скачать книгу бесплатно
Дом говорит мне этим одну простую, но жуткую вещь – он знает, что я считаю себя сильнее него. Он, уже убедительно доказав, что всё это время следил за мной, теперь пытается сообщить, что и все изменения, произошедшие внутри моей личности, были ему подконтрольны, что власть, полученная им однажды над маленькой девочкой, никуда не делась, и не исчезла, и никогда и никуда не исчезнет. Он признаёт, что мы сражаемся сейчас, и говорит, что в случае любого исхода сражения он победит. Он прав.
Я снова пропускаю удар, закрыв глаза ненадолго, зажмурившись и воскресив в памяти минуты, когда я слушала сердцебиение в груди моего парня. Его грудная клетка представлялась мне железными стенами дома, за ними пульсирует жизнь, недоступная мне. Её можно слушать, но к ней нельзя прикоснуться, не уничтожив своими действиями, так же как нельзя коснуться сердца, не убив человека, в котором оно трепещет.
Оставив книгу, я иду сквозь библиотеку к последней закрытой двери. Там – Комната с Инструментами. Дом с самого начала учил меня чинить и поддерживать его. Именно поэтому я смогла получить профессию, как только мне дали шанс. Именно потому, что я смогла её получить, я вернулась назад. Ведь если бы я осталась в публичном доме, уже по собственному желанию, я воспринимала бы домогательства как часть работы, они укладывались бы в мою схему безопасного взаимодействия – они бы происходили по плану, потому что они должны происходить. Но я ушла оттуда, так же как я ушла из дома вообще – в один момент просто разорвала порочный круг страха и воспользовалась шансом, находящимся прямо напротив меня, – я вышла в другую дверь и думала, что оказалась на свободе. Но я ошибалась. И сейчас круг замкнулся.
Я иду вдоль книг, покрытых чёрной шевелящейся жидкостью, как сквозь грандиозное побоище, где одна за другой уничтожаются все мои детские фантазии, и они становятся подчинены одной общей ужасающей идее – приравнивания моего триумфа к поражению и наоборот. В искажённой реальности этого дома всё одно.
Я знаю, что это не так. После того, как умер мой парень, я стала жить тихо. Я никого не трогала, ни с кем не разговаривала, не ходила в компании. Иногда читала, что советовал библиотечный мастер. На работе не просила повышений и никогда не снималась со смен. Однажды мне предложили переехать в другой город, только что заложенный. Я согласилась.
В вечер перед отъездом я вернулась на рабочую базу сдать инструменты и забрать личные вещи, сделав это в неурочный час, поскольку не хотела возвращаться домой до самого поезда. На базе находился в одиночестве лишь один из моих вышестоящих коллег, пьяный. Он решил, что имеет право на моё тело. Я знала, что это не так. Я всегда была сильнее этого дома. Всегда сильнее моих истязателей и насильников. Сильнее каждого и всех.
Я убила его. Впопыхах собрала всё, что смогла найти, покидав в саквояж, села на поезд по записи и спрыгнула с состава в пустошах. Я вернулась домой, полностью проиграв битву за свою судьбу, но выиграв войну за право сохранить личность. Никто не имел и не имеет права на меня. Никто не может сказать, что именно является моим триумфом, а что – поражением, поскольку ни то ни другое не принадлежит никому, кроме меня лично.
Я открываю последнюю дверь. Буря воет, буря ластится смертью по стенам, стучится буря поступью рока в ставни. Свистит. Колотит паровым молотом в хлипкую дверь.
Комната с Инструментами завалена мёртвыми телами. Я не знаю всех этих механоидов, я никогда их не видела. Вглядываясь в одежду и детали высохших лиц трупов, не могу припомнить ничего. Но вот – блестит значок университета на жилетке высохшего тела. Это сотрудник Центра, выручивший меня из притона. Всё начинает складываться – вот пара моих коллег, уехавших из города прежде меня, сосед моего парня, ещё несколько мужчин и женщин, о которых я не могу припомнить ничего, но знаю, что их объединяло – они все помогали мне и проявляли доброту. Дом заманил их в ловушку и жестоко разделался только из одного того, что они были добры ко мне. Никто не имел права терзать меня, кроме него, никто не имел права жалеть меня, кроме него. Все они – теперь он. Вся моя жизнь.
Я разворачиваюсь и снова прохожу через библиотеку. Все мои фантазии переписаны. Нет больше ничего, кроме одной грандиозной битвы внутри моего сознания. Я воительница, и я же злодейка, я страдалица, мучительница и избавительница. Я иду по огромной, замкнутой саму на себя колее и не могу выйти за пределы этого железного круга рельсов, ставших моими костями.
