Мое убийство

– Лу, – сказал Хави и поджал губы.

– Что? – спросила я и поспешно добавила, пока он не успел задать вопрос: – Дело не в этом.

– Можем ограничить круг твоих клиентов исключительно женщинами.

– Дело не в этом. – Я почувствовала, что краснею, и пожалела, что сейчас на мне не рабочий облик, сквозь который Хави не увидел бы, как мое лицо становится пунцовым. – Руки свело.

Во второй свой визит мистер Пембертон держался спокойнее, доброжелательнее. Он занял место на дальнем конце дивана и спросил, как я поживаю. Неплохо, ответила я. Нет, даже хорошо. У меня все хорошо. День складывается хорошо. С момента возвращения к работе я говорила так с уверенностью, не машинально, а совершенно честно: у меня все хорошо. И день тоже хороший.

Я взяла мистера Пембертона за руки, и на сей раз те не дрожали, не дрогнули ни разу. Мы проболтали весь сеанс о том о сем – ни о чем. И я держала его кисти, ощущая их тепло всеми своими ладонями до самых кончиков пальцев. Когда прозвенел сигнал об окончании сеанса, мистер Пембертон благодарно кивнул и попытался убрать руки.

Тогда-то все и случилось.

Я вцепилась в его запястья. Крепко вцепилась.

Взгляд мистера Пембертона взметнулся к моему лицу – удивление в глазах клиента сменилось замешательством. Он пытался отнять руки, но я не отпускала. Он не мог высвободиться из моей хватки. Я не давала ему высвободиться. Мы боролись. Но затем мистер Пембертон внезапно сдался и просто уставился на меня, с любопытством и даже немного печально. Нет, не печально. С жалостью – вот как.

Вот он. Тот миг, когда я могла бы его отпустить. Но я не отпустила. В тот самый миг я делала что хотела – только и всего. И, сказать честно, ощущение было восхитительное. Мне было и легко, и задорно, и весело, и вольготно. Его руки были в моей власти. Он не мог высвободиться. Почему? Потому что я не давала ему этого сделать.

– Эй, – произнес мистер Пембертон.

Я вздрогнула, услышав его голос. Я почти забыла, что он все еще здесь, – вот как крепко я за него держалась.

– Эй, – повторил мистер Пембертон. – У вас все хорошо?

Это сработало. Я отпустила его. Руки мистера Пембертона выскользнули из моих. Он опустил взгляд на свои обретшие свободу конечности. А затем пропал. И я осталась в Приемной одна – потрясенная и пристыженная.

– Компания сожалеет, что тебе пришлось такое пережить, – сказал мне Хави. – Сочувствует тебе всеми силами. Мы понимаем, что быстро такое не проходит, что травма иногда напоминает о себе в неожиданные моменты. Мы ценим тебя, Лу. «Мы» в смысле компания и «мы» в смысле я.

Я поерзала в кресле.

– Я благодарна за это.

– А мы благодарны тебе. Но… – Хави воздел палец. – …это все-таки бизнес.

– Я знаю, – прошептала я.

– Тебя никто не увольняет, – снова сказал Хави, – но считай это предупреждением.

Мне удалось сохранить лицо. Я не уволена – это главное.

– А еще, – добавил Хави, – твой рабочий день на сегодня окончен, и ты отправляешься домой.

Подавив желание тут же выскочить из кабинета, я медленно поднялась с места. Хави крутанул свое кресло в одну сторону, затем в другую.

– На этом все, – пробормотал он, будто самому себе.

– До завтра, Хави, – сказала я и выскользнула за дверь, радуясь, что он не окликнул меня, не сказал: «Хотя, знаешь что, – уходи. Уходи и больше не возвращайся».

Приемная

Приемная была оформлена как комната в видеоигре «Железные перья». Каморка находилась под крышей башни разваливающегося замка на берегу моря. Округлые стены из светлого камня, стол завален засохшими морскими созданиями, которых выловили в океане, что ревет и бушует под единственным окошком в комнате.

