Остров Укенор

В этот момент в центр площади действительно вышли, опасливо озираясь, уличные музыканты: два скрипача, флейтист и певица.

– Играйте! Как только вы остановитесь, я прыгну вниз. Так закончится моя музыка. Играйте, ну же! Считаю до трёх: раз…

Музыканты заиграли. Все затаили дыхание. Причудливая мелодия, казалось, забиралась вверх по колоннам Собора, обвивала их зелёными побегами, тянулась в серое небо, чтобы там распуститься цветком звонкого голоса девушки-певицы. Унимо успел подумать, что эта песня напоминает ему песню «О всех ушедших» Вечернего Обряда служителей Защитника.

Какой самый быстрый способ забраться на крышу? Конечно, захотеть полюбоваться на Тар-Кахол с высоты Собора. Унимо вздохнул, ощутил тяжесть воздуха в лёгких, стук сердца в голове, предметы потеряли свой объём и словно окрасились закатными лучами – и вот он не виртуозно, но вполне сносно для воробья-новичка взмыл в осенний воздух и с фальшивым чириканьем забрался по воздушным потокам на крышу Собора. Уцепился лапками за каменный завиток. Укоризненно посмотрел на Тьера блестящим глазом.

– Проснулся? – усмехнулся Тьер, не переставая позировать.

Птичьим зрением Унимо заметил, как со стороны западного трансепта на главную башню по стене карабкается человек в чёрной одежде – вероятно, служитель Собора. Движения человека были неловки, он то задумчиво застывал на неудобном выступе, то вдруг карабкался вверх изо всех сил. Как раз в тот момент, когда человек поднял голову, он встретился взглядом с Тьером. Ярко-голубые глаза, светящиеся от ужаса – это всё, что запомнил Тьер, а вместе с ним и Унимо.

Человек сорвался и, захлёбываясь криком, полетел вниз. Со звуком перезревшего яблока ударился о крышу галереи и безжизненным свёртком покатился вниз – во двор Собора.

– И предвечная Тьма пусть будет тебе колыбелью в Тёмной Комнате, пока Защитник не откроет Дверь и не скажет: «Вставай», – почти серьёзно проговорил Тьер финальные слова погребального обряда.

Воробей прикрыл глаза. Словно задремал на осеннем солнце. На самом деле – Мастер Реальнейшего впитывал боль того, кто разбился, его родных, людей на площади, согнанных как стадо, возмущение музыкантов, которые никогда не играли так – по принуждению, каменную печаль самого Тар-Кахола…

Услышав крик, музыканты перестали играть. Толпа на площади заволновалась. Тьер помахал шляпой с облезлыми чёрными перьями и прыгнул вниз. В тот же момент воробей незаметно отлепился от крыши и полетел, петляя между башенками Ратуши. Ему не нужно было оборачиваться, чтобы увидеть, что чёрный коршун гонится за ним. Замирая от страха, Унимо резко поменял направление и бросился к улице Холма с её высокими домами и узкими переулками. Между Ратушей и домами улицы было свободное пространство для полёта, и коршун сократил расстояние – но воробушек успел резко свернуть и спрятаться за дымоходом, затем – за башенками, облетел флюгер в виде ласточки, затерялся в открытой галерее другого дома (попутно Унимо оценил преимущества южного стиля со множеством излишеств и украшений).

Да, он знал, что Тьер не упустит возможности поквитаться. И сколько воробушку ни петлять – исход один, против коршуна у него нет шансов. Унимо представил, как в нежный горячий пух под крыльями впиваются чёрные когти, как хищник, торжествуя, взмывает со своей добычей в осеннее небо.

Нет, нужно бороться, нужно…

Солнце ослепляет. Крылья. Неясно, зачем они. Мама приносит еду. Выталкивает из гнезда. Воздух больно бьёт в нос. То есть в клюв. Хочется плакать, но птицы, кажется, этого не умеют.

