скачать книгу бесплатно
Часовщик же, не любивший лишних смертей и слишком очевидной экономической экспансии Храма в мир, оказался доволен. С тенью лёгкого раздражения он велел стражнику увести мужчину. Тот кричал о своём раскаянии с заискивающей надрывностью всё то время, как его поднимали и выталкивали, как он думал, на казнь.
Демона он же не интересовал до того момента, пока он не станет принимать у этого механоида, уже допрошенного и назвавшего все имена, уже написавшего завещание, по которому все доходы его насытительных плантаций перейдут Храму, покаянные обеты перед Сотворителем, связывающие его со всеми подписанными бумагами.
Это будут епитимьи исключительно духовного свойства: пост и чёрное покрывало на его пропорциональной, привыкшей гордо смотреть голове, на его механических, таких правильно ложащихся волосах. К смерти, которая наступит, как видит сейчас Часовщик, от старости, он станет глубоко набожным механоидом. В Святилище, перед ликом самого бога, с ним произойдёт великая перемена, и этот сладострастный красавец обратится от греха к праведной жизни.
В том числе и потому, что он, существо колеблющееся, увязающее в удовольствиях плоти, всё же носит внутри добро. История простая и поучительная.
Выстроив её до самого конца, Часовщик обратился к остальным трём. Итак, они владели мраморными рудниками, насытительными заводами и соляными копями. Камень, ликра и соль.
Для демона всё, что происходило между ними тремя сейчас, их отношение друг к другу, их отношение к ереси казалось новой модернизацией уже известного ему механизма. Ненужной, потребляющей энергию надстройкой, которая к тому же неправильно насыщает ликру, внося разлад во весь механизм в целом. Ему предстояло её разобрать. Но так, чтобы не пострадала вся Машина в целом: Машина церкви, Машина социума, Машина жизни.
Не та, что была до Зари мира, другая. Теперь неуловимо огромная, чьи механизмы, всё такие же физические, всё такие же неумолимые, двигались теперь одновременно повсюду, где существовали механоиды. И видел их один только Часовщик в своём холодном мире, выстроенном Сотворителем в его восприятии, за светлой, серой радужкой светящихся добром и заботой глаз.
Во имя Сотворителя. Во имя живого бога, смотрящего сейчас на них всех.
Зима оставалась в покоях супруга, не желая входить к его брату и не желая с ним говорить или проверять его состояние. Передумать её заставили слуги и лекарь, покинувшие комнату. Глава личной службы, отделившись от остальных, подошла к своей госпоже, встала в почтительную позу на коленях и сообщила, что их новый господин всех отпустил, едва дав обработать себе раны.
Он отверг все подарки своего великого брата и из нужного попросил себе только скромное одеяние механика Машины Творения, на которое не имеет права. О том, что, для того чтобы принести одеяние, потребуется время, ему сообщили, и он согласился ждать.
Женщина спросила у Зимы, должны ли они его слушаться, ведь этот пришлый демон не имел права носить одеяние механика Машины Творения. Зима против решения Часовщика не пошла. Глава личной службы Часовщика отбыла выполнять приказ.
Зима же осталась недвижима. Оставлять Ювелира здесь, в личных комнатах над самим Храмом, ликровая сеть в которых была едина для всего здания, кроме Святилища, она не стала. И хотя ей передали запрет входить, она не подумала его соблюдать. Власть Часовщика как мужа и как иерофанта Сотворителя не простиралась на неё.
Ради Храма и ради народа она вошла.
Ювелир не обратил на неё внимания. Всё ещё не способный подняться на ноги, он сидел на полу, одной рукой перебирая песок в чаше, где раньше было богато насыщенное ликровое молоко, а другую держал над пламенем масляной лампы.
Пришедшая в мир молодой демонессой на самой границе Зари мира, Зима ещё застала тяготы первого бытия и понимала смысл его жестов. Поданную ему хорошую пищу Ювелир просто выплеснул на пол, а так необходимую ему энергию для регенерации получал старым, медленным и требующим огромной концентрации способом, который имел только одно преимущество – ликровое молоко может быть отравлено, но огонь отравить невозможно. Огонь – это всегда лишь огонь.