Я прохожу через Гостиную, мимо стола и захожу в Спальню. Я залезаю под кровать к испуганной девочке, прохожу прямо через её не нарушенную до сих пор никем зону отчуждения и страха, её никто не пересёк, и потому того самого страшного, неназываемого не происходит. Я нарушаю эту зону, пересекаю её и оказываюсь лицом к лицу с собственным призраком. Я – самое страшное. Я – неназываемое. Я душу призрачную девочку, сжимаю пальцами собственное бестелесное горло и наслаждаюсь страхом в собственных глазах. Я бью себя в нежное, хрупкое лицо, сокрушая детские кости, но этих костей уже нет, и мои кулаки проходят сквозь сияющее визуализированное воспоминание, встречаются с железом пола, и я, кажется, сокрушаю и его тоже. Я убиваю себя. Я сама случаюсь с собой, и в этой комнате, замкнутом железными стенами мире, нет никого страшней и вероломней меня.
Я иссякаю. Тяжело дыша, я выбираюсь из-под кровати, оставляя за собой пустоту нагого пространства. Без прошлого, без воспоминаний, а значит, без страхов.
Буря ревёт. Буря заставляет трястись старый, кашляющий кран, изрыгающий жар и холод прямо внутрь моих костей.
Я прохожу в Гостиную и сажусь за стол. Пальцами, с разбитыми костяшками в кровь, ставшими железными, бесчувственными пальцами, я вскрываю грудную клетку поданного мне распростёртым на столе трупа. Я даже не знаю, какими усилиями мне даётся пробиться сквозь рёбра к сердцу, сжимающемуся за счёт собственной энергии дома, но я продираюсь. Я ломаю всё, что боялась сломать, прокладывая себе путь к познанному мной счастью – вечной, нерушимой связи между наказанием и преступлением.
Вот оно, моё сердце. Воет буря, да я уже к ней глуха. Я беру это сердце в руки, выдираю из мягких тканей и впиваюсь в него зубами. Кровь поднимается наружу, брызгает куда-то вбок, пачкает мне нос и щёки. Я застываю так, гляжу на себя со стороны и понимаю – я всегда выглядела именно так. Я взглядом заставляю кран умолкнуть.
И всё умолкает. Буря умирилась и иссякла за окном.
Давно наступил вечер.
Поднявшись на ватных ногах, я сообщаю по экстренному каналу связи, где я, кто я и что я совершила.
Я, проходя мимо сумки, выхожу на крыльцо и сажусь на него молча. Ужас, постоянно живший во мне и меня наполнявший, спал. Теперь я кажусь себе совершенно пустой внутри. Возможно, с течением времени место ужаса займут и иные, пока неизвестные мне чувства. Они никогда не будут светлыми, но сама мысль о том, чтобы испытывать что-то новое, пока незнакомое мне, заставляет со странным медлительным любованием относиться к этой зримой тишине внутри.
Дневная жара ушла, и от резкого похолодания перила и ступеньки стали влажными.
Я никогда не покину мой дом. Здесь тихо. И пахнет росой.
Дом
После того как Хаос оставил их, в ушах всё ещё звучал его вой. Конструктор попробовал встать, у него получилось не сразу. Очень скоро стало понятно, что правая нога в голеностопном суставе срослась неправильно, а левая вовсе оставалась неподвижной. Он сел, взял камень и принялся исправлять. Над головой массивно колыхалась жирная, тёмная масса дойдо – первородного вещества, отобранного только что у Хаоса и подвешенного на небосклоне так, чтобы оно не соприкасалось с миром до тех пор, пока Часовщик не разделается с ним полностью. К сожалению, Конструктор не мог сделать так, чтобы дойдо не закрывало солнце. Когда оно это делало, наступала ночь.
Демон оглянулся. Машина находилась рядом, но с такими повреждениями ему пришлось бы долго ползти, и до ночи он мог бы не вернуться, а оставаться в темноте вне Машины – жуткая участь. Ещё непонятно было, насколько Машина пострадала во время Шага вперёд, может быть, у неё повредились внутренние механизмы, и не удастся развести огонь, тогда они все останутся без тепла до наступления дня.
Вернувшись взглядом к повреждённой ноге, демон принялся колотить камнем по ступне, ломая сустав. Когда ему удалось сделать это, он придержал руками кости, чтобы те срослись лучше. Ему повезло только отчасти: подвижность вернулась не полностью, но он всё же встал. И начал продвигаться к Машине. Темнело стремительно.
Дойдо закрывало солнце очень быстро, и ветер закономерно крепчал. В ветре в эти моменты всегда появлялось нечто, что заставляло мир, весь мир, даже кожу Конструктора белеть. Почти мгновенно выветривалось любое тепло, и Конструктор выученно боялся этого. Подтягивая висящую плетью, раздробленную, пережёванную Хаосом ногу, заживлённую реактивной регенерацией неправильно и так и оставшуюся совершенно безнадёжной для быстрой починки, он спешил к Машине изо всех сил, но до ночи так и не добрался – солнце померкло совсем.