Весеннее солнце пригревает. Песок тёплый. Лужи прогреваются до дна. Розовые капли сверкают в воздухе.

Тепло скоро закончится. Но пока ещё солнце быстро нагревает тёмные перья между крыльев. Самое время искупаться. В луже – спелое яблоко. В два раза больше тебя.

Звёздочки зёрен в чёрном взрытом поле. Открытое место. Опасность. Чёрная туча коршуна. Ха, эта громадина думает, что его не видно?

Коршун всё приближался. С каждым поворотом, с каждым головокружительным зигзагом воробей летел к смерти.

Унимо приметил на противоположной стороне улицы стеклянное чердачное окно с маленьким, едва различимым окошком – возможно, для домашних птиц. Последний шанс. Нужно было разогнаться, но так, чтобы коршун не успел выпустить когти. Ширины улицы должно было хватить. Или нет? Оставалось только проверить.

Воробушек резко повернул и вылетел на открытое пространство улицы. Коршун свернул за ним. Вот-вот – и расстояние сократится до броска лап с гарпунами когтей. Коршун торжествовал. Казалось, воробей летит прямо в стеклянное окно чердака, не сворачивая. Коршун на мгновение замедлился – но только на мгновение. В следующий миг воробей проскользнул в чердачное окно, а коршун со всей силы стремительного полёта врезался в стекло и упал на чердак, придавленный оглушительным звоном. Стеклянные осколки налипли на перья, мокрые от крови.

Унимо сидел в углу чердака, привыкая к тому, как лениво бьётся сердце, как тяжелы кости и мысли человека. Хотелось улететь: туда, где каменные карнизы, нагретые осенним солнцем, где вода фонтана рассыпается сверкающей пылью, где тянутся сжатые поля, где время измеряется взмахами крыльев…

Но сначала нужно было покончить с этим. Навести порядок. Восстановить равновесие.

Унимо вздохнул.

Тьер лежал на полу, пряча под мышками изрезанные руки. Его лицо тоже было в крови.

– Это всё твоя любовь к дешёвым фокусам. Чёрный коршун! Для коршуна в городе нет места, мог бы и сообразить, – сказал Унимо, поднимаясь и прислушиваясь.

Хозяева наверняка уже идут на звон стекла.

– Воробушек, – фыркнул Тьер. С долей горького уважения.

«Воробушек, воробушек, на крыше он сидит», – вспомнил Унимо начало своего первого (и последнего) детского стихотворения. И улыбнулся тому, как неожиданно, бывает, отзываются слова.

Но следовало скорее убраться с чердака. А до этого – снова стать сторожем чужого сознания. Это было несложно: все силы Тьера в реальнейшем ушли на представление и погоню. Унимо ощутил чужие жгучую боль, досаду, разочарование и поспешил забраться на свой любимый холм для наблюдения.

– Пойдём домой, – Мастер Реальнейшего выглянул в разбитое окно чердака и убедился, что путь по крышам свободен.

Тьер не шевельнулся.

Этот глупый, бессмысленный протест выбил из-под ног Унимо мостки равновесия. Всё вместе: глаза того человека, который сорвался со стен Собора, злость на себя, вид беззащитной толпы на площади, унизительный страх птички, выполняющей манёвры перед клювом хищника, – слепилось в комок чёрной смолы, нещадно липнущей к рукам.

– Я хочу, чтобы ты шёл за мной, не отставая, до булочной Хирунди, – бросил Унимо через плечо, перешагивая осиротевшую оконную раму.

Конечно, Тьер поднялся. И, не успев даже стереть кровь с лица, должен был спешить за своим тюремщиком в сумерки крыш Тар-Кахола, прихрамывая и морщась от боли. В реальнейшем Унимо легко мог бы вылечить его. Да и сам Тьер мог бы, если бы у него были время и силы.

Но Мастер Реальнейшего мстительно шёл по крышам всё быстрее. Не оглядываясь, зная, что за ним следует неловкая страдающая тень.

