприличия, но я, сколь ни силился, не умел найти в нем ни единого изъяна!»
Но один изъян все же был, причем фундаментальный.
– Джейсон, – сказал я, – даже если это реализуемо, нам-то что с того?
– Если Марс станет пригоден для жизни, люди смогут на него перебраться.
– Все семь или восемь миллиардов?
– Вряд ли, – фыркнул он. – Нет, несколько первопроходцев. Племенное поголовье, если говорить по-врачебному бесстрастно.
– И что они будут там делать?
– Жить, давать потомство и умирать. Миллионы поколений за каждый земной год.
– Но зачем?
– Хотя бы затем, чтобы у рода человеческого появился второй шанс в Солнечной системе. А при наилучшем раскладе у марсиан будут все наши знания плюс несколько миллионов лет, чтобы нас превзойти. Внутри Спина некогда выяснять, кто такие эти гипотетики и зачем они так с нами поступили. Но у наших марсианских наследников будет достаточно времени подумать за нас.
Или повоевать за нас?
(Так, между прочим, я впервые услышал слово «гипотетики» – гипотетические разумные создания, сокрытые от человеческого глаза, заточившие нас во временной склеп. Широкое распространение этот термин получил лишь через несколько лет. А лучше бы не получал вовсе. Слишком нейтральное название, предполагающее нечто абстрактное, холодное и беспристрастное. Я подозревал, что истина далеко не так проста.)
– И что, – спросил я, – у этой затеи уже есть реальный план?
– О да. – Джейсон отодвинул тарелку с недоеденным стейком. – И даже стоимость вполне подъемная. Единственная сложность заключается в разработке максимально выносливых одноклеточных организмов. На Марсе холодно и сухо, атмосфера фактически отсутствует, Солнце ежедневно стерилизует поверхность планеты своим излучением. Но даже в такой ситуации у нас остается уйма экстремофилов: например, бактерии, живущие на антарктических скалах или в отработавшем ядерном топливе. А все остальное – проверенная технология. Мы умеем запускать ракеты и знаем, что такое эволюция органического мира. Единственное, что для нас в новинку, – это плоскость применения, где мы получаем долгосрочные результаты практически мгновенно, через несколько дней или месяцев после старта проекта. Это… некоторые называют это телеологической инженерией.
– То есть почти то же самое, чем занимаются гипотетики. – Я попробовал новое слово на вкус.
– Верно.
Вскинув брови, Джейсон взглянул на меня – удивленно, с уважением, – и я, давно уже не ребенок, был польщен.
– Пожалуй, отчасти это так, – добавил он.
* * *
В книжке о первой высадке человека на Луну (напомню, это произошло в 1969 году) я однажды вычитал занятную подробность: в те времена пожилые люди – мужчины и женщины, родившиеся в девятнадцатом веке и помнившие, каким был мир без автомобилей и телевидения, – крайне неохотно верили новостям. В детстве, услышав фразу «сегодня двое прогулялись по Луне», они решили бы, что это зачин сказки; теперь же информацию преподносили как непреложный факт, и люди не могли принять ее, ибо истина противоречила их понятиям о рациональном и абсурдном.
Теперь настал мой черед.
Мой друг Джейсон говорил о терраформировании и колонизации Марса, и он не бредил, а если бредил, то не сильнее десятка власть имущих интеллектуалов, по всей видимости разделявших его убеждения. То есть, кроме шуток, вопрос уже решается на некоем бюрократическом уровне.
После ужина, пока еще не совсем стемнело, я вышел прогуляться по территории.
Ландшафтник Майк потрудился на славу. Идеально подстриженный газон, услада для глаз перфекциониста, сверкал первозданной зеленью. Лесополоса за ним утопала в тенях. В таком освещении Диане полюбились бы эти заросли, думал я и вспоминал, как она давным-давно читала нам вслух во время летних посиделок на берегу речушки. Однажды, когда речь зашла про Спин, Диана процитировала стишок английского поэта Альфреда Эдварда Хаусмана:
Злой медведь по лесу топал,
По пути младенца слопал.
А младенец знать не знал,
Что его медведь сожрал.
Когда я открыл заднюю дверь и вошел на кухню, Джейсон говорил по телефону. Он взглянул на меня, отвернулся и понизил голос:
– Нет. Если других вариантов нет, то да, но… Нет, я понимаю. Да, ладно. Я же только что сказал: ладно. В смысле, что это значит? Это значит «ладно».
– Диана звонила? – спросил я, когда он сунул телефон в карман.
Он кивнул.
– Приедет?
– Приедет. Но пока ее здесь нет, хочу прояснить пару моментов. Наш разговор за ужином… Об этом ей знать не следует. Ни ей, ни кому-то еще. Это закрытая информация.
