скачать книгу бесплатно
Отто во все глаза глядел на Анну.
– Если она была так же красива, как другая принцесса Клеве, которую я могу назвать, тогда я снимаю перед Лоэнгрином шляпу. – Голос его звучал немного хрипло.
Анна вдруг ощутила жар на щеках. Она понятия не имела, как реагировать на такой комплимент.
– Он был знаменитым героем, – вновь заговорила Анна, стараясь сохранить спокойствие. – Но на следующий день после свадьбы он взял с Эльзы обещание никогда не спрашивать, как его зовут и кто его предки. Неизвестный ей и никому другому, он был рыцарем Святого Грааля и часто отправлялся выполнять секретные поручения. Эльза согласилась, они жили счастливо, и у них родилось трое прекрасных сыновей, которые стали моими предками.
– Сейчас вы скажете, что все закончилось плохо, – высказал предположение Отто.
– Да. Эльзе очень хотелось узнать, получат ли ее сыновья большое наследство от отца. Она не смогла удержаться и задала ему вопрос, которого поклялась никогда не задавать. Когда она это сделала, Лоэнгрин испытал невыразимую муку. Вырвался из ее объятий и покинул замок – этот самый замок. И там, на реке, его ждали два лебедя с лодкой, на которой он прибыл в Клеве. Он уплыл на ней, и больше его никто не видел.
Отто качал головой, не отрывая глаз от Анны:
– И что стало с Эльзой?
– Ее охватила такая печаль от этой утраты, что она умерла. Ведь она очень любила Лоэнгрина.
Впервые Анне стало ясно, как ужасна была потеря Эльзы. Вероятно, на ее лице отразилась печаль, потому что Отто без всяких предисловий шагнул к ней и обнял ее, прижав к себе. Не успела Анна остановить его, как он прикоснулся губами к ее губам и лизнул ее язык своим. Это было чрезвычайно странно, приятно и вместе с тем отвратительно. Она и представить себе не могла, что поцелуи могут быть такими, но знала: так делать нельзя, это плохо. Что подумают о ней родители?
– Нет, – сказала Анна, отстраняясь.
Отто крепко держал ее в своих объятиях.
– Да! – выдохнул он. – Прошу вас, не лишайте нас этого удовольствия! В этом нет ничего дурного. Не нужно бояться.
– У меня может быть ребенок, – запротестовала Анна и удивилась, когда Отто засмеялся. – Может, – предостерегающим тоном повторила она. – Матушка Лёве говорила, что от поцелуев появляются дети.
– Кто такая матушка Лёве? – спросил Отто, а сам при этом терся носом о ее нос, пока она вполсилы пыталась высвободиться.
– Моя няня.
– Ничего-то она не знает! Ребенка от поцелуев у вас быть не может. Это безвредно. И вам понравилось, я точно знаю. – Он продолжал крепко держать ее и так соблазнительно улыбался, что у Анны стали подкашиваться колени.
Как же страшно говорить о таких вещах с мужчиной!
Отто снова поцеловал ее, на этот раз мягко и нежно, а потом потянул на ковер, целуя ее полузакрытые глаза и гладя по щекам. Руки его блуждали повсюду, и восхитительное ощущение, которое он пробуждал в ней, затмило звучавший в голове тревожный колокольчик. Он сказал, тут нечего бояться, и она ему поверила. Он был гостем в доме ее отца – благовоспитанный молодой человек, который, она могла на это рассчитывать, знал, как следует себя вести. И в нем нарастало захватывающее дух возбуждение, которое было таким заразительным.
– О Анна! – тихо воскликнул Отто, не отрывая от нее глаз и наматывая на пальцы локон ее волос; дыхание его становилось все более частым и прерывистым. – Позвольте мне любить вас! Я не причиню вам вреда.