Конструктор пригляделся: Ювелир только сейчас появился в поле его зрения. Он двигался к Машине со стороны края мира, кажется, на обеих ногах, но также не успевал. Конструктор опытным взглядом определил, что ничем не успеет ему помочь.
Свет почти померк, когда Конструктор заметил на фоне Машины Часовщика. Тот пытался поднять Всадника Хаоса на руки, чтобы занести внутрь, но ничего не выходило: Всаднику начисто снесло кожу и мясо с рёбер Внутренности вывалились, лица больше не было. Всадника просто нельзя было взять достаточно аккуратно, для того чтобы перенести одним куском, а свет померк.
Добравшись до Машины, Конструктор зарычал, заставляя Часовщика пройти внутрь. Тот отказывался и огрызался, но ветер всё крепчал и стал настолько холодным и таким резким, что мысль о том, чтобы провести вне Машины ещё одну лишнюю секунду, заставила Конструктора вгрызться Часовщику в шею и, когда тот осел, волоком втащить внутрь.
Конструктор смог разжечь огонь. Вкопанный в землю запас газа подал горючую смесь на сопла, и очаг занялся, но прогреть помещение изнутри казалось уже невозможным: они слишком поздно начали. Тело Часовщика затряслось в регенеративном шоке, он стал захлёбываться кровавой пеной и рвотой. Опять ошибки. Конструктор закинул его наверх, туда, в тёплый короб из прогреваемой внизу каменной кладки, которая служила одной лежанкой на всех. Там они пережидали ночь. Сам он лёг рядом.
Ветер неистово выл за пределами Машины. Несколько минут Конструктор слушал эти звуки, думая, как починить более здоровую ногу, которая позволяла ему двигаться. Если опять раздробить кость камнем, срастётся ли она на этот раз правильно? Что, если ошибка, допущенная регенерацией на одной ноге, окажется заразной и повлияет на другую ногу, совсем сломанную, которую нужно чинить с самого начала, всю?
Огонь горел, но Машина не прогревалась. Конструктор решил не терять времени. Он слез с лежанки, утроившись у огня, и достал лом, чтобы заняться починкой. Танцующие рыжие блики давали до противного мало света, искажали мир, и демон никак не мог приноровиться к тому, чтобы при таком тусклом освещении работать.
Очередной порыв ветра, с новой жестокой силой ударивший Машину в бок, напомнил демону о том, что времени ускользающе мало и он не может себе позволить просто пережидать ночь. Конструктор взял лом удобно. Занёс его над сломанной ступнёй, но затем замер, потому что понял, что коленный сустав, превратившийся в несуразную массу плоти на одной ноге, на второй, в меру здоровой, работает так, как и должен. А значит, может служить образцом для починки. Он начал разрывать ногтями плоть и уже совсем было углубился в изучение работы ноги, когда понял, что, кроме свиста бури за стенами, слышит что-то ещё.
Он нехотя отложил свои планы. Встал и, опираясь на лом и стену, подошёл к выходу из нутра Машины. Тяжёлая, смастерённая из необычного дара дойдо дверь вела прямиком в ночь. Приоткрыв створку с большим трудом, Конструктор посмотрел в ледяную тьму. Там он нашёл Ювелира. Тот всё это время двигался к Машине сквозь ветер и упал только сейчас, когда Конструктор уже видел его. До него было далеко – двигаться в холоде ночи опасно и очень сложно. Между тем Ювелир быстро врастал торсом в это белое, которым укрывалась земля. Ветер сдувал с него кожу, и движения демона с каждым мгновением замедлялись.
Конструктор оглянулся назад, на Часовщика, сомневаясь в своём решении, но затем вышел наружу. Он долго, опираясь на тяжёлый лом и подволакивая ногу, шёл до Ювелира, но смог добраться до него, устояв в гнетущем, тяжёлом ветре. Взял за волосы и оттащил в Машину. Тот не сопротивлялся, но и не помогал.
Внутри Конструктор перевернул его на спину и всё внимание уделил ногам. В этом Шаге вперёд Ювелиру посчастливилось сохранить обе их в целости. Подтащив его ближе к огню, Конструктор поднялся, подошёл к тайнику, хранившемуся над очагом и лежанкой, и достал Острое. Острое досталось Часовщику от пришедшего однажды демона-чужака, которого Часовщик убил. Острое хорошо резало плоть.