– То есть секретная?
– С формальной точки зрения, пожалуй, да.
– Но со мной ты решил поделиться.
– Да. И это федеральное преступление. – Он улыбнулся. – Но его совершил я, а не ты. И я верю, что ты не проболтаешься. Потерпи немного. Через пару месяцев обо всем раструбят по Си-эн-эн. Кроме того, Тай, в моих планах есть место и для тебя. В ближайшее время фонд начнет подбирать кандидатов в колонизаторы весьма непростой территории. Для медицинских осмотров нам понадобятся всевозможные врачи. Скажи, ведь здорово будет поработать вместе? Может, приедешь?
– Джейс, у меня за душой ничего, кроме диплома, – оторопел я. – Сперва нужно пройти резидентуру.
– Всему свое время.
– Значит, ты не доверяешь Диане?
– Честно говоря, нет. – Улыбка сошла с его лица. – Больше не доверяю.
– Когда она приедет?
– Завтра. В первой половине дня.
– И что ты недоговариваешь?
– Она приедет не одна, а со своим парнем.
– Это плохо?
– Сам посмотришь.
Все меняется
Проснувшись, я понял, что не готов ее увидеть. Открыл глаза в роскошном летнем домике И Ди Лоутона в Беркширах, взглянул на солнце сквозь кружевную филигрань занавесок и подумал: «Хватит с меня этого бреда». Я от него устал. От всего этого своекорыстного дерьма последних восьми лет, не исключая моей интрижки с Кэндис Бун – девушкой, раньше меня сообразившей, что я выдаю желаемое за действительное. «Ты слегка зациклился на этих Лоутонах», – сказала однажды она. Да неужели?!
Я не мог с полной уверенностью сказать, что до сих пор влюблен в Диану. Наши отношения никогда не достигали такой ясности. Мы то сходились, то расходились, подобно двум лозам, вьющимся по шпалере, но в лучшие моменты между нами рождалась настоящая духовная связь, ощущение столь серьезное и зрелое, что я его даже побаивался. Вот почему я так тщательно скрывал свои чувства. Думаю, Диане тоже стало бы не по себе.
Я до сих пор вел с ней воображаемые беседы – как правило, поздней ночью. Реплики в зал, где моим зрителем было лишь беззвездное небо. Я тосковал по Диане, – пожалуй, из чистого эгоизма, – но умом понимал, что на самом деле мы никогда не были вместе. Я был совершенно готов о ней забыть.
И не был готов встретиться с ней снова.
* * *
Когда я стряпал себе завтрак, Джейсон сидел на кухне. Он приоткрыл дверь, и по дому гулял приятный ветерок. Я же всерьез подумывал о том, чтобы бросить чемодан в багажник «хендэ» и уехать куда подальше.
– Расскажи про это НЦ, – попросил я.
– Ты совсем газет не читаешь? – осведомился Джейсон. – В Стоуни-Брук студентов-медиков изолируют от внешнего мира.
Разумеется, я кое-что знал, по большей части из новостей или разговоров в столовой. Знал, что НЦ означает «Новое Царствие». Знал, что это христианское движение, возникшее после Октябрьских событий, – по крайней мере, формально христианское, хотя и мейнстримные, и консервативные церкви от него открестились. Знал, что «Новое Царствие» привлекает в основном молодежь, недовольную порядком вещей. На первом курсе несколько моих однокашников бросили учебу и перешли под крыло НЦ: сменяли ухабистую академическую карьеру на менее утомительный путь к просвещению.
– На самом деле это всего лишь милленаристское движение, – сказал Джейс. – К миллениуму опоздали, зато теперь, когда на носу конец света, как раз успели.
– Другими словами, секта?
– Нет, не совсем. «Новое Царствие» – популярное название всего спектра христианских гедонистов, так что это не секта, хотя в рамках движения существует что-то вроде сект. У них нет ни единого лидера, ни Священного Писания, если не считать трудов некоторых псевдотеологов, тем или иным боком связанных с НЦ, – Эс Ар Рателя, Лоры Грингейдж и им подобных…
Я видел их книжки на полках драгсторов. Теология Спина, вопросительные названия: «Мы узрели второе пришествие?» или «Переживем ли мы конец света?».
– …и никакой внятной повестки, разве что коммунализм по выходным. Но людей привлекает не теология. Видел записи собраний НЦ? Тех, что они называют «экстазис»?
Видел. И, в отличие от Джейса (тот всегда сторонился плотской тематики), понимал их притягательность. Однажды мне попалась видеозапись с прошлогодней сходки в национальном парке «Каскейдс»: нечто среднее между баптистским пикником и концертом «Грейтфул дэд». Залитая солнцем лужайка, полевые цветы, ритуальные белые одежды, парень – сплошные мускулы, ни капли жира – трубит в шофар. К ночи запылал костер, появилась сцена для музыкантов, а чуть позже ритуальные одежды упали на траву и начались танцы, местами переходящие в более интимное общение.