Его губы вновь сомкнулись на ее губах с большей горячностью, а потом он протянул руку вниз, задрал ей юбку, сорочку и – к изумлению Анны – начал нежно трогать ее потайные места. Она не сопротивлялась: ее слишком сильно захватили чувства и ощущения, о которых Анна никогда даже не мечтала.
– Как у вас есть губы здесь, – прошептал он, нежно водя по ее рту языком, – так же есть они и здесь, для тех же целей.
Пальцы его двигались ритмично, исследовали ее все смелее, и Анна почувствовала нараставшее внутри исключительно приятное ощущение. Она не испугалась, но удивилась, как мало знала свое собственное тело, и никакого стыда не было. Вот оно, безумие, о котором шептались женщины! Жила ли она вообще до этого момента?
То, что случилось дальше, было невероятно прекрасно, и Анна отдалась этому, ни о чем больше не думая, потому что просто не могла мыслить разумно. Несильная боль, а потом она вознеслась на Небеса. Удовольствие нарастало, и она почувствовала, как тело Отто содрогается в спазмах. Он вскрикнул и стал медленно расслабляться, лежа поверх нее и внутри нее, прижимая ее к себе и бормоча бессвязные слова любви, а ее накрыло волной безудержного экстаза, который все усиливался и усиливался, пока она не подумала, что вот-вот потеряет сознание.
Она лежала, совершенно ошеломленная, а он повернул к ней голову и улыбнулся:
– Вам понравилось, как мы целовались, Анна?
Девушка кивнула, думая, какие же красивые у него глаза.
– О милая Анна, – проворковал Отто, снова касаясь ее губ губами, – вам понравилось, правда? Я вижу.
– Да. Я и не представляла, что бывают такие удовольствия. – Анна лежала в его объятиях, чувствуя себя невероятно счастливой, и ей хотелось, чтобы это мгновение длилось как можно дольше.
– Вот для чего Бог создал мужчину и женщину! – Отто улыбнулся.
– Так делать было нельзя, да?
Здравомыслие возвращалось к ней, и вместе с ним явилось осознание того, что она участвовала в чем-то запретном.
– Конечно нет. – Он отпустил ее и, сев, стал зашнуровывать рейтузы. – Но пусть это будет нашим секретом. Родители этого не поймут. Они считают, такие удовольствия доступны только в браке, но я не вижу ничего дурного в том, чтобы наслаждаться ими и раньше.
Анна ощутила чувство вины. Унесенная потоком безумия, она нарушила заповеди, внушенные ей матерью. Но это было так прекрасно! Почему же тогда она чувствует, как в нее заползает страх? Это был страх, что все откроется, – поняла Анна, – и ничего больше. Неужели она станет жалеть о том, что доставило ей такую радость?
– Мы можем пожениться, Анна? – спросил Отто, глядя на нее жадными глазами.
– Мне хотелось бы этого! – с жаром отозвалась она. – Но меня обещали сыну герцога Лоррейнского. – Слова застыли у нее в горле.
Отто молча уставился на нее:
– Я не знал.
Анна покачала головой:
– Я этого не хочу, но мой отец ищет союза с Лоррейном.
Слишком поздно поняла она: то, что сотворили они с Отто, должно было произойти после брака. Они похитили сокровище, по праву принадлежавшее Франциску.
– Помолвку можно расторгнуть, – сказал Отто.
– Сомневаюсь, – покачала головой Анна, почувствовала, как подступают к глазам слезы, и поняла, что на ее лице должно было отобразиться страдание.
Бедняжка встала, привела в порядок платье и направилась к двери.
– Куда вы, Liebling?[5 - Любимая (нем.).] – с изумленным видом спросил Отто.
– Нам нужно возвращаться. Мы пробыли здесь слишком долго, – ответила Анна.