Поэтому, взяв с собой всё, что необходимо, – Острое, лом и камень, – Конструктор вернулся к Ювелиру. Подтянув того к огню так, чтобы шипящее пламя освещало поле предстоящей работы, Конструктор решил заняться коленом, но потом задумался и изменил своё решение. Переместился к стопе и начал резать посиневшую плоть. От кожи шёл всё тот же сковывавший движения Конструктора холод, напоминавший ледяную пасть Хаоса. Однако тому, как сильно пострадал от холода в этот раз Ювелир, Конструктор был рад, поскольку обычно это тормозило регенерацию. Впрочем, сейчас тело Ювелира не регенерировало вовсе, что позволяло Конструктору спокойно заниматься своим делом.
Вскрыв кожу и освободив кости от мяса и жил, демон поcмотрел на правильный сустав и уже хотел приняться за починку собственных ног, как у Ювелира начался запоздавший регенеративный шок. Конструктор пытался его придержать, чтобы запомнить интересовавшее его лучше, но тело конвульсировало так сильно, что демону это не удалось. Смирившись, что править придётся по памяти, он закинул тело Ювелира ближе к Часовщику. Поскольку попытка починить ноги быстрее потеряла смысл, а пальцы рук от холода уже начали костенеть, Конструктору пришлось ждать утра.
Он принял своё временное поражение и лёг с остальными. Сейчас лежанка нагрелась до такой степени, что хотя и не давала тепла, однако его не отнимала. Это, учитывая то, как поздно они развели огонь, оказалось большой удачей. Однако всю её быстро начал сводить на нет регенеративный шок Ювелира – отчаянный и мощный, касающийся каждой клетки тела, он поглощал всё тепло, накопленное Машиной. Тащить его внутрь оказалось ошибкой, и ещё худшей – класть с остальными рядом с регенерирующим демоном.
Часовщик сквозь свой не сильный, но затяжной регенеративный шок попытался оттолкнуть Ювелира, чтобы сохранить собственные силы. Конструктору это его движение не понравилось, и он без размаха, но с достаточной силой ударил Часовщика головой о стену, чем отнял последние силы. Дальше Конструктор придвинулся к обоим демонам так близко, как это было возможно, чтобы вместе они могли сохранять тепло. Все попытки работать ночью оказались бесплодными. Ночь осталось только пережидать.
Ветер так и не стихал. Он выл и стучался во внешние стены Машины всё то время, пока дойдо закрывало солнце. Но потом время ночи иссякло, и дойдо ушло по небосклону дальше.
Конструктор выбрался с лежанки и вышел наружу. Сперва он хотел осмотреть Машину и узнать, какие повреждения она получила во время Шага вперёд, но не удержался и первым делом посмотрел на дойдо, отползающее от солнца, в попытке угадать его траекторию. Конечно, не смог.
Пока он был занят этим, Ювелир прошёл вперёд него и принялся освобождать Всадника Хаоса, который весь врос в белое. На лице его не осталось кожи, челюсть оказалась свёрнута во время Шага и так и приросла в суставах, отняв у него возможность закрыть рот. Отполированные холодным ветром добела рёбра Всадника двигались равномерно с каждым вздохом, что означало, что регенеративного шока или ещё не случилось, или он уже прошёл, не принеся никакого облегчения.
Конструктор, всё ещё планировавший закончить с починкой, решил присмотреться к ногам пострадавшего демона, поскольку стопы его, как всё остальное тело спереди, тоже были лишены кожи, и следовало только немного поработать Острым, чтобы добраться до интересовавшего Конструктора участка тела. Поэтому Конструктор без промедления принялся за работу, Ювелир в это время присел на корточки рядом со Всадником Хаоса и подставил тому плечо.
Всадник не отреагировал на это, и Ювелир осторожно поднёс его голову ближе к своей коже, а после того, как реакции не последовало и на это, оставил ногтями глубокие порезы в своём плече, чтобы Всадник почувствовал нёбом кровь. И вот тогда Всадник Хаоса вгрызся.
Он откусил один кусок плоти, проглотил целиком и тут же схватился за новый. Нижняя челюсть у него так и не работала, и он с отчаянной силой рвал Ювелиру плоть одними лишь верхними зубами с захлёбывающимся кровью и жаждой жизни остервенением. Ювелир молча терпел, немигающим взглядом смотря прямо перед собой, позволяя Всаднику есть сколько нужно, пока тот не успокоился, сотрясаемый волнами шока. Видимо, тело придерживало последние силы всю ночь и только сейчас пустило их на регенерацию.
Кожа начала быстро нарастать, вся работа Конструктора, думавшего над суставом, пошла насмарку, но тот успел запомнить достаточно, для того чтобы начать чинить собственные повреждения более осмысленно. Он снова посмотрел на дойдо. Оно, кажется, отдалялось от солнца, хотя и могло в любой момент начать ползти обратно.