В реальном Унимо не мог бы столь ловко ходить по крышам: он никогда так не передвигался, хотя знал, что почти по всем большим улицам города можно путешествовать на высоте, перепрыгивая и балансируя. Спускаться пришлось всего несколько раз – там, где нужно было перебраться с улицы Холма на улицу Летнего Ветра, и дальше – свернуть в переулок прямо до булочной.

Где-то за пару кварталов Тьер не выдержал.

– Пожалуйста, Унимо, не так быстро!

Нимо не обернулся, но стал идти чуть медленнее.

Как только они добрались до булочной, в дверь постучали. Унимо не успел даже разжечь огонь: из-за птичьих превращений тепло покинуло его, хотелось сесть поближе к огню и уснуть.

На пороге стояли Тэлли и Грави.

– Можно? – робко уточнила королева.

– Это твоя булочная, Тэлли, – улыбнулся Унимо. – Здравствуйте, Айл-врачеватель.

Грави смотрел с тревожным участием. На мгновение Нимо подумал, что они пришли забрать его в Дом Радости, и в груди успела расцвести и рухнуть целая ледяная империя.

– Располагайтесь, пожалуйста. Хотя я, знаете, не ждал гостей, поэтому… – Унимо стал ходить кругами по комнате, пока Тэлли не подошла и не взяла его осторожно за руку.

«Всё прошло, не больно, ты победил, ты справился», – вот что было в тепле её пальцев. Унимо это почувствовал – и освободил руку. Слишком резко. Как будто выдернул. Но он не хотел. Просто день выдался такой, нервный.

Она, конечно, всё понимает. Понимающе смотрит. Не обижается на мальчишку.

И Грави – тоже. Пациенту нужен покой. И тепло. Поэтому Грави стал разводить огонь в очаге.

Унимо не пытается притворяться хозяином дома. Сидит в кресле, прячет руки, чтобы не было видно, что они дрожат. Смотрит, как Тэлли готовит свой замечательный чай. Словно двенадцать лет назад, когда он, испуганный, прибежал к ней, спасаясь от острых зубов реальнейшего. Тогда был Форин – там, на далёком маяке, тот, кто придёт и всё поправит. Теперь его нет, вместо него – жалкий мальчишка. Жалкий мир, в котором никого лучше не нашлось.

Тэлли протянула Унимо чашку. Чай с мятой и осенним дождём.

– Зеленичный сироп закончился, – улыбнулась она.

Конечно, не время для зеленики.

Не время для радости.

Горячий ароматный чай, тепло огня – но Унимо долго не мог согреться. Потому что у него, кроме своего холода, был ещё «метаморфозный озноб» Тьера. А тот превращался, видимо, ещё реже, чем Мастер Реальнейшего, поэтому попытка притвориться коршуном стоила ему дорого.

Тьер сидел в углу за стойкой, прямо на полу, сотрясаясь от дрожи – но ему никто не предлагал горячего чаю. Никто не заботился о нём. Горе проигравшим в реальнейшем.

Мастер Помощи и Мастер Излечения могли бы пожалеть, что отогрели Мастера Реальнейшего. Потому что как только его руки перестали дрожать, он сказал:

– Я виноват, я знаю. Я уснул, подвёл всех. Хорошо бы вы нашли кого-то другого.

Королева вздохнула:

– Ты знаешь, что никто, кроме тебя, не может.

Врачеватель сказал:

– Ты не виноват.

Разговаривают, как с ребёнком. Как с пациентом. Взрослые и врачи – те, кто всегда знает, как тебе лучше. Те, кого хочется отправить к Окло-Ко.

Унимо смотрел в огонь и невежливо молчал. Хорошо бы радушные гости скорее ушли. Оставили его в покое.

– Кора спрашивала о тебе. Она была бы рада, если бы ты зашёл. И я тоже, – сказал Грави.

