Мое убийство

– Плохо, что я не помню, как меня убивали? – уточнила я, но моя собеседница, кажется, перемены в тоне не заметила.

– Я к чему – неужто вам не интересно? Мне бы было.

– Интересно? Нет. Мне рассказали, что произошло.

– Правда? – Женщина с интересом подалась ко мне, вино в ее бокале скользнуло к золотистой кайме вдоль края, словно тоже желало послушать.

Не знаю. Я стараюсь быть доброй и милой, милой и доброй. Но иногда на меня находит.

– Он рассказал следователям, что отследил маршрут моих пробежек, – поведала ей я. – Что несколько дней ходил за мной по пятам, делая пометки в своем маленьком блокнотике, заведенном специально для этой цели.

– Как страшно! – ужаснулась женщина.

– Сказал, что ждал меня, спрятавшись за деревьями, что запомнил, как скрипят мои кроссовки, и, как только я пробежала мимо, выскочил, схватил меня за хвост и намотал его себе на руку.

– Какой ужас! – ахнула собеседница.

– Сказал, что вышло идеально – идеально для него, конечно, – потому что у меня при этом запрокинулась голова и обнажилось горло, так что перерезать его было легко.

– Какая жуть! – охнула женщина.

– Он сказал, что все произошло очень быстро.

– И безболезненно, – прошептала она.

– Безболезненно? – Я взглянула на нее. – Почему это безболезненно?

– Нет, я имела в…

– Перерезанное горло – это болезненно. Он рассек мне кожу, мышцы, трахею. И мне пришлось дышать собственной кровью. Можете представить, каково это – вдыхать собственную кровь?

Ее рука взлетела к горлу.

– Ну а что было дальше, вы и так знаете, – не унималась я. – Вы же читали газеты, смотрели новости. И знаете, что он бросил меня умирать. Но я не умерла. Не сразу. Видимо, я убежала или, может, уползла в кусты. Через три дня меня нашли в водосточной канаве. Следователи считают, что я пыталась добраться до дороги, чтобы поймать машину. Но не успела. И умерла. Но… ничего этого я не помню, – заключила я. – Что плохо, как вы сами сказали.

Лицо у женщины побелело. Это я согнала с ее лица все краски. Поначалу мне было приятно, что я задела ее за живое, потом стало противно, а затем все равно. Я протиснулась мимо нее и покинула кухню. Пока я шла сквозь веселящуюся толпу и коридор в спальню Тревиса – совершенно пустую, в этом я не сомневалась, – у меня было чувство, словно я наблюдаю за собой сзади, смотрю на свою темную макушку.

Я уставилась на гору чужой верхней одежды на кровати. Из рукавов не торчали кисти, из воротников – головы, груди не вздымались и не опадали. Бестелесные тела. Я легла на кровать и зарылась в эти самые куртки и пальто. Принялась наслаивать сверху шерсть, хлопок и нейлон и в конце концов погребла себя под тонной пустой ткани, под рукавами, плечами и спинками, в которых не было людей.

Я немного так полежала. Несколько минут. Через некоторое время из соседней комнаты донеслось нестройное пение – пели «С днем рождения тебя». Видимо, кто-то вынес торт. Я даже запах воска уловила, когда задули свечи. Все-таки не зря тот тип из парочки спросил меня про день рождения. Теперь у меня таких два – номер один и номер два. Но тусовщикам я подпевать не стала. Нет, петь мне совершенно не хотелось.

Дверь открылась, и кто-то вошел в комнату.

– Лу? – произнес Сайлас. Молчание. Я подождала, пока он заметит мои ноги. – Что ты делаешь?

– Ничего. Я пальто.

Матрас прогнулся. С моего лица одно за другим сняли рукава и плечи, и надо мной возник Сайлас. И посмотрел на меня – лоб сморщен, губы сжаты в тонкую линию. Он ничего не сказал про пальто, не сказал, что надо было остаться дома, не сказал, что предупреждал меня. Как я уже говорила, он замечательный мужчина, с этим согласны все. Я с этим тоже согласна.

Сайлас погладил меня по щеке.

– Ты как?

– Я? Прекрасно. У меня шелковая подкладка и латунные пуговицы. Я двубортное пальто. У меня в кармане пачка жвачки. Я готова к зиме.

Сайлас состроил печальную гримасу.

– Рановато для вечеринок?

– Немножко, – признала я.

– Прости, что бросил тебя. Я думал, у тебя все хорошо.