Следующим взглядом демон отметил Часовщика, работавшего внутри Машины: он погасил очаг и принялся нагнетать газ в хранилища, для того чтобы по возможности хватило на следующую ночь и они смогли всё согреть.
Ювелир, найдя чем примотать к боку обглоданную в плече руку, чтобы та не болталась и не мешала, полез вверх, на Машину, чтобы приступить к работе с внешней обшивкой. Дальше Конструктор прикинул, сколько осталось Часовщику времени на работу, и стал двигаться быстрее. Конструктор знал, что понадобится Часовщику, как только тот закончит с текущей задачей. Работая камнем, который удачно нашёл, – небольшим, удобным, – он несколько раз успел раздробить и составить кости, добиваясь их лучшего взаимодействия.
С более здоровой ногой ему достаточно быстро удалось достигнуть желаемого, и он с удовольствием принялся ломать свои кости на другой ноге. Чинить стопу до колена казалось не слишком разумным, но Конструктор хотел скорее закрепить умение, которым овладел.
Он закончил как раз перед тем, как к нему подошёл Часовщик. Он был готов к работе. В его добрых, глубоких глазах отражались нежность и мягкость к миру. Странное тепло, о существовании которого Конструктор почти не знал и которое ранило его, кольнув под сердцем и заставив отступить регенеративную эйфорию.
Часовщик осторожно взял Конструктора за голову и заставил посмотреть чуть выше, себе в глаза. Какую-то секунду Конструктор оттягивал момент их визуального контакта, бросив взгляд на дойдо, которое, как ему показалось, опять двинулось в сторону солнца, но позже он сделал то, что Часовщик от него хотел.
И дойдо прореагировало на контакт их взглядов, бросившись на землю и закрыв собой весь мир. Оно пульсировало, страдало и наконец начало расширяться, утончаясь и тая у краёв. Это был песок, оно исходило песком. Мелкой белой всепроникающей пылью, которая душила всех, и Конструктора прежде других, какой-то мельтешащей, зудящей бессмысленностью.
Когда Часовщик выдохся, Конструктор почувствовал боль, идущую изнутри. Она, словно сама собой, словно живая, находила путь внутри его грудной клетки наружу, но что-то сдерживало её напор, закрывая в периметре рёбер, и она беспомощно скалилась оттуда во внешний мир.
Дойдо после работы Часовщика уменьшилось, но довольно незначительно, а затем быстро направилось к солнцу.
Ювелир успел зажечь огонь. К сожалению, Часовщик и Конструктор находились далеко от Машины, на катастрофически большом расстоянии. Видимо, они переместились из-за того, что Часовщику для работы потребовался простор, и сейчас оказались почти по грудь оба засыпаны этим мелким, страшным песком. Страшным потому, что он что-то доказывал, но Конструктор не знал, что именно. Только чувствовал, что он – ххра, что он – на погибель, к победе Хаоса.
Раньше, когда работал Часовщик, от дойдо приходили хорошие вещи – из тех, которые они использовали при постройке Машины, особенно для бака под ней, куда можно было нагнетать газ. Но в последнее время раз от раза дойдо рассыпалось у них над головами только этим песком, который становился всё мельче и всё глубже пугал Конструктора. И сейчас пугал.
Конструктор начал изо всех сил грести руками и здоровой ногой, пытаясь если не добраться до Машины, то по крайней мере выбраться из песка, чтобы не врасти в белое всем телом. Он увидел, как, несмотря на приближающиеся сумерки, на то, как потянуло белым, Всадник Хаоса твёрдым шагом поспешил к ним, но на него без предупреждения напал Ювелир.
Они боролись с секунду или две, и Ювелир вышел победителем, действуя довольно уверенно. Проблеск надежды, мелькнувшей в сердце Конструктора, когда он подумал о том, что Всадник Хаоса успеет их вытащить, не заставил его остановиться и перестать прикладывать собственные усилия к тому, чтобы добраться до тепла. Он стремился туда изо всех сил, сжав зубы и сражаясь за надежду, но когда Конструктор встретился глазами с Ювелиром, который поднялся над поверженным им Всадником Хаоса, то замер на какую-то долю секунды.
Конструктор замер, потому что вспомнил, как вытащил Ювелира из-под холодного ветра вчера и как разрешил ему остаться в тепле, хотя это было неверным решением. Эта мысль – сама мысль о том, что Конструктор вспомнил о чём-то или о ком-то не из мира предметов, не касающемся дойдо, или солнца, или Машины, глубоко поразила демона.
Он замер и проиграл. Всё вокруг стало белым, и наступила ночь.