Он снова обнял ее и поцеловал, долго и страстно, не оставив в ней никаких сомнений по поводу его чувств. Теперь они принадлежали друг другу, и ничто не могло изменить этого: вот о чем говорили ей его губы. Анну захлестнули эмоции. Ей хотелось, чтобы этот момент длился вечно, но она заставила себя отстраниться, не смея оставаться наедине с ним еще хоть на миг дольше.
– Я люблю вас, Анна, – услышала она шепот Отто.
Не обращая внимания на болезненное ощущение между ног, она стала торопливо спускаться по лестнице. Ей нужно поскорее добраться до своих покоев, где можно будет излить в слезах свою печаль. Там есть чистая вода, мыло и полотенце, чтобы смыть с себя следы греха, и она снимет платье, которым так гордилась, но которое теперь замарано пятнами ее морального падения. Отто прав. Произошедшее между ними нужно держать в секрете; к тому же у Анны просто не имелось в запасе слов для описания случившегося. Если родители узнают, ее станут винить. Начать с того, что она не должна была оставаться наедине с Отто, тем более позволять ему целовать себя и ложиться рядом с собой. Они скажут, что он обесчестил ее, принцессу Клеве, находясь гостем в доме ее отца. Но все же было не так! Она легла с ним по своей воле – и была в полном восторге. Отто сказал, что любит ее, и завел речь о браке, хотя никогда им не принадлежать друг другу. Глаза Анны вновь наполнились слезами. Она вышла из башни, молясь про себя, чтобы стражники не заметили ее отчаяния.
– Анна! – крикнул у нее за спиной Отто. – С вами все в порядке?
– Шпигельтурм там! – срывающимся голосом крикнула она в ответ. – Они будут ждать вас. Скажите им… скажите, что у меня разболелась голова и я пошла прилечь.
Оставив Отто стоять столбом, Анна быстро пошла в свои покои. К счастью, там никого не было. Матушка Лёве, по своему обыкновению, наслаждалась послеобеденным сном.
Заливаясь слезами, Анна расшнуровала лиф и рукава платья и сбросила его на пол, потом налила воды из кувшина в таз. Обмывая себя, она заметила кровь на батистовой сорочке. Были ли это месячные гости, о появлении которых предупреждала мать? Когда Анна спросила, почему у женщин должна течь кровь, мать просто ответила, что такова воля Божья и она узнает об этом больше ближе к свадьбе. Анна задумалась, имеет ли эта кровь отношение к тому, что случилось сегодня.
Она поменяла сорочку, а испачканную положила отмокать в таз с водой. А что делать с платьем? На его подкладке тоже была кровь. Анна взяла влажную тряпку, которой мыла себя, и принялась оттирать пятна. Вскоре они стали почти незаметными; если специально не искать, ничего и не увидишь. Сырое платье было засунуто в сундук, а надето другое, из кремового шелка с алой отделкой. Потом Анна посмотрела на себя в зеркало, чтобы проверить, не приметит ли кто, что она плакала. Глаза слегка покраснели, но объяснить это можно, сославшись на головную боль. А голова у нее и правда побаливала от груза любви, вины и отчаяния, который она теперь несла.
Когда башенный колокол позвал всех к ужину, Анна быстро спустилась по лестнице и прибыла в столовую вовремя. Отец терпеть не мог опозданий.
Отто уже был там с дядей Отто и тетей Элизабет. Анне хотелось броситься к нему в объятия, но вместо этого она заставила себя не смотреть на него, понимая, что он жадно ищет ее взгляда. Никто не должен догадаться, что у них есть тайна.
– Как ваша голова? Лучше? – спросила тетя Элизабет.
– Гораздо лучше, благодарю вас, – ответила Анна.
– Вы сменили платье, дитя мое, – заметила мать.
– В том было жарко. – Она молилась, чтобы Отто не выдал их каким-нибудь случайным словом или взглядом; мать иногда бывала очень наблюдательной.