– Кора? – Унимо не смог сохранить бесстрастный тон. – Она в Доме Радости?

– Да, – кивнул Грави, – учит Верлина словам. По одному каждый день.

Вот как. Мастер Слов, который потерял все слова.

– Я зайду, – пообещал Унимо.

Молчание разгоралось всё ярче. Гости выпили чай и могли бы уже уходить.

Могли бы уже уходить, слышите?

– Меня позвали, как только всё началось, – Грави решился дать горькое лекарство. – Я был в толпе и не мог ничего сделать. Только потом я заставил их думать, что это обычное дело. Что ничего необыкновенного не произошло. Что люди не превращаются в птиц, падая с башни.

– Спасибо, – пробормотал Унимо. Это он, Мастер Реальнейшего, должен был замести следы. Но времени и сил не было: он думал только о том, чтобы обезвредить Тьера.

Ну, мы пойдём.

Конечно. Спасибо за всё. Дверь можете не закрывать.

Какое-то время Унимо сидел, наслаждаясь тишиной и неподвижностью. Но потом в дверь опять постучали.

Это невозможно. В реальнейшее Мастера Реальнейшего приходили все, кто хотел.

На пороге стоял Мэлл. Первый советник. При виде Унимо даже человек из реального понял, что лучше не злоупотреблять гостеприимством, поэтому советник отказался от чая и перешёл сразу к делу.

– О нет, что вы, я ни в чём не обвиняю вас – напротив, могу отметить, что вы действовали решительно и храбро и снова спасли город, – хитрое и умное выражение лица. Наклон головы мышкующего лиса. – Но хочу вас предупредить, что горожане стали беспокоиться. Понимают, что есть люди, которые могут сделать с ними всё, что захотят. Это, знаете, не так легко принять.

Тьер хмыкнул из своего тёмного угла. «Пришёл в себя», – отметил Унимо.

– Ведь погиб человек. Это не так просто забыть. Нет, я, конечно, вас не виню в этой трагической случайности. Но всё равно. Общее впечатление. Это служитель Защитника, его звали Инвар Ге. У него осталась только сестра. Я уже принёс ей свои соболезнования. Обряд Восхождения завтра в полдень в Соборе.

Унимо закрыл глаза. Веки вспыхнули разноцветной паутиной. Думать о том, что имел в виду Первый советник, было невыносимо. «Подумаю об этом весной, когда будет много света и тепла», – пообещал себе Унимо.

Наконец Мэлл смилостивился и ушёл. В осенние сумерки, что спустились с крыш по водосточным трубам и теперь заглядывали в окна.

Унимо не открывал глаза. Реальнейшее лежало огромной живой картой, пульсировало, переливалось. Словно вид сверху на город зрением ночной птицы. Таких карт, конечно, не бывает в реальном.

Форин как-то говорил, что реальнейшее представляется ему детской комнатой без окон и дверей. Нимо тогда решил, что это мрачноватая шутка. Но теперь он знал, что Мастер Реальнейшего складывает пространство, как умеет – лишь бы оно поместилось в карман и не потерялось. И тут все средства хороши.

Одно неловкое движение – и карта порвалась в самом центре. Там, где красно-зелёными огоньками был отмечен Тар-Кахол.

Мастер Реальнейшего распахнул глаза. Не спать.

Тьер перестал дрожать. Снова притворялся послушным, прятался за тепло и тишину булочной.

– Пойдём, – сказал Унимо, надевая плащ.

Как будто в реальнейшем он мог замёрзнуть. Но он предпочитал подчиняться там, где нет смысла спорить. Там, где холод и грусть ничуть не хуже тепла и веселья. Закон экономии сил.

– Куда? – испуганно спросил Тьер. Чудовище смотрело совсем по-детски.

– На улицу, – усмехнулся Мастер Реальнейшего.

Тьер чуть было не сказал «не хочу». Но вовремя сообразил, как жалко в реальнейшем звучит «не хочу» того, чьи желания ничего не стоят.