Комната в «Железных перьях» представляла собой квест, и выбраться из нее, чтобы пройти в игре дальше, можно было двумя способами. Следовало взять со стола коралл, потереть им верхний лист в стопке бумаг, и на том проявлялись древние письмена – инструкция, как отпереть дверь и добраться до спрятанной среди прибрежных скал шлюпки. Либо нужно было дождаться, когда солнце просочится сквозь ставни под определенным углом и свет упадет на торчащий из стены камень, за которым скрывался ключ от двери. Сам же камень – если положить его в карман – позже служил указателем к кучке похожих камней на берегу рядом с местом, где была спрятана шлюпка.

Я играла в «Железные перья» еще подростком. А как иначе? Все в нее играли. Эта игра была сенсацией, люди обменивались подсказками, строили теории, заключали онлайн-пари на то, кто первым продвинется дальше. Даже сейчас, стоит кому-

нибудь упомянуть игру в беседе, например на вечеринке, со всех сторон звучит хор узнавания и радостные возгласы.

Когда мне было немного за двадцать, мы с моим тогдашним бойфрендом поехали вдоль побережья в сторону Сан-Франциско. Вдруг я заорала «Стой!» и взмолилась, чтобы он остановил машину в ближайшем парковочном кармане. Парень послушался, а я выскочила и подбежала к отбойнику – от вида береговой линии у меня голова пошла кругом. Было что-то знакомое в том, как лежали те валуны. В том, как набегали и вскидывались волны. Бойфренд подошел и встал рядом.

– Ты как? – спросил он. – Тебе нехорошо?

– Да. Нет. Я уже бывала здесь.

– Когда? В детстве, что ли?

– Наверное.

Но я солгала. До той поездки я ни разу не бывала в Калифорнии, никогда не ездила вдоль побережья. Я не понимала, почему береговая линия кажется мне знакомой, знала лишь, что мне нужно выйти и увидеть ее вживую. Я еще раз извинилась, мы вернулись в машину и поехали дальше. Меня осенило несколько дней спустя – разгадка всплыла в сознании, как обнажаются камни на мели во время отлива. Ту самую береговую линию я видела в игре «Железные перья». Я поискала картинки и убедилась, что права. Дизайнеры использовали в качестве образца снимки того самого участка взморья.

Примерно через год после выхода «Железные перья» отозвали из-за угрозы возбуждения судебных исков. Люди пропадали в игре и отказывались возвращаться в реальность. Забивали на работу и отношения, а иногда и на базовые потребности собственного тела. Выяснилось, что большинство этих «пропавших» сидели в той самой комнате в замке на берегу моря. Люди могли пройти дальше – за время, проведенное в игре, они успевали найти оба выхода из комнаты, – но не делали этого. Им хотелось остаться там, говорили они. Других объяснений у них не находилось. Им просто хотелось остаться.

Ту самую комнату в башне замка у моря, только без морских обитателей и спрятанных ключей, выхолощенную буквально до голых стен, компания использовала при разработке дизайна Приемной, которая имела вид гостиной с двумя диванами и камином. Компания не ставила целью, чтобы клиенты догадывались: перед ними та самая комната из «Железных перьев» – теперь она выглядела как гостиная, – но предполагалось, что люди должны испытать то же чувство узнавания, какое испытала я во время поездки вдоль береговой линии. Что им захочется там задержаться.

Что тут скажешь? Я и сама это ощущала. Тот магнетизм. То притяжение. Иногда я засиживалась в Приемной даже после конца рабочего дня. Иногда я заглядывала туда в собственные выходные. Даже сейчас я иногда захожу в нее поздно ночью, чтобы побыть одной.

6

Я вернулась домой в районе обеда, все еще мучаясь стыдом после выговора, все так же ошарашенная тем, что натворила. К моему изумлению, Сайлас был дома. Он расхаживал по гостиной с Новой на руках. Лицо у той было как прокипяченная соска для бутылочки, кудряшки торчали во все стороны, от нее исходили волны жара. У Новы была температура под тридцать девять. Из яслей позвонили Сайласу – родителю по умолчанию.

Родитель по умолчанию, мысленно повторила я. И невольно подумала, что лихорадка Новы тоже в каком-то роде моя вина. Потому что это не я засунула ее носочек в сумку, а он завалился туда случайно.

– Но почему ты мне не позвонил? – спросила я у Сайласа, расхаживая по комнате вместе с ним.

– Я не хотел…

– Чего не хотел? Тревожить меня? Но я ведь теперь все время буду переживать: случись с ней что-нибудь, ты мне не позвонишь, потому что не захочешь меня тревожить.