Трапеза оказалась тяжелым испытанием. Анна старалась вести себя как обычно и съесть отборного карпа и жареную свинину, которые ей положили. Она не смела вспоминать о случившемся в башне, чтобы не залиться краской и не выдать себя. Это было нелегко, когда Отто, такой красивый, сидел в опасной близости от нее, и живот у Анны сжимался от любви и желания. Ей потребовалось собрать все внутренние силы, чтобы не подавать виду. Но, кажется, никто не заметил в ее поведении ничего необычного.
После ужина пришли музыканты с трубами, лютнями и арфами. Мать предпочла бы всегда слушать только арфу, свой любимый инструмент, если бы это было в ее власти. Когда отзвучала последняя нота, герцогиня одарила музыкантов улыбкой, что случалось с ней нечасто.
– Мне хотелось бы потанцевать, – задумчиво проговорила Эмили, – или спеть.
Мать нахмурилась:
– Мое дорогое дитя, вам известно, что женщине неприлично танцевать и петь на людях.
– Знаю, – мрачно буркнула Эмили, – но я так люблю музыку и танцы.
Тетя Элизабет неодобрительно посмотрела на нее.
– Она унаследовала от меня любовь к музыке, – объяснила мать.
Элизабет понимающе улыбнулась. Мужчины говорили о политике.
– Император амбициозен. Он хочет получить графство Гелдерн, – сказал отец. – Но оно отойдет жениху Анны. – Анна увидела, как помрачнел Отто, а герцог Иоганн продолжил как ни в чем не бывало: – Герцог Карл бездетен, и Франциск, как его внучатый племянник, станет наследником. У меня у самого есть виды на Гелдерн, но я отказался от них по условиям брачного контракта. Я удовлетворюсь тем, что моя дочь станет герцогиней Гелдерна.
Анна с трудом сохраняла спокойствие. Ей, разумеется, вовсе не улыбалась такая перспектива. В ее воображении Франциск превратился из обходительного, улыбчивого юноши во вздорного, подозрительного мужчину.
– Но у императора тоже есть притязания на Гелдерн, разве нет? – спросил дядя Отто.
– Да, через его мать, – ответил герцог Иоганн. – Но если он будет настаивать, мы готовы к этому. Клеве, может быть, и является частью Священной Римской империи, но, кроме того, это одно из мощнейших германских княжеств. Мы не позволим императору диктовать нам свои условия. Мы защитим свою независимость. У нас есть свои суды и собственная армия, и я контролирую нашу внешнюю политику.
Вильгельм жадно слушал отца.
– Но Карл очень силен. Возникнет распря, – заметил дядя Отто.
– Ах, но он будет занят войной с Англией, если король Генрих продолжит попытки развестись с теткой его императорского величества Екатериной, чтобы жениться на куртизанке. Я рассчитываю, что Карл, скорее, озаботится этим да еще турками, которые посягают на его восточные границы, так что ему будет не до Гелдерна. Я способен собрать сильную армию. – Герцог замолчал, ожидая, пока слуга заново наполнит вином его кубок. – Один раз я встречался с королем Генрихом, вы знаете. Восемь лет назад, когда посещал его королевство в свите императора.
– И каков он, отец? – спросил Вильгельм.
– Красив. Высокопарен. Горд своим новым титулом. Папа только что назвал его Защитником Веры за книгу, которую король написал против Мартина Лютера.
Беседа тянулась бесконечно. Никакой возможности перемолвиться с Отто хотя бы словечком, ведь между ними сидели Вильгельм и Эмили. Ровно в девять часов явился гофмейстер, чтобы убрать вино, и это был сигнал: пора расходиться. При дворе запрещалось засиживаться дольше за игрой в карты, выпивкой или просто разговорами, и отцу нравилось подавать в этом добрый пример.
Все пожелали друг другу спокойной ночи. Когда Анна покидала зал, то почувствовала, как кто-то сзади взял ее за руку и вложил что-то ей в ладонь. Она обернулась и увидела с тоской смотревшего на нее Отто. К счастью, кажется, никто ничего не заметил. Выходя из столовой, Анна получила родительское благословение и взбежала по лестнице в свою комнату.