Накрапывал дождь. Мостовые Тар-Кахола блестели, почерневшие деревья наперебой рассказывали новости запоздалым прохожим. Люди, завёрнутые в плащи, казались огромными листьями, сорванными с веток. В воздухе чувствовалось приближение Дня осенних привидений.

Унимо любил гулять в непогоду. Любил серое небо, дождь, ворчливый ветер и глянцевые, как маленькие пирожные, политые сахарным сиропом, камни под ногами. Он шёл очень медленно. Тьер не смел возражать, но ему прогулка давалась с трудом.

Ум-Тенебри стал рассказывать историю улицы Холма. Тьер не слушал. Ему было холодно, страшно и хотелось домой.

Между тем, история была занимательная: раньше, до строительства стены, когда эта часть города была ещё пригородом, здесь действительно возвышался Красивый холм. Место, с которого можно было увидеть весь Тар-Кахол. Давным-давно на этот холм напоследок приводили преступников, приговорённых к изгнанию, и оставляли любоваться городом, который они предали своим преступлением. И некоторые, согласно преданиям, так и оставались на холме умирать. Они не хотели покидать город, но никто из жителей не должен был подниматься и помогать им. По другим версиям этой легенды, которые нравились Унимо гораздо больше, они просто исчезали, как утренний туман, унесённые призраками Тар-Кахола.

Тьер не слушал. А ему было бы полезно это знать. Не так уж часто Мастер Реальнейшего что-то рассказывает. Унимо остановился и отправил Тьеру готовый образ знания: с лицами людей на вершине Красивого холма, с видом Тар-Кахола – почти как с башни Собора, – с ощущением спрессованного времени и горечи вечного изгнания. Тьер вздрогнул и с укором взглянул на Мастера Реальнейшего. Унимо пожал плечами: надо было слушать, слова милосердны и осторожны, мгновенное знание – мучительно. «И просили люди Защитника о великом знании Всего, но Защитник только рассказывал им истории о мире, каждый день – новую».

По мере того как они приближались к Трактирной стороне, навстречу попадалось всё больше людей: те, кто пробирался домой, перемещаясь не вполне прямо. Между камнями мостовой лежала солома, а переулки напоминали сельские дороги. Осень здесь пахла подогретым дешёвым вином.

Трактир «Новый мир» был средним по всем параметрам: средние цены, среднее качество, средние – между приветливыми и презрительными – улыбки хозяина.

Конечно, никто не стал спрашивать Унимо, куда он направляется, и они с Тьером благополучно поднялись на второй этаж, где Мастер Реальнейшего постучал в одну из одинаковых дверей. Послышался звук отодвигаемой мебели, и только потом дверь открылась, открывая взглядам человека со спутанными седыми волосами в чёрном халате, который мог оказаться также и мантией.

– Приветствую, Мастер Познания, – произнёс Мастер Реальнейшего.

Никто не любит гостей в реальнейшем. Ещё бы: каждый, кто может здесь найти дорогу к твоему дому, знает о тебе больше, чем написано в «Королевской правде»,

– Давно хотел познакомиться с вами, – Мастер Познания неловко составил на пол пустые бутылки со стульев, предлагая гостям садиться.

Унимо устроился на стуле, Тьер остался стоять у двери.

– Айл-Форин рассказывал мне о вас, профессор Иллиари – сказал Мастер Реальнейшего.

– Сам Смотритель, – усмехнулся Мастер Познания, – вот это да. Только я уже давно не профессор. Да и вообще, видите ли, – тут он обвёл руками комнату, засмеявшись каким-то своим мыслям, – не очень преуспеваю. Кто стал бы искать Мастера Познания здесь, а не, скажем, в кабинетах Университета, в библиотеке или лабораториях…

– Я, – сказал Унимо.