– Это… – Сайлас остановился, – …звучит логично.

– Конечно, блин, логично.

– Прости, Уиз. Мне жаль. Честно. Я тут все хожу и хожу с ней. В неотложке не принимают, если температура ниже сорока.

– Давай Дину позвоним. Он скажет, как быть.

Дин ответил на четвертом гудке. Видеозвонок он отклонил – такое стало водиться за ним после моего убийства. Я старалась не придавать этому значения, но, разумеется, придавала. Возможно, Дину было слишком мучительно снова видеть меня – после того, как он отгоревал утрату. Я старалась не думать об этом, но, разумеется, думала. Услышав «алло» Дина, я испытала облегчение. Перевела звонок на настенный экран, чтобы Сайлас тоже мог его слышать. Голос Дина загремел на всю гостиную.

– Луиза? – сказал он. – Погоди секунду.

– У Новы жар, но в неотложке не принимают, – затараторила я.

– Погоди, – перебил меня Дин, – перейду в другую комнату. – Там, где он находился, вроде не было шумно. Я даже разобрала шарканье его ног. – Окей, – сказал он. – Повтори-ка еще раз.

– Ты на работе?

Дин много лет отказывался выходить на пенсию и продолжал работать в больнице. Никто больше не умеет держать все в таком порядке, аргументировал он, и обучить кого-то этому нереально. К тому же чем еще заниматься на пенсии? Гулять? Читать романы? Садовничать? Когда я последовательно ответила «да» на все эти вопросы, он издал звук, будто отхаркивает мокроту.

Но все эти разговоры велись до того, как меня убили, по субботам, в его единственный выходной, когда мы болтали по часу. Мы и сейчас созванивались по субботам. Предъявить ему мне было нечего – Дин никогда не пропускал звонки, – но теперь наши разговоры длились максимум десять минут, а потом он говорил, что у него дела.

С момента моего возвращения к жизни Дин навестил меня только один раз. Через неделю после того, как меня привели в чувство. Казалось, будто он в замешательстве. На протяжении всего визита он придирался к врачам, маячил в дверях и подносил мне тарелки с едой. Перед уходом потрепал меня по плечу – как-то нехотя, словно опасался, что рука прилипнет. Мы с Сайласом это обсудили: Дин все делал по-своему, и я изо всех сил старалась не обижаться на него за это. Я видела, как он повел себя после смерти Папули: вышел на работу на следующий же день после похорон. Дин такой, какой есть; всегда таким был.

– Я дома, – ответил Дин, не вдаваясь в подробности. – Жар?

– Мы только неделю назад у врача были на контрольном осмотре в девять месяцев, – сказала я, словно это имело какое-то значение. И умолчала о том, что недавно, спустя три месяца после пробуждения, сама прошла контрольный осмотр, рекомендованный комиссией по репликации. – Доктор Восс сказал, что у Новы все хорошо. Все отлично. Все по графику. Все по нормативам.

– Высокая? – перебил меня Дин.

– По росту?

– Нет. Высокая у нее температура?

– А-а. Тридцать восемь и восемь.

– И что сказали в неотложке – до какой температуры не рыпаться?

– До сорока.

– Окей, это стандартная рекомендация. Положи прохладную тряпочку ей на лоб. И если волнуешься, выезжай в больницу, когда температура поднимется до тридцати девяти с половиной.

– Я волнуюсь.

– Знаю. Но волноваться не стоит. Как-то раз, когда у тебя был жар, Папуля всю ночь просидел с тобой в машине на парковке напротив больницы.

– Серьезно? Я об этом ничего не знаю.

– Потому что это была глупость. Просидеть всю ночь в машине с больным ребенком? Какого черта парковаться через дорогу от больницы? Этот вопрос я тогда задал твоему отцу. И знаешь, что он мне ответил? Что перепарковаться будет быстрее – на двадцать минут быстрее, чем ехать от дома.

– И мне в итоге нужно было в больницу?

– Нет. У тебя был жар. У детей такое случается. А он был просто глупцом, который любил тебя без памяти. – Так Дин всегда описывал Папулю.

– И тебя, – добавила я. – Тебя он тоже любил.

– Послушай, Луиза…

– Тебе пора, у тебя дела.

– Именно.

– Но можно мы тебе позвоним, если все-таки загремим в больницу?