– Было хорошо, – сказала я. – А потом стало плохо.

– И ты превратилась в пальто.

– С латунными пуговицами.

– Что бы ты сделала, если бы кто-то зашел сюда за своим пальто?

– Не знаю. Ушла бы с ним?

Сайлас покачал головой, но у него на губах возникла тень улыбки.

– Может быть, – медленно произнесла я, – я уйду с тобой.

Вот она. Улыбка.

– Может быть? – спросил он.

– Не может. Точно уйду с тобой.

Сайлас взял меня за руки и поднял, поставил на ноги. Пальто соскользнули на кровать.

– Пойдем домой, – сказал он.

День рождения

Первый день рождения, который я помню, – то ли третий, то ли четвертый по счету, лишь смутное воспоминание из раннего детства. Кто-то – скорее всего, Папуля – решил, что я люблю лебедей, и купил мне торт в форме оного. Мы с отцами в то время жили в микрогородке, и в пруду рядом с общественным центром обитала пара лебедей.

По правде говоря, те лебеди мне не нравились, вообще ни капельки. Более того, я их побаивалась. Они вытягивали шеи и шипели, как коты, а еще засоряли прудик, выпуская в воду струи зеленого помета. Как-то раз я подошла к ним слишком близко, и одна из птиц погналась за мной. С тех пор, едва завидев лебедей, я показывала на них пальчиком и вопила. Видимо, так и родилась идея того торта: мой страх перепутали с восторгом.

Торт, пусть и в форме моего личного кошмара, был произведением кондитерского искусства: с завитками из белого шоколада и кокосовыми хлопьями вместо перьев. Сладости мне перепадали редко, потому что мой второй отец, Дин, медбрат по профессии, считал, что детей приучают ассоциировать сахар с любовью. У Дина были квадратные очки, квадратный подбородок, квадратные плечи и дар уклоняться от всякого вздора – тот словно обтекал его по периметру. Наверное, поэтому Папуля, жуткий сладкоежка, напрочь лишенный практичности, и заказал этот торт. Дин, вероятно, был прав насчет сахара и всего прочего. Но после смерти Папули я с тоской думала обо всех тех десертах, которые ему не довелось съесть.

Тот лебединый торт мы, кстати, съели. И Папуле достался здоровенный кусок. До сих пор вижу его перед тарелкой с пышным белым треугольником бисквита. Вижу довольную улыбку.

А я? Мне не повезло. Я заразилась простудой, которой по очереди болели все дети в городке, и полголовы у меня было забито слизью. Казалось, будто мне под кожу лица вставили горячую маску, от которой все зудело. В тот день простуда стала настоящей трагедией. Каков был шанс, сокрушалась я, разболеться именно сегодня? В единственный день имени меня? Хуже того, из-за простуды я не почувствовала сладость торта. Кто-то выдал мне свечку – облизнуть, это я помню. Крупицы сахарной глазури и воск были совершенно неразличимы на вкус.

3

– Я не могла не порвать с ним, – сказала Анджела.

«Он» был бойфрендом Анджелы. Ничего нового. Анджела рассталась с ним несколько недель назад, но продолжала мусолить это решение, всякий раз приходя к одному и тому же выводу, как грибник, который, заблудившись в лесу, наматывает круги и натыкается на один и тот же пень. Проблема с бойфрендом заключалась в том, что он не выпускал Анджелу из поля зрения. Предсказуемая реакция – с учетом нашей-то ситуации, сказала нам Герт.

– Он ведь даже дверь в ванную не позволяет закрывать, – скривилась Анджела.

Группа поддержки переживших нападение серийного убийцы встречалась по вторникам во второй половине дня. Комиссия по репликации арендовала небольшую переговорку у какой-то загибающейся семейной клиники. Миленько, пастельно, узорчато – не комната, а бюст пожилой тетушки. Гарнитурные стулья в атласной обивке с защипами. На стенах в случайном порядке, будто разбухшие сухарики в супе, были развешаны сентиментальные пейзажи из разных уголков света. Под потолком беспрестанно жужжала вентиляция. Мне все казалось, что это кто-то из женщин напевает себе под нос. Группу поддержки посещали пять человек: Анджела, Язмин, Лейси, Ферн и я. Название группы было обманчивым. Ни одна из нас не пережила нападение.

– Он так и следит за мной, – все жаловалась Анджела. – Прямо сейчас ждет меня на парковке. В своей машине. А я ведь сюда на автобусе приехала. Он ехал следом за ним, притормаживал на всех остановках.