Только там она раскрыла ладонь. На ней лежал крошечный сверток из кусочка дамаста, а внутри него – кольцо, украшенное красной эмалью. К нему была приложена записка: «Милая Анна, прошу вас, примите этот знак моего глубокого почтения. На фамильном гербе моей семьи изображено красное кольцо, так что это для меня особый символ. Надеюсь, вы будете носить его и вспоминать добрым словом своего верного слугу».
Он преподнес ей такую вещь! Ах, если бы это было обручальное кольцо! Но все равно, как бы там ни было, а оно символизировало вечную любовь.
Анна не посмела сохранить записку. С болью в сердце она разорвала ее на мелкие кусочки и выбросила в окно. А кольцо спрятала под неприколоченной доской в углу своей спальни.
Через два дня фон Вилихи уехали. Анна разрывалась между грустью оттого, что пришлось распрощаться с Отто, и облегчением. Больше не нужно защищаться от его настойчивых попыток тайком переговорить с ней. Раз он уехал, забрав с собой страх разоблачения, Анна могла расслабиться и сказать себе, что не должна больше о нем думать, чтобы не сойти с ума. Не смела она и попросить отца о месте для Отто, чтобы ее явный интерес к делам этого молодого человека не вызвал неудобных вопросов. И все же было невероятно трудно вернуться к обыденной жизни, а ведь они с Эмили бо?льшую часть времени проводили в апартаментах матери в кругу женщин и редко оставались одни, за исключением ночи, которую проводили вдвоем с сестрой в их общей спальне.
Вильгельму повезло больше. С семилетнего возраста он получал образование под руководством ученого советника отца герра Хересбаха, которого порекомендовал сам Эразм. Брат без конца хвастал, что Эразм посвятил ему, пятилетнему мальчику, книгу. Теперь он бегло изъяснялся на латыни и французском, тогда как Анна и Эмили говорили только по-немецки. Мать не верила в необходимость образования для женщин, помимо обучения их чтению и письму.
– Знатным дамам неприлично быть образованными, – часто говаривала она. – Вам, девочки, не нужно говорить ни на каком другом языке.
Анна не могла представить, чтобы ее мать когда-нибудь поддавалась такой страсти, какую испытала она сама. Матушка, внешнее сходство с которой Анны все отмечали, в других отношениях (с грустью понимала дочь) была слишком степенной, слишком спокойной, слишком набожной. Она следила за дочерьми почти непрерывно. Даже когда Анна и Эмили выходили на улицу немного погулять, мать была тут как тут – шла сзади вместе со своими дамами.
– Мы всегда у нее под рукой! – ворчала Эмили, видя, что мать следит за ними, пока они обходят сад.
Анна заметила, что стала еще больше раздражаться из-за этой постоянной материнской бдительности.
– Герцогиня – мудрая женщина, – с укоризной говорила им матушка Лёве, когда, вернувшись домой, сестры жаловались ей на заведенные матерью порядки. – Это редкость – встретить мать, которая так строго следила бы за своими детьми.
Няня тоже была дамой весьма достойной, несмотря на полноту, румяные щеки и туго закрученные вокруг ушей косицы. Анна и Эмили не сомневались в ее любви к ним, но она в один голос с матерью внушала им необходимость быть скромными, целомудренными и покорными. Все, чему они научились от матери и няни, было направлено на то, чтобы сделать из них добродетельных будущих жен для принцев; и если они отклонялись от намеченного для них узкого пути или начинали предаваться несбыточным мечтам, что ж, тогда мать и матушка Лёве быстро находили им занятие и отвлекали от глупостей молитвами или шитьем. «Не дай Бог, – думала Анна, – чтобы они когда-нибудь узнали, как далеко я уклонилась от их предписаний!»