Меня вдруг придавило тишиной на другом конце линии и расцветающим в этой тишине страхом, что Дин скажет «нет». Я вспомнила, что Ферн сказала в баре о своих родителях. Они мне не семья. Вспомнила об экс-бойфренде Анджелы, не выпускающем ее из вида. В голове у меня снова зазвучал голос Анджелы. Будь у меня ребенок, я бы любила его так, что не захотела бы с ним расставаться.

– Конечно, – наконец произнес Дин. – Если будет сорок. Можете выезжать, когда поднимется до тридцати девяти и пяти.

После этого он отключился.

Нова на руках у Сайласа повернулась ко мне; ее глаза напоминали подрагивающую жидкость: ткнешь пальцем – пойдут круги. Нова пристально посмотрела на меня, потом вытянула ручку и махнула ею в мою сторону. Я остановилась. Застыла.

– Стой. Сай. Ты это видел?

– Что видел?

– Можно я возьму ее на секундочку?

– Уверена? Она ведь начнет… – Плакать, так и не добавил Сайлас. Потому что запах у тебя чужой, незнакомый, никогда не сказал бы он. Потому что ты ей не мать, не настоящая мать, никогда не сказал бы он, но, может быть, подумал?

– Она потянулась ко мне, – пояснила я. – Вот только что.

– Правда? В смысле, конечно, – исправился Сайлас. – Конечно, держи. Вот так.

И мы совершили ритуал передачи ребенка от одного молодого родителя другому. Я уложила Нову головой себе на локоть, и мы с ней оказались лицом к лицу.

– Фух. Я прямо чувствую, как от нее жар исходит.

Нова разглядывала меня, ее кожа была покрыта испариной, глаза метались туда-сюда, тщетно пытаясь сфокусироваться. Я ожидала, что она, как всегда, скривит мордашку и заревет. Вместо этого Нова повторила тот же жест, что и минуту назад. Она вытянула ручку и махнула ею возле моего уха.

– Вот! Ты видел?

– Ее лихорадит. Она к сережке твоей тянется, – сказал Сайлас.

– Думаешь?

Возможно, он был прав – серьги на мне были крупные и блестящие. Я отстегнула одну и предложила малышке, но она не обратила на серьгу внимания и опять махнула рукой возле моего уха, сжав пальчики у меня под подбородком.

– Нет, – поразилась я, – она к волосам моим тянется.

– К волосам?

– К моим бывшим волосам. К тем, что я отстригла. Она помнит их еще длинными.

– Она слишком мала, чтобы что-то помнить. В книгах написано…

Но тут Нова повторила тот жест.

– Ба-а. Ты только погляди на это, – с улыбкой прошептал Сайлас.

– Ты вспомнила меня, пухляш? – Я прижалась лбом ко лбу малышки, ощущая ее жар. – Вспомнила меня?

Нова не сопротивлялась – я носила ее на руках один потный час за другим. Больше того, она сама за меня схватилась. И я тоже горела, как в лихорадке. Когда я попыталась передать Нову Сайласу, малышка вцепилась в меня, и ее острые ноготки оставили у меня на коже болезненные следы в виде крошечных полумесяцев. Я не ревновала из-за ее любви, из-за того, что она предпочитала Сайласа, но она столько раз меня отвергала, что я невольно испытала тихое удовлетворение: сейчас, болея, она хочет ко мне. Все-таки мы с ней – наш пот, наши души, наша кожа – имеем более глубокую связь. Так уж это устроено с детьми: они наши частички, которые существуют отдельно от нас, и можно любить их так, как никогда не полюбишь себя.

Когда температура у Новы подскочила до тридцати девяти и пяти, Сайлас собрался вызывать автотакси. Но в тот же миг жар пошел на спад. День пошел на спад вместе с ним и перетек в ночь. Лоб у Новы взмок от пота, и ее кожа на ощупь опять стала кожей и больше не напоминала кипяток. Я уложила ее в колыбель. Мы с Сайласом стояли рядом и смотрели, как малышка спит. То и дело прикладывали руки к ее лбу. «В самый последний раз», – пообещали мы с ним друг другу. В черт знает который час Сайлас прикрепил температурный датчик к пяточке Новы и сказал мне: «Пойдем немного поспим».