– Зачем ты вернулся? – спросила она у демона
Он не ответил ей и не повернул к ней головы. Не подумал отвлечься от своего странного занятия – перебирать плохо слушавшимися пальцами песок в чаше, из которой он выпарил воду. Просто бесцельно перебирать.
Она посмотрела на это холодно, опустив белые, словно первый снег, глаза на его потемневшие от жестоких ветров пустошей руки, на ссохшиеся от длительной жажды и голода жилы и мышцы. На сосредоточенный, исключающий её из сферы его интереса взгляд. Демонесса бросила:
– Я вижу теперь, что ты безумен, так же как и твой брат, как и род его, с которым ты ушёл, проснувшись от Следа Света, даже не обновив клятву своему настоящему господину. Что ты ищешь среди этого мусора? – Ювелир, остановившись на несколько ударов сердца, продолжил опять, и эта остановка давала понять, что он услышал её, но осознанно проигнорировал. – Отвечай, когда твоя госпожа рядом с тобой и тебе говорит!
Ювелир остановился, подумав, и медленно поднял на демонессу голодные, сияющие страстно глаза, смотрящие, однако, будто бы сквозь Зиму, будто бы на что-то большее, стоящее за её спиной.
– У меня здесь только один господин.
– В конце старого мира ты присягнул моему мужу в верности и…
– …больше не присягал никому. Отвечай Мне, Зима, решилась ли Ты встать перед ним на колени, коснуться одежды Его и принять смерть от его бога, если только Ты нарушишь волю Его и Его слово? – Зима отстранилась, так как не делала этого, и Ювелир снисходительно улыбнулся. – Вот потому и нет надо Мной здесь других господ, кроме моего великого брата.
С этими словами он наконец отнял руку от чаши и показал ей две песчинки, на вид совершенно неотличимые от остальных, оставшихся внутри. Продолжая улыбаться мягко и смотреть на Зиму с нескрываемой, но обращённой совершенно не к ней страстью, закончил:
– Ты свободна и можешь идти. К моему не знающему сна господину обращены все мои права.
– У тебя не может быть на этот мир никаких прав! – процедила Зима. – Ты оставался в праздности и сне Следа Света, когда наш господин и я создавали его из пустошей и сырых камней! Не твоими руками…
Зима осеклась, увидев, как потемневшие от ветра и постоянной работы, высохшие пальцы Ювелира напряглись, и от этого напряжения пол и стены комнаты задрожали в предупреждающем холодном треморе.
Демонесса замерла, рассредоточив своё внимание в попытке осознать, что именно происходит, и легко, слишком легко почувствовала, что сила, которой так привычно пользуется страшный гость её мужа, исходит не из его особенных способностей, дарованных Сотворителем, Часовщиком или кем-то из древних демонов, а от долгой, выточенной практики, тянущейся от самого-самого начала времён.
Это мастерство, сидящее у него в костях, в костях в прямом смысле слова: древние демоны втирали каменную алтарную пыль, дающую телекинетическую власть над камнем, прямо в кости, предварительно прожигая плоть.
Это делала и Зима, но слишком давно, и сейчас, напрягши в ищущем, хватающемся за пустоту движении собственные пальцы, она попыталась пересилить первого из нерождённых, но алтарная пыль из её собственных костей давно уже вытеснилась регенерацией, а тело Ювелира помнило и сохранило всё.
Всего одной секундой ранее внизу, в Святилище, один из трёх оставшихся в живых еретиков достал меч, спрятанный им в длинных, просторных одеждах, и, воспользовавшись близостью иерофанта, обнажил лезвие против демона, бросившись на него.
Часовщик отдал страже знак спокойствия и встретил атаку уравновешенным, полным искреннего сострадания взглядом. Стены Храма задрожали именно в этот момент. И еретик, желавший закончить то, что не удалось их подосланному убийце, не удержался на ногах. Он упал на меч.
Расслабив чуть правившую его падение левую руку, Часовщик подошёл к телу, перевернул и, проверив пульс, вынул меч.
– Великое несчастье сейчас опустилось на нас. Потому что покинула этот мир душа праведника. Того, кто заблудился во грехах своих, но принял покаяние так полно, что лишил нас права греться у его возвысившейся души. Не стыдно Мне, – сказал он, вытащив меч из груди погибшего, – отирать кровь Своими одеждами, так как кровь эта – чистейшая из ликры, что только может быть пролита на этот святой порог.