– Вы должны быть как монахини, – снова завела речь о своем мать. Она имела склонность давать им наставления, пока они работали иглами. Прошла неделя после отъезда гостей, и Анна с легкой тревогой размышляла, заметила ли мать ее реакцию на Отто. – Вы должны научиться строго следить за своими глазами. Никогда не позволяйте им заглядываться туда, куда не нужно. Будьте скромны в жестах и выражении лица.
«Даже если заметила, то не могла знать всей правды», – заверила себя Анна, подавляя угрызения совести, которые не давали ей покоя. Ее продолжало удивлять, что она так беспечно отнеслась к наставлениям матери. Строго следить за глазами? Да она вообще ни за чем не уследила! «Я не достойна стать чьей-нибудь женой, – с горечью в душе твердила себе Анна. – Не достойна любви родных. Если бы они знали, какова я на самом деле, то отвергли бы меня, и поделом».
Она ничего никому не говорила о своих страданиях. Нужно было держать в секрете и радость, и печаль, и чувство вины. Это стало ее наказанием.
Теперь Анне хотелось иметь больше разных занятий, чтобы отвлечься. Дни тянулись томительно скучно, похожие один на другой: все тот же неизбывный круговорот из молитв, шитья, вязания, готовки и наставлений о том, как управлять большим хозяйством. Однако игры и пение были запрещены в Клеве как непристойные. Эмили хитро обходила этот запрет. Среди разных вещей, в беспорядке засунутых под ее кровать, имелась лютня, на которой она тихонько играла по ночам или в те редкие моменты свободы, которые ей удавалось улучить. И еще Эмили записывала слова песен, которые сочинила. Но Анне не хватало дерзости на такое безрассудство, к тому же она не умела играть ни на каком инструменте и петь тоже, конечно, даже не пробовала.
Казалось, ее мир вечно будет ограничен пределами замка и церкви, хотя иногда им с Эмили позволяли развлекать за ужином гостей вместе с герцогом и герцогиней, потому что в Клеве родители воспитывали своих дочерей так, чтобы те могли быть радушными хозяйками. Гости, которых специально подбирали, были неизменно или ученые-гуманисты, или церковники, или советники, которых хотел приветить отец. Они хвалили очарование и грацию Анны, а мать одобрительно взирала на это, убеждаясь, что сделала все очень хорошо, вырастив своих дочерей такими добродетельными.
Мать держала детей в строгости, но, несмотря на это, Анна любила ее. Она была камнем, на котором покоилось основание их мира, и становилась путеводной звездой, когда жизнь разлаживалась. От одного вида ее бесстрастного лица, звука ее спокойного голоса возникало ощущение благополучия и безопасности. А вера ее вдохновляла.
Как и отец, мать дружила с учеными-гуманистами, но те, которых принимали в ее круг и сажали за стол, держались с ней одного мнения в неприятии учения Мартина Лютера. Мать искала утешения у своего духовника отца Герехта, приора картезианского монастыря в Кантаве, неподалеку от ее родного Юлиха. Он был монахом ордена картезианцев, отличавшегося большой строгостью, и тем не менее, хотя вел затворническую аскетическую жизнь за монастырскими стенами, не утратил сострадания и любви к живущим в миру несчастным душам и каждую неделю приезжал ко двору. Он написал два трактата против Лютера, но не питал к нему ненависти. Анна любила слушать проповеди отца Герехта, потому что говорил он в них только о любви.
– Никогда не упускайте из виду любовь Господа к людям, – говорил монах, благосклонно улыбаясь ей и Эмили, сидевшим за столом с матерью. – Вы христианские принцессы и должны нести перед собой Святое Сердце Господне как объект особого почитания и подражания.
Анна пыталась следовать его советам, но по мере взросления обнаруживала, что мир предлагает слишком много вещей, отвлекающих от этого, и бо?льшая часть из них была для нее под запретом.