Анджела нервно обхватила шею ладонями. Шея у нее была длинная, а подбородок скошенный – Анджела вечно задирала его, словно рассматривала что-то на верхней полке. Это придавало ей сходство с гусыней, ну или с лебедем, если выразиться помягче.

Анджела стала первой из нас. Ее нашли ранним утром на скамье в парке: горло перерезано, сандалии аккуратно стоят у босых ног; наткнулся на нее то ли бегун, то ли собачник. Вы замечали, что трупы всегда обнаруживает именно этот тип людей? У которых жизнь подчинена такому строгому распорядку, что они встают ни свет ни заря и находят на обочине не ерунду какую-то, а целое человеческое существо.

– Я тут подумала: может, просто забить на него? – Анджела все переживала из-за бойфренда. – И так будет проще? Иногда это даже… обнадеживает? Вот у меня возникло чувство, что кто-то за мной следит, и я оглянулась. И ф-фух! Это просто он.

– Но разве не он вызывает у тебя это самое чувство? – спросила одна из женщин. Я не заметила, кто это сказал, поскольку отвлеклась на повторяемое Анджелой слово «просто» – оно, как маленький поплавок, всплывало почти в каждом ее предложении. Просто, проще, просто. Анджела держалась за шею в том месте, где ее рассекли. Я представила, как сквозь пальцы сочится кровь.

– Я о том и говорю, – ответила Анджела. – Когда я вижу, что это он, я испытываю облегчение.

– Я не про это чувство. Я про чувство, что кто-то за тобой следит. Может, оно возникает у тебя как раз потому, что он за тобой следит?

Это была Лейси – Лейси, которая красила губы помадой самого темного оттенка на свете, отчего ее лицо являло собой тусклый фон для рта цвета ягод беладонны. Она была местной бунтаркой и обожала спорить с остальными, о чем бы те ни вели речь. Однако я на нее не злилась. Лейси, самой младшей из нас, было двадцать лет, и она по-прежнему жила с мамой. Лейси обнаружили на карусели во дворе начальной школы: одна нога свисала на землю, носок касался песка, на котором был вычерчен идеальный круг. То есть, усадив Лейси на карусель, он еще и прокатил ее.

– Даже не знаю, – сказала Анджела. – Может, это чувство меня и без того тревожит. Неужели у вас никогда не возникает ощущения, что за вами следят?

Мы согласно загудели: возникает-возникает, у каждой.

Я бросила взгляд на Язмин, сидевшую рядом со мной. Яз была старше всех нас плюс-минус на десять лет, ей было около сорока, в волосах у нее виднелись прожилки седины – то ли возраст, то ли окрашивание, то ли стресс. Яз нашли лежащей навзничь посреди перекрестка. Повезло, что никто ее не переехал. Или нет. Повезло? Да разве это везение?

– Вот видите! – воскликнула Анджела. – У всех иногда возникает чувство, что их преследуют!

– Думаю, что куда чаще оно возникает, когда тебя действительно кто-то преследует, – сказала Лейси.

– Считаешь, мне стоит попросить его, чтобы прекратил? Он ведь не прекратит.

Анджела посмотрела в лицо каждой из нас, словно пересчитывала согласных. Она остановила взгляд на мне и едва не разинула рот. Я потупилась, но слишком поздно. Она заметила, куда я смотрю – на руку, которой она держалась за горло. Анджела залилась краской и отдернула руку – та дрожала. Черт. Нужно беззвучно сказать «прости», если она еще раз посмотрит на меня, решила я, но Анджела, конечно, отвернулась.

– А что насчет тебя, Лу? – в этот самый миг спросила Герт.

Герт – не одна из нас, не жертва убийцы и не клон. Герт – профессионал, прошла специальную подготовку. Она работала в комиссии по репликации и переехала из столицы в глубинку Мичигана, чтобы модерировать встречи нашей группы поддержки, сводить на нет последствия случившегося с нами. Вскоре после того, как нас клонировали, другие люди из комиссии, ученые и прочие «пиджаки» забыли про нас, но Герт никуда не делась. И Герт была неутомима. Непоколебима. Она заплетала волосы в тугую замысловатую косу, которая шла по центру головы, как гребень на спине у ящерицы. Герт носила джинсовые рубашки, парусиновые штаны и грубые рабочие ботинки, будто в качестве терапии мы занимались малярным или сантехническим трудом. Что на практике не слишком отличалось от ее терапевтического подхода. «Ну и что ты будешь с этим делать?» – любила спрашивать Герт в ответ на наши признания и откровения. «Какой прикладной навык принес тебе этот опыт?» Словно наши жизни – это то, что можно починить при помощи отвертки.