Закончив речь, он мягко посмотрел на двоих оставшихся мужчин. Мрамор и хлеб. Один из них не поколебался, но по взгляду второго уже была видна нарастающая паника. Он находился на полпути – частично уверовал в то, что Сотворитель не хотел задуманных ими перемен, а частью испугался кары, которая последует за раскрытием их заговора.
– Ты ведёшь этот мир в пропасть вечной тьмы! В пропасть зла! – злобно крикнул он, пытаясь заглушить в груди эти бушующие чувства – благоговения и страха, оба чуждых ему, будто принадлежавших кому-то другому.
«Хлеб… – повторил про себя Часовщик, глядя внимательно на обоих еретиков лица и переводя взгляд с одного на другое, – хлеб и мрамор».
– Приведите его сыновей, – посоветовал Часовщик стражнику, – великие чудеса происходят сейчас волей Сотворителя, пусть молодые сердца причастятся им и уверуют.
Тот сразу же отбыл.
– Хочешь убить нас на глазах у детей? – со злой ухмылкой спросил один. Хлеб.
– Совсем нет, – улыбнулся Часовщик, наклонившись к уху еретика, и прошептал тихо, не оставляющим сомнения в его намерениях тоном. – Я брошу тебя и твоих троих сыновей в ямы, разделённые прутьями решетки так, чтобы вы могли видеть друг друга, и оставлю умирать от голода. Ты будешь всё видеть. Самый маленький умрёт раньше всех, а, по мере того как они будут уходить к Сотворителю, я буду бросать их трупы тебе, чтобы ты в голодном безумии пожирал тела младших своих детей на глазах у старших.
– Убей! Убей моих детей сейчас! – закричал механоид и с небывалой силой вырвался из рук стражников, бросившись под ноги Часовщику.
Тот снова смолчал, на этот раз устремив взгляд к выходу из Святилища в свои покои, где стояли, приведённые стражником, замерев в ужасе, двое сыновей заговорщика и смотрели, как их отец умоляет об их смерти. Третий, годовалый малыш, был на руках у кормилицы.
С расширенными от ужаса глазами смотрели мальчики, как мужчина, которому придала сил и решимости сведшая его с ума мысль о неизбежной жестокой судьбе, выхватил меч из рук Часовщика и понёсся на собственных детей с налитыми кровью глазами.
Он упал, пробежав половину пути, сражённый копьём, безошибочно брошенным одной из охранниц Часовщика. Демон же открыл детям свои объятия и пригласил их к себе:
– Утешьтесь, – позвал он их, поманив, – утешьтесь. Я не смог защитить вашего отца от безумия, но теперь вы дети Мои. И вас никто никогда не обидит.
И пока мальчики приближались к Часовщику, глядя только на него, отгоняя от себя разорвавшее их мир видение пожелавшего их смерти родителя, последний из оставшихся в живых заговорщиков, не стесняясь кричать, обвинял Часовщика во всех мыслимых разуму преступлениях.
– Что же, я слышу, тебе есть что сказать, – улыбнулся Говорящий с Сотворителем, посмотрев на него поверх сбитых русых волос, уткнувшегося в его грудь в безутешном плаче ребёнка, – так говори же, потому что Я не могу бояться твоих речей. Ведь Я, – почти пропел ласковым, сладким голосом Говорящий с Сотворителем, – не могу бояться истины.
– Я скажу Тебе, – оскалился мужчина. У него красивая и умная жена, она поймёт, что единственным способом избежать остракизма после смерти мужа и его измены Богу станет близкая интеграция мраморных рудников с Храмом, – я скажу Тебе, что Преданный был не один. Второй прямо сейчас уничтожает Машины Творения. Потому что пусть лучше будет мир мёртв, чем продолжит существовать под твоею ржавою, жадной рукой!
– Отведите его к народу, – тихо сказал Часовщик, поднимая детей на руки, прижимая их к себе и убаюкивая, – отведите его к народу в Храме и объявите о том, что он сделал и что делали Преданные ему. Он имеет право на слово перед народом. Пусть он проповедует.