Центральные СМИ рассказывали о подобных мероприятиях с демонстративным омерзением, но я не видел в них ничего, кроме невинной детской непосредственности. Никаких проповедей, лишь несколько сотен паломников, смеющихся в лицо верной смерти и любящих ближнего своего всеми доступными способами. Накатанная на множество дисков, эта запись ходила по рукам во всех студенческих общежитиях США, и Стоуни-Брук – не исключение. Не нашлось бы полового акта достаточно пуританского, чтобы будущий медик, заскучав, отказался бы на него передернуть.
– Даже не верится, что Диану привлекли идеи НЦ.
– Напротив. Диана входит в их целевую аудиторию. Она до смерти боится Спина и его последствий для нашего мира. Для таких, как она, «Новое Царствие» – это болеутоляющее. Благодаря НЦ их самый страшный кошмар превращается в объект поклонения: врата, ведущие в Царствие Небесное.
– И давно она этим увлекается?
– Почти год. С тех пор, как познакомилась с Саймоном Таунсендом.
– Он состоит в НЦ?
– Он, к несчастью, воплощение НЦ до мозга костей. Отпетый фанатик.
– Ты видел этого Саймона?
– Диана привозила его в Казенный дом на прошлое Рождество. По-моему, ей хотелось посмотреть фейерверки. Эд, конечно, не одобряет их отношений. Был настроен враждебно и даже не пытался этого скрыть. – Тут Джейсон поморщился: наверное, вспомнил какую-то особенно яркую выходку И Ди Лоутона. – Но Саймон с Дианой соблюдали кодекс НЦ: подставляли другую щеку. Чуть не заулыбали его до смерти. В буквальном смысле. Еще один ласковый всепрощающий взгляд, и Эд загремел бы в кардиоцентр.
Очко в пользу Саймона, подумал я.
– Ну и как он? Хорошая пара для Дианы?
– Он именно тот, кого она желает видеть рядом. И абсолютно не тот, кто ей нужен.
* * *
Они явились после обеда. Чихая и фыркая, на подъездную дорожку свернул семейный пятнадцатилетний драндулет. Топлива он, наверное, сжигал побольше, чем агрегат ландшафтника Майка. За рулем была Диана. Припарковавшись правым боком к нам, она выбралась с водительского сиденья, но ее скрывал багажник на крыше. Саймон же предстал перед нами во всей красе и застенчиво улыбнулся.
Парень был симпатичный. Шесть футов, а то и больше; тощий, но не слабак; простая физиономия, чуть похожая на лошадиную морду, обрамлена буйной золотисто-соломенной шевелюрой. Улыбка являла миру щербинку между верхними резцами. На нем были джинсы и клетчатая рубашка; левый бицепс, словно медицинским жгутом, перехвачен синим платком. Позже я узнал, что такая повязка свидетельствует о принадлежности к НЦ.
Диана обошла машину и встала рядом с ним. Теперь нам с Джейсоном улыбались двое. Диана тоже вырядилась по последней моде НЦ: васильково-синяя юбка до земли, голубая блузка и нелепая черная шляпа с широкими полями, как у амишей. Но наряд ей шел; вернее, делал ее весьма привлекательной, предполагая крепкое здоровье и сеновальную чувственность. Диана лучилось жизнью, словно несорванная ягодка. Прикрыв глаза от солнца, она улыбнулась – хотелось бы верить, что лично мне. Господи, ну и улыбка! Искренняя и хулиганская одновременно.
Мне поплохело.
У Джейсона завибрировал телефон. Вынув его из кармана, он взглянул на экран и шепнул:
– Нужно ответить.
– Не бросай меня, Джейс.
– Я отойду на кухню и тут же вернусь.
Он скрылся в доме в тот момент, когда Саймон шагнул вперед, шлепнул здоровенным вещмешком о дощатый пол крыльца и воскликнул:
– Ты, наверное, Тайлер Дюпре!
Он сунул мне руку – я стиснул ее. У него было крепкое рукопожатие и медовый южный акцент: гласные гладкие, как полированное дерево, согласные солидные, как визитные карточки. В его устах моя фамилия прозвучала по-каджунски, хотя наша семья никогда не забиралась южнее Миллинокета. Из-за спины у него выскочила Диана, завопила «Тайлер!» и стиснула меня в яростных объятиях. Лицо мое вдруг затерялось у нее в волосах, и пахло от нее солнцем и солью.
Наконец мы разошлись на пристойное расстояние вытянутой руки.