– Ну да, верно, верно, Мастер Реальнейшего, вы знаете всё. Но, согласитесь, это забавно. Забавно.

Профессор – бывший профессор – Иллиари сидел, опустив голову. Унимо слышал, как ему хочется рассказать историю. Свою историю. Рассказанную, наверняка, полной луне, осеннему ветру и не одной сотне полупустых бутылок вина. «Я хочу выслушать его», – подумал Унимо.

– Знаете, меня выгнали. Исключили за нарушение этих… правил этики, да. И я с радостью ушёл от них – от всех этих людей, которые вместо «хочу» говорят «хотел бы», которые всегда «полагают», с таким, знаете, видом перезрелого винограда, который вот-вот лопнет. Сначала, когда у меня ещё оставалось родительское наследство, я снял дом с подземной лабораторией. И это было счастливое время. Я почти не выходил на поверхность. Раз в несколько дней, за едой. А потом пришёл он. О, с людьми я мог справиться, во мне было много силы. Когда я проводил эксперимент, мне казалось, что сама Окло-Ко не сможет остановить меня. Но он, конечно, другое дело. Он одним своим взглядом превращает мысли живого человека в камень. Дракон Естественного Порядка Вещей – видели вы его когда-нибудь? Нет? Ну да, наверное, не было случая, и хорошо. Форин видел. Как-то он спасал такого же незадачливого, как я. Да. Так вот, дракон сказал мне, чтобы я перестал этим заниматься. А я, мне казалось, был уже близок к разгадке самой главной тайны. И не мог остановиться. Он обратил меня в камень. И оставил лежать у дороги. Пока кто-то не пройдёт мимо, не возьмёт в руки, не посмотрит с интересом, – Иллиари засмеялся. – Мыслящий камень. Осознающий себя в пыли у дороги. Стал частью этого мира, но это как-то не принесло мне радости. Сколько прошло времени, не знаю. Но однажды деревенский мальчик подобрал меня и сунул в карман, чтобы при случае запустить в кого-нибудь. И я был спасён. Но в следующий раз дракон обещал отправить меня на дно моря. А там никто не ходит, и вероятность, что кто-то подберёт и взглянет с интересом – я даже рассчитал, пока сидел здесь, привыкая дышать, – ужасающе мала. Много миллионов лет можно там пролежать. А я не хочу, не хочу…

Бывший профессор замотал головой.

– Вы занимались изучением бессмертия? – спросил Унимо, незаметно отгоняя его кошмары: длинные, извивающиеся как угри, мысли о жизни камней.

– Да, – кивнул Иллиари. – И пределов времени. Дракон тогда ещё сказал, что камень – это твёрдое время. Посоветовал мне изучать камни. Методом самонаблюдения. И засмеялся. О, слышали бы вы этот смех – пронизывающий, жуткий, как предсмертный вой угодившего в капкан снежного волка. Поэт, который сказал, что природа милосердна, ничего не знал ни о природе, ни о милосердии. Я умолял его. Но ему было всё равно. Просить перьев у птиц – и то было бы легче. Он заставил меня признать, что бессмертия не существует. Я сказал это.

Внизу, в общем зале трактира началось веселье: голоса звучали всё громче, музыка – такая, которая заставляет пьяных людей бездумно притопывать, – отрабатывала свои гроши. Унимо подумал, как тяжело здесь, верно, размышлять о бессмертии.

Унимо даже не взглянул в сторону Иллиари, проявляя столь ценимое тем милосердие, но тот всё равно вскинулся, защищаясь:

– Да, а что оставалось делать? Что?

Мастер Реальнейшего улыбнулся:

– И тем не менее бессмертие существует.

Иллиари вскочил и угрожающе придвинулся к Унимо.

– Вздумали дразнить меня? Вам, конечно, всё позволено, вы можете, но я и так унижен, раздавлен, и даже Форин…

– Вот этот человек, что пришёл со мной – бессмертен, – перебил бывшего профессора Ум-Тенебри.