В кровати, уже засыпая, я снова вспомнила о зеленой сумке, лежащей в темноте, за дверцами шкафа, в дальнем углу комнаты. Я так и не распаковала ее. Что, если сделать это сейчас? Что, если я встану с постели посреди ночи и на глазах у ошарашенного Сайласа начну вынимать из сумки одну вещь за другой? Что, если я воскликну: «Ну и ну! Ты только погляди, что твоя первая жена сюда насовала!»

– Сайлас, – буркнула я – или скорее выдохнула.

С другого края кровати донесся ответ:

– Я уже почти уснул.

Но я ему так и не призналась. Какой в этом смысл? Он бы только расстроился. Да и зачем это делать? Женщина, которая собрала ту сумку, – не я. Она не знала того, что знаю я, – каково это: едва не лишиться всего на свете. Она – бедняжка, приземленная душа. Тогда как я – возвышенная.

– Лу? – пробормотал Сайлас. – Что такое?

Я призналась в другом.

– Я кое-что натворила. На работе.

Я рассказала Сайласу, как схватила мистера Пембертона за руки, о выговоре от Хави, о предупреждении. Я уже настроилась услышать от Сайласа то, что он должен был сказать: вот и доказательство, что мне не стоило возвращаться к работе. Что мне следует побыть дома. Что он меня предупреждал.

Но неожиданно Сайлас сказал:

– Вполне понятная реакция.

– Серьезно? Мне не понятная.

– Конечно. Тебе нужен был какой-то якорь.

Я перекатилась на другой бок, легла лицом к нему.

– Прости, конечно, но звучит это как строчка из дурной поп-песенки.

– Каждому нужен в жизни якорь.

– Звучит как строчка из песни похуже.

– Каждому ну-ужен в жи-изни якорь, – пропел Сайлас скрипуче и фальшиво. – Пусть даже рука-а старика-а.

– Сай?

– Что?

– Можешь секундочку побыть серьезным?

– Могу даже десяток минуточек.

– Точно можешь? Потому что ты все еще говоришь голосом поп-певца.

– Прости. Я серьезен. Видишь? Снова нормальный голос.

– Смотри. – Я задрала штанину пижамы. – Мой шрам пропал.

Я показала на икру, где у меня с детства был извилистый шрам. Теперь на том месте была гладкая кожа.

– Я только вчера заметила, – сказала я. – Забавно, да? Я помню, как заработала его. Мне было девять. Я заложила слишком крутой вираж, нога соскользнула со свифтборда и зацепилась за лавку. Крови натекло – ужас. Куча народу подошла помочь. Я чуть сознание не потеряла. Я знаю, что это было. Что это было со мной. Но не с этой ногой. Которая принадлежит мне.

– Хм-м-м, – протянул Сайлас.

Я сунула руку под футболку, провела ладонью по животу, гладкому от пупка до паха – ни рубца, ни следа от швов; еще один шрам, которого не было, – от кесарева сечения. Раньше я часто гладила его, водила по нему пальцами. Врач сказал, что шрам станет похож на улыбку. Я надавливала на него и ощущала тупую боль. Сейчас не было ничего – ни шрама, ни улыбки.

Сайлас дотронулся до моей руки, остановил ее.

– Я не такая? – спросила я у него.

– Не такая?

– Не валяй дурака.

– Я не валяю. Не такая, как что?

– Не такая, как прежде. Не такая… какой была.

Не знаю, что я хотела от него услышать. «Да, ты совершенно другая женщина, новая и улучшенная версия себя». «Нет, ты все та же Уиз, такая же, как и раньше».

– Конечно, не такая, – произнес Сайлас.

– Я думала, ты скажешь «нет». – Я дотронулась до места на ноге, где когда-то был шрам, провела по нему пальцем – по шраму, который помнила. – Потому что я пытаюсь… – Но я не знала, чего

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Отсылка к известной с XVIII века английской считалке Little Jack Horner («Малец Джек Горнер»), в которой мальчик ест пирог, вынимая из него начинку руками.

2

Wine charms – проволочные колечки с маленькими кулонами разного цвета или формы, которые цепляют на ножки винных бокалов, чтобы не спутать свой с чужим.

3

«Ваше здоровье!» на французском, испанском, японском и немецком языках соответственно.

4

«Ваше здоровье!» на шведском.