Герт все ждала от меня ответа. Я не собиралась высказывать свое реальное мнение: что Анджеле надо отшить того парня, порвать с ним раз и навсегда, сказать ему, чтобы отвалил и больше не возвращался. Я вспомнила о зеленой холщовой сумке на дне шкафа, но задвинула эту мысль поглубже в тень. И ответила:

– Думаю, Анджела сама должна решить, как ей поступить с бойфрендом.

– Экс-бойфрендом, – поправила Анджела.

– Если она не против, чтобы он преследовал ее, то пускай преследует.

– То есть нам всем можно вести себя как хочется? – возмутилась Лейси. – Так же не бывает!

Одновременно Анджела тихо произнесла:

– Я против. Но его это не волнует.

– Я спросила не о том, что ты думаешь насчет Анджелы и ее жизни, – сказала мне Герт. – Я поинтересовалась, как у тебя дела. Расскажешь нам, как прошла неделя?

– Как прошла неделя? – растерялась я. – Я сходила на вечеринку.

– И как оно? Как вечеринка?

Я вспомнила о женщине, что расспрашивала меня о смерти, о том, как побелело ее лицо, когда я протиснулась мимо, о тяжести пальто, которыми я накрывала себя, как они ложились на меня одно за другим, словно комки земли, что бросают на гроб.

– Громко. Людно. Я рано ушла домой.

– Вот это страсти, – буркнула Лейси.

Герт посмотрела на нее с укоризной.

– Это верное решение, – сказала она мне. – Ты ушла, когда почувствовала такую необходимость. Ты прислушалась к себе…

Герт заговорила о пользе позитивного самоубеждения и важности заботы о себе. Не то чтобы ее речи были пустословием. Просто все это я уже слышала, и ничто из этого так ни разу мне и не помогло. Потребность убеждать себя, будто все хорошо, лишь подтверждала: дела идут не очень.

– А как насчет тебя, Ферн? – спросила Герт, повернувшись к той, что еще не успела высказаться. – Хочешь поделиться?

Ферн аккуратно заправила волосы за уши, и я в очередной раз отметила, до чего мы с ней похожи – не как сестры или кузины, но как работы начинающего художника, который делает эскиз за эскизом, пытаясь запечатлеть лик какой-то женщины.

– Не сегодня, – ответила Ферн.

Так она отвечала всегда, но на сей раз это прозвучало задумчиво, будто подразумевалось «скоро, довольно скоро». Ферн была очень привлекательна; вероятно, ей часто приходилось давать обещания, сдерживать которые она не собиралась.

– Не сегодня, – как припев повторила Ферн.

Ферн стала второй по счету жертвой, за три до меня, а я – последней. Ферн, с коленями, прижатыми к лицу, нашли в тележке для покупок на окраине парковки у торгового центра «Лансинг». В самом убогом месте на свете, не раз сетовала она. До этого Ферн не бывала там ни разу.

За рулем припаркованной возле клиники золотистой машины сидел мужчина и следил за выходом. Я вышла, и он тут же вытянулся в струнку, но когда мое лицо показалось из тени, откинулся обратно. Видимо, это был экс-бойфренд Анджелы. Я представляла его себе долговязым типом с кислой физиономией, кем-то вроде коллег Сайласа. В действительности же он оказался полным и округлым, с выдающимся носом и близко посаженными глазами, которые придавали ему несколько удивленный вид. Если Анджела напоминала гусыню, то он скорее селезня.

В этот самый миг, будто повинуясь моему мысленному зову, из клиники появилась Анджела и, проходя мимо, задела меня. Вернее, не задела – поскольку ее тело не соприкоснулось с моим, только всколыхнуло воздух. Она зашагала к автобусной остановке в дальнем конце тротуара, даже не взглянув на золотистую машину, хотя водитель той пристально за ней наблюдал.

Я задумалась, не предупредить ли Анджелу, что ее экс-бойфренд здесь, но она, разумеется, и так это знала – она сама завела об этом речь на собрании группы. И все же мне было неспокойно, и я ее окликнула. Анджела обернулась, но я не смогла различить выражения ее лица. На солнце ее глаза казались черными провалами, словно их выкололи.