Конструктор успел выкопать себя до пояса, а потом врос в белое. Наверное, ночь выдалась очень длинной. Когда отступила боль и тело опять затопила волна эйфории от прошедшего регенеративного шока, он обнаружил, что лежит на белом. И вокруг всё белое. А Ювелир сидит на корточках наверху Машины, на самой её голове. И он тоже весь врос в белое. Значит, среди ночи он оставил тёплое, защищённое от ветра нутро Машины и поднялся наверх. Даже не стараясь добраться до Часовщика и Конструктора, он сам, по своему желанию оставил Машину и поднялся.
Это было нелогичным поведением. Таким же нелогичным, как странный импульс Конструктора, заставивший его в прошлую ночь выйти наружу, чтобы исследовать голеностопный сустав.
Эта новая, странная мысль о том, что кто-то ещё, кроме него, может вести себя нелогично, испугала, разозлила, но в то же время так приятно взволновала Конструктора.
В следующую секунду над ним склонился Часовщик и снова начал работать через его сознание с дойдо. Конструктор понял, что даже не успел посмотреть, где именно находится дойдо, где солнце, не узнал, как обстоят дела с газом и где именно находится Хаос. Он понял, что не хочет снова внутрь глаз Часовщика: там нет того, что нужно Конструктору, и поэтому Часовщик не может найти нужное. Что опять будет пыль. И пыль пришла.
На этот раз никто не пострадал, её оказалось мало, но Конструктор задыхался в ней. Он поднялся на четвереньки, после того как Часовщик его отпустил, попытался ползти, но не смог. Внутри жгло, и было очень плохо. Хуже, чем когда Хаос обгладывал руки до костей, хуже, чем когда лишался кожи или врастал в белое. Здесь не могла помочь регенерация.
Дойдо далеко отползло от солнца, через несколько приёмов работы оно исчезнет, и снова придёт Хаос.
Конструктор знал это и понимал, что в этом нет ничего плохого, что мир идёт своим чередом, что существование становится всё менее и менее опасным с каждым часом, поскольку они почти каждый раз успевают зажечь огонь и прогреть Машину. Но тем не менее он знал, знал от песка, что этот путь порочен. Он ждал чего-то. И это ожидание разрывало его изнутри на части. От этого ожидания он рычал, как от боли. Не справившись с собой, Конструктор упал, а ночь не пришла.
Измельчавшее, кроткое дойдо блуждало по небу туда и сюда всё медленнее и всё дальше держась от солнца. Наступал длинный день, тёплый день перед пришествием Хаоса. В это время следовало совершить решительный рывок, сделать что-то для Машины, каким-то образом улучшить, укрепить её, чтобы она стала крепче держать тепло, крепче держать газ и меньше его расходовать. Газ следовало очень беречь, потому что, с тех пор как от дойдо начал приходить белый песок, газ перестал просачиваться из-под земли вокруг Машины и последняя труба, которая ещё могла до него дотянуться, уже стояла очень далеко от Машины. Как только газ под ней иссякнет, они не смогут больше найти его, поскольку не спрвятся с тем, чтобы отойти достаточно далеко.
Ещё немного дальше, и они не доберутся до нового источника газа, а при попытке врастут в белое все и не сумеют отработать дойдо до того, как оно изойдёт чёрной иглой на мир и проткнёт его, исказив и поглотив Машину. Тогда мир кончится. Тогда они все умрут.
Конструктор попытался подняться, но вновь потерпел поражение. К нему быстро подошёл Всадник Хаоса и толкнул, заставив упасть на бок, а дальше перевернул на спину. Осмотрел, но не нашёл повреждений. Предложил ему свою плоть – сделал всё обычно, предлагая ему свою помощь так, как сделал прошлым днём Ювелир. Однако Конструктор не смог даже слизать свежую кровь. Его почему-то покинул Голод.
Конструктор зачерпнул в ладонь белый песок. Отделить песчинки от общей массы оказалось почему-то непреодолимо сложно, словно это было трагедией, словно это было предательством. Он глубоко переживал этот акт, это действие, эту скорбь. Он видел, как сносит белые крупицы жестокий ветер, и не понимал, как это возможно – быть хрупким настолько, чтобы покоряться этому ветерку. Как можно действовать так нелогично, чтобы самому подняться среди ночи на Машину и смотреть в сторону мира. Дойдо исходит песком. Газ истощается. Мир расширяется на погибель. Конструктор закрыл глаза и уронил руку. Регенерация со следующей за ней неизбежной эйфорией не пришли.
Когда он открыл глаза, то понял, что находится один на лежанке, что огонь не горит, а за стенами Машины ревёт Хаос. Конструктор не видел его, Врага, но по одному звуку безошибочно предугадывал каждое его движение. Он его помнил почти наизусть, он его понимал.