Иллиари застыл на месте. На его пыльном лице мелькнули все стадии долгого научного поиска: от недоверия до лихорадочного охотничьего азарта. Он не сказал «не может быть»: всё-таки он был настоящим Мастером Познания. Он спросил:

– А вы проверяли все способы?

Мастер Реальнейшего растерялся.

– Какие способы? О, конечно, нет.

– Неужели вам не интересно? – лихорадочно оживился Иллиари. Он почему-то совсем не обращал внимания на Тьера, впиваясь взглядом в Мастера Реальнейшего. – Узнать, как всё устроено? Как именно это проклятие в реальнейшем действует в реальном? Мы с вами могли бы…

– Нет, – наконец пришёл в себя Унимо. Он не ожидал такого напора от этого похожего на пустой стакан человека. И сердился на то, что не был готов. Забыл, что мастер – это всегда мастер, даже если его голова заставлена бутылками из-под вина, а взгляд похож на осеннюю муху, с тупым упорством бьющуюся в стекло.

– Мы могли бы узнать то, что никто не знает! Вместе мы могли бы обмануть самого Дракона Естественного Порядка Вещей! – продолжал наступать Иллиари. Он совершенно преобразился, и в его движениях, в его словах проявилось что-то паучье.

Тьер шагнул к двери. Он хотел броситься прочь и бежать без остановки от этого безумца, который до дрожи в руках хочет заполучить его, обычного, ничем не примечательного живого человека, для своих экспериментов. Этот безумец убьёт его. А потом ещё раз. И ещё. Исключительно в научных целях.

Унимо тоже шагнул в сторону выхода.

– Хорошо, – Иллиари лукаво улыбнулся, показывая свои ладони с длинными синеватыми пальцами. – Я понимаю, что у вас другие дела, тар Унимо. Но я вижу, что вы не против избавиться от него. Так чего проще? Если вы только захотите, он останется здесь, а уж я позабочусь о том, чтобы не упустить его.

Тьер испуганно посмотрел на Мастера Реальнейшего. Он ведь не станет так делать? Ведь нет?

Но Ум-Тенебри, казалось, задумался.

– А что, – заметил он, разговаривая словно сам с собой, – почему бы и нет. Хоть какая-то польза от этого злобного бессмертия.

– Отлично! – Иллиари светился, как рыба-фонарь, и выглядел лет на десять моложе. – Вот и договорились. Вам не о чем будет беспокоиться, совершенно не о чем!

Его липкая, суетливая радость была неприятна, и Унимо поморщился. Но пробормотал:

– Да, хоть какая-то польза.

И когда Иллиари закивал головой, Тьер, наконец, не выдержал:

– Эй, почему вы так говорите? Как будто меня здесь нет? Но я ведь здесь, слышите? Я здесь! Я здесь!!

Иллиари и Унимо ещё о чём-то разговаривали, а Тьер кричал, кричал, пока не потерял сознание.

Воздух осенней ночи после душной комнаты трактира чудо как хорош – словно горячий ягодный чай после долгой прогулки в зимнем лесу. В конце ночной вахты неожиданно прояснилось. Мятные леденцы звёзд были щедро рассыпаны по чёрной скатерти неба, и только внизу, в долине Кахольского озера, поднимался, скрывая крыши спящих домов, густой сливочный туман.

Унимо захотел оказаться подальше от Трактирной стороны – именно поэтому они с Тьером сидели на холме неподалёку от Университета, на смотровой площадке в садике, где студенты Факультета Трав и Деревьев выращивали диковинные, привезённые с дальних островов растения. Осенью, впрочем, обитатели сада напоминал скорее толпу неопытных путников, которых холода застали в дороге: зябко кутались они в свои огромные южные листья и посматривали, не появится ли вдалеке огонёк жилья.

Пока Тьер приходил в себя, Унимо вспоминал стихи – кажется, бывшего Мастера Слов.