– Прости, – сказала я. Имелось в виду «за то, что пялилась на твою шею и смутила тебя», но изо рта у меня вылетела лишь крошечная, наихудшая часть этого сообщения: – За шею!

Прости за шею.

Ужас.

Анджела на секунду задержала на мне взгляд, затем развернулась, шагнула под козырек остановки и застыла там, вздернув нос, как гимнастка на стартовой точке. Экс-бойфренд тем временем, не заглушая мотор, припарковался прямо позади нее. Я наблюдала за ним краем глаза: все это время он смотрел только на Анджелу и не отвлекся, даже когда я окликнула ее.

– Эй. – Ферн дотронулась до моего локтя. На подбородке у нее виднелся рядок шрамов от акне, заметных только в ярком солнечном свете. Удивительно, но даже это было ей к лицу – как потертость на дорогом ежедневнике. – Хочешь, сходим куда-нибудь?

Я удивилась – предложение мне польстило.

– Например, пообедать? – спросила я.

– Почему нет? Например, пообедать.

– Погоди минутку, – попросила я. – В смысле, да. Да, хочу. Но ты можешь минутку подождать? Анджела просто…

– Анджела просто что?..

– Прости. Одну минутку.

Но Анджела уже исчезла. Я обвела взглядом всю парковку – Анджелы нигде не было. Я не видела, как она уехала, но представила возможные варианты событий. Первый: автобус пришел, двери открылись, Анджела вошла в галдящую толпу пассажиров. Второй: Анджела замерла, ощутив, что за ней следят, что экс-бойфренд сверлит взглядом ее затылок, основание шеи. Это чувство стало невыносимым. И она не выдержала, обернулась – а там он. Как всегда – он. Тяжело вздохнув, она пошла обратно к нему, открыла дверцу машины и забралась внутрь.

Места преступлений

Первое: Анджела на скамейке в парке, голова запрокинута, горло перерезано, пара кожаных плетеных сандалий стоит на земле у ног, словно она сбросила их на минуточку, чтобы дать ступням отдохнуть.

Второе: Ферн в тележке для покупок возле торгового центра, ноги прижаты к туловищу, лоб упирается в колени, грудь в засохшей крови, винтажные лодочки сложены в выдвижной отсек тележки, куда обычно сажают ребенка или кладут сумку.

Третье: Язмин под светофором, смотрит в небо, ноги вместе, руки раскинуты в форме буквы Т, туфли стоят возле одной из них, будто Язмин шагала по городу босиком и несла обувь в руках.

Четвертое: Лейси на карусели, лежит свернувшись калачиком, ботинки в центре карусели, одна нога Лейси свисает, носок касается земли, словно она хотела потрогать песок, ощутить вращение.

Пятое: Луиза на окраине парка, лежит ничком в сточной канаве на обочине, кроссовки в лесу, стоят на тропинке в нескольких милях от Луизы, будто она сбросила их, пытаясь поскорее унести ноги.

4

– Я не могу там говорить, – сказала мне Ферн. – При всех тех женщинах.

Зато здесь, в присутствии одной лишь меня, говорить ей, судя по всему, труда не составляло. Здесь – это в баре «Ноль», расположенном в паре кварталов от колледжа, где Ферн изучала то ли историю, то ли искусство – я забыла, что именно. Может, историю искусства? Искусство истории?

– А еще там Герт, – добавила Ферн.

– А что не так с Герт?

– Такое ощущение, будто она ждет какой-то благодарности – можно подумать, она лично вернула нас к жизни.

Бар «Ноль» представлял собой индустриальный ангар, который ночами наполнялся извивающимися телами, а по утрам от них избавлялся. Во вторник пополудни посетителей здесь немного, жалкие крохи. А вот прошлым вечером в баре, похоже, было не протолкнуться и подавали светящиеся в темноте напитки, потому что, отдав наш заказ, бармен достал швабру и принялся оттирать от бетонного пола пятна засохшей люминесцирующей жидкости.

Ферн крутанула бокал со скотчем и принюхалась. Опасливо пригубила напиток и тут же сплюнула его обратно.

Я рассмеялась.

– Не оправдал ожиданий?

– У меня не было ожиданий, – сказала Ферн. – До этого я никогда не пивала… не пила… не упивалась?

– Кажется, правильно говорить «не выпивала».

Ферн улыбнулась.

– До этого я никогда не выпивала скотч. Вкус такой, как будто его настаивали… – Ферн описала языком круг внутри рта. – …на ботинках.