Он чувствовал, как сейчас там, наверху, на Машине, сидит на корточках Всадник Хаоса, как смиряет он взглядом безумное вещество, ревущее и желающее поглотить хрупкий мир, как подманивает Всадник его опущенной низко, до самой главы Машины рукой, тем самым предавая во власть Часовщика, который, облачённый в свет Сотворителя, уже готов раскрыть все свои шесть крыльев, и подняться высоко над Машиной, и одеть своим седьмым крылом мир, тем самым оттеснив от Хаоса, оторвав у него, отвоевав новое дойдо, которое поднимется вверх и будет гулять под солнцем, то закрывая его собой, то позволяя светить.
И Конструктор знал, что Враг ещё атакует, что он ещё огрызнётся, что вот-вот нанесёт страшный удар, и если Всадник не будет достаточно расторопен, чтобы взять его под свою власть, то он разметает их обоих – и Часовщика и Всадника – далеко, а один Ювелир бесполезен там, перед лицом Хаоса, он один ничего не сделает, а Конструктор сейчас здесь, он почему-то лежит и ничем не может им помочь.
Взяв себя в руки и стиснув зубы, демон попытался поднять голову и выйти из Машины, чтобы встретиться с Врагом. И если не помочь, то по крайней мере дать своё тело на регенерацию Всаднику или Часовщику. Ему удалось оторвать затылок от каменной лежанки, и он снова провалился в бессилие.
Следующим воспоминанием стала белёсая жирная масса у него на губах. Приподняв его голову ладонями, Часовщик терпеливо, по маленьким каплям давал ему ценнейшее вещество, скапливающееся на стенках баллона с газом и соплах конфорок. Они все четверо с величайшим почтением собирали его, запасая, чтобы не дать засохнуть. Ели они по очереди, не в каждый месяц и с величайшей бережливостью.
Очень часто эту еду получал тот, кто пострадал больше других. Чаще всего – Всадник Хаоса, поскольку он ближе всех находился к Врагу и отдавал ему больше других.
А сейчас Часовщик отдавал еду ему, Конструктору. Внимательно следил за тем, чтобы каждая мельчайшая капля попадала тому в рот. Однако Конструктору не становилось лучше, и еда не помогала. Так прошла ночь, вторая и третья. Конструктор метался в лихорадке, день и ночь оставаясь внутри Машины. Он понимал, что Всадник Хаоса смотрит в глаза врагу тем же взглядом, которым Ювелир смотрел в ту жестокую ночь в мир. Конструктор понимал, что это что-то значит и что к этому имеет отношение песок. В один из редких проблесков ясного сознания Конструктор понял, что все три ночи Ювелира в Машине не было.
Тогда Конструктор понял, что Ювелира здесь больше нет, что Ювелир ушёл. И что всё произошло из-за тех событий, когда Конструктор вернулся за ним в ночь. И из-за той ночи, в которую Ювелир не вернулся за Конструктором. И ещё дело, конечно, в дойдо и в песке. Дело в мире.
Пока Часовщик не работал с дойдо, не мог настать длинный день. Поэтому по истечении третьей ночи Часовщик больше не смог ждать. Он вынес Конструктора из Машины на руках и опустил на песок. Начал работать с дойдо через его глаза. Но в этот раз дойдо не уменьшилось. Что-то произошло, что-то кончилось. Не случилось даже мелкого песка, даже пыли.
Часовщик в ужасе отшатнулся от тонущего в лихорадке Конструктора, поскольку он понял всё об исчерпании мира. Гнёт дойдо скоро станет нестерпим. Неразработанное, оно притянет Хаос или поглотит мир.
Конструктор, собрав последние силы воедино, повернул голову прочь от Машины. Он посмотрел далеко, в сторону мира, и он увидел Ювелира там. На страшном, исключавшем всякую возможность вернуться к Машине до прихода ночи отдалении, в безумной глубине пустошей. Так непереносимо далеко, что Конструктору еле-еле хватало взгляда, для того чтобы различать его фигуру.
Но там, где находился Ювелир, белый песок обретал смысл. Конструктор боялся этого смысла, но в то же время это новое ощущение придало ему самому сил. Он повернул голову в сторону Часовщика, который пытался в этот момент работать с дойдо через Всадника Хаоса. Тот быстро слабел и становился сухим изнутри от этой работы, а само дойдо вело себя нестабильно, исходило микроскопической пылью, подвисавшей в воздухе. Дойдо стремилось к Хаосу.
Конструктор с трудом повернулся на бок. Затем он встал на четвереньки, затем на колени, затем на ноги. И он пошёл. Он поднял взгляд на дойдо. Он понял, что скоро настанет ночь. И что он уже слишком далеко – он не сможет добраться до Машины. Но он и не обернулся на неё и не попытался пройти к ней. Он знал, что уже никогда не вернётся.