Еретика схватили под руки, и он попытался вырваться в первый момент, но потом быстро понял, что это бесполезно. Он проклял Часовщика, и проклял его много раз, пока пересекал обсидиановый пол Святилища, но, кроме проклятий, больше обличить он его не мог: Часовщик не боялся правды и от правды не прятался, как и говорил до этого.
Правды он не скрывал, наоборот, он давал и время, и трибуну. Он давал механоидам самим решать, что истинно, а что ложно.
В это же время Зима, глядя на Ювелира со всё возрастающим раздражением, наклонилась к древнему демону.
– Тебе дали новую красивую одежду, – тихо, угрожающим шёпотом произнесла она, – принесли украшения на запястья и в волосы, у твоей двери, чтобы не тревожить тебя, положили сладкую еду. И ничего не принял из этих многих подарков моего мужа. Как ты посмел?
– В этих стенах я не могу быть одарён твоим мужем, – произнёс Ювелир, плавно растягивая слова, произносимые им с незнакомым Зиме грубым акцентом, он и его поведение казалось здесь совершенно чуждым, – ведь это я пришёл одарять этот Храм, где он господин.
Зима отстранилась на какую-то долю секунды, незаметно для себя выпрямив спину. Она осознала прямо и недвусмысленно, что Ювелир только что отказался занимать предопределённое ему храмовой иерархией место. Глядя ей в холодные белые глаза и обнажающие чёрные провалы вырванных клыков, демон закончил свою мысль медленно, давая ей полностью прочувствовать каждое сказанное им слово:
– Мне дают то, что мне нужно. Только это. Но из того, что мне нужно, – я требую всё.
Демонесса правильно, совершенно правильно почувствовала кожей близость страшной, неизбежной жертвы, на которую никто из живущих в мире не согласен и на которую она не готова будет отдать себя вдвойне, потому что возьмёт её – именно Ювелир.
Она наклонилась к демону с явным, нескрываемым, страстным желанием напасть и натолкнулась на невидимую, но непреодолимую для неё, прозрачную преграду, заслонившую первого из нерождённых от её нападения.
Ювелир заинтересованно наклонил голову, разглядывая этот эффект. Невидимую границу между ним и Зимой, пролёгшую точно от двух сияющих для него камней, лежавших на его пальце. На силу, не пускавшую к нему разъярённую демонессу, мощную достаточно, чтобы сломить в мгновение ока любое сопротивление его измученного недостатком регенерации тела. И возникшую исключительно из одного его желания защитить себя от Зимы.
Небо озарило марево пожара. Огонь быстро перекинулся с одной Машины на вторую. Взорвался один из паровых котлов.
Там, внизу, в Святилище, ноги еретика подкосились, он начал рваться из хватки стражей с новой, совершенно остервенелой силой, но справиться с их механическими руками не мог.
Он с ужасом смотрел на пляшущие на отполированном до блеска полу огненные отсветы и с ещё большим – на огни Храма, просачивающиеся через щёлку, на которую открылись огромные Врата, чтобы выкинуть сходящей с ума от страха толпе.
Часовщик, всё ещё с детьми на руках, медленно шёл за ним, выпуская свои белые крылья.
Зима же, мгновенно забыв о Ювелире, бросилась к окну, чтобы рассмотреть, откуда поднимается окрасившее её серебряные локоны пламя. Увидев, что Машины Творения горят, она исчезла из комнаты демона, чтобы переместиться туда, к опасности, к катастрофе, и как можно быстрее локализовать её. Чтобы как можно больше спасти.
Ювелир в свою очередь, забыв о Зиме с неменьшей быстротой, осторожно наклонился к камням и коснулся их грубыми подушечками пальцев, поднимая с невыразимой аккуратностью. Ничто вокруг больше не волновало его и не привлекало его внимания.
Камни нагрелись.
Демон попытался воскресить в душе те чувства, которые испытал только что, но эффекта не повторилось, и тогда он, глядя на них внимательно, слившись сознанием с их светом, видимым ему одному, пожелал от них напрямую – возникновения того же невидимого щита между ним и миром. И он возник.
Обдумав произошедшее, демон сосредоточился, упёрся руками в пол и взял из него столько тепла, сколько его позволила ему отнять у здания его собственная регенерация, проскользившая на балансе шока, но оставшаяся под его контролем.