– Хочешь, поменяемся? – Я придвинула к ней свой джин. – Мой муж пьет скотч. Я свыклась с этим вкусом.

– Муж? Господи. Я и забыла, что у тебя и такое водится.

– Угу.

– И ребенок есть, да?

– Она в яслях, – торопливо пояснила я.

Ферн взглянула на меня исподлобья.

– Я, вообще-то, и не думала, что ты ее где-то на обочине забыла.

– Нет, я понимаю. Просто… – Просто за последний час – за последние несколько часов с тех самых пор, как вышла из дома, – я ни разу не вспомнила о Нове. Это не нормально, не по-матерински. – Просто мне нужно будет забрать ее после того, как мы с тобой распрощаемся, – добавила я.

Еще одна ложь: Сайлас должен был забрать ее из яслей по пути с работы. Сайлас всегда ее забирал.

Когда Нова только родилась, при одном лишь ее упоминании из сосков начинало сочиться молоко, рубашки намокали – мне было мучительно стыдно. Я опустила взгляд себе на грудь. Сухо, конечно. Эти соски никогда и ничем не сочились, Нова никогда из них не кормилась. После того как меня убили, Сайлас перевел ее на молочную смесь. Он покупал ту, что продавалась в маленьких пакетиках, каждый – с упоминанием качества, развитию которого способствовало употребление этой смеси: стойкость, дружелюбие, искренность – прямо дары фей, ни больше ни меньше.

– То есть, – сказала Ферн, – ты настоящий, всамделишный взрослый.

Настоящий, всамделишный взрослый. И когда же я им стала? Всего пару лет назад я была как Ферн, одинокой и бездетной; некому было отвлекать и отнимать меня у жизни, я имела возможность днями напролет исполнять свои капризы и желания. Иными словами, никаких мокнущих сосков, но опять-таки – никаких мокнущих сосков. Об этом ли я грезила, когда паковала ту сумку?

– Ну как? – Я показала на наши напитки. – Махнемся?

– Спасибо, но я, наверное, как-нибудь сама справлюсь. – Ферн приподняла бокал и снова нерешительно пригубила скотч. – К тому же джин я пить не могу.

– Из-за похмелья?

– Нет. Точнее, не в этом дело. Просто джин был ее напитком. Это она его заказывала, а я его избегаю. И она всегда поднимала тосты. Новый круг – тост на новом языке: bonne sante, salud, kanpai, prost[3], – как будто она бывала во всех этих странах, знала эти слова, а не отыскала их секундой ранее у себя в экране. – Ферн сморщила нос. – Как-то противно, тебе не кажется?

– Пожалуй.

– Потому что в действительности она не бывала ни в одной из этих стран. Она вообще нигде не бывала. – Ферн сделала еще глоток скотча и на сей раз не зажмурилась.

– Она – это твоя бывшая? – спросила я.

– Ох! Лу! – Ферн так расхохоталась, что шквал воздуха всколыхнул тонкие волоски у меня на висках. – Как смешно ты сказала!

– Не бывшая?

– Я имела в виду себя, глупышка. Она – это я. Другая я.

– Ты говоришь о себе в третьем лице?

– Не о себе. О ней.

– Но… это ведь ты заказывала джин? Ты поднимала тосты?

Ферн провела пальцем по краю бокала.

– Это была другая я.

Она принялась объяснять, что, подобно мне, очнулась в больнице, совершенно не помня, как там оказалась. Ее родители и брат, прилетевшие из Аризоны, сидели возле койки, а Герт и какой-то ее коллега из комиссии по репликации объясняли, что произошло с Ферн: ее выследили, убили и клонировали. Как и меня, Ферн уверили, что она та же самая женщина, которой была прежде, что ей не стоит воспринимать себя как-то иначе. Но, вопреки тому что она, предположительно, была все той же Ферн, родные попросили ее бросить университет и вернуться в Аризону.

– Но я универ так и не бросила. И в сраную Аризону тоже не вернулась, – сказала Ферн. – Заставить они меня не могли. Они мне не семья.

– Они тебе не?.. – Подняв взгляд на Ферн, я осеклась.

– Не семья, – подтвердила она.

– То есть на самом деле нет?

– Я их таковыми не считаю.

– Тогда кто твои родители? – Я и сама не понимала, зачем пристаю к ней с вопросами, просто мне стало не по себе. – Врачи? Комиссия по репликации? Герт?