Ночь пришла. Налетело белое, и пришёл сильный ветер. Конструктор шёл сколько мог, но силы его ослабли. Он знал, что забрался уже слишком далеко, что никто не поможет и никто не даст больше еды. Он понимал, что врастёт в белое и, возможно, не сможет добыть достаточно сил для новой регенерации.
Однако там, в этой безумной, нелогичной дали, песок грозился вот-вот обрести смысл. И он шёл туда. Ради этого белого песка. Потому что туда его звали они оба: солнце и дойдо. Он словно бы затылком ощущал, как его проводил взглядом Часовщик. Должно быть, он таким образом прощался с Конструктором, как попрощался с Ювелиром ранее. Теперь они больше не были вместе, больше не были вчетвером. Часовщик остался в паре и команде со Всадником Хаоса. В этот раз обработают дойдо и встретят Врага они только вдвоём.
Ночь продолжалась не очень долго, потом дойдо оставило солнце, а затем почти сразу же опять укрыло его собой через неровный, предательски короткий промежуток. Обе ночи Конструктор выдержал вне Машины, но ветер сорвал большую часть кожи с его тела, а регенерация исчерпалась. Должно быть, она захлебнулась из-за болезни и навсегда оставила Конструктора.
На третий, длинный, день пути Конструктор добрался до Ювелира. Тот пострадал ещё больше, поскольку находился вне Машины уже пятую ночь.
Они оба находились среди ничто. Вокруг, насколько хватало глаз, был только песок. Они вдвоём стояли на небольшом возвышении над остальной пустошью. Машину отсюда было видно, но уже с большим трудом. И из-за взвеси, в которую превращалось в этом месяце дойдо, её силуэт казался размытым, словно бы ненастоящим, несбыточным.
Конструктор понимал, что они с Ювелиром находятся в другом мире. И он понимал причины, по которым Ювелир ушёл от Машины в него. Он не умел назвать эту причину словами, но очень остро её ощущал. И всё же, кроме неё, кроме этой причины, кроме этого возвышения и этой пустоши, вокруг не существовало ничего.
Конструктор вспомнил дойдо и вспомнил те дни, в которые оно давало нужные вещи. Это не были те вещи, которые Конструктор хотел. Очень часто он, к примеру, хотел, чтобы у него был материал ещё для одной Машины или хотя бы что-то, чем её можно укрепить. Но когда дело касалось только желаний, дойдо никогда не давало этого. Дойдо реагировало не на эмоции и не на потребности, нет. Оно было настроено на что-то более глубокое, какое-то внутреннее понимание Конструктора, его странное, но оформленное представление о чём-то новом.
Не просто не существовавшем ранее, а не созданном, не обдуманном ранее, как концепция. Оно словно питалось какой-то глубокой, экзистенциальной потребностью, которая исчерпалась в окрестностях Машины. Которая не могла быть обновлена в безопасном ореоле двух-трёх метров от Машины и уютном газовом тепле внутри. И тогда, в ту ночь, когда Конструктор заболел, Ювелир понял необходимость этого обновления у него внутри.
Да, Ювелир не пошёл за ним в ту ночь. Но он тем не менее вышел к нему из Машины на улицу и смотрел всю ночь в мир, он искал это место. То, где они сейчас оба стоят, где пустоши только, где никого и ничего нет.
Конструктор даже не представлял, что может случиться дальше. Они оба выдохлись и почти исчерпали свою регенерацию. Они уже вряд ли могли вернуться, и они здесь ничего не нашли. И всё же, несмотря на снедающую его слабость, на лихорадочный озноб, снова возвращающийся в его тело, Конструктор продолжал держаться на ногах.
Ювелир подошёл к нему ближе. Он опустился на корточки перед ним и ободранным ветром до костей, обмороженным дочерна пальцем провёл линию перед ногами Конструктора.
Неровную короткую линию на песке – вот зачем нужен был песок. Конструктор вдруг понял, что это вокруг них – это земли печалей. Что Ювелир привёл его в земли печалей и теперь предстоит самое главное.
Конструктор переступил через линию. Он преступил порог, он вошёл куда-то ещё. Чего раньше не существовало, что только что оказалось создано и осмыслено, чего как концепции, как философского понятия раньше просто не могло быть – Конструктор преступил Первый Порог.
Он вошёл внутрь дома.
Раньше он никогда не думал о доме, но сейчас, после того как он вошёл, после того как Ювелир пригласил его внутрь, он оказался полностью и абсолютно вовлечён в видение завтрашнего дня, в созерцание будущего. В ясное и горькое видение прекрасного. Он увидел дом, который ещё предстоит построить. И быть в нём, и разделить творение мира и творение Машины.
